Яко печать.. Град и Крест-18

                ГЛАВА 61. БРАКОРАЗВОДНЫЙ  УЖАС

Господи, какие мы бываем разные в начале и в конце пути! К чему бы этот путь ни приводил – к удаче или поражению. Юрий  с Кирой тоже потеряли свои вполне симпатичные лица в конце их  общего пути. Но не сразу. По возвращении в Ставрополь Юрий заговорил с Кирой о разводе. Разговор был нелегким, но вполне мирным. Казалось, к обоюдному удовлетворению вопрос этот был решен без возражений, без взаимных упреков, без ссоры. Юрия это немало удивило, но нисколько не насторожило своей необычностью. Лояльность была проявлена даже после того, как на вопрос Киры, не замешана ли в этой ситуации женщина, Юрий признался в своих отношениях с Милой, заверив жену, что причиной столь необходимого и давно назревшего развода является вовсе не это, а их с Кирой непреодолимые противоречия.

Расстались вполне дружески, после чего Кира уехала в Ростов к матери. Окрыленный Юрий торжествовал не столько от решенной проблемы, сколько от освобождения от двойной жизни, от необходимости скрываться и лгать. Сам механизм расторжения брака представлялся ему теперь пустой формальностью, легко и скоро в неопределенном будущем  преодолимой. И тут же тоже уехал. В Москву на годичное собрание Академии Наук, где был поставлен их доклад об Эльбрусе.

Вернувшись домой, он застал в корне изменившуюся ситуацию. Отделение возбужденно жужжало, а его руководство было крайне раздосадовано от ставшего известным прискорбного и аморального поведения своего сотрудника, порочно связавшегося с посторонней женщиной и пытающегося разрушить  замечательную советскую семью. Женщина-разлучница , то есть Мила Комкова, всеми любимая, и уважаемая своим непосредственным начальством, и совершенно ни в чем не виноватая Мила, была позорно и унизительно уволена с так трудно приобретенной работы. Ей выломали руки и заставили написать заявление «по собственному желанию».

Проделал это, разумеется, милый и дружески расположенный к Юрию Иван Яковлевич, который появился в Ставрополе много раньше своего содокладчика, заехавшего на обратном пути в Ростов. На вопрос возмущенного Юрия, как это могло случиться, он ответил:
- А что мне оставалось делать после посещения нас твоей женой и ее матерью с жалобой на твое с Комковой поведение и с требованием принять меры для сохранения семьи. Я сразу понял, что этим посещением дамы не ограничатся, что дело примет общественный характер и что надо его как-то заглушить или притушить. И тебе советую на время прекратить контакты с подругой и уйти в подполье или залечь в берлоге. Пока все не заглохнет.

Юрий, поверовав в опыт начальства, действительно «залег в берлоге», уйдя из дома и поселившись на жительство в своем рабочем кабинете. При этом он уговорил Милу отложить их встречи на какое-то время.

Мила, прямо скажем, была шокирована таким предложением. Ее сознание не вмещало подобное поведение  в антураже приличного человека, оно казалось ей, по меньшей мере, странным,  а по большей, даже не очень приличным. И начались их почти непрерывные телефонные контакты. К тому времени у Юрия был уже свой изолированный маленький кабинетик, что давало ему возможность пребывать все рабочее время в состоянии поддерживающих и вдохновляющих бесед с уже однозначно дорогим и близким человеком. В этих телефонных общениях они, попеременно подставляя слог к слогу, придумали трогательное и беззащитное слово, которым назвали сами себя – нимуначик. Умиляясь и растворяясь в нежности, они так и называли друг друга – Нимуначик!

Иван Яковлевич, вовлеченный в эту скандальную историю, тоже варился в ней практически постоянно, по случаю чего очень часто заходил к Юрию в его кабинет. Все время видя Юрия с телефонной трубкой, прижатой к уху, он, в конце концов, велел отключить телефон от линии и лишить тем самым виновника безобразия  общения с единственным человеком, всецело разделяющим с ним нахлынувшие беды. Так сказать, полностью изолировать его от дурного влияния. Это был уже непростительный перебор со стороны социалистической общественности в лице ее верного стража И.Я.Пантелеева. Постыдный договор о прекращении контактов с Комковой был расторгнут Юрием в одностороннем порядке, и  теперь уже явные встречи виновников скандала возобновились.

Этому способствовало и дальнейшее развитие событий. Странной и нелогичной активностью якобы пострадавшей стороны в конфликт были вовлечены и Горком комсомола на предмет воспитания комсомолки Милы, и другие партийные и общественные организации, и, что вовсе уж странно, место работы Милиной мамы и самой Милы,  вскоре  принятой на работу в школу.

 А странность, которая, скорее всего, была обусловлена  непоследовательностью   поведения женщин, поддавшихся мстительным чувствам, состояла в том, что, очень плохо характеризуя виновника, они добивались возвращения его в семью. Мог возникнуть естественный вопрос: а зачем в семье нужен такой плохой человек, зачем из-за него необходимо вести такую беспощадную войну, не лучше ли освободиться от скверны? Но у общественности такие вопросы не возникали. Она была в то время призвана всеми способами сохранять семью, не задумываясь над тем, должна ли, и может ли существовать семья без взаимной любви и уважения. Эта процедура обратилась в бездушную, формальную и отвратительную акцию общественного надругательства над человеком с беспардонным и хамским вторжением в его интимную жизнь.

Эта  горячечная «деятельность» Татьяны Михайловны, ее дочери и всей общественной рати имела еще один нежелательный для атакуемых результат. Милины родители не могли сохранять бесстрастие в такой обстановке. Они, разумеется, сильно забеспокоились. Действительно, как можно было остаться безучастным ко всей этой истории, в которой на их дочь обрушились такие несчастья, как общественный скандал, потеря работы и вовлечение хоть и в любовную, но все же в интригу, отрицательным героем которой был столь подозрительный человек. Мало того, что великовозрастен для их дочери, так еще и женат,  и характеризуется самым отрицательным образом, и к тому же затеявший бракоразводные склоки. