Глава шестнадцатая

*
Беда. Каждая песчинка знакома до боли. Свадьба. "Я с тобой, старенькая!.." Маргарита рассказывает.
*

Штейнгауэры  переглянулись, почувствовали тревогу.

Звонок повторился длиннее, настойчивее.

- Ждешь кого? - спросил Альберт Ренату, к которой часто и без предупреждения забегали подруги.

- Нет, - быстро ответила она, - а ты?

- Я - тем более. Но, быть может, это с работы... - подумал о статье он, - или с арестом...

- У тебя и шуточки! - Рената подхватилась и побежала в спальню.

- Ты чего? - удивился он, нехотя поднимаясь с дивана и следуя за нею.

- Да ну! - оттянула полы халата. - Клуня клуней! Подожди, не открывай... Или нет, открой, я потом выйду... Неудобно...

- Тю! - усмехнулся Альберт, поворачиваясь к входной двери. - Неудобно штаны через голову снимать.

Пока Андрейка воевал с Оксанкой, Сашок справился с замком.

- Гости! - закричал он, оповещая мать.

На пороге стояла Маргарита.

Альберт вспомнил недавний сон, отметил, что сестра всё так же хороша собой, разве что сдержаннее, холоднее смотрели её глаза, из которых пропали, канули в прошлое небесная голубизна и живость беспечной молодости. Обострившиеся черты носа и губ, тени под глазами, скулы ещё и ещё раз повторяли пришедшую на ум мысль: "Ты изменилась, сестра! Ты сильно изменилась!.." Маргарита и сама это знала, поэтому он попридержал язык.
Ей было от чего постареть. Жизнь Маргариты сложилась из черных и белых полос везения и невезения, это был уходивший за горизонт частокол заострённых брёвен различных событий, сквозь который пробивалось улыбавшееся миллиардами позитивных эмоциональных всплесков равное ко всем солнце. Порой она не могла даже определить, в какую полосу вступала, к чему следовало быть готовой - к краткому мгновению счастья или к выматывавшему несчастью. Просыпаясь по утрам, она взяла себе привычку начинать день с молитвы: "Боже, дай мне и моим близким здоровья, остальное само приложится!.."

Начиналось всё не так уж и плохо. Ну и что с того, что вместо математического факультета педагогического института закончила заочное отделение техникума экономики и бухгалтерского учёта? Не на ферму коровам хвосты крутить пошла - работала экономистом в отделе труда и заработной платы химического завода в Боровом. Незаурядные способности, исполнительность и, что самое главное - желание работать во всю мощь не понравились начальнику отдела, который, боясь молодой симпатичной конкурентки, вынудил её перевестись в строительное управление  и начать всё с начала. Лиха ли беда - начало в такие годы! Годы, которые так быстро летели... Замуж она вышла, когда возраст подошел к тридцати, когда одиночество вытравило душу, когда угроза остаться старой девой стала пугающей реальностью. Корней Михайлович Лебеда - механик автотранспортного предприятия был старше её на семь лет. Повезло ли ей с ним? Чувствовала ли она себя за его спиной спокойно? И да, и нет. Он оказался ужасно скаредным, привередливым, мелкопакостным и изворотливым слизняком. Любил её, тащил всё в дом, и в то же время много чего не разрешал, цеплялся за каждую женскую юбку. Рената жаловалась, что "старый пень" не давал ей проходу, вертелся вокруг неё, противно сюсюкал... Он и был такой: невысокий, худой, с рыжеватыми залысинами, с ускользавшими маслеными  глазками, нос... у него был огромный шнобель, на кончике которого, особенно в ненастные дни, часто светилась отвратительная капля... И этот нос после знакомства с кулаком Альберта заживал недели полторы, напоминая о существовании запретных зон в родственном кругу. В день помолвки с Маргаритой кто-то из соседей дал ему прозвище Ворона, так он ею и остался, и лишь Альберт звал его по-своему - Корень.  Но нет такого Квазимодо, который не считал бы себя достойным красавицы. Уверенность в собственной неотразимости укрепилась в Корне после женитьбы на расцветшей Маргарите. Однако мужской силы у него недоставало, Маргарита несколько лет не могла забеременеть, а забеременев, родила недоношенного больного ребёнка, умершего сразу после родов. Она заболела и сама, долго моталась по лечебницам, трижды побывала на операционном столе, потом, лет через пять, пришла долгожданная удача: она счастливо разродилась сразу двумя "воронятами" - мальчиком и девочкой. Виктория и Женя были ровесницами Оксаны.

- Не ждали? - спросила она, не слыша приветствия брата и приглашения войти.

