Exivi Tenebrarum отрывок

                Nescio tolli salvo tenebris


;;;;;;;;
;;;;;;;;;;
О, уводящая за пределы пределов…
                Хання-Сингё

 
                Я пришёл из темноты
 
                Пролог

- Миня, дай потянуть – рука, взметнувшаяся, было, к «бычку», резко отдёрнулась вспять, когда в район локтевого сгиба её прошиб короткий, но чрезвычайно болезненный точечный выпад - бля, ты, чё, я же теперь два дня ею пошевелить не смогу!
- Твои проблемы. Думай, чего делаешь. Движения не должны быть бессознательными. Иначе – смерть – Миня, двадцатисемилетний, жилистый, словно скакун, в чьих небесно-голубых глазах застыло выражение лишённого эмоций созерцания окружающей обстановки, легко выбросил вперёд левую руку, бугрившуюся костной мозолью основных фаланг, в направлении говорившего. Удар пришёлся точно под лицевой угол. Со стороны он выглядел лениво и малоэффективно, словно бьющий и не бил вовсе, а лишь взмахнул рукой жестикулируя, однако результат вышел диаметрально противоположным. Бодя, имевший до этого неосторожность потянуться за окурком, вяло дымившимся в уголке Мининого рта, нелепо взмахнув руками, завалился навзничь. Зрачки закатились, на секунду явив собравшимся лишь покрытые сплетениями капилляров белки Бодиных глаз. Остальная компания, обсевшая плиты перекрытия, ещё не вывезенные со строительной площадки, где работы уже, практически, подошли к концу, дружно осклабилась. Миня, с выражением полнейшего безразличия к окружающему, ещё раз обвёл взглядом унылый пейзаж практически завершённой стройки, из-за которой выглядывали однотипные и уже успевшие облезть, коробки постепенно возводившегося микрорайона и вновь принялся разминать резиновое кольцо эспандера, ловко переброшенное из правой в левую ладонь. Пристяжь продолжала веселиться, косясь на него с опаской. Бодя уже вышел из нокаута, поднялся на ноги и стоял пошатываясь, отряхивая с джинсов, произведённых жлобинской трикотажной фабрикой и отдалённо походящих на модные в те времена “Rifle”, прилипшие к ним в изобилии, крупные, белесые песчинки.
- Бодя – безразлично глядя перед собой, произнёс Миня.
- У?
- Будешь скулить – всё говно из тебя вышибу. Усёк?
- Угу.
- Будешь свои корябки ко мне тянуть без просу, я тебе их отобью. Усёк?
- Угу.
- Слышь, Бодя, во, бля, без рук житуха будет – не пожрать не вздрочнуть, зато в армию не…
- Хома – всё тем же, бесцветным, наводившим на слушателя невольную дрожь, голосом произнёс внезапно Миня.
- Чего?
- Тебе кто, вошь подзалупная, позволил в базар встревать?
- А чего, да я так, ничего Миня, ты не подумай…
- Захлопнись. А то зубы свои будешь  в песке собирать. Разевай ботало тогда, когда тебя спросят, понял, сука? – в голосе Мини стали появляться хорошо знакомые коллективу, стальные нотки безумия, в порыве которого тот неоднократно, сходясь на межрайонных тёрках, в кровавом месилове, расшвыривая то речпортовских, то волковских, то бойцов с «прядилки», словно те были и не бойцами вовсе, а измождёнными жаждой и долгой дорогой, старцами-пилигримами, либо группой малышей, ветром злой судьбы выброшенными поперёк Мининого пути.
Хома испуганно заткнулся, прячась за молчаливого Самсона.
- Миня, есть предложение – подал голос тот.
- Ну?
- Гони Бодю за пивом. Вчерась, маманя рубаху стирать понесла, да трёшник в кармане оказался. Живём. – Самсон был единственным членом этого странного конгломерата, носящего гордое имя «Гоголевская кодла», который мог на равных противостоять Мине в бою, однако ещё и отличался от него спокойствием, рассудительностью и своего рода порядочностью по отношению к остальным. В бою он никогда не выбивал из противника дух, щадил сдавшегося и упавшего. Миня неоднократно корил его за это, заявляя, что в один прекрасный день, очередной сдавшийся, которого Самсон так великодушно простил, вставит ему перо в бок, как только тот обернётся к нему спиной, на что Самсон лишь коротко ухмылялся:
- Как будет, так будет, Миня. От судьбы не уйти.
Приглашение к пивку пришлось разномастному коллективу по душе.
- Слышь ты, терпила – Миня на миг приподнял на опустившего голову и самозабвенно изучавшего почву, Бодю, свой убийственно ледяной взгляд – Ты чё, бля, деревом тут прикинуться решил? Схватил три «рваных» -  и в семьдесят пятый. Одна нога здесь, другая там.
Бодя исполнил приказание с такой невероятной поспешностью, что убегая, едва не свалился, зацепившись за торчащий из недр земли, арматурный прут, чем вызвал целую бурю улюлюканья и свиста. Когда тот скрылся из виду, шайка успокоилась, развалившись на плитах, незлобно поругивалась, дымя и заплёвывая окружающее пространство.
- Скучища… – мечтательно произнёс Шелест. Мохер, нарисуй училку эту, англичанку. Так это у тебя ржачно выходит, что кишки рвутся.
- Очки бы. Для наглядности образа, так сказать.
- А ты так давай, хер с ними, с очками-то!
Услужливый Мохер соскочил с нагретых солнцем пятиметровых плит межэтажного перекрытия, на которых расположился коллектив и заложив руки за спину стал прохаживаться взад-вперёд, поучительно выговаривая неожиданным сопрано:
- Шелестов, ты домашнее задание приготовил? Как звучит неправильный глагол “Arise” во второй форме? Класс, who is on duty today? Почему доска не вымыта?
- Ай, бля, молодец! Мох, ты прирождённый клоун. Училка вылитая. Я её чпокнуть хочу, вкусная баба.  Слышь, Мох, ты на неё сейчас как две капли воды похож, так может мне лучше тебя отхерачить, а?
- Чё за училка такая? – неожиданно поинтересовался Миня, прекратив на мгновение размеренно сжимать в кулаке свой эспандер.
- Да есть одна. Светлана Моисеевна. Жидовка, правда, да я подозреваю, что манда-то у всех одинаково устроена. Так что равнобедренно мне, кто там она такая. Хоть папуаска. Сиськи из платья выпадают. Глазищи – во! – Шелест поднял на уровень лица два своих, покрытых многочисленными ссадинами кулака – Волосищи – во – провёл ладонью пониже собственной спины -  до самой жопы. А что до последней, так я однажды за этой самой жопой почти до самого центра хилял. Глаз не мог оторвать. Перед автобусной остановкой один раз обернулась, а ведь знала, что я за ней иду, и чувствовала всю дорогу мой взгляд. Самообладание у ней есть, и это меня ещё больше заводит.
- Не знаю. Из новых, видать. Я-то школу, когда ещё закончил. К тридцатнику дело идёт. Э, клоун, ну-ка, завуча нашей школы обозначь – бросил Миня Мохеру.
- Минеев, ты опять дерёшься – прозвучало сиплым, прокуренным баском, который, если бы раздался из-за угла или двери, непременно, по вашему убеждению, должен был бы принадлежать мужику, однако выходил из глотки согбённого, замухрыженнго, старого существа в седых буклях, линялом, походящем на тряпку платье, с неизменной орденской планкой над левой грудью и впечатления женщины вовсе не производившему.
Вновь разразилось всеобщее веселье, и даже Миня улыбнулся какой-то странной, плотоядной улыбкой.
- Вона, Бодя с пивом метётся – осторожно высунулся Хома. Внимание коллектива мгновенно переключилось на того:
- Эй, Бодя, если ты на том же месте споткнёшься ещё раз, и пиво разобьёшь, будешь должен коллективу, понял, королевский скороход?
Бодя опасливо огляделся по сторонам, значительно снижая темп. В обеих его руках были авоськи, из которых на свет божий торчали горлышки с «Жигулёвским». По мере приближения к месту дислокации кодлы, владевшее им напряжение заметно убывало. Наконец, обе авоськи, коротко и сочно звякнув, благополучно опустились на песок, неподалёку от Мини, глядящего куда-то вдаль с прежним безразличием. Ссыпав в широкую, Самсонову ладонь убогую мелочишку, оставшуюся от великолепной, зелёной трёшки, на которой красовалась Спасская башня московского Кремля, Бодя замер, потупившись.
- Кого ждём?  - в голосе Шелеста звучало явное нетерпение.
- Бабло кто подогнал? – не меняя выражения и ни к кому конкретно не обращаясь, поинтересовался Миня.
- Самсон, кто ж ещё.
- Самсон пусть и банкует.
- Так а тут по две на рыло не выходит – осторожно резюмировал Кезля, единственный из кодлы, не носящий  погоняла, ибо его фамилия окупала означенный недостаток с лихвой.
- Самсон решает, кому и как выдавать. Захочет – сам пить станет, а вы слюнями давитесь – впервые за весь день, в голосе Мини проскочили какие-то нейтральные интонации.
- Да чё я, сквалыга какой, что ли, на всех же куплено. Пьём по одной, остальное по кругу пустим.
- Миня, бери две.
- Я как все.
- Братва, а я чехонь вяленную из дому прихватил. Как чувствовал, что к моменту подгадаю – несмело произнёс Хома.
- А молчал чего? Сам заточить её хотел, что ли? – простодушно улыбаясь, поинтересовался Самсон – ну выкладывай, давай, раз заявился.
- Братва, глянь, Куприянова наворачивает! – Мохер вскочил на ноги, глядя поверх забора стройплощадки, местами светящегося провалами, словно дрянные зубы алкаша и, сунув в рот два мизинца, коротко и оглушительно свистнул:
- Э, Ленка, вали к нам, у нас пиво есть!
- Глохни, клоун. Твоё пиво ей так нужно, как удаву лекарство от запора. Она с сынком второго секретаря района отжигает – резюмировал Кот.
Кодла дружно обернулась за спины, в сторону, где отсутствовала целая секция забора и в образовавшемся проёме которого, проходящая мимо, вот-вот должна была показаться она. Наконец, Куприянова вышла на сцену из-за импровизированных кулис. Дефиле было великолепным. Мускулистые, стройные ноги, узкая талия, высокая, чуть подрагивающая при ходьбе, грудь, ниспадавшие волнами волосы, тонкие черты лица, красиво очерченные губы…  Кодла разволновалась не на шутку:
