О поэзии Владимира Высоцкого

(Статья на материале написанной мной
в 2009 г контрольной работы
для Литературного института.)

Из-за гор – я не знаю, где горы те, –
Он приехал на белом верблюде,
Он ходил в задыхавшемся городе –
И его там заметили люди.

И людскую толпу бесталанную
С её жизнью беспечной и зыбкой
Поразил он спокойною, странною
И такой непонятной улыбкой.

Будто знает он что-то заветное,
Будто слышал он самое вечное,
Будто видел он самое светлое,
Будто чувствовал всё бесконечное.

И взбесило толпу ресторанную
С её жизнью и прочной и зыбкой
То, что он улыбается странною
И такой непонятной улыбкой.

И герои все были развенчаны,
Оказались их мысли преступными,
Оказались красивые женщины
И холодными и неприступными.

И взмолилась толпа бесталанная –
Эта серая масса бездушная –
Чтоб сказал он им самое главное,
И открыл он им самое нужное.

И, забыв все отчаянья прежние,
На своё место стало всё снова:
Он сказал им три са<мые> нежные
И давно позабытые <слова>.

Кто автор этих стихов?
Тот самый ВЫСОЦКИЙ, что многим более известен по песенкам типа: «Судить по нашему, мы выпили немного…» и т.д.

Впрочем, было на слуху и остаётся в памяти немало песен о войне, о мужественных людях различных профессий, сатира в адрес официальной идеологии и негласных обывательских правил, и многое, многое другое…

Я прошу прощения у преподавательского состава за эту тему, несмотря на то, что имя В.С. Высоцкого непопулярно в Литинституте. Честно говоря, непризнание его как русского поэта сразу стало для меня загадкой. Ведь он явно не был ни ангажированным, ни обласканным властями, чтобы, в лучших российских традициях, вызывать недоверие.

Может быть, причина проста и лежит на поверхности: то, что можно условно обозначить как качество поэзии?.. Слишком вольное, а подчас наивное обращение с русским языком? Если так, мне хочется задать риторический вопрос: можно ли вообще судить о качестве поэзии?

Риторический – потому, что на него нет однозначного ответа. Судить, очевидно, можно – потому что это делается сплошь и рядом. Нужно – для того, чтобы не тратить время и не портить вкус при чтении натянутых зарифмованных размышлений и деклараций. Но и нельзя, так как самая некачественная поэзия – это та, которая ничего не говорит «ни уму, ни сердцу», а право «быть или не быть» для стихотворений конкретного автора определяют всё-таки не «судьи», а ставшая расхожим термином «любовь народа».

Поэзия Высоцкого сказала многое и очень многим. Пусть умы этих людей не столь изощрены в вопросах эстетики и словесности, но разве можно отказывать им в способности верного сердечного восприятия? Людям, которые тоже нуждаются в духовной пище, но несмотря на все старания, не могут всерьёз воспринять написанное «гладенько и ни о чём»? Людям, умы и души которых, теперь, после Высоцкого, то калечит и терзает блатной шансон его «последователей» четвёртого – пятого поколений (и такого же качественного уровня); то выхолащивают в них всякую веру в слово и в содержание бессмысленные ритмы современной российской эстрады.
Но, мне кажется, я догадываюсь, в чём может крыться ещё одна причина «прохладного» отношения к Высоцкому.

Все пишущие и печатающиеся мечтают о признании. Возможно, окажись Высоцкий со своими стихами в их ряду, он был бы лишь «одним из» и не стал бы ярким культурным явлением российской истории советского периода.

Что и говорить, пение – мощное средство пропаганды стихов.
Сам феномен пения тоже хранит загадку. Достаточно сопоставить, допустим, разговор по душам под музыкальный аккомпанемент Марка Бернеса и профессиональные трели какого-нибудь Баскова, чтобы понять: народ больше любит тех, кто петь «не умеет».