Альберт действительно был в некотором замешательстве, видя Маргариту, редко его навещавшую, хотя жили они дом к дому. Очевидно ей было стыдно за мужа, глотавшего голодные слюнки при виде хорошенькой Ренаты, боялась, что терпение Альберта лопнет и он подрежет чёрные вороньи крылья.

- Кого я вижу! - Альберт обрадовался родной душе, которую искренне жалел, шагнул навстречу. - Заходи, Маргарита, чего ты на пороге-то застряла?.. Андрейка, включи свет, темно... Как там на улице?.. Что у тебя нового?.. С тобой всё в порядке?..

Маргарита вошла, но пройти в гостиную отказалась.

- Напугала ты меня, - подошла Рената. - Я-то думала, чужой кто.

Маргарита вела себя странно, ни слова не произносила, будто таила что-то до времени. Лицо ее показалось заплаканным, измученным, таким, словно она всю ночь скандалила с мужем.

Ребятня табунилась в прихожей, ждала новостей. Даже они поняли: в мире опять что-то произошло.

Рената первая взяла серьезный тон:

- Вижу, что-то случилось. Не молчи. Прошу тебя, скажи, что?..
 
Маргарита расплакалась.

- Аля, - заговорила она сквозь рыдания, - маме плохо!..

- То есть? - не понял Альберт. Глядя на сестру, он подумал о том, что плачет она совсем как мать.

- До него как до жирафа - пока дойдет! - напомнила о последствии скарлатины Рената, подумав, что Альберт не расслышал. - Опять на больничном... - Однако Рената и сама не понимала, что имела в виду Маргарита.

В прихожей совсем стихло, стало слышно, как за стеной бубнил сосед.

- Никогда не болела, а тут... - Маргарита промокнула платочком уголки покрасневших глаз, судорожно вздохнула, заговорила опять: - Опухоль обнаружили... Нина Ивановна, хирург, говорит, злокачественная по всем параметрам...

- Рак? - ахнули в два голоса Штейнгауэры.

- Да! - захлебнулась плачем Маргарита.

Альберт качнулся от спазма сердечной мышцы. Глубоко и сильно вздохнул, выпрямился во весь рост, открыто и страшно оглядел всех и молча скрылся в спальне. В своей жизни он не раз испытал боль, видел страдания других людей, поэтому лучше кого бы то ни было соизмерил опасную угрозу, нависшую над матерью.

- Куда ты? - встревожилась Рената, готовая заплакать вслед за золовкой. Она и заплакала бы, если бы не Альберт...

- Одеваться!.. - сказал он, отсекая любую попытку остановить его.

Все, за исключением, может быть, малышей поняли, что он собирается в Христианинбург к матери.

- Но ты болен! - крикнула Рената, не находя поддержки у Маргариты.

В спальне скрипнули створки платяного шкафа.

- Вот и поговори с ним! - заплакала от бессилия Рената. - И ведь не остановишь!

Остановить Альберта, когда он на что-то решался, было практически невозможно. Своим бычьим упрямством он прошибал любые стены.

Лишенная понимания, оскорблённая неповиновением больного, которому желала только добра, Рената на некоторое время отключилась от происходящего в квартире, занятая жалостью к самой себе. В её жизнь в определенном смысле слова вошла женщина-соперница - мать Альберта. Рената ревновала. Эгоистической натуре хотелось иметь всю полноту чувств мужа, делиться с кем-то она была против. Она вспомнила возникший между своими родителями и будущей свекровью острый конфликт на их свадьбе. При поддержке родственников той и другой стороны он грозил перерасти в драку с поножовщиной - крайне редкое явление в немецкой деревне. В нём проявились все признаки классического конфликта Монтекки - Капулетти трагедии Уильяма Шекспира "Ромео и Джульетта". Отличие заключалось в другом времени действия и более осторожном слое человеческого сообщества. Альберт сумел тогда найти ключ  и всё закончилось благополучно. Относительно благополучно...

...Восемнадцатилетнюю Ренату Альберт сосватал за месяц до свадьбы. И в течении всего месяца родители жениха и невесты не смогли договориться о порядке проведения торжества. Многочисленные родственники Альберта жили в Христианинбурге и не могли "всем гамбузом", как говорила Зинаида, поехать в Лесную Опушку гулять целых два дня - субботу и воскресенье. А жители Лесной Опушки ни за какие коврижки не поехали бы в Христианинбург даже на полдня. У каждого были веские причины для отказа: личное подсобное хозяйство, работа на ферме или заводе, малые дети, престарелые родители... Учитывая это, было решено первый день гулять в Лесной Опушке, а второй - в Христианинбурге. Но тут встал вопрос, где проведут первую брачную ночь молодые. Эмма Карловна и Зина изо всех сил старались перетянуть их каждая в свой дом и никуда более. Раздражая друг друга с каждым днём всё сильнее, с пеной у рта матери приводили десятки аргументов в пользу жениха и невесты, вспоминали русские и немецкие свадебные обряды, всячески критиковали доводы противной стороны.