- Э, Ленка, давай к нам!
- На хер тебе этот туз, греби сюда, не обидим!!!
- Девушка, у вас платье за жопу зацепилось!
- Иди сюда, продуй мне шланг!!!
- Уткнулись все – прозвучало негромко, но металлически властно.
Свист и похабщина резко пошли на убыль. Коллектив вернулся к прерванному занятию, лишь один Кот подытожил за всех:
- Суперовая чикса. И везёт же кому-то, бля. Кто-то в такую свой хрен суёт, а ты – в кого попало.
- Да-а, бля, у кого-то всё, а кому-то – голый вассер. Он тебя ничем не лучше, а у него - чёрная «волга», чёрное море, чёрная икра – развивая тему, продолжил Шелест – братва, у меня тост обозначился. Давайте врежем, чтобы у каждого из нас такой вот, чёрный день наступил!
Раздался гул одобрения, затем звон сталкивающихся сосудов. Наступило всеобщее молчание, нарушаемое лишь громким причмокиванием Хомы, обсасывавшего рыбий плавник.
- Миня, вопрос задам, не обидишься? – осторожно поинтересовался Мохер.
- Ты что-то сказал, парашник, иль мне послышалось? Обижаются терпилы,  пидоры да чуханы опомоенные. Базар фильтруй, а то ботало твоё поганое ща на круг пойдёт.
- Виноват, искуплю. Не рассердишься?
- Не гарантирую, хотя редко выхожу из себя.
- А ты в каратэ, сколько уже лет?
- Дело не в том, сколько, а в том, как – после непродолжительного молчания ответил тот. Была секция Сёто-кан, в «Спартаке», пока каратэ не прикрыли. Когда-то, нас туда, человек сто пацанов пришло. Среди всех один, сынок чей-то. Глядь на тренерский костюм – «каратэ-ги», и какому-то х..ю, который за спиной у него торчал, мол, папе передай, что я такой же хочу. Мы все посмеялись, ибо такого костюма в Сове купить никак было нельзя. «Onitsuka-Asics», фирма-производитель. Потом начался отбор. Многих сразу завернули. Оставшимся долго е..ли мозги, что, мол, каратэ не для драк, сознательность должна быть, законы надо соблюдать. И чуть ли не левую щеку подставлять, когда тебе в правую хук пробивают. И что в ментуру всех на учёт возьмут и отмечаться заставят, в общем – всякое говно на уши вешали. А того сосунка на этих посиделках не было. И вот, на третью тренировку, подъезжает машина, а из неё тот вылезает, уже в костюме для каратэ, купленном в Японии, мы тут все и ахнули. Впрочем, как потом выяснилось – напрасно. Тому  один раз «гияку-тсуки», прямой в хайло пробили, он ушёл, рыдал, как девочка, костюмчик свой, за который каждый из нас, был тогда готов отдать всё, что у него было, кровью из разбитого носа закапал и больше в секции его никто не видел. И я тогда сделал самый важный в своей жизни вывод. Если в тебе есть воля к победе, умение переступить через всё – страх, жалость, боль, то есть то, что называют простым словом «стержень», тогда ты всего добьёшься в рваной майке и грязных штанах. И ни один крутой костюм не придаст тебе того, без чего невозможно добиться серьёзных результатов. И так не только в каратэ.
         Миня был прирождённым лидером. Держать авторитет одними побоями и страхом, было чрезвычайно рискованно, ибо всё время находиться в боевой готовности невозможно, и однажды, на расслабившуюся головку мог свалиться сверху какой-нибудь, весьма тяжёлый предмет. Необходимо, или даже жизненно важно время от времени разговаривать с толпой на равных и тогда она вознесёт тебя над собой. Слушавшие благоговейно внимали. Авторитет Мини в вопросах мордобоя был чрезвычайно высок, он добывал его себе в кровавых походах район на район, где ставил за непременное правило сражаться в первых рядах и от полученных увечий лишь озлоблялся, не проявляя ни пощады, ни жалости. Высокий рост, длинные конечности, феноменальные выносливость, чувство дистанции и скорость как в перемещении, так и в ударе, ставили его высоко над всеми. Гоголевская кодла, именованная по главной улице района их компактного проживания – Гоголевской, терпела поражения лишь тогда, когда противник имел многократное численное превосходство и когда Мини не было поблизости. Завтрашний «разборняк» с железнодорожными, носил чисто формальный характер, старшие уже всё перетёрли меж собой и было решено, что Кезля, попавший в замес по несправедливости, должен стать против троих своих обидчиков, либо поочерёдно, либо против всех троих сразу, на его выбор и, если не победить, то хотя бы устоять. А за своё подлое нападение из-за угла, когда Кезля даже не успел затянуться только что прикуренной сигаретой и всё ещё пребывал в эйфории, смакуя привкус губ той, за которой только что захлопнулась ободранная дверь её парадного, те полюбасу должны выкатить откупную. Хотя, по справедливости, конечно, они были вправе с него спросить, чего мол, на район наш заявился и тёлок наших хмуришь по-тихому, да спросить-то надо было не так, а выйти по-честному, подойти и предъявить. И ту ещё на балкон вынесло, с криками «милиция, отстаньте от него, сволочи»!!! В общем – вонючая вышла история. Завтра нужно рассудить её по справедливости, а Миня, как её гарант, обязан был наблюдать, чтобы та сторона не подсунула поганку, иначе пострадает авторитете всего района. Миня натаскивал бойцов из своей пристяжи лично, и прогресс, по сравнению, хотя бы с прошлым годом был значительным. Пацаны стали драться быстрее, уверенней и злей. Арабы недаром говорят, что стадо баранов, во главе с львом – львы. Справедливости ради, стоило отметить, что и попались Мине не одни бараны. Шелест с Котом – азартные и свирепые бойцы, опыта только маловато. Да и Кезля потихоньку прогрессирует, а остальные – чёрт с ними, лишь бы не бздели да не разбегались.
- Слышь, Бодя, - неожиданно обратился к нему Минеев - завтра «железнодорожного», любого, на спарринг вызовешь. Простоишь тридцать секунд – прощу и никому фаршмачить тебя не дам. Опять зассышь – вычеркну из отряда. Будешь по району ночью передвигаться, а уж на «Прядилке», или в речпорту, вообще тогда не появляйся. Лучше сразу вали куда-то, пока в армию не заберут. Усвоил?
Бодя крупно затрясся. Будучи по природе своей неимоверно трусливым, на всех «махаловах», он отсиживался по кустам, зажмурив глаза и даже не глядя в сторону побоища. С Мининской кодлой он тасовался исключительно из страха, прикрываясь, словно щитом, её авторитетом и готов был подвергаться любому унижению, лишь бы не лишиться такого покровительства и защиты. Внезапное известие оглушило его, напрочь лишая дара речи.
- Чё бельма выкатил, обосрался, пидор гнойный? Мне в коллективе овца трусливая ни к чему. Иди и защищай себя сам. Или с района вали к бениной матери – Миня прекрасно понимал, что Бодя не в состоянии выполнить такое поручение, как бы он его не запугивал, однако, необходимо ломать себя любою ценой, если не хочешь опозориться и всю оставшуюся жизнь провести в страхе. Да и терпеть в коллективе того, кто вносит неуловимый, но тлетворный дух разложения и разобщения, с учётом перспектив, намеченных лидером для своей кодлы, лидер был не намерен. Страх заразителен и плоды его влияние проявляются внезапно, и в самое неподходящее время. Миня с презрением отвернулся. Теперь он не удостоит его даже взглядом и, если тот в напряжённейшей и самой жестокой схватке – схватке с самими собою не переломит себя - сдержит по отношению к последнему все свои обещания до копеечки.
   Солнце неожиданно зашло за бог весть, откуда возникшее, тёмное облачко, мигнув странно тревожно, словно вслед за этим должна была разверзнуться непроглядная, ледяная ночь. Никогда не испытывавший страха, Миня, внезапно содрогнулся, сердце пропустило удар, затем вернулось в строй. Откуда-то из глубины стройплощадки, на миг пахнуло ранее неведомым ему страхом смерти, затем вновь вернулись привычные ощущения и психологическое состояние стабилизировалось. Необходимо было дать себе отчёт в происходящем, ибо от себя ничего скрывать не стоило. Можно упустить, проигнорировать какой-то, на первый взгляд не различимый, но чрезвычайно важный момент и за краткий миг лишиться власти над другими, которые собачьим чутьём уловят слабину. «Ни *** себе, струя! Это я что, бздеть начинаю, как недоносок этот?  Это я что, завтрашнего события страшусь? Чего происходит-то вообще, а? А может быть, что-то должно случиться?» Кодла ничего не заметила. Выражение лица лидера не изменилось. Минеев обвёл присутствующих взглядом, от которого тем стало не по себе. «Ничего,  сбойнуло что-то. Отдохнуть надо. Баню на пару часов заказать, да пару тёлок с собой прихватить, всё и попустит. Не хрен это дерьмо пережёвывать». Затем вдруг почувствовал, что выпитые полбутылки пива решили вновь увидеть этот грешный свет, однако уже в новом качестве.
- Самосон!
- Я за него.
- Дело одно надо перетележить. Никому не расходиться. Будут постановы.
- А ты куда? – глупо поинтересовался Кот.
- Чё, подержать мне хочешь?
- Да нет, это я так.
- На «так» в зоне чью-то жопу на кон ставят. Наперёд думай, прежде чем метлой мести.
- Косяк упорол. Больше не повторится.
Лёгким, упругим движением сбросив тренированное тело наземь, Миня пнул слегонца некстати подвернувшегося на пути Мохера и не спеша зашагал к вагончику строительной бытовки, опустевшей по случаю переезда бригады на новый участок – в укромный уголок, облюбованный кодлой в качестве отхожего места.
