Жизнь полна противоречий... перед дембелем

Начало повести "Прыжок в Зазеркалье"

«Жизнь полна противоречий. Каждый выпутывается из них
как может… но творит в обмен на свою бренную плоть».
(АНТУАН ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ)

               
                ПРОЛОГ
                «ВСТРЕЧА»

Поезд «Адлер-Алма-Ата» должен был с минуты на минуту отправиться. В купе пока что я находился один, смотрел через окно вагона на ночной перрон, по которому спешно пробегали последние пассажиры с поклажей, разыскивая свои вагоны, да редкие провожающие застыли в томительном ожидании отправления поезда. Неожиданно перрон поплыл в сторону. И все, что на нем находилось, растворилось, исчезло в темени летней ночи. В нарастающем перестуке колес я в какой уже раз начинал различать знакомый, едва уловимый мотив дорожной мелодии. Он быстро захватил меня своим ритмом. «Тук, тук, тук – что за друг?» – слышал я одну и ту же фразу, продолжая смотреть в темное окно и разглядывать в нем свое изображение, когда за спиной раздался звук открываемой двери. Повернувшись, я очнулся от своих мыслей и увидел вошедшего в купе мужчину средних лет, а вслед за ним молодого парня лет 20-25 в джинсовом костюме.
– Сюда, отец, осторожно… – сказал он негромко, заботливо усаживая мужчину к окну, а затем обратился ко мне.
– Евгений, – представился он. Я подал ему руку, назвал свое имя. Женя сбросил с себя куртку и оказался в одной синей тенниске.
Был он хорошо сложен, крепко сбит, с накачанными бицепсами и рельефно выпирающими из-под тенниски грудными мышцами – все это выдавало в нем человека, связавшего свою жизнь со спортом. С каким – я еще не знал. С необыкновенной легкостью Женя одной рукой закинул большой чемодан на багажную полку, так весело и непринужденно, что я, откровенно говоря, им залюбовался. После чего, развернувшись натренированным корпусом, он перехватил мой пристальный взгляд и по-юношески смутился. Светловолосый, стройный, он был упруг и гибок, а веснушчатое лицо с подкупающей улыбкой располагало к себе.
Его серые глаза выжидательно смотрели на меня.
– А вы куда путь держите? – спросил он.
– В Астрахань, а точнее в Аксарайск еду по делам. Когда-то там работал в геофизике.
– Ну надо же! – воскликнул Женя, хлопнув ладонью по коленке. – Какое совпадение. Так мы, оказывается, двойные попутчики. И я с отцом тоже в Астрахань. Там его оставлю. А сам в Аксарайск, где работаю в первом управлении буровых работ
Все это время молчавший отец Жени протянул мне руку.
 – Александр Данилович  – но почему-то его рука не перехватила мою, а все еще висела в воздухе в ожидании рукопожатия.
Теперь я внимательно разглядел своего собеседника, Весь седой, как лунь, он смотрел неподвижными глазами как бы сквозь меня куда-то в сторону, в окно, где мелькали фонари ночного полустанка, отражаясь в его застывших зрачках. Я понял, что мужчина слеп.
 – Будем знакомы Александр Данилович,  – услышал я вновь, перехватывая его руку.
В этот миг во мне ворохнулось щемящее чувство сострадания к беспомощности моего попутчика. Он понял, что я догадался о его слепоте. Чтобы скрыть свою неловкость, он ворчливо обратился к Жене:
 – Впрочем, время позднее. Пора спать. Как там насчет постели?
 – Сейчас организуем отец. Все будет, как надо.
Не успел Женя произнести последнюю фразу, как на ловца и зверь бежит, приоткрылась дверь и усатый проводник, шумно протиснувшись в купе, с кавказским, акцентом спросил у пассажиров:
 – Каму пастэли? Тэбе, дарагой, адну или две?
Женя потянулся за бумажником, из внутреннего кармана куртки, висящей на вешалке, выпала к моим ногам фотография. Я ее поднял, отдал хозяину. Женя повертел ее в руках.
 – Можете взглянуть, если интересно,  – глухо произнес он, возвращая мне фотографию.