Эмма Карловна, натура властная, деспотичная, консервативная и ужасно хитрая, годами сидела в деревне безвылазно и не знала, что русские старинные свадебные обряды претерпели большие изменения и мало чем отличались от упростившихся немецких свадеб. Так, она боялась, что уж если Зина русская, то по русскому старинному обычаю после брачной ночи сваты развернут перед гостями простынь, на которой переспали бы молодые. Эмму Карловну не устраивал не сам обычай, всё же сохранившийся, кстати, в глухих русских деревнях Сибири, а то, что в процессе церемонии были бы опорочены они - несберёгшие целомудрие дочери родители. А уж если в Христианинбург попадёт кто-нибудь из Лесной Опушки, позора в деревне не избежать...

Добиваясь согласия родителей на брак, Рената солгала, сказав, что замуж идёт по любви и необходимости.

"Это по какой-такой необходимости ты собралась замуж? - в который раз приставала к дочери, готовая прибить её, не находившая покоя Эмма Карловна. - Ты замуж хочешь или тебе замуж надо?"

Ни Рената, ни Эмма Карловна не умели говорить друг с другом о половых отношениях мужчины и женщины прямо, без дурацких намёков, оскорблявших достоинство.

"Мне надо..." - отвечала бледная от страха и глубоких душевных страданий Рената, зная точно, что мать действительно может вцепиться в волосы, как прошлым летом, когда Альберт приехал в Лесную Опушку впервые. На радостях он так кружил свою возлюбленную, что она потеряла зажим для волос, а утром раздираемая подозрениями мать как старая ищейка исследовала примятую траву и нашла его. Боже, как орала она и как плакала Рената!..
Знала бы Эмма Карловна, что Рената родит Оксанку ровно через девять месяцев после свадьбы, ни за что бы не отдала дочь голодранцу, который сам толком ничего не умел и к тому же не знал, то ли он немец, то ли чалдон. Из такого, считала она, путный муж выйти не может.

Зина взбудоражила сына, пробудила в нём упрямство и гордость бедняка, повторяя изо дня в день: "Сынок, они хоть и богаче нас, но идти парню в примаки негоже. У тебя нет своего дома, где ты был бы хозяином, но у тебя есть отцовский дом, куда ты можешь привести жену. Если не сделаешь так, будешь мыкаться по чужим углам всю жизнь. Ты беден, но это не самое важное. Помни, что твои предки были богатыми и грамотными колонистами, а твой русский прадед приехал в Сибирь раньше всех и основал доходную ямщину. Когда-нибудь и ты поднимешься и будешь гордиться своим происхождением..."

Мотаясь из Христианинбурга в Лесную Опушку и обратно, где на автобусах, а где и пешком, Альберт пытался убедить Эмму Карловну в том, что свадьба в доме матери будет проходить по немецким обычаям, ведь он унаследовал от отца не только фамилию. Он говорил, что в Христианинбурге даже коренные русские простынями не хвастают, белые или красные флаги на конек крыши не прибивают - всё это в прошлом. Но Эмма Карловна ему не верила, считала, что с неё хватит одного обмана - соблазнения дочери.

Примирить матерей не удалось. Обострять отношения с ними перед свадьбой тоже не хотелось - вместо праздника они устроили бы ему поминки любви. И тогда он решил поступить по-своему, как подскажут обстоятельства. Главное - не потерять Ренату, остальное не смертельно.

Свадьба грянула в назначенный день. В доме Бауэров собралась вся Лесная Опушка. Ждали жениха. В сопровождении родных и друзей Альберт приехал с небольшим опазданием - плохо рассчитали время на дорогу, сваты долго "запрягали коней"... Это ли беда? Через полчаса об этом никто уже и не вспоминал. Напряжение месяца разрядилось через два с половиной часа, в самый разгар веселья, когда гости еще сидели на дорогих подарках - деревенька славилась щедростью. Кто-то из подвыпивших христианинбуржцев вдруг крикнул: "Алька, долго ли сидеть будем? Забирай невесту и айда домой!.."

Его поддержал другой: "Пора уж, вечер на дворе!.."

Следом - зловещее молчание, разорванное воплем взбешенной Эммы Карловны: "Как это - айда?! Не пущу! Обманщики! Приехали и грабите!.."

Гости повскакали с мест, кто-то вспрыгнул на стол, призывая своих кучковаться, задать трепака чужакам, споить их и до утра никуда не отпускать. Христианинбуржцы приготовились дать достойный отпор. Их было мало и они понимали, что вырваться смогут только ценой большой крови, которой жаждала орущая Эмма Карловна.