Так и Высоцкий: не УМЕЛ, а МОГ.
Но всё-таки, из уважения к означенному обстоятельству, моя работа будет сосредоточена на общих чертах творческого мировоззрения Высоцкого и на некоторых стихах, которые не стали песнями.

Должен признаться, что Высоцкий – один из тех, кому я обязан своим становлением и как личности, и как… В общем, его поэзия на определённом этапе пробуждала и во мне желание писать стихи…
Так или иначе, я хочу отдать свой нравственный долг этому человеку.

Лучшее, что мне приходилось читать о В. Высоцком среди литературной критики, – статья Н.А. Богомолова «Чужой мир и своё слово». Пассажи Вознесенского, Рождественского здесь не в счёт. Да и многое другое… Статья (точнее, две статьи с предисловием, объединённые одним заглавием) привлекла моё внимание тем, что автор не пытается между делом показать свою «причастность к великому», а как литературовед и профессионал рассказывает о поэзии Высоцкого, о её связях со временем и внутренних качествах.

«…Время уносит ощущение жизни, и ухватить эту жизнь, рассказать о ней хотя бы слабым и наивным голосом – задача очевидца».1
Время, когда песни Высоцкого звучали на улицах и в домах, в полной мере можно назвать его временем. Он его «ухватил». Точнее – охватил во всей широте и разнообразности, во всех характерных особенностях и неповторимых нюансах. Разумеется, так может считать не каждый. Всё дело в мировидении. Ведь и при жизни певца, на пике его популярности, кто-то восхищался им, а кто-то плевался. Но такая полярность свидетельствует лишь о том, что он был, и нельзя было от этого отвернуться. Был созданный им мир, своеобразное время-пространство, равное по масштабу пределам Советского Союза.

Богомолов пишет:
«Этот мир всегда стремился как можно теснее сблизиться с действительностью, как можно полнее эту действительность отразить. Поэт стремился сказать буквально обо всём, что его окружает».2

Все это ещё немного патетика, но далее исследователь переходит к «технике» такого сближения. Здесь высвечивается некоторая двойственность слова «очевидец». В первом значении оказывается, что поэт мог бы ходить по Союзу и, как пресловутый чукча, петь обо всём увиденном своими глазами. В таком случае ему вряд ли удалось бы даже за долгие годы создать своим творчеством столь широкий и разноликий мир. Во-первых, ног бы не хватило, а во вторых глаз всего два, и всё что они видят, в определённом смысле становится похожим одно на другое.

Высоцкий так не делал. «Его песни всегда открыты для другого человека, другого видения мира».3  Он смотрит на мир разными взорами многочисленных персонажей. Правда, я не зря выше ограничил мир его творчества территорией СССР.  Слушали его и дальше. А вот «глаза», которыми он смотрел, были несомненно свои, русские, советские… Если он писал о каком-нибудь там йоге, то йог представал таким, как видел его «наш» рядовой гражданин. Да и «глаза» европейского буржуа, я думаю, были для Высоцкого недоступны.
Сам он говорил: «Без России я ничто. Без народа, для которого я пишу, меня нет. Без публики, которая меня обожает, я не могу жить».4

Богомолов пишет:
«В его поэзии обретают голос люди, прежде его не имевшие. Он не стилизует, не изучает – он живёт жизнью этих людей. Отсюда его безупречная стилистика, его точное слово, точная речевая характеристика персонажа».5

Р. Дж. Коллингвуд в работе «Принципы искусства» говорит так:
«Если цель художника в самом деле состоит в выражении «того, что все чувствуют», то он должен разделять общие чувства. Общий опыт, общее отношение к жизни у поэта должны быть такими же, как и у людей, среди которых он надеется найти свою аудиторию».6

Быть может, это тоже техника, но – несколько иного порядка. Наверное, секрет её заключается в тех трёх словах, что сказал людям пророк, приехавший на белом верблюде…
Но что же это за люди?

