12. С хрустальной вазой за пазухой

  Сколько себя помню, я всегда боялся огорчить любого человека, с которым вступал даже в мимолётные отношения. Причина была не в том, что я очень любил людей. Огорчённый человек мог на меня рассердиться. Я же был болезненно одержим собственной безопасностью, которая уверенно занимала первое место в списке самых желательных психических состояний.
Следовательно, моя услужливость не была хитрым оружием для захвата и удержания важных жизненных плацдармов. Этим успешно занималась Анастасия Сергеевна, посылающая в атаки кавалерийские отряды добра, стремительные налёты которых плодили её моральных должников. Моих же ресурсов едва хватало, чтобы обороняться от притязаний внешнего мира. Пассивная учтивость, которую я практиковал в общении с людьми, по сути своей была робкой, но настойчивой попыткой купить нейтральное отношение к своей персоне.
В первые годы жизни, я совершал эти сделки скорее бессознательно. Тогда мне казалось (хотя, наверняка, дела обстояли сложнее), что я легко проникаю в мир и впускаю его внутрь себя. Однако лет в тринадцать я вдруг обнаружил, что нахожусь в состоянии сильнейшего напряжения. Со временем это напряжение лишь усиливалось. Возможно, здесь свою роль сыграла моя природная мнительность. Но, кажется, проблема была не только во мне. Проблема была и в моих уличных приятелях, которые, вступив в пубертатный период, становились всё менее предсказуемы.
Выходя во двор поиграть, я уже не был уверен в их расположении. Тот, с кем вчера мы строили халабуду и палили костёр, за ночь по какой-то неведомой и как я понял потом – химической, причине мог вдруг сильно на меня озлобиться. Пульсативная выработка гонадотропин релизинг-гормона в гипоталамусе заставляла его придумывать для меня обидные клички, планировать мелкие пакости и даже пытаться спровоцировать меня на драку.
Настороженно приближаясь к группе сверстников, я пытался заранее определить, кто из них на этот раз одержим злыми андрогенами, а кому дана временная передышка. Мне редко удавалось угадать новоиспеченных врагов. Не смог я привыкнуть и к их неожиданным предательским наскокам. Драться я трусил, а от брошенного в лицо обидного прозвища мой ум, поражённый несправедливостью, цепенел и не был в состоянии достойно ответить.
Если бы в то время я был знаком с фильмами ужасов, то, пожалуй, мог бы сравнить себя с персонажем, который оказался в городе, подвергшемся атаке смертельного вируса. Вирус поражал подростков, превращая их в свирепых оборотней, у которых ломался голос, увеличивались размеры яичек и росли волосы на лобке, под мышками и вокруг заднего прохода. Всё это происходило и с моим телом, но загадочный иммунитет защитил от фатальных изменений моё сознание, и я имел уникальную и, откровенно говоря, несчастливую возможность наблюдать изнутри своей оболочки за развёртыванием всеобщего фертильного сумасшествия.
Меж тем, несколько лет спустя, когда мне стали доступны не только фильмы ужасов, но и книги по психологии, я прочитал, что мальчики в этом возрасте переживают что-то вроде «кризиса идентичности», то есть, начинают взрослеть. Ещё позже я осознал, что взросление – процесс состязательный. Кто раньше начнёт и будет расторопнее других, тот имеет шанс подняться выше по невидимой и древней как мир лестнице, которую именуют социальной. Лестница эта имеет свойство сужаться и от соискателей верхних ступенек требует навыков эмоциональной борьбы. Их-то и осваивали мои сверстники, подгоняемые своими взбудораженными гипофизами.
Если бы мне тогда был известен смысл этой химии, если бы я знал, что мелкие уличные стычки тренируют конкурентные навыки, стал бы я более активным их участником? Вряд ли. Психическое напряжение, которое я испытывал, было слишком велико и поглощало все мои юные силы, предназначенные природой для успешного превращения несмелого мальчика в дерзкого молодого мужчину. Родители о чём-то догадывались, хотя подробностей, конечно, не знали. Мама называла меня «впечатлительным». Отец, в сердцах – «размазнёй». Я не спорил с их интерпретациями. Мне самому было не ясно, что происходит. К тому же, я был слишком занят переживанием чувства глубокого разочарования в себе, чтобы сделать попытку в этом разобраться.
Много позже меня посетила догадка, что нервное напряжение, возникающее при моих неуклюжих сношениях с внешним миром, означает, что какая-то часть меня пытается  сохранить нетронутой некую внутреннюю территорию, потайной отдел. Величина усилий расходуемых на охрану этого заповедника, свидетельствовала об огромных ценностях там сосредоточенных. В чём они состояли, я не знал. Было лишь ощущение хрупкости. Поэтому в обществе пубертатных одногодок я чувствовал себя человеком, который попал на толкучку с драгоценной вазой за пазухой. Я ни разу не видел этой «вазы». И мне всё чаще казалось, что я оберегаю пустышку. Это означало, что все мои усилия, все мои душевные стеснения также ничего не стоят. А меры безопасности, которые делают из меня застенчивого и сутулого молодого человека, ничем не оправданы. В такие моменты я больше всего желал хотя бы на время лишиться своих мнимых сокровищ, которые мешали мне жить нормальной жизнью. Но тот, кто меня к ним приставил, не давал разрешения на отпуск.