И тут Альберт показал себя. Он встал и, сдерживая ярость, взвешивая каждое слово, в мгновенно наступившей тишине произнес короткую речь: "Уважаемые гости! Я приехал сюда за невестой, которая меня любит и которую люблю я. И я увезу её, потому что так хотим не только мы, жених и невеста, но также и вы, иначе вы не пришли бы сюда. Я прошу вас забыть обиды и недоразумения, проводить нас достойно, как это принято в Лесной Опушке. Пожелайте нам счастливого пути не только до дома, но и по жизни..."

Крик новоиспечённой тёщи: "Не пущу!!!" - потонул в восторженном рёве гостей, через несколько секунд этот рёв оформился в скандирующее: "Горько! Горько! Горько!.."

Рената взрыднула, моля мать не гневаться, простить ни в чем не виноватого Альберта, но Эмма Карловна упрямо мотала головой и Альберт по губам её читал: "Nein, nein! Er ist Schwein! Er ist dicke russische Schwein!.."

Альберт не терпел оскорблений, самолюбие его взыграло, взыграла гордость великоросса.

"Если ты, Рената, - сказал он, смерив Эмму Карловну уничтожавшим взглядом, - если ты собираешься всю жизнь исполнять волю своей матери, то пожалуйста - оставайся с ней, а я поеду поминать вас. Если же ты любишь меня - едем со мной немедля. Решай, сейчас всё в твоих руках, через минуту будет поздно!.."

Поступить иначе он не мог.

Это поняли многие. Все ждали, что ответит Рената. Откажи она ему, и полилась бы кровь.
Она шатнулась в его подоспевшие объятия: "Я с тобой!.."

Он схватил её на руки, протаранил столы и в сопровождении восторженно оравших гостей вынес её из дома, посадил в поджидавшую машину. Несколько враждебно настроенных подвыпивших деревенских баб распластались перед машиной, а одна засунула свой толстый зад под самые колёса.

Подозвав друзей и свата, Альберт распорядился: "Откройте всё шампанское, вино и водку, высыпьте на снег все деньги, что привезли с собой, и пока они будут веселиться, мы вырвемся отсюда. Вы догоните нас за деревней. Действуйте быстро, не дайте опомниться!.."

Три разукрашенных автомобиля и один автобус под крики довольной  зрелищем толпы умчали их в Христианинбург.

Из Лесной Опушки в Христианинбург поехала сестра Ренаты Регина и  несколько её подружек.
Молодые остались без богатых подарков, но впереди их ждала долгая совместная жизнь...

- Его не остановишь! - кусала в слезах губы Рената.

Маргарита обняла её, хотела утешить, но почувствовала, что Рената и жалеет Альберта, и гордится им. Не найдя подходящих случаю слов, она несколько раз повторила одно и то же:

- Успокойся, Рената, с ним всё будет в порядке...

Появился Альберт. Так быстро он давно не одевался. Его вид являл собою если не фанатично настроенного, то хотя бы очень убежденного, уверенного в правильности действий человека. Преграды такого только укрепляют.

Маргарита шагнула навстречу:

- Аля, я хотела сказать, что...

- Я понял, идём!.. - сказал он.

- Нет, ты не понял... Её нужно везти в Барнаул, в краевой онкологический диспансер. Катюша в больнице, ты ведь знаешь, а у меня работа... Мы подумали, может, ты...

Ренате стало дурно - человек еле держится на ногах!..

- Какой разговор, конечно я поеду! - сердито вскричал он, поскольку ему претила торговля в данном случае. Ему не хотелось копаться в причинах занятости каждого, когда мать взывала о помощи. Не давал он слова и Ренате. Обезумел будто...

Рената и сама понимала, что не мог он поступить иначе и теперь. Он любил мать. Она значила для него больше, чем его собственное здоровье, чем какая-то работа. Он много раз рассказывал, что если бы не мать, он умер бы еще в детстве. Теперь она молила о помощи, и он бросит всё, прибежит, приползёт на четвереньках, скажет только ей: "Я с тобой, старенькая, забудь обо всём!.."

- Когда поезд? - подумала о сборах Рената.

- В шестом часу вечера, - вздохнула Маргарита.

- Сегодня? - в лице Ренаты отразился ужас.

- Да.

- А билеты? - встрял Альберт. - Билеты заказали? В день отправления поезда с ними всегда проблемы.

- Заказали по телефону. Сейчас заедем на вокзал и выкупим.

- Что же вы раньше-то ничего не говорили? - упрекнула Маргариту Рената.

- До вчерашнего дня мы сами ничего не знали, мать такая скрытная, никогда ничего не скажет, пока наружу не выйдет. Слишком часто и много её обсуждали... А насчет денег не беспокойтесь, у меня есть...

