Глава пятая

*
Утро Зины. Маргарита. Думки о Фёдоре.
*

В то утро Зина проснулась, когда полная луна ещё лила свой призрачный свет, наполняя спаленку зловещими сумерками. Свернувшись тёплой кошечкой, Алёнка посапывала под боком. Кругленькое личико с курносым носиком дышало безмятежностью, прямые коротко остриженные волосы закрывали половину лица. Рядом с малышкой она чувствовала себя увереннее.
Девочка родилась последней, когда Зине исполнилось 36 лет - это было за год до смерти Генри. С тех пор они всегда спали вместе.

- Хоть бы тебя не коснулось лихо, - прошептала она, прижимаясь к дочери и боясь дышать над нею.

Так они лежали около часа.

Земные заботы потеснили любовь и нежность. Зина осторожно поднялась, посмотрела на спрятавшуюся с головой под одеяло Маргариту.

"Взрослая уже..." - подумала ни с чем не связывая.

На второй день после отправки Альки и Катюши в больницу Зина закрыла большую комнату - экономила дрова и уголь. За ночь домик нещадно выстуживало и холодный пол обжигал босые ноги. В ночной рубашке она прошла на кухню, умылась в жестяном тазу. Потом привычно оделась, заглянула в остывшую печь, пошурудила кочергой - ни одного малинового уголька. Выгребла серую пыльную золу в ведро и понесла высыпать за дом.

Лютовавший ночью мороз сменил гнев на милость, подняв ртутный столбик термометра до пятнадцати градусов. Ветер устал дуть триста дней подряд и взял выходной. Тёмное небо вызвездило. Снег повизгивал и хрумтел под ногами и звуки шагов взбадривали душу. Первые намёты обновились новым снежным одеянием, взблескивавшем от жёлтого света из окна избы. Пар изо рта Зины лёгкими облачками поднимался вверх и растворялся в чистом воздухе.
Христианинбургское просыпалось: в окнах заспанных домов зажигались огни, у колодца звякнуло об лед ведро, взбрехнули собаки.

"Вот и Новый год скоро, а праздника в душе нет, - с грустью подумалось ей. - Был бы жив Генри, сегодня справляли бы немецкое Рождество. И Алька с Катюшей были бы, конечно же, дома..."

Время быстротечно. Не успеешь оглянуться, отшумят снега вешними водами, придет сухое жаркое лето, а там вновь запылает осенним пламенем вдовье сердце и не согреется оно у холодного огня перед новой зимней стужей. Осенью, когда природа затихала перед сном, накатывали приступы желания любви. Золото листопада сводило её с ума. Приходилось глушить желания, чтобы тень дурной славы не отравила будущее детей. В деревне ведь ничего не скроешь. В каждой деревне есть, конечно, свои дурак, святой и проститутка. Попасть в их число равносильно смерти. Попасть в их число - попасть на злые языки. Поддерживать сельское целомудрие - обречь себя на праведную смерть. А выбора нет...

"У кого что болит, тот о том и говорит..." - тут она вздрогнула, оглушенная прозрением: - "Старею?!. В самом деле ведь старею, коль думаю о смерти. Рабочая скотина живет недолго... А мне бы еще пожить. Хотя бы лет десять! Вывести Алёнку в люди, дать ей ума, а там пусть сама решает..."

Беспокойные мысли рассыпались в утренних хлопотах. Зина затопила печь, прибрала на кухне, сбегала в сарай и задала корм свинье, корове и курам, высыпала остатки ужина скучному Джульбарсу. Когда в печи занялся жаркий гудящий огонь и чугунная плита накалилась докрасна, расторопная хозяйка поставила чай и принялась стряпать лепёшки - в деревянной хлебнице остались одни крошки.

- Ах, голова садовая, забыла совсем! - хлопнула себя по лбу и поспешила открыть дверь в спаленку, чтобы тёплый воздух согрел и её.

- Который час? - сонно спросила Маргарита, высунув голову из-под одеяла.

- Спи, рано ещё.

- Ну мам...

- Половина седьмого.

- Чем так вкусно пахнет?

- Лепёшками. Спи, Алёнку разбудишь.

- Разбудишь её, как же! До обеда проспит, хоть из пушки пали - не поднимешь, - сказала она, нежась в постели.