С фотографии смотрел на меня в пол-оборота воин-десантник в полном боевом снаряжении. За спиной у него над ранцевым парашютом выглядывал АКС. Необычным был ракурс снимка. Видимо, снимали лежа с земли и сбоку, так как десантник был снят в профиль на фоне перистых облаков. Широко расставив ноги в полевых цветах, он чуть сдержанно улыбался в объектив фотоаппарата. Его смуглое волевое лицо с раскосинкой в черных глазах было привлекательно, несло отпечаток мужественности и спокойной сосредоточенности. Повернув снимок, на обратной стороне я успел прочитать надпись: «Перед вылетом. В память об армии другу Евгению Милахину. Денис Лихачев, июль 1991 г.» Женя перехватил мой взгляд, взял фотографию и стал разглядывать, словно видел ее впервые, потом тяжело вздохнул, положил ее обратно в карман.
 – Это моя пожизненная рана, боль души. Память о друге. Вот почему я это фото ношу всегда на груди возле сердца.
Было далеко за полночь. Александр Данилович давно уже спал на нижней полке, а мы никак не могли наговориться, тем более что тема разговора волновала обоих  – полевой быт буровиков. Это помогло мне найти верную интонацию в разговоре с Милахиным, что заставило его раскрыться, стать искренним. Вдобавок дорожная обстановка, как я подметил, раскованно действует на людей, подталкивает их быть более откровенными, чем они могли бы себе позволить в повседневной жизни.
Добавляя веселую нотку в нашу беседу, я все-таки не удержался и пошутил:
 – Для буровика жизнь  – это сплошной праздник. Когда он возвращается с работы домой, жена радуется. И когда он собирается улететь на вахту, жена опять радуется.
Женя в ответ заразительно рассмеялся. Его отец заворочался, что-то пробурчал во сне и снова затих. Наступила пауза. Потом мой молодой попутчик начал рассказывать вполголоса, почти шепотом, чтобы не разбудить отца, о том, что он между вахтами на буровой живет в Аксарайске в общежитии буровиков на «Студенке». Этот район поселка, где находилось общежитие, как я узнал позже, получил такое название потому, что первому поколению людей, разрабатывающих газоконденсатное месторождение, осваивающих эти полупустынные песчаные земли, приходилось спать зимой иной раз в не  отапливаемых балках-вагончиках.
...В вагоне все спали, а мы все говорили, говорили... Что-то меня удерживало задавать Милахину вопросы, выходящие за рамки полевой жизни буровиков и других общих тем: о погоде, о политике. Или, к примеру, что сайгаки давно ушли из Аксарайских песков в Казахстанские степи, и что только верблюды все еще продолжают изредка навещать буровые...
Как-то незаметно для себя Женя перешел в разговоре со мной на «ты». Тогда я, наконец, осмелился его спросить:
 – Послушай, в чем дело, почему к тебе отец обращается не совсем как к сыну? Как-то иначе что ли? Я это чувствую, но не могу объяснить. Извини, может быть, ошибаюсь?
 – Все правильно. Ты угадал. Это родной отец Дениса Лихачева. Мой отец давно умер. А может, и нет, еще где-то живет. Я о нем ничего не знаю, Ведь я  – детдомовский.
 – Только бы не изменить самому себе, – повторил как бы про себя, но вслух, Евгений. Его невидящий взгляд был направлен в темное вагонное окно, где отражались его глаза, в них затаилась непонятная еще для меня боль. Мы лежали на верхних полках. Я слышал в полумраке его дыхание на расстоянии вытянутой руки.
Поначалу как камни ворочая, потом все легче и легче ему было сбрасывать со своего сердца тяжкий груз воспоминаний, перелистывая страницы своей жизни одна за другой, которые предстали явственно и выпукло, как будто это было со мной, а не с ним, – наплывали, обрушивались на меня зрительными картинами судеб людей, по роду увлечений и занятий далеких от меня, но примером стойкости, мужества и долга перед другими, такими близкими и понятными они мне были.
Что касается темы потусторонней жизни, пусть простит дорогой читатель, если сочтет мои предположения художественным вымыслом.
Что касается всего остального – было все как написано.
А было это так….