Альберт выразительно посмотрел на Ренату, которая сразу же покорно пошла к серванту. Денег было немного, едва хватало до конца месяца. Рената с сожалением подумала о том, что не она сегодня главная распорядительница  тощего кошелька, не Альберт и не Маргарита, и даже не больная свекровь, а кто-то другой, кто выше их всех и сильнее, кому повинуются безоглядно. Потому что иначе нельзя. И понять это до конца невозможно, как невозможно предугадать, где, на какой стадии жизни застигнет тебя длительный или скоропостижный процесс умирания, чьи деньги он возьмёт, чтобы закрыть твои глаза. Быть может, рядом будет кто-то из самых близких, дорогих людей, а может, в последнее мгновение ты ясно увидишь склонившийся над тобой лик одинокой и безучасной луны... Ужасное предзнаменование! Рената случайно открыла то отделение кошелька, откуда с готовностью выкатились два медных пятака!..

Небритый и страшный Альберт сунул деньги в карман не считая. Знал - Рената лишнего не даст. Было время, когда он обижался, ведь не был пустым транжирой, а в отъезде, бывало, попадались до зарезу нужные дефицитные вещи, от которых не отказалась бы сама Рената.

- Паспорт не забыл? - спросила Рената.

- Не забыл.

- Возьми портфель, я пару бутербродов положу.

Подозревая, что это, быть может, последний кусок от детей, Маргарита поспешно возразила:

- Брать с собой ничего не надо - всё приготовлено, всё есть.

- Тогда и я готов! - Обнял и поцеловал Ренату. - Извини, видишь, так надо.

- Вижу, не слепая, - глаза её опять помокрели. - Но и ты... Я волноваться буду, ты ведь знаешь... Подожди... - пошла в гостиную, достала несколько выписанных врачом стандартов различных таблеток, принесла ему, - на, возьми с собой, принимай как указано, а то совсем свалишься. Господи, и почему - ты?..

- Так надо, - ещё раз с теплотой отозвался он, прижал крепче, поцеловал, не обращая внимания на радовавшуюся за их любовь Маргариту. Та, впрочем, не только радовалась, но и откровенно завидовала такому вот согласию и пониманию. - Будь умницей, - говорил Ренате Альберт. - За меня не волнуйся. Эй, ребятня, маму не обижайте, ладно? Андрей, остаёшься за старшего в доме. Вопросы есть?..

Вопросов ни у кого не было.

Выйдя с Маргаритой во двор, где дул сырой холодный ветер, Альберт почувствовал, как температура тела с каждой секундой стала подниматься на десятую долю градуса, приближаясь к тридцати девяти. Зябнуть он начал ещё на лестнице, а теперь, когда вышли из подъезда, волосы поднялись вместе с шапкой, его всего затрясло как в лихорадке.

- Ч-черт! - запахнулся штормовкой он. - Зуб на зуб не попадай-ет!..
 
- Ты вправду болен? - недоверчиво посмотрела на него Маргарита.

- Нет, это от... от волнения.

Она промолчала.

У подъезда стоял стареющий "Опель-Кадет" белого цвета. Корней Михайлович не стригся месяцев шесть, редкие жирные волосы висели сосульками, безобразили  опустившегося мужика. Он стоял возле машины и разговаривал с кем-то, кто стоял в верхней лоджии дома. Приметив их, пошел открывать заднюю дверцу машины, боясь, как бы она не заскрипела в чужих руках. В меховой куртке военного лётчика и за рулем иномарки он выглядел когда-то крутоватым парнем.

- Привет, Корень, - поздоровался Альберт, небрежно взмахнув рукой.

- Привет, писатель, - усмехнулся наслышанный дерзостью Альберта Лебеда.

- Не одобряешь?

- Не моё дело. Ты едешь?

- А ты не видишь? - показал портфель Альберт.

- Я так и думал, что поедешь.

- Смотри ты, он думал! - фыркнула Маргарита.

- Садись! - отмахнулся тот.

Сели. Альберт вжался в сиденье. Дрожь колотила всё сильнее, в ней действительно было что-то нервное, неспокойное. Он нащупал в кармане таблетки, выковырял две, проглотил как витаминное драже.

- Опять ангина? - Корень смотрел в зеркало заднего вида.

- Дважды в год: весной и осенью, стабильно, как восход солнца. Мне не привыкать.

- Брось химию, зачем она тебе? - Маргарита пихнула мужа в бок. - Гляди, какой здоровый! В стройтрест перешёл. Коля Коньяк только таких и берёт. На стройке, говорит, быки дохнут, а клячи годами постромки тянут!..

