Прыжок в пустоту - Гл. 5 - Порывы бытия

                ПОРЫВЫ  БЫТИЯ


                Всего насмотрелся я в суетные дни мои:
                праведник гибнет в праведности своей;
                нечестивый  живёт долго в нечестии своём.

                Екклесиаст. Гл. 7, ст. 15


   Лугин вернулся в клинику не в лучшем расположении духа ввиду той неопределённости, которую вызвало внезапное появление китайского мудреца. Он осмотрел Николая, распорядился углубить сон и держать его в таком состоянии до особого распоряжения. Перепоручил все текущие дела помошникам и, оставшись наедине с Инессой, с грустью поведал ей, что личные планы несколько отодвигаются. Она ответила, что надо  было думать раньше, ещё до возни с этим доцентом, и что до свадьбы всё должно оставаться по-прежнему. Сказала, что она привыкла всю жизнь чего-то ждать, и пусть он-де не переживает и поступает так, как считает нужным.
   "Вот и первые упрёки, - подумал Лугин, - "раньше надо было думать...". Не мог же он ей сказать, что в упор её не видел до самых последних дней! Она, видимо, считает, что он всё время по ней вздыхал и не решался признаться! "Ну, змея! Уже "водит"", - думал он. В то же время это было приятно. Ясно, что он ей небезразличен, а это главное!
   Успокоив себя такой оптимистической мыслью, он повеселел, чмокнул её в щёчку и быстро исчез. Он спешил в ресторан, где Дналов назначил встречу с профессором Мамоновым. Инесса проводита его снисходительно-умилённым взглядом и тут же начала инструктировать по уходу и наблюдению за больным Николаем Понуровым свою помошницу - ординатора Татьяну Юрьевну, недавнюю выпускницу мединститута, писаную красавицу античного типа.
   
   Дналов сказал Лугину, что без Мамонова, к сожалению, им не обойтись. Что он гурман и чревоугодник, и договариваться с ним о чём бы то ни было можно только за обильным и изысканным столом. Лугин спешил. Дядюшка велел приехать раньше назначенной встречи, чтобы успеть обменяться горячей информацией. В "Праге" Лугин не был много лет. Интерьер сильно изменился, но разглядывать было некогда. Он сел за уже накрытый стол, и Дналов немедля сказал:
   - Сейчас явится... Придётся ублажать! Начнёт жрать, чавкать... Омерзительное зрелище, но ты не подавай виду. Так себя вести он будет умышленно, не подумай, что он скотина, не умеет собой управлять. Этикет он знает превосходно, хоть министром иностранных дел назначай!.. К сожалению, он нам нужен, а не мы ему, хотя он сам себя нам и навязал. Нам придётся заниматься "порывами бытия", а это по его части.
   - Я с ним не знаком, но много слышал от Николая, - сказал Лугин. - Знаю, что он умён, что помогал Николаю в науке и карьере, что стал его "родственником", что объявился какой-то его троюродный племянник, из-за которого у Николая и случилась семейная драма. Но не возьму в толк, зачем этот Мамонов нужен тебе, почему ты без него не можешь обойтись? Он что, тоже "ваш"?
   - А разве его фамилия тебе ни о чём не говорит?
   - А что? Эта фамилия встречается...
   - Так он не одинок, у него родни - пруд пруди!
   - И всё же зачем он нужен?
   - Не нужен, а необходим. Я, грешный, надеялся, что договорился с Господом окончательно, тем более знал, что Сатана не сунется. Но как этот гнус вышел на китайца, как подбил его на этот посыл о "порыве бытия"?.. А пренебречь мнением китайца я не могу. Во-первых, на его авторитетной мысли было построено всё, что касается Настоящего Человека, а во-вторых, если пренебречь - то верное дело обречь себя на неудачу. Наверняка этот мерзавец заготовил какую-то подлянку на такой случай. Раз уж он "обложил" Николая здесь, на Земле, то не упустит его и там, на Небесах...
   - У вас, я вижу, всё как у людей. Я уж было подумал, что ты действительно всесилен, коль договорился с Господом Богом!
   - Куда там...
   - Но ведь, насколько я понимаю, это не выгодно Сатане! Ты же сам мне объяснял, что речь идёт о спасении человека как "шкуры зла"!
   - Этот гад может жить и в шкуре праведника... Ты же знаешь, что Господь, решившись на Потоп, всё-таки оставил в живых Ноя! Он и теперь, спохватившись при катастрофе, которую может сотворить человек, наверняка попытаться кого-нибудь сохранить "на развод", чтобы снова не возиться с сотворением. А этот - тут как тут! Брык - и в оболочке праведника!
   - Да, исключить нельзя... Точно как у людей!
   Лугин, решив участвовать в дядюшкиной игре на полном серьёзе, по большому счёту так всё и воспринимал, ведя этот разговор, но видел, что дядюшка не на шутку обеспокоен, и на игровое оформление его затеи всё это не походило. Тревога начала передаваться и Лугину.

