Пианист

В зале была тишина, когда он взял последний аккорд. Наконец, он аккуратно отнял руки от рояля. В ту же секунду будто бомба взорвалась - послышался шквал аплодисментов. Для него это было похоже на летний дождь. Также успокаивающе, мягко ласкающе слух. Обычно овации описывают как гром или водопад, но для него они более сравнимы с ветром, играющем в кроне деревьев, нежели с бурным потоком воды.Он встал, поклонился, слегка улыбнувшись, и ушёл за кулисы. Последний аккорд, последний поклон, последние аплодисменты, последний концерт… Тихий летний дождь и ветер уничтожали его последние следы пребывания здесь. Все эти преданные слушатели ещё не знают, что он больше не выйдет на сцену. "Сцена..." - думал он, усмехаясь. - " А что такое сцена? Это есть жизнь. А жизнь есть сцена". И он исчезнет. Совсем. О нем, конечно, будут вспоминать, поднимать бокалы, думая, как тихо он ушел. Со Сцены. Ни с кем не попрощавшись. А ведь ему всего-то было… Молод, очень молод. Гениален. Но разве может заменить гениальность теплоту любви? Разве она может вытолкнуть все это одиночество, накопившееся в его доме, в его кабинете, в его теле? И он даже не задумывается, что его, возможно, обзовут трусом, не справившемся с жизненными обстоятельствами. Он просто знает, как ему нужно поступить. Точнее, как ему хочется поступить. Нельзя оставаться рабом чужих иллюзий. Это их желание: чтобы он остался, творил, работал, радовал. Но никто из них не видел, как разрывается его сердце по ночам, как он просыпается, широко распахнув глаза, из которых бегут слёзы. Кошмары уйдут. Всё наладится. Всё забудется. Это они так хотят. Это их иллюзии. И желание у них одно: чтобы эти иллюзии передались ему, чтобы они текли в его венах, усыпляя разум, туманя память. А он не хочет забывать. Он боится забыть. Ведь это было его смыслом жизни. Любить и быть любимым. А теперь… у него и произведения выходят однообразные. Нет, никто этого не замечает, но только он слышит одну и ту же тему, одну и ту же идею, одну и ту же мысль. Даже в пройденных этапах ему чудятся отголоски грядущей беды. Он сходит с ума?
Одна ступень. Вторая. Третья. Привычка считать. Снова усмехается. Скоро он станет ледяным, и никто никогда не узнает об этой забавной подробности. Девять. Десять. Одиннадцать. Как же быстро они пролетают под ним. "Я тороплюсь?" - спросил он себя с какой-то странной радостью. Двадцать три. Двадцать четыре. Двадцать пять. "Это чем-то похоже на карусель. Да вся жизнь похожа была на карусель. Но детство кончилось. Пора сходить", - думал он. Действительно, его уже тошнит от пресных лиц конкурентов, от пафосных речей завистников. Одно и то же каждый день. И так по кругу всю жизнь? Нет уж, увольте.
  Слушатель. Зрители. Не те, надутые мужланы, которые приходят на его концерт, чтобы прослыть затем культурными и изысканными людьми, а те, в чьих глазах всегда таится неподдельный восторг, кто слышит через музыку не только радость или печаль, но и крик души музыканта. Таких очень мало, но они есть. Они достойны правды, но он не может её открыть. Она ранит их не меньше, чем его смерть. Но он всё же мысленно извинился перед этими редкими людьми и вспомнил вчерашнюю встречу.
  Был вечер. Такой же как сейчас: тягучий, словно смола, давящий. Звёзд не было видно, одни огни города. И запах выхлопов бензина. Он шёл тогда, морщась то ли из-за запаха, то ли из-за ноющей боли в груди, вдоль здания после концерта и двух-трёх выслушанных ласково-сладких речей "ценителей". Повернув за угол, он вдруг почувствовал свежий ветерок, прикрыл глаза от удовольствия, а когда посмотрел вперёд, резко остановился, чуть не сбив с ног маленькую девочку. Под лёгкой курточкой (было начало осени), сияло красивое платье. Он понял, что она присутствовала на концерте, ведь тут же её глаза загорелись радостью. Но отчего-то выражение лица девочки через несколько мгновений сделалось грустным и она спросила, указав на здание:
- Это вы тот музыкант, что играл сегодня на сцене тут?
Он кивнул и не смог сдержать улыбки, настоящей, идущей от сердца - до того была мила девчушка, хоть и опечалена чем-то.
Получив ответ на свой вопрос, она вдруг прижалась к нему и почти плача произнесла:
- Жаль мне Вас, жаль…
Он немного растерялся, но вдруг понял, о чём говорила девочка. Только удивление и восхищение таким понимающим сердцем юной крохи помогли ему сдержать слёзы. Тут подбежала мама девочки, стала извиняться и делать комплименты "такому замечательному пианисту". Он с сухой улыбкой поклонился и, ласково потрепав кроху по голове, поспешил домой… Да, дети знают намного больше, чем взрослые. Они это чувствуют.
Вот и крыша. Он неспешно приблизился к краю и приготовился к боли. Возможно, он даже и не успеет осознать её, но всё же надо быть готовым ко всему. Он истинный интроверт, раз сумел сохранить все тайны своего сердца. И теперь всю свою боль он разделит с самим собой. И вот последний его шаг. Шаг в тень, за кулисы. Чтобы больше не вернуться. Никогда.