Рената никогда не позволяла себе смеяться над мужем, вероятно поэтому авторитет Альберта среди родственников и знакомых от этого всегда повышался. Да он и не стерпел бы насмешки.

- Я Телец по гороскопу, на стройке мне делать нечего. Хотя, насколько мне известно, начальник стройтреста тоже Телец...

- Стройтрест большой, можешь ко мне в автомастерскую слесарем. А что, давай?..

- Альберт хмыкнул: если бы автослесарь хоть чем-то отличался от аппаратчика химического производства!

- Ладно, как-нибудь.

Выехали со двора, обогнули девятиэтажку, где жила Оксана Белова, лаборантка смены, в которой работал Альберт. Оксана была ему симпатична. Вот уже два года и семь месяцев они работали вместе. Он просто не мог не замечать милую прелестницу с живым бойким темпераментом. Отзывчивая на его боль, с душевным тактом женщина... Ему оставалось лишь сожалеть, что она всё еще оставалась незамужней, менять Ренату даже на такую прелесть ему всё же не хотелось.

На прямой как стрела улице Корень ехал с той же прижимистой осторожностью. И только на выезде из Борового чуть увеличил скорость.

В окно Альберт не смотрел. Попросил Маргариту рассказать всё, что было известно о болезни матери.

- Случилось то, что должно было случиться, - охотно заговорила Маргарита. - Скрытная, она полгода таилась, хотела спрятаться от самой себя. Простая опухоль перешла в злокачественную... Если бы я знала!..

- Где опухоль-то?

- Как тебе сказать?.. - замялась Маргарита.

- Как есть, так и скажи.

- По женски... рак матки. Нина Ивановна сказала, что уже слишком поздно - всё запущено... Сколько лет без мужика, шутка ли?.. - она всхлипнула, вспомнив свои мытарства по больницам.

Альберт тупо смотрел перед собой.

- Да-а... Мне - это понятно, она сказать не могла, но тебе!.. Почему она тебе ничего не сказала?

- У стариков своё понятие стыдливости...

Альберту показалось, что Маргарита плачет жалея себя, страдания матери ей хорошо знакомы, она трепещет от страха, представляя себя на её месте. Слабосильный Корень мало о ней заботился, гоняясь за короткими юбчонками длинноногих девчонок.

- Полтора месяца назад молчком собралась и уехала к Алёнке на Камчатку... Приезжаю, а дом на замке, тетка Таисья руками разводит... До сих пор ничего не пойму, - сказал Альберт.

- Так ты и правда ничего не знаешь? - всплеснула руками Маргарита, этим всплеском напомнив ту же тетку Таисью.

- А что я должен знать? - насторожился Альберт. - Я всегда всё узнаю последним.

- У тебя нет машины... - бросил через плечо Корень. - И телефона нет... Между прочим, люди чаще в церковь ходят, чем ты, дорогая, к брату. Тебя ведь просили зайти и всё рассказать.

- А ты не мог, да? - вспылила Маргарита. - Знаешь ведь, как я устаю!

Корень в замешательстве почесал вороний шнобель, буркнул:

- Меня неправильно понимают...

Альберт старался не шевелиться - каждое движение вызывало новую волну озноба. Болезнь мешала держать нить разговора, он вяло думал, что старшего брата, Фёдора, он знает меньше, чем соседа Костю, Маргариту видит нечасто, Катюшу и того меньше, а малышку Алёнку вообще стал забывать, хотя любил больше всех - она росла на его глазах, доверяла свои девичьи тайны... Что же у неё стряслось, что мать в одиночку бросилась за пять тысяч верст в то время, когда самой надо было ложиться на операционный стол?

- Так что же стряслось? - с тревогой повторил он.

- Восьмого марта мы взяли бутылку вина и поехали к матери, Сёмка с Катей были, дядя Вилли с тётей Нелей... И вдруг телеграмма...

- Срочная притом, - вставил Корень.

- На дорогу смотри, а то в столб врежешься. В праздники простые телеграммы не разносят, - с ехидцей заметила Маргарита.

Корень нажал педаль газа и пошел на обгон шедшего впереди тяжёлого транспорта, чадившего черным вонючим дымом выхлопной трубы, торчавшей над кабиной.

- Володя в тяжёлом состоянии, срочно приезжай, - было в телеграмме. Она и поехала... - Маргарита опять всхлипнула.

Альберта душила злость на то, что его опять оставили в неведении, он был уверен, что Алёнка ждала вместе с матерью и его.

- Что с ним? - ровно спросил он.

- Обгорел...

- Дома?

Маргарита знала, что ему было небезразлично, и не понимала, зачем он складывал в душе тяжеленные кирпичи переживаний.

- На работе. Из Елизово переехали на новую квартиру в Петропавловск-Камчатский, Володя устроился на рыболовецкий траулер механиком - подзаработать в путину. Пятого вышли в море, а шестого налетел шторм, траулер загорелся...