       Из жидкой полутьмы закутка, образованного сваленными в кучу, изломанными поддонами для кирпича, клочьями минеральной ваты, всяким строительным непотребом, который не было нужды уже и охранять,  резвящуюся на плитах перекрытия кодлу, спокойно и сосредоточенно  рассматривала пара глаз. Скрытый от любопытных взоров со всех сторон, был облачён в грязно-серый комбинезон, прочный и просторный. Рукава у кисти собраны резинкой, не слишком плотно, чтобы не нарушать кровообращения. На щиколотки натянуты эластичные, прочные гамаши. Нижнюю часть лица окутывали несколько слоёв марли, также окрашенной в серый цвет. Ткань не должна стеснять дыхание. Серый капюшон, стянутый у лица, не затруднял поворота головы в разные стороны. Наблюдающий сидел на корточках, переместив массу тела на пятки. В такой позе он мог провести несколько часов, или даже сутки. Кеды “Great Wall” на ногах не ощущались вовсе. Скука, грустные мысли, любовное томление, мечты, планы и вчерашние обиды – всё растворилось в великой Пустоте. Времени не существовало. Эмоции утекли в бесконечность. Сидящий пребывал в состоянии Кокоро-нэясуро-кэнодзё-тай – отрешённой растворённости. Взгляд привычно фиксировал происходящее. Сколько он уже пробыл здесь и сколько ему предстоит ещё – не имело решительно никакого значения.  Разум был очищен для предстоящего действия. Перед взором, извиваясь огненно, проплывала сутра, поясняющая Хоссо: «Таким образом, в пустоте нет формы, нет возбуждения, нет постижения, нет предрасположенности, нет сознания; ни глаза, ни носа, ни языка, ни тела, ни ума; ни формы, ни звука, ни запаха, ни физических ощущений, ни объектов сознания; ни области видения, ни области сознания». В состояние очищения сознания, сидящий научился ввергать себя давно. В первый раз, незнакомое, новое ощущение накрыло его с головой, вызвав целую гамму ответных неоднородных реакций, но Посвящённый успокоил его, сказав, что это не имеет никакого значения на пути познания, ибо познания нет, как такового. Сейчас же, трансформировав свой образ в Тэнгу – синтоистское божество, обладающее неимоверной физической силой, затаившийся ожидал того, ради которого он находился здесь. Наконец, от остальной компании отделилась рослая, жилистая фигура и не спеша, походкой, исполненной осознанием собственного достоинства, превосходства и силы, направилась в его сторону. Состояние наблюдающего резко изменилось. Из  растворённого в пустоте, восстал Фудо-Мёо, грозно сведя брови и указав на наблюдавшего концом своего меча. Зрительное восприятие происходящего сделалось чётким и выпуклым, звуки усилились, движения окружающих замедлились, собственные же ускорились многократно. В ушах отчётливо и неотвратимо прозвучало ключевое слово, переводящее психику в состояние боевого транса. Наблюдающий бесшумно покинул своё убежище, перемещаясь по-пластунски, однако, не касаясь телом земли, отталкиваясь лишь ладонями и наружно-боковой поверхностью больших пальцев ног, ящерицей юркнул за сваленные неподалёку, фундаментные блоки. Через некоторое время, мимо проследовал Миня, и прежде, чем свернуть за вагончик бытовки, туда, где между задней его стенкой и забором строительства был обильно загаженный и зассаный клочок земли, остановился, дёргая заевшую молнию джинсов. От своей пристяжи Миню укрывала бытовка, от улицы – обильная зелень клёнов, росших вдоль проезжей части дороги. Восприятие окружающей обстановки в состоянии транса даёт возможность почувствовать опасность на значительном расстоянии по внезапно доносящимся звукам, даже очень невнятным, определить направление движения, классифицировать идущего, понять степень угрозы и скорректировать свои действия сообразно полученным сведениям. Жизнь Идущего по тропе Пробуждения не имела никакого смысла. Имелась цель. Её необходимо достичь любой ценой. Действия Идущего обрели стремительность. Взмыв в воздух, лёгким касанием подошвы он оттолкнулся от стены бытовки, обрушиваясь на Миню всем телом. Руки жертвы были всё ещё заняты зипером молнии. Отреагировав на звук, тот резко обернулся, отпуская злополучный зипер и вскидывая их навстречу приближавшейся опасности. Чудовищная сила смела его с места, с размаху впечатывая в упруго отпружинивший забор стройки. Миня на секунду вонзил свой безумный, повергающий обычного противника в трепет, взгляд, в глаза возникшего из ниоткуда  и, наверное, решившего добровольно издохнуть, вахлака, как вдруг осознал, что проигрался вчистую: его совершенное, сильное, тренированное в режиме запредельных нагрузок, закалённое  многочисленными схватками тело, внезапно перестало ему служить. Если бы он только мог знать, что невидимый доселе, и неузнанный враг владел техникой, о существовании которой он себе и представить не мог…  «Кобудэра». Искусство мгновенного гипноза. Руки Мини бессильно повисли вдоль тела, ноги дрогнули и подкосились. Нападающий стремительно прошёл ему за спину, нанеся удар в подколенный сгиб внутренним ребром стопы, отчего тело, как подкошенное, рухнуло на его руки, которые затем мгновенно захватили его шею в замок. В сознании Мини судорогой ёкнула мысль о том, что нужно звать на помощь, но кричать было нечем. Гортань блокирована надёжно, свет стал меркнуть в его выпученных глазах. Миня вновь ожил, рванулся, что было силы, сделал несколько судорожных попыток развернуться в замке захвата лицом к нападающему, чтобы пустить в ход свои кулаки, но они только со свистом молотили воздух перед собой. Если бы под удары этих кулаков сейчас кто-нибудь подвернулся бы, то они его наверняка б смели, но теперь его сила была совершенно бесполезна перед этим исчадием ада, обладавшим подавляющим превосходством в силе, технике, тактике и стратегии боя. Последняя попытка обхватить ноги врага, держащего его шею в железобетонных тисках захвата, не увенчалась успехом. Солнце всё ещё не показалось из-за тёмной тучки, и Миня вдруг осознал, что оно ушло от него навсегда. Нападающий словно стремился дать ему почувствовать весь ужас  положения, в котором тот очутился, и внезапно это осознав, Миня ещё раз, с отчаянием обречённого, что было силы, рванулся вперёд. Необходимо было дотащить врага до забора, или стены бытовки, нужна была вертикальная точка опоры, чтобы оттолкнувшись от неё, всей тяжестью своего тела завалить того наземь. А дальше возможны варианты. Это был единственный шанс, но кажется, исчадие ада понимало это лучше его. Шея Мини внезапно затрещала, скручиваемая по спиралевидной траектории вдоль оси позвоночного столба. «Копо». Техника ломки костей. Нет, это была не боль. Точнее - не просто боль. Это был океан, Вселенная, состоявшая из боли. Свет дрогнул и поплыл. Тело отказало, очевидно, произошёл разрыв шейного отдела спинного мозга. Затем стальные руки врага, захватив голову поверженного за подбородок и область макушки, резко рванули её в сторону, одновременно прокручивая за спину, ломая соединявший голову и позвоночный столб, первый, подвижный позвоночный хрящ Атлант и следующий за ним, также подвижный эпистрофей. Свет в глазах Мини лопнул и исчез.  Идущий по пути Пробуждения разжал захват и медленно опустил тело Мини на загаженный песок. Затем обошёл его, внимательно осмотрел закатившиеся под верхние веки, зрачки, в которых остановился, плавно угасая, живой блеск, кровоточащие уши, неестественно скособоченную шею, перекошенный рот с закипающей на губах, кровавой пеной, обратил внимание на лёгкое подёргивание мизинца левой руки, бывшее, скорее рефлекторным, и убедившись в том, что задание Посвящённого выполнено, не без некоторого усилия оторвал тело от земли, переместил его к входу в бытовку, к высокой двери которой вело несколько ступеней, затем поднялся по ним и сбросил тело вниз. Раздался глухой стук, Миня откатился от входа, нелепо разбросав конечности и замер окончательно. Состояние «Харагэй»,  в котором пребывало сознание Идущего – состояние высокой концентрации на окружающей обстановке, дающей эффект предощущения угрозы, указало, что вдоль забора стройки кто-то движется. Время стремительно убывало, оно теперь вновь обрело свою власть над ним. Бегло осмотрев место боя, Идущий, пригибаясь, рванул в спасительную тень сваленных в беспорядке фундаментных блоков, чтобы оттуда, оценив предварительно обстановку, переместиться далее в строящуюся неподалёку девятиэтажку, откуда выйти на другую сторону в своём традиционном виде – футболке и лёгких, светлых брюках, надетых под боевую экипировку. Покидая укрытие, он рассыпал вокруг себя пачку табака, хотя совершенно точно знал, что данная предосторожность стопроцентного эффекта может не дать. Затем устремился к стройке, и быстро поравнявшись с нею, исчез в чёрном зеве первого этажа возводимого сооружения…
Я пришёл из темноты. Я исчезаю в темноте. Я всемогущий, ибо я невидим. Я вселяю ужас в сильных. Я - паранойя слабых. Самые свирепые псы на пороге света и темноты становятся беспомощными и трусливыми щенками. Ибо в ней - я. Я вездесущ. Я не оставляю следов. Я безжалостен. Я бесшумен. Я незаметен. Я - это тысячи лиц. У врага всего один путь. Все остальные пути - мои. Меня невозможно уничтожить в спасительной темноте. Бойтесь меня и никогда не ввергайте в праздность своё зрение, осязание, обоняние и слух. Избегайте темноты, и вы уцелеете.