   У столика неожиданно выросла пузатенькая фигура лысоватого субъекта с резким изломом густых бровей, маленькими острыми глазками-бусинками, носом в форме галстука и жабьим ртом. "Рожа, однако..." - подумал Лугин. "Рожа" метнула на него недружелюбный взгляд, но осклабилась в отработанной вежливой улыбке. Дналов представил их друг другу и Мамонов немедленно приступил к трапезе. Всё выглядело именно так, как обрисовал дядюшка. Наконец Мамонов, откушав и вытерев салфеткой рот, изрёк, обращаясь к Дналову:
   - Я же всегда говорил - "бытие определяет сознание"! А Вы никак не хотели этого признать. Но чем, собственно, обязан?
   - А то Вы не знаете...
   - Так уж принято - спросить, уточнить.
   - Что бы Вы хотели уточнить?
   - Только одно: как Вы решились обойтись без меня. Вы, конечно, решили, что коль вхожи к Господу без стука, то всё в Ваших руках. Вы и здесь творили беспредел, думая, что находитесь под высоким покровительством. Нет, это я не о Господе. Кто Вам покровительствовал? То-то! Вот и мне он говорил:"Смотрите в оба, товарищ Мамонов!" Хорошо, что его расстреляли! Теперь он везде вхож и на Небесах, ведь он отчасти праведник, ибо сам стал жертвой того дела, которому служил верой и правдой. А что значит "смотреть в оба"? Это значит, что одним глазом надо смотреть за тем, на кого указано, а другим за тем, кто указал. Вот и вся премудрость! Так что теперь не я ему, а он мне докладывает, в том числе и о том, что творится на Небесах. Я знаю о вашем переполохе и о вашем сборище, знаю о затее с Настоящим Человеком. Ну, а с помощью нашего с Вами бывшего общего покровителя, которого Вы забыли, добраться до китайского мудреца, который вас всех надоумил, оказалось не так уж сложно. А китайский мудрец всегда скажет то, что надо, потому что делает это с полным убеждением в своей правоте. У него мудростей побольше, чем даже ку Екклесиаста, хватит на все случаи жизни, что закажешь - то и выдаст, как захочешь - так и повернёт!
   
   Он сделал паузу, покушал, отпил вина, и, глядя на Дналова в упор, продолжил:
   - Положение Ваше, прямо скажем, безвыходное. Вашему подопечному "Николаю-великомученнику", моему лучшему ученику, приёмному сыну, намучившемуся на этом свете в "порывах бытия", предстоит помучиться и на "том свете". Иначе, как Вы понимаете, до Господа дойдут слова китайца, что Настоящий Человек не прошёл Небесного испытания и никакого Озарения ему не видать как своих ушей! А Вам, как и с Фаустом, - очередное посрамление! Да и Ваш подопечный на этот свет не вернётся, по совету китайца Вы его уже снова немножко придушили, не торопитесь будить. "Сладок сон трудящегося"... Особенно вечный!
   
   Лугин впервые заметил, что у Дналова задвинались желваки на щеках. Мамонов, однако, невозмутимо продолжал:
   - И не надо стервениться! Сами всех учите быть "ако мертвыми"! Так что слушайте! Не те теперь времена, рот не заткнёте! Свобода! Демократия! Гласность! Рынок!
   - Да, рынок! За этим и пригласил! Готов торговаться! - сказал Дналов не своим, каким-то глухим от нескрываемой ненависти голосом.
   - Это другой разговор! - спокойно сказал Мамонов и деловито уселся, отложив в сторону инструменты поглощения яств. - Попробуйте ингаляции с эвкалиптом, а то что-то голос у Вас садится... Или на нервной почве?
   - Ваши условия... - сказал Дналов уже своим голосом, вернув себе самообладание.
   - Не спешите. Сначала разберёмся в ситуации. Я полагаю, Вам раз и навсегда стало ясно, что без меня Вам не обойтись, а в успехе Вы заинтересованы кровно. Вы знаете, что ни я, ни мои сородичи не то что не допущены до Господа, но и на Небеса им вход закрыт. Я уж не буду лукавить и приписывать себе не свойственные мне достоинства двурушничества. Хотя интересно было бы знать, за какие такие заслуги "один из главных духов отрицанья" для Господа "меньше всех в тягость". Это надо заслужить-с!
   В общем, моя цель - туда попасть, что я и сделаю с Вашей помощью. Нет, мне самому туда попадать вовсе не обязательно, даже незачем. Но у меня, как и у Вас, есть племянник. Своего Вы, так сказать, "трудоустроили" при его клинике в смычке с Вашим Центром Вездесущности. Теперь трудоустроите и моего. Вам надлежит сделать так, чтобы он след в след проникал всюду, куда будет проникать Ваш Настоящий Человек. Я столько для него сделал и хотел по-хорошему, чтобы он ещё на этом свете помогал моему оболтусу, но где там! Гордость! Спесь! Мы - умы, а вы - увы! Не захотел... Да ещё обиделся, что мой мальчик увёл его кралю! Руку на него поднял! Теперь мой племянничек весь в царапинах, в зелёнке, а эта стерва и от него ушла, видите ли, "к маме"!.. Вы уж извините, поделился с вами наболевшим... За всех переживаешь, нервничаешь, никакого аппетита... Я ведь не злопамятный. Я вовсе не хочу, чтобы наш Коля не добился того чего хотите Вы, да и он сам захочет, как только очухается. Пусть живёт и творит! На благо всем нам... Но испытание он должен будет пройти, без этого никак...
   - Вы, любезнейший, покороче, а то грячее стынет, с плохим-то аппетитом может не пойти!
   - Не беспокойтесь, я люблю чуть подогретое, а лучше всего вообще свежее парное мясо. На худой конец - бифштекс с кровью. Что тут у вас? Эскалопы? Превосходно! - И, глянув на Лугина, отпустил каламбур: - Эскулапы едят эскалопы! Приятного аппетита! У Вас тоже стынет, профессор! Хирург должен кушать много мяса! Я, собственно, всё сказал, закругляюсь. Дело за вами - что посеете, то и пожрём!
   - Вы хотели сказать - пожнём? - спросил Лугин, ибо из приличия следовало хоть как-то поддержать разговор, не сидеть же истуканом!
   - Нет-с, именно пожрём! Вы будете и сеять, и жать, а жрать будем вместе, так сказать, по-братски.
   - Что же от нас требуется? - спросил Лугин.
   - Ничего особенного.  Пока он у Вас в коме - напомните ему кое о чём через Вашу систему внедрения информации. Я имею в виду информацию о "порывах бытия" в трактовке психофизиолога.  Вы же прекрасно разбираетесь в генетически закреплённых, устойчивых избыточных комплексах, таких как стремление к выживанию, продолжению рода, страх перед неизвестностью и любопытство в поисках новых средств выживания и ещё неведомых опасностей, ну и всё прочее, производное от этих четырёх. Он всё это знает, но следует напомнить, что человек, как только он осознал своё превосходство над всем живущим на этом свете, начал придумывать разные способы не только самозащиты, но и самообогащения. Начал выдумывать законы чести, мораль, нравственность, этику и эстетику, и тому подобное. Но всё это генетически не закреплено. Поэтому если первые закреплённые, устойчивые и избыточные комплексы естественным образом слились в единый природный "закон силы", то вторые - надуманные, неустойчивые и незакреплённые - человек стремится насаждать "силой закона". Отсюда только один вывод: "закон силы" сильнее "силы закона" и насаждать "силу закона" можно только насилием, что человек и делает столь успешно, благодаря чему и идёт "война всех против всех".
   Вот это-то и надо напомнить нашему будущему герою-победителю, чтобы он не открывал рот там, на Небесах, не обольщался, а делал то, что от него требуется. Пугать его не надо, надо только напомнить. Он смышлёный, не то что мой оболтус... Но что делать? Екклесиаст, сын Давидов и царь в Иерусалиме, сказал про таких: "У мудреца глаза его - в голове его, а глупый ходит во тьме. Но узнал я, что одна участь постигает их всех", так что вам, мудрецам, - сеять и жать, а потом делиться с нами, нерадивыми, ибо для всех участь одна... Это справедливо, по-Божески!
   - Что ещё мы должны сделать? - едва сдерживаясь, спросил Дналов.
   - Самую малость. После напоминания о преобладании "закона силы" над "силой закона" и неизбежности насилия для их выравнивания нужно сделать то, что вы и задумали, - направить его во Вселенский Акрополь. Но врата Акрополя не должны быть гостеприимно  распахнуты, как вы предполагали. Их должен охранять Сфинкс, с которым ему придётся потягаться.
   - Так... И про Вселенский Акрополь известно... И что за Сфинкс? Что дальше? - продолжал допытываться Дналов.
   - Дальше - моя забота. Сами же любите говорить, что "во многой мудрости много печали; и кто умножает познание умножает скорбь".
   Засим, разрешите откланяться. Благодарю за щедрое угощение!
   