- Машина не выдержала нагрузки, - пояснил Корень.

- Думали не выживет: лицо, грудь, руки - всё обгорело. Алёнка была в панике, от него ни на шаг не отходила.

- Дома лежал?

- В ожоговом центре. За маленьким Алькой мать присматривала...

Альберт почувствовал, как тепло воспоминаний о племяннике, названном в его честь, на время растопило озноб.

- Ему пять лет, - сказал в зеркало Корень.

- Как он?

- Володя? - уточнила Маргарита.

- Да.

- Выписался, дали отпуск, набирается сил дома. Мать говорит, весь в лиловых рубцах, смотреть страшно. Алёнка отошла, смеётся: муж стал настоящим морским волком! - Маргарита покосилась на Корня и, тая застарелую обиду, продолжая извечный супружеский спор, поддержала мнение Алёнки колючим аргументом: - Шрамы мужчины украшают его женщину...

- Странная логика! - тут же не согласился Корень. - То муж не должен быть красивше обезьяны, то эти шрамы!.. Не мечтаешь ли ты о таком украшении?

- Нет, не мечтаю! - жестко бросила ему Маргарита. - На тебя и так без слёз не взглянешь.

- И на том спасибо, - вздохнул Корень.

Альберту дела не было до их препирательства. Если бы ругались, а то тешутся для поднятия тонуса, словно в будний день кофе на террасе пьют и соседей обсуждают. Гудение мотора, шелест шин и однообразный знакомый пейзаж погрузили в размышления: "Получив телеграмму, она забыла о себе, собралась и поехала. Смысл жизни матери в нас, детях. Она не смогла поступить иначе..."

"Ты должен жить, слышишь? - вспомнил он давнишнее посмертное видение спешащей в больницу к детям матери. - Не думай, что без тебя мне будет легче. Мне хорошо со всеми... Когда вырастешь и станешь взрослым, я буду старой и больной, вот тогда ты поймешь, как я была права..."

- Эй, ты что, заснул? - сквозь толщу грёз пробился голос Корня.

- Задумался...

- В третий раз зову. Ты вот что: приедете в Барнаул, сними номер в гостинице. Сам хоть на вокзале ночуй, а мать устрой как положено.

Альберт чуть было не ответил гадостью. Можно подумать, он не знает, что надо делать! Да он в лепешку расшибётся!.. Но промолчал.

- После окончания училища он жил и работал в этом городе, не потеряется, - заступилась Маргарита. - Рената попала туда по распределению, а он получил аттестат с отличием и имел право выбора. Альберт у нас не из глупых и робких, не смотри, что не лается как собака.

- Вы заказали номер в гостинице? - перебил её Альберт. Вопрос поставил Маргариту и Корня в тупик. Видя это, он безнадежно сказал: - Без брони и на час не пустят.

- В Барнауле живёт Сёмкин брат, - вспомнила Маргарита. - На одну ночь пустит.

Альберт с удивлением обнаружил, что Катерина давно замужем, есть дети, а он как бы вычеркнул её из памяти: была сестра и вдруг её не стало. Нет, он знал о ней почти всё, знал, когда она бросала Сёмку и на недельку-две сходилась с каким-нибудь мужиком, "фестивалила" до изнеможения, потом возвращалась, мирилась с туповатым Сёмкой, иногда бывала бита так, что попадала в больницу, а после больницы находила Сёмку под следствием прокуратуры. Сёмкин брат заметно отличался от Сёмки, родственников Катерины он чурался.

- Учти, мать не знает, что у неё рак, - предупредил Корень.

- Что вы меня всё поучаете, я что, на идиота похож? Разберусь как-нибудь!.. - не выдержал Альберт.

"Ну да, потом пойдёт писать деревня, как просили меня поехать с матерью, уговаривали-умоляли, как Рената не пускала, а сколько денег мне дали, билеты на поезд купили, проводили, посадили, а я, который вечно на отшибе, на этот раз сделал наконец то, что они делают почти ежедневно... Интересно, кто первым ринется прибирать к рукам материнский дом? Кто первым предаст память о трудном прошлом Штейнгауэров?.. "

- Ладно тебе, не горячись! - сухо бросил Корень.

- Мы ведь старше тебя, - сказала Маргарита, зябко втягивая шею в песцовый воротник пальто.

Странным образом Альберт остыл так же быстро: если не в данном случае, то во многих других Маргарита поддерживала его семью. Получалось это у неё легко, как бы мимоходом, так, что не было у него возможности отказаться от помощи, что, собственно говоря, и выводило потом его из себя, поскольку совесть обрастала непомерно тяжелыми неоплаченными долгами. Маргарита не требовала оплаты, но это мало что меняло. Другой сказал бы, дескать, мало, сестрёнка, помогаешь, а этот - нет...