       Глава 1
 ;; ;; му:ти
  Неведение

Удары долетали со всех сторон. Были они редкими, но увесистыми. Вместе с тем, не настолько, чтобы причинить истязуемому сильные увечья. Целью данного мероприятия, как ему сразу стало ясно, было вызвать гораздо более сильные муки, чем физическое ощущение боли – муки невыносимого позора, ибо утрамбованная до состояния бетона футбольная площадка школьного стадиона была открыта для любования происходящим абсолютно со всех сторон. Пытаясь подняться на ноги всякий раз, после очередной «подачи», он беспомощно озирался по сторонам и его размытый слезами взор натыкался на окна школы, в которых, в неподвижном безмолвии застыли фигуры любопытных, сбежавшихся отовсюду. Экзекуцией руководил Макар – белобрысый, рослый и коренастый Владик Макаров, числившийся наиболее сильным и агрессивным не только в их классе, а и, вероятно в целом районе. А уж про школу и говорить нечего. Здесь ему на равных могли противостоять разве что парочка человек. Да и то, при самых благоприятных условиях. Например, когда Макар великодушно объявлял, что в этом бою не будет применять, к примеру, ноги. Пытка неожиданно прервалась и Макар, растолкав улюлюкавших и отчаянно матерившихся сотоварищей в стороны, подхватил за воротник истязуемого и практически без усилия поставил его на ноги:                - Ну что, агнец божий, будешь с Лисовским драться, или дальше скулить и под себя гадить собираешься? Не слышу ответа! Не получив ответа на свой вопрос, Макаров, сплюнув в сторону, глубокомысленно заметил:                - А знаешь, тёзка, а ведь тебя даже бить не интересно. Вот, с Миней схлестнуться, это я понимаю. Только он не на районе, а на зоне сейчас авторитет себе набивает. Да и старшой, как-никак, уважение ему от всех. А кайфа от того, чтобы детей бить, я не ловлю. А ты хуже ребёнка. Из того ещё какой-то толк может выйти, а из тебя уже ничего. Одна тебе дорога - в счетоводы колхозные. Гляди, не проворуйся, а то на зону как бы не угодить. Весь срок под нарами просидишь. И пайку последним хавать будешь. Если останется. И в дупло твоё, по выходу, огнетушитель на раз пролезет. И тёлки тебя не то, что замечать, в упор даже видеть не будут. Макаров делано вздохнул, затем утёр сочащуюся из разбитого носа и губ, кровь одноклассника его же собственным галстуком, болтавшимся поверх пиджака, и подвёл итог:                - Как говорит наш физик, Сильченко – «садись, Ларионов, два балла». Слышь, тёзка, это не я, это жизнь тебе два балла ставит. А то даже и «кол». Ни хера ты не стоишь. Свободен.    Тяжело дыша, ощущая резкую боль при каждом движении, страдая от невыносимого унижения и позора, Ларионов двинулся прочь из мгновенно разомкнувшегося круга. Мощный удар, пришедшийся под ягодицы, в сопровождении взрыва хохота и матерных прибауток, боли практически не причинил. Кто его пнул на прощание, выяснять не хотелось. Здание школы плясало в размытой слезами, перспективе. К месту экзекуции уже спешил «Кожаный Вася» - школьный завхоз Кожанов Василий Кузьмич, высохший от «Беломора», возраста и горя, ибо относительно недавно схоронил сына, вернувшегося в «цинке» с афганской войны. Ларионов знал наверняка, что никаким авторитетом среди старшеклассников «Кожаный Вася» не обладал, и что тому до сих пор ещё лично ни разу не «навешали п...дюлей» исключительно из уважения к его родительскому горю и к подвигу сына.  Лёха, по слухам, прикрывал отход подразделения и разорвал себя гранатой, когда «духи» подошли в упор. Влад резко забрал вправо, уходя в сторону от вектора движения завхоза, метнулся к низенькому, покоящемуся на бетонном основании, металлическому  ограждению школьного двора, перемахнул через него и бросился прочь. Впереди ещё была физкультура, но какое это уже имело значение, когда вместе с ветром, завывавшим в ушах от быстрого бега, душу рвал невыносимый позор, из глаз катились слёзы, которые, перемешиваясь с кровью из разбитого носа, градом срывались вниз, обильно орошая покрытый коричневой пылью пиджак, и, казалось, усугубляли и без того невыносимые страдания.  «Убью, суку… подкараулю где-нибудь, на танцах… не век же ему с компанией ходить… прослежу и убью»! Тут же, перед взором, размытый слезами, возникал образ матери, сжавшей до хруста свои тонкие, музыкальные пальцы, и в выражении лица которой застыл невыносимый укор. Затем – младшая сестрёнка, прыгающая с подружками через нарисованные мелом на асфальте двора «классы», и, сменяя всё это – канареечного цвета патрульный УАЗ, куда его, Владислава Ларионова ведут под руки двое патрульных, чтобы затем бросить в камеру к внушающим животный ужас, человекообразным существам, покрытым синей плесенью татуировок… «Господи, за что, за что»??? Он тщетно пытался понять, за что они его так ненавидят. « Я ведь ничем от них не отличаюсь? У половины одноклассников нет отцов, так же, как его нет и у меня. Мы посещаем и посещали одинаковые  кружки и секции, учимся практически одинаково. За то, что я тоже, как и многие другие, без ума от Ленки Куприяновой? Так у меня не больше шансов, чем у задрота-отличника и вечного тихони Юрика Межевого! И то обстоятельство, что мы живём неподалёку и пару раз даже ходили вместе домой и однажды даже, походя, мило побеседовали, совершенно не даёт мне никаких преимуществ, ни шансов, ни надежд… что же мне делать, что»?!
         Влад вдруг припомнил, как однажды, классе, наверное, в седьмом, в школьном коридоре его окружила всё та же шайка, под предводительством Макарова. Замерев в предощущении избиения, втянув  голову в плечи и инстинктивно прикрывая пах, он приготовился к худшему, однако вместо того, чтобы привычно избить, те вдруг дружно стали гладить его по голове, приговаривая: «Владик, бедненький, все его обижают! Маму его разные дяди трахают, папа сбежал, не выдержал! Сестричку его мама, х..й знает, от кого прижила, да мама и сама не помнит.  Владенька, бедный, по ночам писается! Ссышься ночами, дурачок? И девочки его не любят, маленького. Он же знает, что девочкам не интересен и оттого дрочит по ночам, правда, Владик? И в туалете школы тоже дрочит, правда? И ещё его очень любят взрослые, большие, волосатые дяденьки…»! Влад внезапно ощутил, как предательский спазм сжимает горло, и что самое паскудное – он ничего не мог с этим поделать. Память, словно вступив с издевающимися подонками в сговор, услужливо подсунула одну картинку, проступившую в сознании необычайно отчётливо – школьный туалет, пятиклашка Влад Ларионов, испугано пятившийся к дверям от гигантской, раздвоенной на конце сардельки, вздыбившейся ему навстречу. Сарделька торчала  из ширинки белых, холщовых брюк огромного мужика, на уровне его, Влада, лица, а выражение, застывшее в мужичьих глазах, внушало ему непреодолимый, невыразимый, вызывающий яростные приступы тошноты ужас. Откуда-то, с высоты потолка раздался голос, в котором внезапно проступили сиплые, грудные интонации: «Ну, чего же ты, глупенький? Я тебя не обижу. Ты только подержи его немного, а я тебе конфеток дам… а может, ты марки собираешь? Пойдём ко мне, я тут, недалеко, у меня много марок  и конфет и детская железная дорога…». Объятому ужасом Владу казалось, что стоит ему только повернуться спиной к этому огромному, дрожащему в слёзной мути, словно в залитом дождём, окне, мужику, то он сразу же схватит его и начнёт душить. Ноги совершенно не повиновались. Огромная сарделька, подрагивая, издавая тошнотворно-мучнистый запах, приближалась, увеличиваясь в размерах по геометрической прогрессии. Внезапно, входная дверь туалета подалась назад и Влад, не помня себя от ужаса, ринулся прочь на плохо гнущихся ногах. Впечатление от пережитого воссоздалось с невероятной точностью. Разрыдавшись, Влад бросился сквозь кольцо обступивших его мучителей прочь, к лестнице и долго стоял в глухом закутке, уткнувшись лбом в нечистое оконное стекло, сотрясаемый рыданиями. И сейчас он бежал. Туда, в небольшую, дубовую рощицу, замершую не берегу Стрижа. В разросшемся ивняке, он не будет заметен даже в том случае, если кто-нибудь  пройдёт рядом. Теперь же, устремляясь в беге к излюбленному месту, где укрываясь от мира и людей, он проводил иногда по нескольку часов, Влад внезапно осознал, что не сможет вот так вот прятаться всю жизнь. Необходимо было что-то менять самым кардинальным образом. Открытие повергло его в ужас. Влад резко замедлился, перейдя с иступлённого галопа на обычный ход, затем направился к водопроводной колонке, замершей у полусгнившего забора какого-то частного домовладения, предназначенного к сносу и, камешком заклинив рычаг подачи воды, принялся жадно пить её горстями. Утолив жажду, смыл с лица слёзно-кровавую жижу, затем намочил ладони и привёл в относительный порядок свой школьный костюм. Острая горечь незаслуженной обиды сменилась чувством полнейшего отупения и пустоты, как бывает всякий раз, когда оставляют последние силы. Влад даже приблизительно не мог себе представить, куда ему направиться.  