   Мамонов картинно раскланялся и направился мелкими шажками к выходу. У Лугина, смотревшего на его круглый как бильярдный шар череп, возникло желание запустить в него чем-нибудь тяжёлым.
   - Успокойся, - сказал Днадов.
   - Эта тварь тоже перевоплощается? Теперь уж не взыщи - всех мух перебью!
   - Мухи тут ни при чём. Этот - в клопов и прочую гадость...

   Вернувшись в клинику, Лугин отдал совершенно неожиданное распоряжение - провести тотальную дезинфекцию, дезинсекцию и дератизацию. На него недоумённо покосились, но приказ есть приказ, и вскоре Мотя, вооружившись автомаксом, гидропультом, вёдрами и швабрами, принялсь за дело. Она была большой спец по этой части со стародавних времён. Старые хирурги давно не видели, а молодые вообще не знали, что такое "карболовое море", не нюхали запаха карболки и хлорки.

   - Вот что, мой дорогой, - сказал Дналов Лугину при следующей встрече, - мы его перехитрим. Но наша задача - подготовить Николая как следует ко всем неожиданностям. Разделимся таким образом: ты продумаешь всё касаемое "порывов бытия" с позиции психофизиологии, чтобы внедрить и закрепить в его сознании, а я "вытащу" кое-кого из Вселенского Акрополя навтречу Николаю ещё до того, как он столкнётся со Сфинксом.
   - Что это за Акрополь и кого ты хочешь "вытащить"?
   - Вселенский Акрополь - это своего рода Небесная Крепость Познания, созданная с одобрения Господа после нашего совета с мудрецами и архангелами. Там, если можно так сказать, "поселены" мудрецы всех времён и народов. Те, что были в аду - реабилитированы, потому что ценность научных открытий не меняется в зависимости от того, кто их сделал - праведники или грешники.
   - Но почему Акрополь? При чём тут Древняя Греция?
   - Не спеши. Делай своё дело. Всему своё время. Всё узнаешь, всё увидишь.
   - И всё-таки кого ты хочешь "вытащить"?
   - Этого сказать не могу. Иначе - провал. Называть вслух не могу - этот гад непременно услышит. А если вдруг и не услышит, то, если ты будешь знать, залезет в твою память и "скачает". Только в мой "чердак" не может залезть этот негодяй, поэтому я не могу приоткрыть даже щель! Для дела тебе этого знать не требуется, а любопытства ради - не умножай печали и скорби.