Он продолжал бычиться и противоречить:

- Мне скоро тридцать, мне надоели нравоучения! Это когда мне было вполовину меньше, ты могла ударить меня скрученным полотенцем или поленом, чтобы я сделал то, чего не хотела делать ты. Помнишь?..

- Она не должна знать о раке! - повысила голос Маргарита, провалами памяти не страдавшая.

- Легко сказать!.. Рак - это... - он безнадежно махнул рукой и замолчал, не в состоянии объяснить того, что вспышку света в тёмном помещении скрыть невозможно. Конечно, он будет молчать, но сколько? Ведь рано или поздно, мать спросит...

Лицо Маргариты покрыла тень невесёлой мысли.

- Беда нашей семьи в том, - проговорила она, глядя куда-то в сторону, - что мы, разные по возрасту и полу, росли каждый сам по себе, поэтому сейчас мало понимаем друг друга...
Альберт думал об этом совсем недавно.

- Ты права, - пробормотал он. - Ты права... Почти права - серой безотцовщине винить некого...

- Всему виной была наша бедность, - моментально отозвалась Маргарита, которой трудно было избавиться от вошедшего в кровь и мозг комплекса превосходства в оценке тех или иных поворотов жизни, на любой вопрос она могла дать ответ не задумываясь, не задумываясь о том, что люди сбивают ноги каждый на своей тропе.

"Ты можешь говорить о бедности в прошедшем времени, - разглядывал убогие кварталы Христианинбурга  Альберт. - Ты можешь, а я - нет. Потому что мне противно "крутиться". Корень вот не уступил Цыгану... Мне завидно? Нет, меня злость душит! За то, что моторизованные Корни перекрутили мир с ног на голову. Ах, не они? Нет уж, хитрить изволите - это они, гниль поганая!.."

Да, если бы люди не умели управлять своими чувствами, говорили бы первое, что взбредало в голову, войн на Земле было бы в несколько раз больше, чем сегодня. Альберт быстро возвращался в своё прежнее  сдержанно-молчаливое состояние. Равновесие восстановилось, когда невзрачный город с его звуками и запахами, суетой и грязью растворился в сельском покое окраины.

Сколько ни бывал здесь Альберт, он не уставал вглядываться в родное село, всякий раз отмечая что-то новое в его облике. Стоило, например, вот этому дому запестреть веселым деревянным узором на фасаде, как его тут же ухватили острые глаза соседа, чуть разнообразили, внесли своё, и вот, пожалуйста, - не дома - загляденье! Лет десять назад на этом месте слепо щурились на дорогу убогие землянки пионеров, а теперь...
Почувствовал народ вкус жизни? О нет, что за поспешные выводы? Оно бы всем так жить, ан нет - едва ли треть села сводит концы с концами: в том доме куча ребятишек и нет хозяина, а там и хозяин есть, и детей-то всего двое, а не ладится всё - мужик то-ли хворает, то-ли пьёт, кто знает, только счастья там тоже нет...

Чем ближе приближались они к дому Штейнгауэров, тем чаще мелькали перед глазами Альберта знакомые картины детства, наслаивались одна на другую, вызывали щемящую ностальгию по босоногому детству: по этой дороге бегал в школу... в этой больнице лежал рядом с дядей Матвеем, протащившем тяжелую противотанковую пушку до Берлина и вернувшемся оттуда без ног "подрубленным бревнышком"... в этом саду играл с друзьями в индейцев... с этого мостка в глубокий весенний водоворот сорвался Серёга Смирнов, с тех пор заикается... в том переулке, на углу, жила Шурочка Терехова, первая любовь... Боже, сколько острых воспоминаний, добрых людей, счастливых дней оставлено на родной земле!..

Сердце родины - родительский дом. У дома Штейнгауэров своя история. Построен совхозом сразу после войны, дал кров ссыльным москвичам, с середины пятидесятых - большой семье старых Штейнгауэров - снятых с вечного поселения поволжских немцев. Живет теперь здесь одна добрейшая русская крестьянка... Она ждёт сына, который ушёл от неё, ушел также, как ушли все...

Машина остановилась у покосившихся ворот. Альберт ступил на землю, где каждая песчинка была знакома до боли. Переполненный ею, он зашатался. Потеплевший ветер принес слабый аромат весны и обрывки знакомой песни, от которых хмельно закружилась голова.
С колотившимся от волнения сердцем он поднялся на скрипучее крыльцо и вслед за Маргаритой и Корнем вошёл в дом, где не был, казалось, тысячу лет.

Продолжение: http://www.proza.ru/2013/01/14/24