Начнем с того, что ранний этап творчества Высоцкого принято называть «блатным». Объясняется это наверно тем, что как говорит Богомолов, «Как и большинство мальчишек его поколения, Высоцкий понюхал отголоски блатного мира».7 
И далее: «Но когда берёшь всю совокупность блатных песен Высоцкого, то отчётливо видишь, насколько жесток, беспощаден и в конечном счёте отвратителен автору мир, им воспроизведённый».8

Я хочу сказать, что причисление этих песен к блатным вообще достаточно условно. По художественным критериям, по богатству содержания они намного выше. Но есть ещё что-то, что ставит их совершенно в другой ряд. Настоящий уголовник или состоящий в этой среде на службе  плохой шансонье всегда как бы ставит точку на мировоззрении своего лирического героя. Тот живет по установленным правилам, суть которых – логический примитив без всяких оттенков. (Обида – месть – тюрьма и т.п.) Высоцкий говорит о том же, но создаётся впечатление, что он посмеивается то ли над страстью героя, то ли над самим собой. Эта скрытая «шлегелевская» ирония приводит к тому, что стихи Высоцкого, о чём бы в них не говорилось, не оставляют отпечатка зла, тем самым отрицая саму сущность преступного мира.

Мне хочется привести цитату из другой статьи Н. А. Богомолова:
«Явления массового искусства используют стереотипы сознания различных групп читателей не для напряжённого диалога с ними, а для подтверждения этих стереотипов».9

Вывод напрашивается один: несмотря на его величайшую в своё время популярность, творчество Высоцкого по своей сути не является массовым. Он полемизирует со стереотипами. Со всякими, всегда и всюду.

«Блатные» песни – лишь ранний и наиболее слабый этап его творчества. Но и здесь реализовалось это качество, впоследствии проявившееся более широко, ярко и разнообразно. «Посещая» в своих стихах-песнях разные уголки страны, становясь то альпинистом, то водителем «МАЗа», то студентом-археологом, то сумасшедшим (да всего не перечислить); «участвуя» в боевых действиях Великой Отечественной; переносясь на сотни лет назад и улетая в космическое странствие к далекому созвездию Тау-Кита, Владимир Высоцкий всегда смотрит на мир глазами лирического героя, но одновременно полемизирует с его сознанием: то по-доброму и простодушно, то торжественно и светло, то яростно и презрительно.

Н. Богомолов видит в этом проявление «брехтовского» начала, когда актер должен показывать на сцене человека и одновременно своё отношение к нему.
Критик говорит:
«В этой двуединости и коренится природа мировоззрения Высоцкого в самом первичном значении этого слова, то есть «воззрения на мир». Высоцкий безграничен – и строго определен. Его слово взято из чужого арсенала – и сделано своим собственным. В его песнях происходит волшебное превращение бытового материала в художественный образ мира, обретающий черты самой живой действительности и одновременно становящийся частью большого Времени».10

В большинстве стихотворений Высоцкого полемика с нравами и моралью общества скрыта, затушевана именно этой двойственностью. Но так она действует сильнее.
«любая дидактика в искусстве заглушена, прису¬щие искусству качества свободного творчества и свободного восприя¬тия служат источником его особой притягательности и культурной ценности. В тех случаях, когда в искусстве просвечивает политичес¬кая, моральная тенденциозность, всегда говорят об умалении худо¬жественности, рассматривают произведение в качестве проводника сторонних (внешних) идей, добытых вне собственно художествен¬ного поиска».11 

Отсюда – все эти карлики по телевизору, уезжающие за границу кузнецы, золотоискатели с речки Вача. Поэт принимает мир и человека таким, как он есть, но беседует с ним, спорит, иронизирует, доказывает. Это – обширная и многоликая реальность его времени, его страны. Реальность, порой ненавистная уму, но милая сердцу. Реальность, достойная и порицания, и восхищения одновременно. Реальность, в которой всегда есть место для применения иронии, здравого смысла, любви.

