Сын Алена

Я в отличие от многих продвинутых и задвинутых иной раз люблю посмотреть телевизор. Но с той лишь особенностью, что смотрю в него, внутренне не вовлекаясь, скорее наблюдая. Телевизор на самом деле – неисчерпаемый источник образов, сюжетов, приколов. Можно лишь по одним передачам рассказы писать. Это как наблюдение за стаей павианов или муравейником. Не вовлекаться напрямую в содержание реплик героев сериала, не переживать из-за того, кто кого и кто с кем, а улавливать типажи, повадки, находить закономерности. Вот такая домашняя лаборатория. Так вот, ближе к телу…
Включил как-то за завтраком дискавери – канал про все на свете. Там, значит, показывают небоскреб этажей в двести. И маленькой букашечкой ползет по небоскребу человечек. Это француз по имени Ален. Он ползет безо всякой страховки и приспособлений, рискуя сорваться. С этажа двадцатого внизу начинает собираться народ, а к пятидесятому – полиция. Ален уже много лет ездит по разным странам и покоряет один за другим всевозможные антропогенные высоты. Перед стыковкой, он долгое время внимательно осматривает и изучает строение, все продумывает и вдруг среди бела дня подходит к зданию и начинает лезть наверх. Предварительно никто об этом ничего не знает, и сам канал дискавери располагал лишь материалом двух летней работы – всего несколько подъемов от начала и до вершины.
Вот уже в третий раз Ален подымается на какую-то филиппинскую небоскребину. Два предыдущих раза на этаже 60-м и 88-м его сняла полиция. Его штрафовали, держали в местной тюряге пару дней и запрещали въезд в страну на пять лет. Но не таков Ален, это крепкий орешек. Все дело в том, что вершина рано или поздно будет обязательно покорена. Только смерть может предотвратить этот проект. Поэтому запрещай, не запрещай… это как черепаху поворачивай, не поворачивай – она все равно с неумолимым и равнодушно-тупым упрямством будет ползти куда-то в свою сторону. Это такой механизм, программа. Сам Ален – невысокий сухонький мужичок, с жидкими засаленными волосами, с большим носом и открытым либеральным взглядом, в интервью говорил:
- Это для меня как воздух, вода и пища. Если я не буду иметь возможности покорять вершины, я потеряю смысл жизни.
А жена его, которая видит мужа несколько месяцев в году, и то когда тот ползает по потолкам в квартире, тренируясь, говорит:
- Возможно только в глубокой стрости я услышу от него мол «все дорогая, я завязал», но я буду так немощна, что не пойму смысл этих слов.
Вот так снова и снова приезжает настырный француз в Лиссабон, Нью-Йорк или Манилу и начинает карабкаться на неотмеченную своей специфической меткой вершину. Народ внизу охает и снимает, полиция с мегафонами думают как его отцепить от здания, жена и дети молятся, а Ален х..чит себе по небоскребу, лишь руки в муке вымазывая.
Я смотрел на все это и вдруг вспомнил «Закат Европы» Шпенглера. Интересное сочинение, в чем-то поэтическое с такой обреченной, тяжелой романтической печалью. Это словно траурный Ницше, который рьяно шагал куда-то, споткнулся неудачно и не может встать, да и на помощь позвать тоже не может – нет никого. Лежит теперь эта Европа и медленно ждет кончины, гордо взирая на размазанное по горизонту огненное солнце. Вот этот Ален некая жизненная метафора – либо бессмысленная вершина, либо смерть. Третьего не дано. Его взгляд запомнился особо – уверенно обреченный, очень открытый и честный, как перед расстрелом. Чувствуется, что его оптимизм и страсть поверхностны и вторичны, сам Ален уже давно умер. Он просто стебется над этим миром, играя со смертью в открытую. За бесстрашием и мужеством кроется тотальный пофигизм. А за что тут еще держаться? К чему в этом мире можно по настоящему серьезно относиться? Ладно, было бы какое-нибудь смутное время, революция или война. Ладно, если бы мир с его материальными благами каждый новый день приносил и новые впечатления. Но, бля, все надоело! Вы спросите семья? И че? Вот так днями сидеть с горшками и сосками? А… то, что они переживают? И че? А как в войну не переживали? Вот мои родители… Дети? И че? Также будут сначала загружать программы, а потом за счет них перекачивать вещество и энергию?
И пошло-поехало. Такое ощущение, что мир и спокойная размеренная жизнь кое-кому отравляет все на свете. Ни это ли истинный источник нынешних мировых пертурбаций? Революции и войны – они где-то внутри. Это что-то гормональное.
Короче, даже самые близкие нашему Алену до фени. Он настолько радикально либерален, что может все и готов ко всему. Такой может в усмерть нажраться, обкуриться, шутя сгонять в Антарктиду, раздеться на центральной площади до гола, вымазаться в какой-нибудь дряни и проорать что-нибудь, сожрать паука. Но это уже так настое..ло! Все было! Сколько можно? Порой поражаешься какому-то гармоничному и странному сочетанию просвещенного интеллекта и хулиганской непристойности. А что такого? Свобода. Главное не ущемлять права других.
У Алена есть дети. И вот несколько кадров извлекают из семейного архива сценку – в комнате по батарее карабкается маленькое существо. Огромная копна волос, которые не стригли с рождения, из-под них видны лишь тоненькие голые ручки и ножки. Существо зависает на трубе, потом ползет выше к потолку, потом обратно и прыгает. Поворачивается к камере. Мы видим очень мелкое личико с огромными умными глазами, шапка не расчесанных волос аж до пояса. Мальчику года три, он не улыбается, а очень внимательно смотрит на зрителя. И тут я уловил саму суть современной Европы. Ее духа. Это непостижимое сочетание запредельного разума, воли к смерти и кроманьонской первобытности. Достигнув всего и поняв все, европеец тоскует по доисторическим корням, где разум был жизненно необходим, а воля позволяла преодолеть страх. Сможешь рискнуть – сможешь достичь. Именно так пластичные, легкие, грацильные, бесстрашные, умные и меткие кроманьонцы обошли в эволюции тупых и тяжелых флегматиков неандертальцев. Но любой вид имеет точку рождения, потом развитие, зрелость и в конце концов старение и смерть.
Этот мальчик – сын Алена – образ, эссенция вымирающего европейца. Как в момент кончины перед глазами пробегают главные события жизни, так и в лице мальчика запечатлены основные черты духа запада. Смекалка, свобода и риск. Это такой верткий Маугли, вопрошающий о смерти. Разум возводит мегаполисные громадины, затем воля покоряет их, возвещая о победе. И вот так, стоя на вершине собственных окаменелых бессмыслиц, можно встретить закат эпохи. Свобода достигла своего предела, свобода хочет смерти.
Наш спонсор, сеть ресторанов китайской кухни «Белая Пагода».