Зина промолчала: что верно, то верно - Алёнка спит долго. Она еще ребёнок. Проснувшись часов в десять-одиннадцать, она съест кусок лепёшки, запьёт молоком, поиграет с куклой, подаренной дядей Вилли ко дню рождения, сделает уроки и убежит в школу не пообедав, если дома не окажется Маргариты.

Натура старшей дочери не терпела лени: едва со светлого чела девушки слетал утренний сон и она слышала, как мать засыпала в печь уголь, хлопала дверьми, снуя челноком из дома во двор и обратно, Маргарита, понежась в постели самую малость, вставала.

Вот и теперь, когда тепло прогрело воздух маленькой комнатки, она вошла в кухню в одних тёплых носочках и плавочках, не смущаясь наготы, потому что так повторялось каждое утро, за исключением тех дней, когда дома был Алька или старший брат Федор. В последнем случае она просто одевала прозрачную комбинацию и всё. Она никогда не одевала на ночь ни рубашку, ни сорочку, ни пижаму, так как чувствовала себя в них несвободно. И ей не было дела до того, что в душные летние ночи братья случайно могли увидеть сестру во всей её молодой красе.

- Не спится тебе, - упрекнула Зина.

- Я выспалась, - пожала плечами Маргарита. Мягкие блики печного огня заплясали на стройном, плотном, здоровом розовом теле, оттеняя налившиеся притягательной женственностью груди, таинственные плавные линии шеи, плеч, живота, бёдер, ног. Во всем видна законченность рисунка, совершенство формы, изящество тона, грация движения. Против молодости всё молчи! Маргарите досталось лучшее наследство семи поколений русских и немецких предков и смешение двух кровей явило свету произведение высшего искусства. Прекрасное лицо юного создания одухотворено пытливой мыслью чистых голубых глаз; над ними, храня девичью тайну, своенравной дугой изогнулись темно-каштановые брови; точеный носик, малиновой спелости губы, ровные крепкие зубы - все выдавало величие девичьей красоты, свободу сибирской души, незаурядные способности живого ума. Пушистые каштановые с рыжим оттенком завитые волосы мягко и нежно обрамляли лицо и неудержимым волнистым каскадом падали на левую грудь и спину.

- Какие у нас планы на сегодня? - поинтересовалась она у матери, наблюдая за её суетой.

- Хочешь помочь? - обернулась от плиты Зина.

- Не горю желанием, но ты ведь со всем одна не справишься, - честно сказала Маргарита.

Нет, всё же Зина могла гордиться дочерью. Другая проваляется в постели до обеда без всякой задней мысли, после обеда сбежит до позднего вечера, и сама не знает, что откуда в доме берётся, зато чуть что - колет глаза бедностью.

- А уроки? У тебя выпускной класс, тебе экзамены сдавать, - предложила она дочери отказаться от лишних забот.

- Ну, во-первых, мы с тобой оказались в чрезвычайном положении в связи с болезнью Альки и Катюши, - на лицо Маргариты пала тень воспоминания, - во-вторых, - продолжала она чуть погодя, - математические уравнения решила еще вчера, "Войну и мир" Льва Толстого прочитала летом, остальное несложно запомнить за полчаса, в особенности историю СССР...

Услышав "мы с тобой", мать подарила дочери быстрый благодарный взгляд.

- Хорошо, коли так, - сказала она. - Мне твои уроки ни к чему, ты для себя должна учиться. - Хотела перевернуть лепёшку в сковороде, но вопрос Маргариты о планах на сегодня задержал руку с деревянной лопаточкой. - К  Фёдору надо бы сходить.

Маргарита думала об Альке и Катюше.

- К Фёдору? Зачем?

- Угля им отвезти. Две недели не заглядывали... - начала оправдываться мать.

А Маргарита уже ринулась в наступление, очевидно продолжая давний острый спор:

- Мама, ему двадцать один год! Ты нянчишься с ним больше, чем с Алёнкой!

- Для меня он такой же ребёнок, как и все. Я по-другому не могу.

- Ну почему? Разве ты виновата, что у него не сложилось с Радой?

- Конечно! Нельзя было позволять жениться в семнадцать лет, перед армией! А я позволила.

- Подожди, мама, о чем ты говоришь? - нетерпеливо возразила Маргарита. - Насколько я помню, он и не спрашивал позволения! Объявил, когда между ним и Радой всё было сделано. Он поставил тебя перед свершившимся фактом: "Мама, я женюсь, потому что  люблю Раду и она беременна!.. Можешь говорить хоть "да", хоть "нет", теперь это роли не сыграет..."