Любовь.
Всерьёз об этом чувстве он говорил нечасто. Разве что знаменитая «Баллада о любви» из «Доблестного рыцаря Айвенго». Но и здесь не обошлось без удивительного авторского взгляда на мир.

Когда вода всемирного потопа
вернулась вновь в границы берегов,
на сушу тихо выбралась любовь
и растворилась в воздухе до срока…

При всей торжественности момента взору представляется: на берег тихонечко вползает этакая прекрасная любовь, встаёт, оглядывается, не видел ли кто, и – исчезает… Красиво и без пафоса. Но это стихотворение – из разряда «серьёзных», личностных, и пафос страсти в нём возрастает от начала к концу,  достигая апогея в последних строчках.

Есть у Высоцкого ещё одно замечательное стихотворение о любви: «Здесь лапы у елей дрожат на весу…». Оно насыщено яркими образами сказочного леса, волшебных дворцов и хрустальных теремов, проникнуто трогательным отношением к любимой. Но и здесь лирический герой не обходится без иронии, только по отношению к самому себе. Наобещав любимой все чудеса света, он вдруг как бы падает к её ногам:

Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,
если терем с дворцом кто-то занял!

Но чаще отношения полов в творчестве Высоцкого – это какие-то семейные перебранки, делёж шкур мамонта в первобытном веке, «стюардесса, доступная, как весь гражданский флот», стрелок, сбежавший от навязанного ему брака с принцессой. Но всё это не любовь, это то, чем она становится в общественных условиях.

А любовь Высоцкий готов искать и отстаивать. Любовь в чистом виде. Меня поразило стихотворение, где он осмелился вступить в полемику сразу с двумя мировыми гениями:

Люблю тебя сейчас.
Не тайно – напоказ!
Не «после» и не «до» в лучах твоих сгораю.

Я не стану цитировать дальше. Всё уже здесь: Шекспир с его «люблю, но реже говорю об этом, люблю нежней, но не для многих глаз», и, конечно, пушкинское «Я Вас любил…»

Но Шекспир своим молчанием о любви противостоит обычному хвастовству светских баловней. Это – стихи о другом. Высоцкий самим фактом любви противостоит миру, где она перестала считаться чем-то важным. Под видом скромного «не показывания» давно уже просто перестали любить. А он любит. Причём – сейчас. Назло всем. В прошлом или в будущем – в глазах общества было бы ещё простительно. А сейчас – это вызов…

Противостояние с обществом – один из основных мотивов творчества Высоцкого. Им, в принципе, проникнуто всё: шутки, сказки… В некоторых стихотворениях эта тема обнаруживает себя явным образом:

Я бодрствую, но вещий сон мне снится,
пилюли пью, надеюсь, что усну.
Организации, инстанции, и лица
мне объявили явную войну
за то, что я нарушил тишину,
за то, что я хриплю на всю страну,
чтоб доказать: я в колесе – не спица!

Или:

Мне судьба – до последней черты, до креста
спорить до хрипоты (а за ней – немота),
убеждать и доказывать с пеной у рта,
что – не то это вовсе, не тот и не та…

Что – лабазники врут про ошибки Христа,
что – пока ещё в грунт не влежалась плита,
что – под властью татар жил Иван Калита,
и  что был не один, кто один – против ста…

Чего добивается, что отстаивает Высоцкий?
Я думаю – право личности на искренность. Не более того. Мне кажется, приписываемые ему «чуждые» политические мотивы вряд ли могли иметь место. Об этом свидетельствует широко разработанная поэтом военно-патриотическая тема. Об этой теме в творчестве Высоцкого говорилось и говорится довольно много, и стихи эти наиболее известны. В них Высоцкий строг и безжалостен в изображении суровой правды военных будней:

Нам говорили: «Нужна высота!»
и «Не жалеть патроны!»…
Вон покатилась вторая звезда –
Вам на погоны.