   После этого разговора Лугин засел за психофизиологию и нашёл весьма убедитьельный довод академика Ашмарина: "Существует глубочайшее диалектическое противоречие между эволюционно-древними, генетически жёстко закреплёнными, избыточными физиологическими механизмами поведения и относительно новыми, передаваемыми не наследственностью, а, в основном, непрочными функциональными комплексами последних стадий эволюции человека".
   Лугин это уже читал, но не придавал столь серьёзного, универсального, даже "вездесущего" значения этому выводу до тех пор, пока не услышал ту же по сути мысль от Мамонова в его рассуждениях о "законе силы" и "силе закона". Прикидывается дурачком, вы-де умные, а мы так себе... Хитёр и умён, бестия... Интересно, каков этот его "мамоныш"? То, что он нагл и хитёр, давно уже известно от Николая, а вот насчёт ума - пока непонятно. При этих мыслях Лугин невольно огляделся - нет ли клопов или какой либо другой ползучей твари. Но Мотя очень постаралась, а он был в ней уверен.

   Теперь он был уже полным союзником дядюшки и наконец осознал его настойчивые назидания: никогда не разговаривать с неизвестными, ничему не удивляться, ничего не отвергать, ничего не доказывать, ни о чём не спорить, ничему не верить, быть "ако мертвым". Вот он, щит от "порывов бытия", которые могут низвергнуть человека в пропасть!
Это обязательно нужно внушить Николаю. Но Лугин мог осуществить внушение только под обычным гипнозом, а этого делать нельзя, потому что нужно озвучивать внушение. Его аппаратура позволяла регулировать лишь интенсивность биоэлектрических процессов в различных функциональных зонах мозга, создавать так называемый фон продуктивной функции мозга, от почти полного его отключения до невероятно больших скоростей и интенсивности, какие только возможны благодаря природе, но используются в жизни человека лишь в незначительной степени.
   Конечно, можно натренировать, накачать, как мышцы, память, что некоторые и делают, но это долго. Однако техника Центра Вездесущности позволяла вводить в сознание любую информацию без проговаривания, непосредственно через знаковую систему, и Лугин тотчас направился к Дналову. По просьбе Лугина они закрылись, заэкранировались и детально обсудили программу внушения. Вызвали на связь Азазелляна. Тот появился на экране и, получив лишь ему понятное условное распоряжение, молча кивнул головой, покрутил какие-то ручки аппарата, подключённого к Николаю, и сказал:
   - Готово!
   Программа внушения была введена, Лугин и Дналов удобно устроились в своих креслах и, заказав коньяк с бутербродами, приготовились услышать, что же уяснил Николай.
   
   На экране вновь появилась его голова в многорогом шлеме, затем изображение сменилось изумрудной точкой, вокруг которой стали появляться многочисленные концентрические круги.
Послышался голос Николая, но необычно ровный, без эмоциональных интонаций, как голос робота. Это он по команде проговаривал в уме то, что усвоил из внедрённой программы в виде психологической поведенческой установки. А усвоил он это, что называется, намертво, в чём можно было убелдиться, прослушивая запись его мыслей: "Все мои беды оттого, что я открывал свою душу первому встречному, за что жестоко поплатился и никогда более не буду разговаривать с неизвестными, вступая с ними в споры, что-либо отвергая или доказывая. Мне нечему более удивляться, ибо всё новое и неожиданное таковым является лишь для меня, не познавшего причин этих явлений. Вместо траты времени на удивление следует тратить его на постижение сути явлений. Да, это удаётся не всегда, но слепая вера в непознаваемость ведёт лишь к страху и унынию, отвращает от прелести мистики и стремления к скрытому знанию. Лишь это стремление - смысл моей жизни. Это мой путь к Озарению, но чтобы пройти этот путь, во всём остальном надо быть "ако мертвым". Всё это мне по силам, ибо я постиг необходимое условие: я постиг, что моё "Я" - точка в пространстве, которой кажется, что это пространство есть, что оно чем-то наполнено и что всё это вокруг меня, то есть точки моего "Я"".
   - Ну всё, он способен полностью абстрагироваться от "порывов бытия", его не взять, он может всё наблюдать как бы со стороны, создавая для других впечатление, что он, то есть его "Я", внутри самого себя. Это бывает в момент смерти, когда "Я" выходит из субстрата, но сохраняется ещё некая связующая нить. Её видели некоторые тибетские монахи, в частности Лосбанг Рампа, в виде серебряной нити, - говорил Дналов и удовлетворённо потирал руки.
   - Да, есть такой феномен: и туннель, и точка, и сознание своего тела, всё это описано и мистиками, и психологами-феноменологами.
   - Хорошо, что мы друг друга понимаем. Рад, что мои "семь принципов", которые я тебе внушал, достигли наконец цели в твоём сознании и теперь принесли пользу.  Николай теперь неуязвим, но это не значит, что ему будет легко, и не значит, что всё удастся. Его-то мы вернём к жизни в любом случае, но если будет допущена ошибка, путь к Озарению, скрытому знанию, прорыву в познании будет закрыт.
   - Здорово же подсуетился Мамонов!
   - Не скрою, здорово. Но, может, и к лучшему. Без вмешательства Мамонова мы могли бы упустить то, что сделали сейчас, сконцентриров и закрепив внушением способность Николая абстрагироваться с пониманием необходимости этого абстрагирования. Без осознанного абстрагирования "скрытое знание" не открывается или откроется лишь одна сторона. А уж там - или победа, если человеку удастся домыслить остальное, причём наугад, потому что всегда в таких случаях появляется масса гипотез, теорий, толкований; или поражение, уводящее по ложному пути в самообольщение, заканчиывющееся в конце концов разочарованием. И это во всём: и в науке, и в жизни, и в любви. Так что Мамонов нам даже помог. И пока что мы его догнали и начинаем обходить именно благодаря тебе. Но не обольщайся, думай дальше! - напутствовал Дналов.