- Да, это так. И всё же... - ей больно было говорить об этом, но приходилось, - я не смогла доказать, что поступает он необдуманно, наспех. Проще говоря, прозевала момент, когда он стал подумывать о женитьбе. За вами не уследишь. Ну, а потом... - она горестно вздохнула, - потом родилась Иленуца, его забрали в армию на три года... - и спохватившись сняла подгоревшую до угольного блеска лепёшку.

Щеки Маргариты полыхали румянцем, она отодвинулась от пышущей жаром печки.

- Всё это я хорошо помню, - сказала она, - он вернулся из армии и заявил, что у него есть другая, которая любит его и ждёт, что к Раде он не вернётся, потому что она редко писала, ходила в кино и на танцы, что простить ей этого он не может... Не понимаю, говорил одно, а сделал другое: пошел к Раде, остался, теперь мучается, запил, бросил работу, опустился - страшно смотреть!

Маргарита была неглупа, но жизненного опыта ей недоставало. Зина, казалось, выразила эту мысль одним взглядом.

- Ну как было не пойти - дочь растёт! - сказала она, раскатывая тесто на новую лепешку.

- Ой, мама, дочь! - снова завелась Маргарита. - Что-то мне не верится, чтобы он так уж любил Иляну. Вот если бы она выросла на его руках, если бы он кормил её из бутылочки да через сосочку, пеленки стирал, вскакивал ночами на каждый писк, тогда другое дело, а так... Не подумав, испортил жизнь себе, Раде и той, возлюбленной, не говоря уж о тебе. Хотя по большому счету надо бы спросить, кто позволил обидеть мать.

Зина остановилась, вытерла рукавом вспотевший лоб.

- Этого хотела Рада.

- Чего? - не поняла Маргарита.

- Чтобы Фёдор вернулся к ней.

- А он что - без царя в голове?

- Я тоже настаивала.

- Стерпится - слюбится?

- Да пойми же ты наконец, Фёдор стал отцом! - Зина стала выходить из себя. - Это его дочь! Без отца ей будет плохо! Вот ты - тебе легко без отца?

- Мам, нас у тебя пятеро.

- Я у тебя спрашиваю.

- Плохо. Но здесь совсем другой случай.

- Ребенку во всех случаях нужен отец.

- Только не пьяница, - стояла на своём Маргарита.

- Ах, если бы всё было так просто, как ты представляешь, ни у кого не болела бы голова, даже у дятла. Хотела бы я посмотреть, как будешь жить ты, - обиделась Зинаида.

Маргарита подошла, обняла, поцеловала мать, сказала отступая:

- Не будем спорить, а то разругаемся с утра. Если хочешь, я могу пойти с тобой к Фёдору.

Ласка дочери оказала на мать эффект сильнодействующего лекарства, смягчившего сердце.
 
- А чего ж, пойдем! - сказала приободряясь. - Санки поможешь тащить. Дрова, уголь - тяжело одной-то. Да иди оденься, а то, неровен час, придёт кто-нибудь. Завтракать к тому же пора.

- Ути-ути-ути, - засмеялась Маргарита и, кокетливо качая плечами, отчего груди пришли в плавное движение, будто дразня кого-то, прошла мимо неё в спаленку.

Зину жаром обдало: "Зреет ягодка, не сорвал бы какой-нибудь идиот раньше срока! Любовь слепа, невоспитанного, необразованного, злого человека не разглядит, будет мучиться потом всю жизнь, а если он ещё и запьет!.."

Маргарита одевалась, напевая себе что-то под нос, а Зина тем временем налила в стаканы чай, разломила одну лепешку на двоих, поставила сковородку дымящейся жареной картошки, заправленной луком и салом.

- А молока нет? - расстроилась Маргарита, присаживаясь за стол и глядя на всё горячее.

Простенькое ситцевое платье и красная шерстяная кофточка шли ей. Волосы с висков она убрала, скрепив их заколкой, так что они струились теперь по спине полноводной рыже-каштановой рекой.

- Молоко есть, но его мало - Зорька в запуске, - замялась Зина.

Маргарита и глазом не повела, будто ничего не заметила.

- Ладно, пусть Алёнке останется.

Начали есть. Маргарита с завидным усердием поглощала картошку и запивала её несладким чаем. У неё даже лоб взмок.