Надвигавшийся микрорайон, железобетонной поступью теснил значительно съёжившийся частный сектор, безостановочно пятившийся к реке. Проходя мимо девятиэтажки, нагло вторгнувшейся в чей-то огород, он отчётливо услыхал фортепианные этюды, звучащие из распахнутого окна третьего этажа и болезненно сморщился. В детстве, фортепианная игра его матери совершенно не докучала ему, но  по мере взросления и постепенного проникновения в сущность окружающего, звуки фортепианной музыки и воздушная лёгкость матери, одинаково поверхностно воспринимавшей всё – от бесконечной череды кавалеров до собственных детей, стали соединяться воедино, выступая концентрированным отображением её собственной личности. Влад ускорил свой шаг. Издали, над зелёной кромкой прибрежной растительности торчали девятиэтажные коробки другого микрорайона, куда первоначально должны были отселять их, однако, к удовольствию матери, не отселили, за неимением положенного метража. Метров за сто, прямо по курсу, находился небольшой сквер с фонтаном, где можно было бы если не полностью уединиться, то, по крайней мере, побыть наедине с самим собой. Жалость, чувство унижения и боль, казалось, ушли в подсознание, однако стоило ему опуститься на скамью, покрытую шелушащейся, зелёной краской, вновь возникли из ниоткуда и принялись терзать ещё сильнее. Зачем так жить? Принуждать себя ходить в этот класс, где в зависимости от настроения и расположения духа, тебя изобьют или унизят? Где та, которая снится тебе по ночам, и которой никогда не приснишься ты? И даже если сменить школу, они всё равно позаботятся, чтобы твоя дурная слава пришла за тобой по пятам. В небольшом городе, где каждый день встречаешь кого-то, кто тебе хоть отдалённо знаком, это бессмысленно. Влад напряг память, силясь отчётливее воссоздать образ отца. Единственное, что приходило на ум – тонкие, нервные пальцы, пряди чёрных, словно воронье крыло, по богемному длинных волос и какой-то ломкий, не мужской голос, в котором звучали ноты невыразимого отчаяния: «я думал, что ты сохранишь нашу любовь если не во имя неё самой, то хотя бы ради нашего ребёнка»!  Интеллигент х..ев. Пианино делили с таким остервенением, словно один это делал во имя «нашей любви», а другой – «ради нашего ребёнка». А ребёнка забыли вконец. Чёрт тебя дёрнул ещё тогда, до совершения этой роковой ошибки –  до появления ребёнка на свет, добиваться расположения той, которая ничьё общество и ничьё расположение не ценила больше двух минут. Вспомнились слёзы. ЕГО слёзы, что так неуместны и так потрясающе непривычны, ибо истекают из мужских глаз. Влад думал, что мужчины не плачут. И уж тем более, не рыдают вот так, словно на их глазах происходит гибель всего человечества. Чёртовы родители. Чёртова школа. Чёртова, говённая, ни ему, ни таким же, как он сам, никчемным нескольким его друзьям, даром не нужная жизнь. Мысль о смерти постепенно стала возвращаться чаще, выкристаллизовываясь из горестных рассуждений в некую, пока ещё не ясную, но уже вполне осознанную идею избавления от невыносимых мук, причиняемых бытием. Однажды она приобрела столь ярко и чётко очерченную выпуклость, что Влад с ужасом осознал, что следующим шагом неминуемо станет идея её практической реализации, от возникновения которой и до её воплощения в действительность останется единственный шаг.  Он, что было силы, гнал её прочь, однако та неизменно возвращалась и со временем леденящий душу страх, равно как и  осознание необратимости случившегося, если оно возымеет место, стали сглаживаться, сменяясь каким-то оцепенением, где уже никто и ничто не имеет ровно никакого значения. Мысль о смерти предстала перед взором, равнодушно прокручивая диафильм, состоящий из неестественно чётких кадров: оббитый красным бархатом гроб, одноклассники, мать, источающая запах корвалола, фальшивая скорбь, приличествующие случаю слёзы, когда не заплачут, а «всплакнут», бл..., самое подходящее случаю определение. Влад беспомощно оглянулся. Роща виделась в отдалении, приветливо помахивая пыльной, трепещущей на средней силы ветру, листвой. Там, в густо разросшемся ивняке, почти забравшемся в медленную, зловонную речную муть он частенько пересиживал свои обиды, укрывшись от озлобленного, беспощадного и безразличного мира, однако на этот раз идти туда не хотелось. Комариным писком зудела назойливая, беспощадная в своей истинности и абсолютной бесспорности, мысль: «Всю жизнь там не просидишь. Надо что-то делать, а ты к действию не способен. Мамочкин сыночек. Тебя, наверное, на пианино зачинали дяденьки-полупедерасты, способные только на то, чтобы лить слёзы, как бабы и пальчики свои заламывать. Господи, что же делать, как же дальше-то жить, Господи, Господи, ГОСПОДИ»!!!  Горло вновь перехватил ненавистный спазм и как он ни пытался с ним бороться, толку не вышло. Влад, сотрясаемый рыданием, вскочил, опрометью бросился из сквера прочь, поравнявшись с остатками частного сектора, перебежал дорогу, затем свернул на боковую, извилистую тропку, зажатую меж двух полутораэтажных, частных домовладений, и обрывавшуюся внизу, у Стрижа. Отошедшие, было, на второй план воспоминания о недавней экзекуции, вновь сомкнули строй и возникли на экране памяти крупным планом: мелькание ног, обтянутых серой, чёрной и коричневой материей школьных костюмов, взрывы боли от врезающихся в тело носков ботинок и кедов, вспышки хохота и матерной брани. Затем, словно по команде наступает тишина и опустившаяся на отворот воротника кисть, украшенная шишковатыми набалдашниками набитых фаланг сжимается в кулак и без напряжения, словно невесомого, тянет Влада вверх, ставя на ноги. Ничего не видя перед собой из-за градом катящихся слёз, Влад на негнущихся ногах подошёл к невысокому обрыву у мерно струящейся воды и бессильно опустился на его край. Только теперь он вспомнил о пластмассовом чемодане-дипломате, подарке дяди Гоши, брата матери, дипломате, с которым он обычно ходил в школу, писке бытовавшей в то время моды, теперь покоящемся в просвете между партой и стеной.  Выбежал на переменке во двор, да так в класс и не вернулся. Жаль, если украдут. Может, сам по себе этот чемодан-мыльница ничего из себя не представляет, хотя в магазинах они появляются нечасто и разлетаются на раз, но жалко из-за дяди Гоши. В отличие от матери, Влад проявлял к нему куда больше чувств. В нём сидела какая-то мужская основательность и твёрдость и уж наверняка в школе с ним не поступали так, как ныне с его никчемным племянником. Влад даже мечтал втайне, что однажды уедет к нему жить, но когда станет старше и начнёт работать, чтобы не быть обузой и иждивенцем. Однако до воплощения в жизнь заветной мечты были годы, тянущиеся, словно бесконечная, полярная ночь.
               Силы иссякли окончательно. Мыслей не было.  Серёга Дербенёв ходил на каратэ, была подпольная секция где-то на окраине, за «Прядилкой», но каратэ официально к тому времени было уже запрещено. Как-то на дискотеке они устроили «махалово» с речпортом и их всех менты подгребли. Говорят, «бобиков» чуть ли не со всего города съехалась уйма. В ментуре ему сразу это предъявили, статью Уголовного кодекса показали. Двести девятнадцатая, что ли, хрен знает. И фамилии тренера, помощника тренера назвали, и весь списочный состав их, так сказать драмкружка…  Старикам на производство - письма, ему в школу – телегу, так что Серый теперь это каратэ десятой дорогой обходит. Провели его, как чушка последнего. Статья та распространяется не на того, кто уроки берёт, а на того, кто их преподаёт, да уже один хрен. И не даёт оно ни черта. Сколько раз ему уже навешали, один бог в курсе дела. А Макару всё ни почём. Даже директор школы Маслов, по кличке «Масло», и тот в курсе дела, что Макар каратэ занимается. И ничего Макару за это нет, и не было. Сколько раз вы твердили нам о справедливости, законности, а где, бл.., всё это? Весь город знает, что сынок директора центрального рынка по городу на бежевой волге носится на сотне километров в час и сигналы гаишников игнорирует, а дядю Лёшу, соседа, за неработающий в его «Москвиче 21-40» ручник, прав лишили на десять дней. Что Коняев, районный авторитет, вообще не работает нигде и непонятно на что живёт, а участковый с ним за руку здоровается и никаких бесед о недопустимости антиобщественного поведения и паразитического образа жизни с ним не ведёт и даже не думает вести. И где искать вашей справедливости? Все эти россказни о ней существуют лишь для того, чтобы мы, убогие и бесправные во что-то верили и на что-то ещё надеялись. Мой дед, когда в полях под Сталинградом, на сорокаградусном морозе околевал, надеялся. Что после войны заживём по-другому, по чести, справедливости, дядя Гоша – что к восьмидесятому году коммунизм построим. А теперь даже дети понимают, что это всё – напрасные надежды и несбыточные мечты. А нам? На что надеяться нам? Что Макаровы и Волобуевы в следующий раз, когда охота поразвлечься придёт, не покалечат?  