ГЛАВА ПЕРВАЯ
«ВОЗВРАЩЕНИЕ»

– По самолетам!
Десантники в полном боевом снаряжении бежали один за другим и исчезали в железном чреве АН-12. В салоне военно-транспортного самолета стоял полумрак, хранивший в себе прохладу прошедшего дня. Денис Лихачев занял место на скамейке. Рядом уселся его друг Женька Милахин, парень с Кубани. Круглый сирота, он не знал, кто его родители. И есть ли они вообще. После детдома и интерната он закончил профтехучилище. Немного успел поработать на буровой, как призвали в армию.
Его широкоскулое лицо было сосредоточено и серьезно. Он то и дело поправлял шлем, в очередной раз сжимал в руках холодную сталь автомата АКС, украдкой поглядывая на Дениса, стараясь угадать, как он воспринимает предстоящие учения. Тот был внешне спокоен и, о чем-то задумавшись, смотрел прямо перед собой.
Десантникам была поставлена задача – захватить мост через реку, который находился под контролем группы войск «Севера» и затем обеспечить переброску «Южан» в тыл противника. Хотя это были учения, по условиям выполнения задачи они приближались к боевым.
Железнодорожный мост, подступы к которому наверняка были заминированы, защищенный дзотами, а от нападения с воздуха – зенитно-ракетными комплексами, представлял собой крепкий орешек». Но надо было его разгрызть, то есть взять «без шума и пыли», как любил выражаться старшина Остапенко. Ох уж этот Остапенко! Кто-нибудь из десантников, весело говорил ему в спину, но только чтобы сам он не слышал:
– Бог создал мир и тишину, а черт подъем и старшину.
А тот, хохол, любил приговаривать:
– А я вас, хлопчики, погоняю. Зовсим трошки. Щоб сальца на ляжках не було. Щоб вы у меня, как орлики, в небе летали.
Служба есть служба. Их старшина требовал от своих солдат ровно столько, сколько нужно, не перегибая палку. За это его уважали.
… Денис смотрел на Женьку, видел, как он волновался. Хлопнул по плечу:
– Брось, не дрейфь! Где наша не пропадала!
Женька откликнулся:
– Все правильно. Раньше смерти не помрем.
– Это точно!
В это время летчики запустили двигатели. Мелкая дрожь охватила корпус самолета, который уже выруливал на взлетно-посадочную полосу. Разбег – и с оглушительным ревом он оторвался от земли.
Денис взглянул в иллюминатор и увидел, как внизу уплывали серая бетонная лента, аэродромный городок. А за ним начинались невысокие горы, покрытые лесом. Их уже коснулось первое дыхание осени. Как желтые свечки горели на фоне зелёных ельников лиственницы. А над таежными просторами полыхало багряное пламя, окрашивая в розовые тона облака на горизонте. Самолет словно улетал в закат – в это буйство далеких пожаров, охватившее полнеба.
Через иллюминаторы падали красные отблески заходящего солнца на десантников, сидящих на скамейках друг против друга. Выпускающий – командир роты – обходил каждого из них, проверял, как подвешены на трос карабины вытяжных веревок.
Внезапно, прервав всеобщее оцепенение в ожидании десантирования, зажегся желтый плафон:
– Приготовиться!
Десантники встали, опустили скамейки. Завыл ревун. Вспыхнул зеленый сигнал. В хвостовой части самолета раскрылись створки. И тут же вместе с воздушным потоком ворвался резкий гул двигателей. Из-за спин своих товарищей, стоявших впереди, Денис увидел вечернее небо с выступившими на нем, как росинки, первыми звездами.
– Пошел! – услышал он голос выпускающего. Резко оттолкнувшись, Лихачев бросился навстречу земле. Через несколько секунд падения над ним раскрылся белый купол парашюта.
Он еще не успел осмотреться по сторонам, как услышал сверху дикий крик. Кричал человек, охваченный смертельным ужасом. В этом не было никакого сомнения. Потом удар падающего тела о его парашют. Купол стал гаснуть. Оба десантника стали стремительно падать к земле. Все решали секунды. Денис, не растерявшись, выдернул кольцо запасного.
…Так они оба и приземлились на одном парашюте. Когда же Лихачев рассмотрел в вечерних сумерках своего товарища по несчастью, то им оказался Женька Милахин. Он еще не мог прийти в себя от случившегося. Говорил заикаясь, как заторможенный.Денис, наконец, понял, что произошло. У Женьки в момент раскрытия основного парашюта перехлестнулись стропы и на какие-то секунды растерявшись, он забыл про запасной. Денис каким-то чудом «поймал» его в воздухе на свой купол парашюта. Женька понимал, кому он теперь обязан жизнью…  Тогда, после учений, они поклялись друг другу в вечной дружбе.