- У тебя зверский аппетит сегодня! - засмеялась мать.

- Расту, мама, - бойко, не смущаясь ответила дочь. - А вообще Тургенев... нет, Гончаров говорил, что у бедных не бывает аппетита, у них есть только голод. По-моему, правильно. Мы вот сейчас покушаем, а через пару часов я опять есть захочу. Что это, если не голод?

- Может, капустки принести?

- Нет, не хочу, она мёрзлая.

- Кабанчика зарежем, будет у нас и мясо, - мечтательно прикрыла глаза Зина.

- Скорей бы, а то картошка приелась. Мам, а чего бы ты сейчас хотела поесть больше всего на свете?

- Больше всего на свете?

- Да.

- Ну... я бы съела кусочек дыньки, не отказалась бы и от арбуза - красного, сахарного, с черными косточками. А еще - яблок, груш, винограда...

- А я бы хотела попробовать чего-нибудь такого... экзотического... - воспарила в фантазии дочь. - Киви например. Или банан. А кокос едят или пьют? - И вдруг без перехода спросила серьезно: - Мы в больницу когда пойдём?

Вопрос заставил Зину положить кусок лепёшки, который и так не лез в горло.

- Сразу от Фёдора, - сказала помрачнев она.

Маргарита поспешила отвлечь внимание матери первым, что взбрело в голову:

- К двенадцати будем дома, пообедаем что Бог послал и я успею перед школой пролистатьТолстого.

Зина машинально посмотрела на будильник.

- Без Алёнки не уходи.

- Мам, но она так медленно ходит!

- Зато я буду за неё уверена.

- Ладно, - сдалась Маргарита.

Зина начала собираться. Маргарита доедала стоя. Со стола убирать не решились: на прошлой неделе Алёнка обожглась о плиту - искала по кастрюлям что поесть.

- Сбегай к тёте Тасе, попроси санки, скажи, что после обеда вернём, - попросила Зинаида Маргариту, когда та одела драповое в крупную серую клетку пальто с цигейковым воротником.
Маргарита управилась быстро. Вдвоём они насыпали в старый латанный мешок угля, рядом на вместительных санках пристроили мешок картошки, вязанку дров и потянули со двора.

- Бурлаки на Волге, - засмеялась  Маргарита. Ей, в принципе, было всё равно, что скажут соседи, которые жили не многим лучше их.

Шел девятый час. Выпавший ночью снег отливал холодной синевой. В воздухе пахло печным дымом, печёным хлебом, свежим навозом и чем-то палёным. В соседнем с домом Таисьи дворе два мужика в телогрейках смолили паяльной лампой подвешенную за задние ноги к толстому суку кряжистого тополя огромную тушу кабана. Мужики успели принять по стопочке "для сугреву" - их лица раскраснелись как после бани.

- У Карла Мецкера сегодня будет свежина, - с белой завистью проронила Зина.
Через десять домов свернули с дороги направо, к глухому забору с высокими крашенными зелёной краской воротами.

- Зайдём к дяде Вилли, - надумала Зина. - Санки здесь постоят, никто их не возьмёт.
Огромный свирепый кобель с отрубленным хвостом заслышав их уже рвался с цепи. Маргарита не любила собак и одним кивком спросила, что они здесь забыли.

- Попросим кабанчика нашего завалить и разделать, - объяснила Зина. - Мороз установился, пора...

Маргарита радостно захлопала в ладоши:

- Я так хочу котлет! И пельменей! И жареных рёбрышек!..

Они с трудом открыли тяжёлую калитку, вошли во двор. В его глубине у сарая испуганно всхрапнула запряжённая в широкие розвальни каурая лошадь.

- Дядя Вилли дома, - сразу определила Зина. - На второй завтрак приехал...
Маргарита бывала здесь много раз. После разговора с матерью о том, что ребенку в любом случае нужен отец, смотрела на хозяйство брата отца несколько иначе. В родительском доме всё привычно, незаметно, а если сравнить, то... то всё проигрывало: и дом у дяди Вилли не совхозный, а собственный и побольше ихнего, и сараев много, и огорожено всё... По старой традиции сибирских немцев дом и сарай для живности под одной крышей устроены. Всё прочно, по-хозяйски. Дорожка к дому и та кирпичом вымощена. Всё не так, как у бедной вдовы.

Продолжение: http://www.proza.ru/2013/01/13/2004