Или насмерть не убьют? Чего стоит такая жизнь? Видение неотвратимости близкой смерти внезапно впилось в мозг железными когтями, разрывая плоть, обнажая материализовавшиеся мысли, хаотично роящиеся меж кровоточащими извилинами: «Жизнь – это нелепая ошибка! Ты не выбирал её, но исправить эту ошибку тебе под силу! Рано или поздно она всё равно прервётся, так зачем продлевать эту, бесконечно длящуюся агонию? Зачем тебе никчемная старость загнанного, оплёванного и всю жизнь чего-то смертельно боявшегося задрота? Ведь не бывает так, чтобы в один прекрасный день кто-то невидимый и всемогущий внезапно провёл черту, переступив которую ты словно переродившись, всё оставил бы позади и стал бы непомерно счастлив? Школа – это только начало. В оставшейся части кошмара, по имени «жизнь», будут свои Макаровы и Волобуевы, сменяющие друг друга, словно голодные волки в виду редеющего, трусливо сбившегося в аморфную кучу, овечьего стада.  Везде ложь. Одна чудовищная, гнусная, гнилая ложь. Розовощёкие херувимы-октябрята вручают цветы ещё молодцеватым, увешанным медалями ветеранам, замученный гормональными всплесками, амбал-старшеклассник с выражением решительности и долга переводит через дорогу трясущуюся каргу, в чьей пересохшей, словно куриная лапа, ручонке зажата авоська с перезрелыми помидорами. Строгий, но справедливый страж порядка, при виде которого, неоднократно судимый Коняев (вообще нонсенс, человек, попирающий все мыслимые законы и устои одним фактом своего существования) будет бледнеть, трястись и всем своим видом показывать готовность провалиться в ад, растечься лужей по серой шероховатости асфальта…
         Чья неумолимая, беспощадная, преступная воля приучает нас надеяться на то, что мир исполнен лишь доброжелательностью сильных, великодушных, готовых в любую минуту прийти к тебе на помощь, людей, способных на любую жертву во имя торжества некой идеи, умещающейся в лаконичное определение «человек человеку брат»?  Дерьмо. Ненавижу. Ссссуки, ненавижу всё, что вы породили.
         Время двигалось, неумолимо склоняя солнце к утыканным антеннами крышам жилмассива «Западный». Необходимо было идти домой. Сколько он просидел на берегу Стрижа, Влад не знал.  Время уподобилось густеющей субстанции, сцементированной безразличием к окружающему. Часы «Луч», на коричневом кожаном ремешке, в тонком, позолоченном корпусе, подарок дядя Гоши, стали добычей уличной гопоты, когда в один прегадкий вечер он возвращался из дома пионеров, где посещал кружок судомоделирования. Влад уже отплакал по ним своё. Дядя Гоша тоже об этом не знал. Влад не решался сказать ему, хотя, конечно стоило бы. Вот приедет он в гости и спросит, а где, мол, подарок мой?
        Ощущая слабость, ломоту и глухую, ноющую боль  в местах ушибов, Влад поднялся на ноги и двинулся в сторону видневшегося сквозь ряд тополей микрорайона.  Небольшой пригорок, поросший запылённым мятликом, дался не сразу, в ногах совершенно не было силы. Выходя на относительно недавно залитую асфальтом, улицу Бедного, Влад краем левого глаза разглядел чью-то до боли знакомую фигуру. Юрка Турчинов брёл навстречу с мечтательно-отсутствующим выражением лица, сшибая ивовым прутом, зажатым в длинной, как у орангутанга, верхней конечности, розовато-сиреневые головки чертополоха, торчащего в изобилии у основания заборов частных домов. Владу не хотелось окликать его, иначе непременно пришлось бы поделиться болью только что пережитого унижения, да было уже поздно; взгляд Турчинова скользнув по нему, неожиданно обрёл осмысленность:
- Э, вон ты где. Я «дипломат» твой к тебе домой занёс и вот, обратно хиляю.
- Думаешь, благодарить стану? Зря старался. Хрен ли он кому нужен – Влад не испытывал потребности говорить с ним сейчас, его так и подмывало послать флегматичного Турчинова с его сочувствием куда подальше, внутри медленно закипала обида и бессильная злость.
- А, мне не тяжело – иногда Владу казалось, что Турчинов хронически не склонен к проявлению негативных эмоций и обид, хотя вполне способен за себя постоять – Там у тебя только малая была. Спросила, а где ты, а я сказал, что на «физру» остался. Захар Игнатьич знает, что случилось.
Захаром Игнатьевичем звали пожилого учителя физкультуры; он имеет дурацкое обыкновение объяснять что-либо, вплотную приблизившись к собеседнику и Владу казалось, что от того постоянно разит прокисшим супом.
- И что «Знатьевич»? «Наверное, болен» мне поставил, что ли? Да клал я с прибором на его «н/б». Осчастливил, хер собачий…
- Да нет, я ему сказал, что ты в амбулаторию пошёл. А он только головой покачал и в журнале отметил  – «болен». Чего делать думаешь?
- Не знаю.
- Макар в классе больше никого не добивает. Межевой ему уроки делает, остальные к нему заискивают. Меня не трогает, потому, что с сопливых лет вместе, дворы - забор в забор и мамки наши друг друга знают не один десяток лет. Да и махались часто по детству, с переменным успехом. Вот он тебя и достаёт.
- Слушай, Юра, да отвяжись ты со своими пояснениями, я что, не вижу ничего, или не слышу?! Что я могу, ты же видишь, какой он…
- Влад, помнишь, когда Куприянова в наш класс пришла, ты хотел ей записку передать, что она тебе нравится, но даже написать её побоялся? Я за тебя написал и ей на улице передал.
- Ну, помню. И дальше что?
- А ведь она говорила, что ты ей симпатичен. А после того случая резко изменила своё отношение.
- Ну, а дальше-то что?
- Надо «подписку» мощную, как у Толика Ермолина, себе завести. Он старшим пару бутылок водки выкатил, они с Волобуевым переговорили и тот от него отстал. Или брату Серёги Деревянко сказать, он в десантных войсках служил. Когда Серёгу побили и на бабки поставили, он брата подписал. Тот троих так отхерачил, что они Серёгу по той стороне улицы обходят. Или всё делать самому. Не знаю, как, но надо. Ножом его, кирпичом, трубой бей. А то, вцепись в рожу зубами и виси, пока он сам не взвоет. Бить будут – терпи. Зубы сожми и терпи. Иначе это никогда не кончится. Или яйца ему отбей. Так заряди, чтобы они в жопу ему вонзились. А иначе – хана. Сегодня - Макар, завтра – ещё кто. Армия, работа, жизнь. Никто никого не щадит. И стоит ли жить, если ты даже на улицу без страха выйти не в состоянии? Ладно, пошёл я.
Влад стоял, словно оглушённый. Турчинов никогда ему такого не говорил. Да и вообще, он с роду ТАК себя не вёл. Владу хотелось догнать друга, просить прощения за невольную грубость по отношению к нему, умолять простить за неизвестно, какие грехи, но вместо этого в сознании витала идея скорой и неотвратимой смерти. Смерти, сводящей на «нет» все усилия, потуги и тщеты слабой, человеческой плоти.  «Не выйдет ничего. Потому, что всё против. И все, в том числе – я сам». Как это ни показалось бы странным, но неожиданно мысли Влада обрели стройность, перестав хаотично роиться и метаться по сторонам. Боль умалилась. Горечь незаслуженных оскорблений и обид, кровавым привкусом отдававшая во рту, как бы органично встраиваясь во внезапно ставшее очевидным, решение всех проблем, более не представлялась чем-то, ранящим душу и ум. Решение пришло само собой. «Я их всех осчастливлю. Ищите себе другого Ваньку для битья. Завтра, максимум – послезавтра, я пошлю весь этот маразм и всех этих двуногих зверей к чёртовой матери. Скоро, скоро всё завершится».
          Из распахнутых навстречу поздней весне окон изливались звуки прелюдии «ми-минор», Фредерика Шопена. Время не замирало ни на секунду. Радости и горести населяющих этот порочный мир, одиночеств, были ему так же безразличны и чужды, как и прочие, существующие исключительно в умозрительной области человеческого сознания, полярно противоположные категории, типа «сострадание-безразличие», «жестокость-доброта», «святость-порочность».  Да и какое это всё, к дьяволу, теперь имело значение? Раньше или позже?  Жизнь у всех разная, хоть и одна. Итог неизменен. Если ты не вписываешься в неё, незачем ждать закономерного исхода, отдалённого во времени, влача существование, исполненное невыносимого страдания. А мать, дядя Гоша, Настёна?  Рассвет над заливным лугом, ночная прохлада, та, которая затмевает собой свет одиноких светил и радость близости с которой ещё не познана? Это такая же иллюзия, как и сказки про загробную жизнь. Рано или поздно. Но неизбежно. Разницы не существует. Так что - плевать.
               