Или, в «Песне о госпитале»:

И однажды, как в угаре,
тот сосед, что слева, мне
вдруг сказал: «Послушай, парень,
у тебя ноги-то нет».
Как же так, неправда, братцы,
он, наверно, пошутил!
«Мы отрежем только пальцы» -
так мне доктор говорил.

Я не стану долго останавливаться на военной теме, так как, повторюсь, она наиболее раскрыта и разработана. Песни довольно известны, но хочу вспомнить одно большое стихотворение-балладу «Из дорожного дневника». В нём Высоцкий как бы приоткрывает секрет своего личного творческого «участия-неучастия» в Великой Отечественной войне, за которое его не раз упрекали («А сам – ни сном, ни духом про войну»). Оно имеет своеобразный сюжет, современный жизни автора. Лирический герой едет на машине на Запад. Проезжая по местам боевых действий, герой испытывает смятение от нашествия сумбурных мыслей, его начинают одолевать внутренние видения: «в машину ко мне постучалось военное время – я впустил это время, замешенное на крови».

И сейчас же в кабину
глаза из бинтов заглянули
и спросили: «Куда ты?
На Запад? Вертайся назад!..»
Я ответить не смог, –
по обшивке царапнули пули,
я услышал: «Ложись!
Берегись! Проскочили! Бомбят!»

После первого налёта, после очень живо изображенного разговора с сержантом пехоты, в кабину «единственной женщиной рядом» возвращается мирное время. Завершает его автор так:

Здесь, на трассе прямой,
мне,
не знавшему пуль,
показалось,
что и я где-то здесь
довоёвывал невдалеке.
Потому для меня
и шоссе, словно штык, заострялось,
и лохмотия свастик
болтались на этом штыке.

Я не стал цитировать это стихотворение полностью, чтобы не «раздувать» объём работы. Мне жаль… Оно – второе в знаменитой книге «Нерв» и первое в её разделе «Мы вращаем землю»…

Отдельно хочется сказать ещё о сказочных мотивах в творчестве Высоцкого. Его сказки, такие как «Про дикого вепря», «О нечисти», «Лукоморья больше нет» и другие – это гармоничное сочетание фольклорных и литературных традиций, живого и красочного слова, острого юмора. Опять же не обошлось без полемики. Высоцкий всё интерпретирует по-своему. Особенно примечательна в этом отношении «Песня о вещем Олеге», где ставится вопрос о реалистичности образа князя и его «ласковых» отношений с волхвами… Впрочем, сказки Высоцкого – о современности. Это – особый мир, мир странный и, конечно, грустный. Но в нём юмор побеждает боль. Пафос здесь – жизнь.

Да, правда, слог Высоцкого не всегда чист в отношении языковых норм. Но он целостен. В нём нет случайных шероховатостей, неоправданных искажений. Его можно назвать экзотичным, но нельзя – грубым. Это – его слог, своё слово.
Вот что говорит об этом Н.А. Богомолов в статье «Творческое самосознание в реальном бытии»:

«…задачей поэта, равно как и всякого истинно творческого человека, становится оживление языка, а как производная от этого – оживление и всего сознания, органически включающего реакцию на самые различные стороны общественной жизни. И здесь работа индивидуальности, осознающей себя именно в таком качестве (в различных рамках) становится принципиально существенной, только и оказывающейся в состоянии выполнить ту почти непосильную задачу, которую ставит перед ней подлинное богатство русской культуры, воспринятой без каких бы то ни было идеологических ограничений».12

Существует тезис, что искусство дает каждому столько, сколько тот способен от него взять. Если не почувствовать в стихах Высоцкого целостности и глубины, они останутся песенками: то для забавы, то навзрыд – но не более. Если не проникнуться состоянием автора, слова останутся лишь словами. Не то же ли происходит и с творчеством любого поэта? Так ли много настоящих читателей поэзии, её действительных ценителей?