   Лугин был доволен собой. Он решил прогуляться и впервые за многие месяцы спускался по Тверской  к Кремлю. Идти было приятно и легко, ноги несли сами под небольшой уклон тротуара. Он любовался совершенно неузнаваемыми витринами магазинов, рекламой. По широкой улице с шипением летели встречные потоки шикарных, не виданных в советские времена автомобилей. Нет, на свете нет города красивее Москвы! Лугин благодушествовал, но чувствовал, что его "ведут". Однако это его не волновало. Он знал, что ему ничего не угрожает: никто не зантересован в том, чтобы с ним что-то случилось, даже угрожать бессмысленно, так как в любом случае он должен делать лишь то,что делает. Но он точно знал, что попал в ту самую "войну всех против всех", причём в которой воюют и живые, и мёртвые. Куда как весело!
   Но всё-таки надо успеть жениться... А то ведь эта "неприкасаемость"  может закончиться, как только он перестанет держать ситуацию в зависимости от себя. Вот и ещё одно открытие он сделал: для того, чтобы быть спокойным, следует держать в зависимости других, и не попадать самому в чужую зависимость. При этом не надо рваться к власти, дающей силу. Силой хоть и удержишь, но сам станешь мишенью, даже не подозревая, кто из твоих же соратников - "снайпер". Нужно лишь стать таким связующим звеном в цепи всех событий, без которого рассыплется вся цепь, как только будет попытка его заменить, ибо при замене звено необходимо разорвать. В этот-то момент цепь и рвётся. Поэтому нужно быть не просто звеном, но таким звеном, которое держит цепь событий "внатяг". Ведь это элементарно! Однако он об этом никогда ранее даже не думал. А стоило бы. Теперь же - только так!
   Ему стало ещё веселее. Все против всех - значит, и он против всех, без исключения! Дядюшке он в этом деле лишь временный союзник, не более!

   Нагулявшись, Лугин добрался до клиники на метро. Как давно он не ездил под землёй! А захотелось проехаться тогда, когда он увидел во время тайного подземного путешествия с дядюшкой промчавшийся с грохотом мимо их приостановившегося спецвагона ярко освещённый поезд, битком набитый людьми. Он тогда подумал: "Ничего не боятся! Под землёй, практически в аду, с сумасшедшей скоростью, в давке - летят в состоянии полнейшей беспечности. И куда летят? Быть может - к своему концу? Ведь достаточно малейшей оплошности или аварии, и конец, месиво, ничто не спасёт!" Он тогда же мысленно сравнил людей с муравьями. Вот так же он когда-то ходил по одной и той же дорожке, которую пересекала другая земная дорожка - муравьиная тропа. Вначале ему было жаль их давить, он старался ступать аккуратно. Но, во-первых, ходил он не один, таких "больших муравьёв", как он, тоже было множество, а во-вторых, он убедился, что и через десяток лет муравьи всё шли и шли поперёк этой дорожки. Он тогда ощутил себя сверхчеловеком, или сверхмуравьём: захочу - перепрыгну, захочу - раздавлю!

   Кстати, о сверхчеловеке... Тут тоже что-то есть... Его мысль начала нащупывать нечто важное и он стал анализировать. Так бывало, когда он сталкивался с больным, и, несмотря на массу объективных моментов, заставляющих склониться к вполне обоснованному выводу, невесть откуда изнутри поднимается протест, какой-то внутренний голос говоит: "Нет! Это не так! Остановись!" Но на раздумья времени нет, и он начинает делать то, что заставляет внутренний голос, по наитию. И всегда в таких случаях наитие побеждало разум. Осознание приходило потом, потом появлялись и объяснения. Это то, что принято называть врачебной интуицией. Это природный дар, помноженный на опыт. Если его нет - никакой опыт не поможет, ведь нуль, помноженный на сколь угодно большое число, останется нулём! У Лугина этот дар был и помогал не только в профессии, но и в жизни.

   Итак, он интуитивно чувствовал и логически домысливал, что коварный враг на случай, если не удастся разбудить в Николае обычные человеческие слабости, те самые "порывы бытия", то есть если он сумеет в любых ситуациях оставаться "ако мертвым", наверняка заготовят запасной, ударный вариант воздействия. Какой? Только изощрённая лесть, восхваление в сочетании с самоуничижением! Против этого редко кто может устоять. Лесть ослепляет. Они попытаются ему внушить, что он - избранник, сверхчеловек! Ведь "мамонышу" придётся пристраиваться к нему в кильватер, чтобы попасть на Небеса, тем более - в Акрополь! Да и то могут не пустить. Значит, ему придётся не только заглаживать свою гнусную вину перед Николаем, но ещё и прилепиться к нему, завоевать доверие, стать необходимым, неким оруженосцем, чтобы он замолвил слово, что-де "Этот со мной, я без него не могу". А для этого Николая нужно вознести, себя же сравнять с землёй.
   Да, вероятность велика. Они попытаются ему внушить, что "покровители" - Дналов и Лугин - используют его как некий мост, перекинутый в область скрытого знания; что Озарение, дарованное ему Господом, - его личная заслуга, но им хотят воспользоваться другие. Они будут внушать нечто подобное тому, что говорил Ницше словами Заратустры:"В человеке важно то, что он - мост, а не цель; в человеке можно любить только то, что он - переход и уничтожение", что из него сделают "канат над пропастью". Опасно прохождение, опасно остаться в пути, опасен взор, обращённый назад, опасны страх и остановка". Они будут льстиво убеждать его, что он - сверхчеловек, который может и должен пройти по мосту, по канату. А мостом или канатом должен стать другой, верный и преданный, который не надломится и не порвётся. Ну, скажем, "мамоныш"... Ведь нет никого надёжнее раскаявшегося грешника! И всё будет выглядеть так, будто они его спасают, жертвуя собой, во искупление вины...
   И если они успеют сделать это - может сработать! Трудно, очень трудно будет переубедить Николая в обратном, ведь он узнает, что авария произошла не из-за "мамоныша", как он предполагал, а из-за Динамита, которого послал для слежки за ним Лугин, чтобы потом сделать Николая "подопытным кроликом" и заставить работать на своего дядюшку - Дналова. И ведь это всё - факты! А факты - самая упрямая вещь!