                Я не родившись,
                Встал на край своей могилы,
                Держа в руках пустых
                Уродство красоты…

Глава 2

;;   ;;;;  икацуку

Отвращение

- Заметь, Владислав, максимальная концентрация с выбросом энергии, аккумулируемой вот в этой зоне – Идущий по тропе Пробуждения обозначил её, легонько хлопнув тыльной стороной ладони в область пупка – непременно соединяется с максимальным напряжением мышц, приводящих в действие ударную конечность и максимальным сжатием ударной поверхности в точке удара. В данном случае – «сэйкен». Мы начинаем без замаха, от пояса, и по кратчайшей траектории достигаем цели. Ити!!! – Идущий рявкнул столь громогласно, что атакующая рука вылетела вперёд машинально, с силой соприкоснулась с туго набитым, брезентовым мешком, а с потолочных балок с шумом взмыли голуби. Воздух наполнился биением крыльев и невнятным «ку-гу-гу-гу». Кисти рук саднили. Вспышки боли превратились во взрывы, распухшие пальцы с трудом поддерживали необходимую силу сжатия. Вкладывать массу всего тела в удар уже не получалось из-за всё сильнее обостряющейся боли, так, что Влад лишь легонько тюкал в массивный, неподвижный мешок, гася силу за миг до удара. Боль ощущалась уже в простейшем движении.
- Я больше не могу, Виктор Аркадьевич. Отдохнуть бы…
- У меня нет имени. Я – Идущий. Ты же ещё слеп и глух. Здесь ты безоговорочно подчиняешься мне. Я решаю, когда ты можешь, а когда нет. Тридцать отжиманий от пола.
- Хай.
На седьмом движении жёсткий, бетонный пол, устланный тонкими спортивными матами, неожиданно ударил Влада в лицо. Мышцы словно напрочь отсутствовали, а вместо них к костям была прикреплена обычная вата. Сверху, откуда-то из-под потолка прозвучал размеренный, убийственно-ледяной голос Идущего:
- Тридцать отжиманий от пола. Попытка не засчитана.
- Хай…
Ему удалось выжать ещё пять раз. Затем наступила полная тишина. В густеющей, словно застывавший на бабушкином подоконнике, его любимый, клюквенный кисель, тишине, зловеще безэмоционально вновь прозвучал голос Идущего:
- Extreme conditions demand an extreme response.
- Я не совсем понял, Идущий.
- Вопросов не задавать. Запоминать с ходу. Искать ответы самостоятельно. В незнакомой речи ориентироваться на интонацию и знакомые слова. Сопоставлять полученные сведения с изложенным в методической литературе и искать ошибки в своих допущениях. На некоторые вопросы ответы могут быть даны только после занятий. К тридцати положенным отжиманиям прибавляю ещё тридцать.
- Хай.
- Встать. К снаряду. По пятьдесят «ой-тсуки» на каждую руку. Каждый десятый – «Киаи»!
Жёсткий мешок, сочившийся тонкими, песчаными струйками, казался стеной из бетона. Идущий категорически запретил включать эмоции, Влад изо всех сил боролся с искушением представить вместо слегка покачивающейся перед ним, туго набитой, серой брезентовой ткани, обрамлённое белыми кудрями, макарово хайло, с глядящим в бок носом. Мысли метались из стороны в сторону. На мешке появились бурые подтёки. В стороны разлетались рубиновые брызги. Влад не думал о том, что завтра, по всей видимости, в распухшие руки он ничего не сможет взять, не то, чтобы даже завязать шнурки. Непонятно откуда, медленно, постепенно, исподволь, в сознание закрадывалось доселе незнакомое, ещё не осознанное, проявляющееся лишь косвенными признаками, ощущение какой-то рассудительной, холодной ярости. Его движения уже не были неуклюжими, как вначале практики; они автоматически шли по правильным траекториям, под непрерывным присмотром Идущего -  вначале. Теперь же, замечаний по технике выполнения  ударов Идущий более не делал. В первостепенную задачу Влада входило наращивание скорости и ударной мощи. Постепенно, всё, что занимало его до сих пор, переместилось на второй план. Идущий множество сил и внимания уделял вопросам наращивания также необходимой для удара, мышечной массы, ибо юношеская худоба, острые плечи и тонкие конечности для этой цели подходили менее всего.  Сложнее всего дело обстояло с необходимым питанием, ибо на зарплату преподавателя сольфеджио в местном музыкальном училище сносно содержать двоих детей его мать явно не могла. Необходим пятикратный приём пищи со сбалансированным содержанием «триады» - белков, жиров, углеводов, но на первых порах большое количество белка было просто необходимо.  Усваиваясь, белок распадается на аминокислоты, способствующие выработке в организме собственного белка – строительного материала для мышц. Запредельные физические нагрузки разрушают мышечную ткань, ибо белок – основной строительный для неё материал, активно  распадается и требует для собственного синтеза белок, привнесённый извне. Постепенно Влад втягивался в непривычную доселе для себя диету и за непродолжительный срок сумел заместить ею существовавший до этого рацион и способ питания.
      Каникулы подходили к концу. Ежедневная, изнуряющая тренировка уже не казалась невыносимой пыткой. Влад обнаружил, что с момента пробуждения уже с нетерпением дожидается условленного времени, когда он сможет облачиться в просторные парусиновые брюки и растянутую футболку, зашнуровать кеды, затем переступить порог импровизированного додзё – огромного помещения неработающего завода, со стеклянной, местами прохудившейся кровлей, голубиной вознёй под её сводами и специально оборудованной спортивной площадкой  в ближнем, левом углу.  Час он работал на снарядах, изготовленных хоть и кустарно, но с великим знанием дела. Технику боя Идущий преподавал ему лично. Поначалу, это напоминало избиение младенца, однако со временем Влад обнаружил, что игнорирует довольно увесистые удары, пропущенные по неопытности, и яростно контратакует, хотя ни один из его ударов ещё толком-то цели  не достиг. В памяти мелькнуло воспоминание о том, как Влад впервые пропустил хлёсткий «маваси-гери» в область бицепса бедра; в тот же миг, на атакованную конечность, обрушился «лоукик», нанесённый голенью. Ощущение было, таким, будто по бедру врезали сначала массивной, в руку толщиной, плетью, затем ломом.  Способность нормально передвигаться вернулась на вторые сутки. Две с лишним недели, добрую половину бедра украшал огромный синячище с багровым кровоподтёком внутри;  какую гамму новых ощущений он испытал, вспоминать не хотелось. Однако в памяти навсегда осталась какая-то зарубка, и Влад теперь инстинктивно разрывал дистанцию после выполненной атаки. Техника боя преподавалась предельно жёстко; Идущий, работая в треть силы, словно дразнил его,  играл с ним, будто кот с мышью. Обучая особенностям применения тех или иных тактических схем, он был  категоричен:
- Чудеса случаются только в кино. Твой противник зачастую намного превосходит тебя по средне-физическим показателям. Если добавить сюда стопроцентное силовое превосходство, боевой опыт и выработанную в бою агрессивность, шансов у бойца твоего уровня и сложения совсем немного. Оптимальная тактическая схема вероятного боя – удар в уязвимое место с максимальным приложением силы  и – спешное оставление места события.
- В смысле – бегство?
- Именно. Но при этом ты должен быть уверен, что противник ошеломлён и на определённое время выведен из строя. В особенности это касается случаев группового нападения. Если же он один – может быть нанесена серия ударов, но последующее за этим действие – отход. Развивай выносливость. Вкупе со скоростью и силой она является составной частью триумвирата будущей победы. Используй ноги лишь по нижней и средней третям тела – «тю-дан», «дзё-дан». Выбивай его нижние конечности. Не можешь стоять – не можешь продолжать бой. Атакуй ногу противника, вынесенную для нанесения удара с максимальным применением силы, гаси его удар в начальной стадии. Это сбивает и дезориентирует.  Проведи эксперимент. Попроси кого-нибудь взять какой-либо предмет со стола и блокируй его руку в тот момент, когда она только дёрнулась. Испытуемый секунду будет пребывать в замешательстве. Ты уже знаешь, что можно успеть сделать с противником за секунду. Смело атакуй пах. Как ногами, так и руками. Практикуй захват  гениталий противника. Особенности мужской психологии состоят в том, что большинство даже самых агрессивных и целеустремлённых бойцов избегают наносить удары в пах противника. Это отнюдь не свидетельствует о благородстве, хотя, в ряде случаев, именно о нём. Чаще всего, боец инстинктивно избегает необходимости атаковать эту зону в силу опасения причинить тяжкие увечья, быть обвинённым в неразборчивости и «грязной», неблагородной манере ведения боя, а также подсознательно надеясь на ответное великодушие. Случаи атаки паховой зоны буквально единичны. Противник больше опасается за «ге-дан», верхнюю треть тела, от области солнечного сплетения  и до головы, которые прикрывает и защищает с особым тщанием. Мы используем эти особенности с максимальной для себя выгодой – атакуем пах, область печени, почек, подреберья, а также сосредоточим усилия на технике прохода за спину с последующей атакой затылочной области, чтобы парализовать зрительный центр головного мозга и выключить его сознание. Переходим к отработке техники «удар-захват». Хадзимэ!..
- …Идущий, я хотел бы ещё раз попытаться понять вот это место. Слишком непривычно для моего сознания. Как же разум человека, его интеллект не может обеспечить постижение сущности явления, разум – инструмент познания, и ведь гораздо эффективнее, с точки зрения производительности труда, рыть яму экскаватором, чем голыми руками?
- Некорректное сравнение, хотя образность довольно чёткая. Разум – не инструмент. Чтобы увидеть природу и понять сущность явления, мы отбрасываем разум в сторону. Необходимо видеть сущность сквозь различные наслоения, а не тот последующий слой, который обнаруживается вслед за снятым предыдущим. Видение сущности явления сродни пробуждению и приходит не эмпирическим, а интуитивным путём. Этого невозможно достичь. Достижение, как средство, в данном случае, никуда не направлено.
- Мудрено.
- Да, поскольку ты подходишь к попытке проникновения в суть вопроса, применяя с детства привитые стереотипы мышления. Важное здесь заключается в следующем. Путь состоит в том, что пути нет. Наш разум пытлив. Для того чтобы встать на путь, необходимо погасить эту пытливость. Жёсткие, устоявшиеся, догматичные взгляды на вещи, ненужные привязанности, мятущийся ум, мешают нам видеть собственную природу. Смысл начала пути в том, чтобы отвратить свой разум от этих, ненужных привязанностей и учиться созерцать природу вещей в чистом виде, смысл пути – в отсутствии всяких путей. Дух твой должен успокоиться и замереть, подобно водной глади в безмятежную погоду. Когда ветер привязанностей и напряжённой работы ума не покрывает рябью и мелкой волной гладь твоего сознания, можно рассмотреть твою сущность, истинную природу  твоей души. Необходимо просто наблюдать. Не делая выводов, не ведя внутреннего диалога с самим собой. Наблюдать себя и окружающие предметы и явления, отбросив попытки охарактеризовать, классифицировать, понять их смысл и предназначение – в общем, всякое суждение о них.