Я думаю, пение способствовало популяризации стихов Высоцкого, но  не было основной причиной любви к нему. Эта любовь была бы очень скорой и неглубокой, если бы в его стихах не было заложено настоящее большое содержание и его верное выражение. Для большинства ценителей даже во времена его славы это содержание было – пустой звук. Они следовали лишь моде и очень быстро забыли своего кумира. Но в каждой социальной прослойке есть свои чудаки – то буйные, то тихие – которые понимают или просто интуитивно чувствуют всю относительность норм и правил своего ближайшего окружения, государства, жизни в целом.

Относительность отношений – пусть это будет каламбур…

Наверное, в первую очередь таким чудакам (в надежде на то, что они есть) были адресованы стихи Высоцкого. Если бы не песни, большинство никогда бы не узнало его стихотворений. И жил бы такой чудак в своём окружении, страдал от одиночества, – такой же, как все, но никем не понимаемый, – и не знал бы, что у него есть единомышленник…

Впрочем, говорить о целенаправленности каких-то действий в искусстве – ошибка.
В его словах выискивали «подтексты и контексты», а он отвечал со сцены, что не любит ни того, ни другого. Он просто-напросто сказал то, что сказал.

 У творчества свои законы. Если бы Высоцкий хотел вложить в стихи что-то, помимо искренности, у него ничего бы не получилось. Теперь, когда внешняя популярность утихла, мне кажется, настало время разобраться в действительной ценности его стихов.
Песни его утихли. Может, они ещё зазвучат, как звучат Утесов, Вертинский. Независимо от времени, только уже для более узкого круга.

Но он отличен и от них. Он – поэт, и как поэт заслуживает места в поэтической традиции России.
В традиции – для народа.

Наверно, некоторые из эстетов не могут даже себе представить, что сейчас  порой слушают люди, – те, для которых он пел… Это – внизу культуры…

А наверху, как говорит Р. Дж. Коллингвуд: «Корпоративная жизнь художественного сообщества стала чем-то вроде башни из слоновой кости, а ее узники могли думать и говорить только о самих себе, имея в качестве аудитории только друг друга».13

Мне вспоминается закрытая провинция Касталия из «Игры в бисер» Германа Гессе, где изощрённые магистры занимались высочайшим искусством, и – слова одного из них:
«Эти славные учителя там, «в миру», - по сути, по строгому счёту единственные из нас, кто действительно исполняет назначение Касталии и чьим трудом мы платим стране и народу за всяческое добро…» 14

Для большого числа людей Высоцкий был таким учителем, сумевшим донести и внушить более высокие понятия о любви, дружбе, чести.

2009 – 2013
Евгений Яночкин



    
Список цитат.

1. Богомолов Н.А. От Пушкина до Кибирова: статьи о русской литературе, преимущественно о поэзии. – М.: Новое литературное обозрение, 2004. – С. 384.
2. Там же. С.385
3. Там же. С.386
4. Высоцкий В.С. Летела жизнь: Песни, стихотворения. – М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1998. – С. 93.
5. Богомолов Н.А. От Пушкина до Кибирова: статьи о русской литературе, преимущественно о поэзии. – М.: Новое литературное обозрение, 2004. – С. 386.
6. Р. Дж. Коллингвуд. Принципы искусства. Интернет.
7. Богомолов Н.А. От Пушкина до Кибирова: статьи о русской литературе, преимущественно о поэзии. – М.: Новое литературное обозрение, 2004. – С. 388.
8. Там же. С. 389.
9. Там же. С. 400.
10. Там же. С. 391.
11. Кривцун О.А. Эстетика: Учебник. — Интернет.
12. Богомолов Н.А. От Пушкина до Кибирова: статьи о русской литературе, преимущественно о поэзии. – М.: Новое литературное обозрение, 2004. – С. 40.
13. Р. Дж. Коллингвуд. Принципы искусства. Интернет.
14. Гессе, Г.  Степной волк. Игра в бисер: [романы] / Герман Гессе; пер. с нем. С. Апта, вст. ст. Н. Павловой. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА. 2009.


Рецензии