   Как они могут это сделать? Для этого им нужно добраться до посознания Николая, имея систему внушения, внедрения информации... Значит, она у них должна быть, что мало вероятно. Если у них такой системы нет, они должны будут подобраться к нашей системе. В сам Центр Вездесущности, к "голове", они не подберутся - это исключено. Значит, они будут пытаться "подключиться к линии связи", то есть в пространстве между клиникой, где находится Николай, и Центром. Но для этого им надо знать частоты, коды... Кто? Кто их знает?.. Азазеллян?.. А может они уже подключились и всё успели сделать? Можно ли проверить настрой Николая?

   - Можно, - сказал Дналов, когда Лугин, оказавшись в Центре Вездесущности, где можно выражать мысли вслух без опасения прослушивания, поведал ему свои очередные тревоги, - и нужно. Ты идёшь по верному логическому пути и этим меня весьма радуешь!
   Проверить это оказалось делом несложным. Система была включена и все параметры говорили о спокойной работе мозга "на холостом ходу", с готовностью к включению продуктивной функции. Пробный пуск показал, что никакого засорения посторонней, неведомой и неконтролируемой информацией нет. За Азазелляна Дналов ручался как за себя. Он подумал и сказал твёрдо и однозначно:
   - Надо сделать вот что: Понырева тайно, со всеми мерами предосторожности, перевезти сюда, в Центр. Его место должен занять Динамит. Думаю. что он согласиться побрить голову и полежать "ако мертвый". В шлеме его никто не узнает. Всё остальное можно проиммитировать.
   - Но тогда придётся всех остальных посвяить в курс дела. Кроме того, Инессу придётся оставить там, иначе это вызовет подозрение. Кто же будет работать с Николаем в Центре?
   - Ишь ты, Инессу!.. Как нежно!
   - Не можешь не язвить даже теперь?
   - Не могу...
   - Чёрт с тобой!
   - Уж это точно!.. Будешь с ним заниматься сам и возьмёшь красавицу Татьяну. Справится?
   - Пожалуй, да.
   - Ну, а коль уверен в соратниках - вперёд! Риск - благородное дело!

   По "перевертушке" на связь вышел Азазеллян и доложил, что ему некто неизвестный предлагает огромную сумму и счета в зарубежных банках, пока неизвестно, за что.
   - Соглашайся, - сказал Дналов, - но намекни, что придётся "отстёгивать" мне, именно мне, вне зависимости от того, что они от тебя потребуют взамен. Просто скажешь, что должен мне, что я держу тебя за горло. Сдавай меня без колебаний. Скажи, что боишься меня. Никаких вопросов не задавай. Если просто согласишься, не сказав обо мне, - не поверят. Если начнёшь просто торговаться - изменят тактику, а мы потеряем время. А в таком варианте, как я сказал, клюнут, потому что считают меня таким же негодяем, как они сами. Мы их вычислили, и нам надо, чтобы всё шло по их сценарию.
   - Ну всё как у людей! Неужели ничего другого не придумали? - недоумевал Лугин.
   - Придумать больше того, на что способен человек, невозможно. Сатане впору дарить человеку свой портрет с надписью "Победителю ученику от побеждённого учителя", как в своё время сделал Жуковский, подарив свой портрет Пушкину. Нашему брату теперь остаётся только копировать человека, передразнивать да подогревать в нём те самые "порывы бытия"... Скука!
   - Уж не от этого ли вы ударились во спасение собственных "замурованных душ"?
   - И это тоже не последняя причина... Одна отрада - наука!
   - Это у тебя... А у некоторых главная отрада - пожрать!
   - Да, ты прав, мой мальчик! Человек нас переплюнул. Настал грустный момент, кто-то сказал: "Ничто человеческое мне не чуждо". Уж и не помню, кто...
   - Так и не помнишь...
   - Угу, не помню... И ты забудь... На всякий случай... Не в чести ныне авторы таких высказываний... Давай-ка обсудим наш сценарий. Соберёмся все вместе в палате у Николая. Чтобы не было никаких подозрений, ты всё обставишь как расширенный консилиум. Динамита тоже туда. Всех сразу введём в курс дела. Поэтапно разбудим Николая, затем вновь введём в сон. Бреем голову Динамиту и укладываем его на место Николая, которого вывозим в Центр. Детали продумаешь сам.
   - Но как обеспечить секретность? Ведь мамоновцы столь же вездесущи, как и ты? Они же всё прослушают и пронюхают! В палате же пространство не экранируется!
   - Вот это как раз "элементарно, Ватсон!" - сказал Дналов. - Ты всех нас впускаешь в палату, после чего везде, где есть двери,окна, вентиляционные отверстия и вообще щели, даже трещины в штукатурке, рисуешь мелом пентаграммы. Для людей это безразлчно, но никакая нечисть уже не попадёт вовнутрь, ничего не прослушает, не пронюхает, не подсмотрит. Потом всё сотрёшь и меня выпустишь. Гёте надо читать! Классику знать! Может, вызвать Фауста? Он тебя проконсультирует.
   - С удовольствием бы пообщался!
   - Сейчас явится. Наговоритесь всласть. Но полчаса, не больше, дело надо делать. Кстати, когда будешь рисовать пентаграммы, не ошибись: в каждом из пяти углов звезды должны быть греческие буквы имени Иисуса Христа. Не перепутай!
   - А ты мне покажи, нарисуй!
   - Что ты! Что ты!
   - Ах, да... Вот не знал до сих пор, как от тебя отделаться!
   - Не вздумай! Теперь минуты на счету!
   - Да чёрт с тобой, я уж привык. Но в клинике, в комнате отдыха за своим кабинетом, нарисую! Ну и где же твой доктор Фауст? 
   - Уже на подходе... А я выйду, покурю...