    Они не спеша, брели парковой дорожкой, мимо скамеек, занятых галдящей молодёжью, бренчавшей гитарно и втихаря попивавшей дешёвый портвейн, тщательно озираясь по сторонам. Откуда-то издали донёсся звон разбитого стекла, всплеск матерной брани и топот нескольких пар ног. Влад внезапно, интуитивно отдал себе отчёт, что ранее, став свидетелем подобной сцены, он немедленно переходил на противоположную сторону улицы, исчезал в переулке, или нырял в ближайший проходной двор, затем, оттолкнув в сторону какую-нибудь парадную дверь, долго стоял, прижавшись спиной к стене, слушая колотящееся в горле сердце. Теперь же, такого рода происшествия вызывали в нём какое-то странное любопытство. Глядя на некоторых, ранее наглядно знакомых ему парней, сверстников, либо на пару-тройку лет постарше, тех, о которых ходила слава хулиганов и первых драчунов района, он по каким-то непонятным причинам осознавал, что угроза, исходящая от них, мягко говоря, преувеличена. Алкоголь, понты, расчёт на численный перевес, на то, что противник струхнёт и окажет минимальное, пассивное сопротивление, а то и вовсе не окажет никакого. Когда Идущий впервые задал ему вопрос о том, что же двигает им, каковы мотивы принятого решения, Влад, ещё не отойдя от пережитого потрясения, видя перед собой лица своих обидчиков, слыша свист, несущиеся в спину оскорбления и издёвки, ощущая сознанием эхо боли от вонзившихся в тело ударов, не задумываясь ответил – месть. Идущий категорически запретил подобную мотивацию. Она не поможет тебе достичь необходимого для гарантированной победы над любым врагом, уровня. На вопрос, а что же тогда важно, и каков должен быть подлинный мотив, Идущий не задумываясь, ответил – никакого. Мотивация – это рамки. Набив обидчику морду, ты останавливаешься на достигнутом, а с тобой замирает и твой прогресс. Месть – это желание, а желание – это привязанность. Невозможность достичь желаемого вызывает страдание, а его достижение не даёт ощущения избавления от страдания. Влад долго переваривал сказанное. Постепенно, боль обиды прошла, канула в прошлое и Влад с головой окунулся в мир совершенно новых, парадоксальных в своей непостижимости, идей. Боль ушла сама собой; однажды он с удивлением обнаружил, что все его обиды, нелепые помыслы о мести, бессильная злоба, как-то изгладились в памяти. Новые впечатления вытеснили всё. Ничего общего с христианским прощением это не имело. Влад медленно и неотвратимо перерождался. Просто обида была изжита, как не заслуживающий чрезмерного внимания, хоть и досадный, но обыкновенный житейский эпизод. Ударные поверхности рук, дистальные фаланги «нуки-тэ», средние «хира-кен», основные «сэй-кен», постепенно начали огрубевать. Предплечья, желтовато-зеленоватого оттенка из-за перманентно не сходящих синяков окрепли, обрели непривычную рельефность. Плечи округлились. Как-то в троллейбусе, чересчур ретиво взявшем с места, Влад подхватил потерявшую равновесие девушку и не ощутил массы её тела. Помимо благодарности, её взгляд выразил ещё нечто такое, чего Влад прежде не видел ни в одном из девичьих взглядов, обращённых к нему - симпатию и искренний интерес, идущие от ощущения силы, соприкоснувшейся с её слегка полноватым телом.  Не имея опыта взаимоотношений с противоположным полом, не считая каждодневного общения с матерью и младшей сестрой, да пожалуй, той  нечаянной прогулки с Куприяновой, Влад стушевался, отвёл глаза и стал тупо пялиться на проносящуюся за окном, городскую архитектуру. Вскоре случилось именно то, что Влад неоднократно представлял себе в преддверии сна, лёжа в постели  с закрытыми глазами. Гадая, сможет ли он противостоять на равных тем, кого ещё до недавнего времени он смертельно боялся, Влад постоянно представлял себе тот яростный, быстротечный бой, из которого непременно выйдет победителем. Однако это событие произошло совершенно по другому сценарию. Когда он возвращался домой из магазина, неся в авоське две бутылки кефира и пару пачек низкокалорийного творога, из соседней арки вывалила троица подвыпивших старших, преградила ему путь и не терпящим возражений голосом самого нахального из них, потребовала денег. Струхнувший было, скорее в силу ещё не изжитой привычки, чем по необходимости, Влад внезапно осознал, что ничего в следующий миг не произойдёт. Лидер этого минисообщества, пьяно покачиваясь, попытался обшарить его карманы, но наткнулся на его взгляд. Обоюдное разглядывание длилось бесконечно долго, затем, под возгласы «Да ну его на хер, Иван, пошли, нас тётки в общаге ждут!», лидера утащили восвояси, подхватив под руки и обойдя Влада стороной. Влад медленно развернулся на сто восемьдесят градусов, обозревая удалявшуюся троицу, как вдруг один из них обернулся, и явно рисуясь перед проходящими мимо, двумя лимитчицами, выкрикнул:
- Моли бога, что торопимся, ссыкун! В другой раз башку отобьём к такой матери!
Идеальная тактическая схема сложилась как раз в тот момент, когда троица, дыша свежим перегаром, обступила его. Решение пришло само по себе, на уровне не разума, а какого-то инстинкта и намертво впечаталось в подсознание. Впереди стоящий лидер, массой собственного тела сносит того, кто находится справа-сзади, слегка выступая из-за корпуса лидера. На её осуществление уйдёт не более двух секунд. Пах открыт, правая рука взлетела к зажатой меж губ сигарете; лидер делает затяжку, придерживая её большим и указательным пальцами, соблазнительно оголяет солнечное сплетение и подмышечную впадину. Стоящий слева не успеет даже придти в себя. Руки в карманах брюк, во рту окурок «Беломора»,  яйца выкатил зазывно, охнуть не успеет, когда открутишь их ему. Пока руки-то свои для противодействия из карманов вынуть додумается, отбить их труда не составит. Нос задрал, голова открыта, правый глаз от дыма прищурен, не заметишь ведь, как я с линии атаки в сторону уйду. Подбородок, гортань, кончик носа – всё незащищено. В сознании мелькнула молния и раскатился удар грома. Влад так и стоял, глядя вслед удаляющейся троице. Каким-то шестым чувством он уловил, что одержал важнейшую психологическую победу, но не над тройкой трусливых гопников, могущих лишь обирать младших и беззащитных, а над своим извечным и самым беспощадным противником – страхом. Домой он вернулся, пребывая в состоянии какого-то самопогружения, словно интуитивно нащупав разгадку какой-то очень важной тайны, и на стотысячную долю секунды не увидел, не осязал, а отгадал крошечный сполох света в нужном направлении пути, проходящем сквозь кромешный мрак мира Непознанного. Делиться внезапным открытием с Идущим он не стал, однако Идущий сам разгадал смысл произошедшей с ним перемены. Нагрузки резко возросли. Однажды, посреди разминки, порог додзё переступил ранее не виданный человек, среднего роста, облачённый в чёрный, мешковатый, спортивный костюм. Странности начались сразу же. Лицо человека закрывала самодельная маска, состоящая из чёрной лыжной шапки, натянутой до подбородка, с самодельной, широкой прорезью для глаз, однако, глаза его рассмотреть можно было лишь с превеликим трудом, ибо их защищала тонкая, полупрозрачная ткань, на манер вуали из газа, только погуще. Человек совершил лёгкий, ритуальный поклон «рэй», сделал шаг в сторону, опустился в позу сидячей медитации «дза-дзэн» и замер в полной неподвижности. Влад готов был поклясться, что в продолжение всей разминки он не шевельнулся и не издал ни звука. Идущий, коротким «ямэ»! прервал разминочный пыл Влада, затем произнёс:
- Выйти в центр зала. Кумитэ – три по две. Время пошло. Хадзимэ!
Только сейчас до Влада дошло, кем являлся этот человек. Спарринг-партнёр. Затем Влад испытал приступ самой настоящей паники. Противник вскочил на ноги и ринулся на него с такой скоростью, что тот толком не успел изготовиться к бою, приняв малозаметную боевую стойку «ёрои куми-ути» лишь за миг до вхождения противника в круг ближнего боя. Скорость и ударная мощь противника были потрясающими. С невероятным напряжением всех своих сил, Владу удалось выстоять под его яростным натиском  один раунд. Положение усугублялось ещё и тем, что глаз противника рассмотреть было невозможно, и, как следствие – сложно предугадать хотя бы некоторые из его действий. Затем, после двадцатисекундного перерыва начался второй, в продолжение которого Влад трижды был повержен, но всякий раз самостоятельно поднимался на ноги. Сознание плавало, противник превратился в сплошное чёрное пятно, закрывавшее собою всё поле зрения, на подбородке и груди повисли длинные нити кровавой слюны, казалось, каждый пропущенный удар приходится по всем участкам тела, по всем внутренним органам одновременно, разносит на мелкие ошмётки, разбивает, размазывает, уничтожает. В третьем раунде, Влад, плохо понимая, что происходит, захватом блокировал атакующие руки противника, намертво сцепив свои пальцы за его спиной борцовским замком. Бить он уже не мог и лишь реагировал сдавленным «ум»! «ум»! на расплющивающие грудину и мышцы брюшного пресса, мощные, массивные удары, которые противник наносил поочерёдно то левым, то правым коленном. Стоя у стены, дезориентированный, окровавленный, страдающий от невыносимой боли, но не потерявший рассудок, восстанавливающий дыхание комплексом специальных упражнений, Влад не мог слышать, как в импровизированной раздевалке, бывшей когда-то заточным цехом, переговаривались два человека. Идущий выслушивал суждения собеседника со своим обычным, непроницаемым выражением лица.
- Слаб. Плохо развит физически. Но у него есть воля. Удар держит исключительно за счёт её предельного напряжения. Почти не контратаковал. Бестолково суетился. Но есть какая-то сверхцелеустремлённость. Отдайте его мне.
- Он ещё не готов.
- Хорошо. У меня просьба.
- Я слушаю.
- Помогите ему. Работайте с ним всё время. Поставьте ему удар, а я пришлю своего  «Сэм-пай», чтобы у него был постоянный партнёр. Парень имеет мощнейшую мотивацию к действию. Сколько, вы говорите он у вас?
- С середины мая.
- Каков был его уровень?
- Мы начали с нуля.
- Ого. За три с небольшим месяца такой прогресс?
- Нам удалось осознать корень его проблемы и определить способ выхода из сложившейся ситуации.
- Как вы нашли его?
- Случайно.
- При каких обстоятельствах?
- Он пытался покончить с собой.
- Простите, вынужден повторить свой вопрос, но уже с иным подтекстом. При каких обстоятельствах?
- Мне не хотелось бы об этом говорить. Я замечу лишь одно. Способ, который он для этого избрал, содержал в себе вызов всему окружающему и желание привлечь всеобщее внимание к собственной личности и её проблемам. Я бы даже сказал – плевок им в лицо, совершённый ценой собственной жизни.
- Значит он невероятно самолюбив. Мы используем этот аспект его личности для достижения максимального эффекта. Мы приложим максимум усилий для того, чтобы Владислав избрал Путь сознательно и твёрдо следовал избранному пути. Мы ещё обсудим с Вами некоторые технические и морально-этические аспекты его подготовки. Ос!
- Ос!
Чёрный человек снял импровизированную маску, безукоризненно точным движением сунул её за пазуху, покинул помещение раздевалки и стремительной походкой направился к выходу. Ступал он абсолютно бесшумно, однако Идущий слышал каждый его шаг не слухом, а внутренним восприятием, постепенно ослабевавшим по мере выхода собеседника за рамки его «энергетического поля». Когда ощущение близости противника, равного по возможностям и силам, и вероятно даже  превосходившего по некоторым энергетическим параметрам рассеялось и психологическое состояние вновь сделалось стабильным, Идущий, замерший в неподвижности у высокого, забранного решёткой окна, медленно развернулся и направился к входу в додзё. Влад отрабатывал серию на жёстко прикреплённой к стене, солидных габаритов, «макиваре». Идущий ожидал увидеть его раздавленным и уничтоженным, сидящим на длинной лавке у стены, склонив голову и глядя в одну точку, однако Влад, похоже вынес из очередного поражения в бою какой-то новый для себя урок. Удары наносились резко и хлёстко, с предельной концентрацией и максимальным приложением силы. Его ещё слегка покачивало, однако Влад уже практически полностью восстановился после всех пропущенных ударов. Идущий внезапно решил для себя, что не даст ему спуску ни на один миг и выжмет из этого, ещё хлипкого, но уже формирующегося в серьёзную боевую единицу, юнца, максимум возможного, или даст ему провалиться в тартарары.
- Ямэ! Выйти в центр зала. Стать в круг для ближнего боя. Работаем три по две. Запрещаю тебе использовать в бою удары ногами всех разновидностей, как стопой, голенью, так и коленом, а также использовать ноги для постановки блоков. Время пошло.



Глава 3

;;  ;;;;;  сю:син'

Привязанность