   Дналов вышел. Засветился экран. Лугин надел стереоочки. Перед ним предстал умнолицый бородач в длинном плаще м берете, покрывающем голову как обвислая шляпка старого гриба. Лугин заволновался, без Дналова он ещё ни с кем не общался. От волнения он первым попроиветствовал гостя по латыни:
   - Salve, collega!
   Фауст на приветствие не ответил, но, немного жмурясь, будто вышел из подземелья, что, повидимому, так и было, воскликнул:

          О, счастлив тот, кому дана отрада -
          Надежда выбраться из непроглядной тьмы!
          Что нужно нам, того не знали мы.
          Что ж знаем мы, того для нас не надо.

   Лугин не знал, с чего начать, и задал вопрос о пентаграмме, сказав, что ему посоветовали обратиться за консультацией именно к доктору Фаусту. Фауст ответил:

          Чудесных знаков дивный вид
          Сухой наш ум не объяснит.

   Лугин понял, что эта тема исчерпана, и коротко рассказал о своих занятиях, идеях и целях. Фауст с вниманием выслушал и одобрительно сказал:

          Дерзай! пусть дверь рука твоя откроет,
          Перед которой все отходят вспять.
          Настало время делом доказать,
          Что человека мощь богов величья стоит.

   Лугин немного посетовал, что долго искал свой путь в науке, чего только не насмотрелся, радуясь даже малому. Фауст понимающе кивал, ибо сам прошёл через это, и высказался:
 
          Как ум того ещё в надеждах бродит,
          Кто вечно возится в гнили пустой,
          Сокровищ ищет жадною рукой,
          И рад, что дождевых червей находит.

   Они прекрасно понимали друг друга. Оказывается, что и через много веков ничего не изменилось! Фауст разговорился:

          Вот почему я магии решил
          Предаться: жду от духа слов и сил,
          Чтоб мне открылись таинства природы.
          Чтоб не болтать, трудясь по пустякам,
          О том, чего не ведаю я сам,
          Чтоб я постиг все действия, все тайны,
          Всю мира внутреннюю связь;
          Из уст моих чтоб истина лилась,
          А не набор речей случайный.

   Лугин посетовал ещё и о том, что трудно нынче с магией и он проникнулся к ней уважением, но на пути к "скрытому знанию" сплошные козни, и окончательно все запутались - что небесное, что человеческое, земное... Фауст и с этим согласился:

          Небесное, к чему наш дух стремится,
          Всё дальше, дальше гонится земным.

   Лугин, проникнувшись симпатией к  такому близкому по духу коллеге, каких трудно сыскать в наши дни, вдруг, не задумываясь, как тогда, когда объяснялся в любви Инессе, пригласил Фауста на свою свадьбу в Лейпциг, в "Кабачок Ауэрбаха", и лицо Фауста озарилось счастливой улыбкой: он будет очень рад побыть с друзьями вновь, хоть мало с ними был. Но верил их примете. Тут верь или не верь - Альтмайер говорил: "Пусть говорят теперь, что нет чудес на свете!"

   Воодушевлённый этим необычным общением, Лугин энергично взялся за дело. Он решил интсруктировать каждого в отдельности. Дабы не быть прослушанным, он ещё в Центре Вездесущности написал общую записку и отдельную инструкцию для каждого, намереваясь давать их для молчаливого прочтения. Записка имела следующее содержание: "Читать молча, без эмоций. Не задавать никаких вопросов. Если даже всё покажется чертовщиной - не уивляться. Разрешаю считать меня сумасшедшим. После этой записки так же молча прочитать специальную инструкцию. В случае согласия утвердительно кивнуть головой. При несогласии - помотать головой. Просба не перепутать, так как у болгар наоборот: они кивают, когда не согласны, и мотают, когда согласны. Насколько я знаю, болгар среди нас нет, но всё же... И ещё: держать язык за зубами до тех пор, пока я сам, и никто другой, не заговорю".
   Он перечитал написанное, подумал, что чего-то не хватает, и показал дядюшке. Тот пришёл в восторг:
   - Молоток! Не уступаешь моим ребятам! Но надо ещё на всякий случай припугнуть. Допиши: "Кто откроет рот - стреляю без предупреждения!" Кроме того, нарисуй в своём кабинете пентаграммы, как я учил!

   Знакомя с запиской, Лугин наблюдал за реакцией каждого. Динамит кивнул несколько раз, не удержался, и поцокал языком, но, спохватившись, что открыл рот, опасливо посмотрел на правый карман лугинского халата, где тот держал руку, оттопырив указательный палец как ствол пистолета. На какие ухищрения не пойдёшь при такой мороке! Динамит закрыл рот и через секунду выбежал, весёлый. Было видно, что это его увлекало. Доценты Твердохлёбов и Костогрыз прочитали невозмутимо, по разу кивнули и деловито вышли. Перекусихина, прочитав, посмотрела на "торчащий ствол" и подняла на него взор, полный скорби, тревоги и жалости к самой себе. Видимо, подумала, что всё-таки спятил... Но кивнула и решительно вышла. Азазеллян удовлетворённо щёлкнул пальцами. Труднее было с Татьяной Юрьевной. Лугин волновался, ведь она человек новый! Но она, вопреки его ожиданиям, лишь лукаво ему подмигнула и жестом показала "О-кей!" Была ещё Мотя... Она уж точно откроет рот и что-нибудь спросит. Но без неё - никак! Можно обойтись без профессоров, но не без санитарки-универсала. В своё время она даже давала масочный наркоз! Деваться некуда, и он нашёл вариант: позвал её, поговорил "за жизнь", предложил попить с ним чаю, что они иногда делали, ибо настоящие хирурги - народ не чванливый и хирургическое "равенство и братство" тоже явление особого порядка. Он знал, что Мотя от чая никогда не откажется и любит поесть. От неё так и веяло здоровьем. Она походила на Ломоносова и круглой, как луна, физиономией, и размерами, к которым следует прибавить некоторые "архитектурные излишества", свойственные слабому полу. Он знал, что пули она не испугается, поэтому последнюю строчку про то, что будет стрелять без предупреждения, зачеркнул, и палец не оттопыривал. Дождавшись момента, когда Мотя откусила половину специально припасённого для неё гамбургера и начала его жевать, что временно лишало её возможности говорить, позволяя лишь мычать, он и показал ей записку. Она перестала жевать, несколько крупных крошек  выпало изо рта, но потом устойчивый избыточный генетически закреплённый пищевой комплекс сработал и она дочитала всё до конца, ритмично и аппетитно жуя. Затем кивнула, деловито допила чай и вышла с загадочным видом. "Вот он, Сфинкс!" - подумал Лугин.

   Когда всё это кончилось, Лугин почувствовал уже неприятную усталость и его сильно беспокоило: что же думает о нём Инесса? Что он творит? Но как ему быть, коли дядюшка втянул его в эту кашу? Уж если чертовщина, так хотя бы какая-нибудь романтическая таинственность, с плащами и шпагами, как в "Фаусте", а то полный идиотизм... А с его стороны - вообще чёрт знает что! Самая нелепая придурковатость! На возлюбленную - с оттопыренным пальцем и угрозами... Откажет! Эх, дядюшка, чтоб тебе пусто было!

   Ещё одно обстоятельство тревожило Лугина: мать Николая, потрясённая случившимся, уже не раз приезжала. Вначале плакала, затем гладила руку Николая с татуировкой на тыле кисти и смотрела на пустую стену. Лугин решил поступить так: всем объявить, что есть опасность проникновения в мозг инфекции через множественные трепанационные отверстия. Это вполне правдоподобно, не вызовет никаких подозрений.  В связи с этим запретить входит в палату посторонним, а сотрудникам работать в масках. Матери разрешить иногда смотреть через стеклянную перегородку. На правой кисти Динамита Лугин чернилами нарисовал точную копию татуировки Николая, чтобы она была видна матери. Ведь она - жена Мамонова, и малейшее её подозрение, сомнение, тревогу тот моментально уловит.

   Вот так, продумав всё до мелочей, они провели операцию подмены пациентов. Всё шло как по-писаному. Позвонил Мамонов, потребовал встречи. Прибыв в клинику, он поставил перед Лугиным условие: внушить подсознательно Николаю, что "мамоныш" глубоко раскаивается, что-де Мамонов "стёр его в порошок", что жена Николая, узнав о случившемся, разорвала с ним отношения, страдает и тоскует по Николаю; что "мамоныш" готов чем угодно искупить свою вину, что и для него это испытание судьбы, что он глубоко чтит Николая, благоговеет перед его умом, что по выздоровлении Николая он готов быть ему верным помошником, делать всю чёрную и нудную работу; что он, конечно, свинья, но осознал это и теперь даже готов дать свою кровь...
   - Хорошо, - сказал Лугин, - всё будет сделано, как Вы требуете, прямо сейчас, в Вашем присутствии. Вот только в переливании крови Николай не нуждается, потому что кровопотеря восполнена и избыточная донорская кровь может лишь ухудшить кровоснабжение мозга.
   - На этом я и не настаиваю, - сказал Мамонов, - но попрошу вызвать Азазелляна. Я его проинструктирую в Вашем присутствии, а Вы подтвердите, что делать то, что я скажу, необходимо. Это первое. Второе: мой оболтус должен находиться здесь и за всем наблюдать.
   - Как Вам угодно. Но наблюдать он сможет лишь находясь за стеклянной перегородкой. Ему всё будет видно и слышно. Мы ввели эти ограничения из-за угрозы развития менингоэнцефалита.
   - Понимаю, согласен, - сказал Мамонов, - в ваши медицинские тонкости вмешиваться не буду. Уж чего не знаю - того не знаю, но знаю ваш медицинский принцип "Не навреди!"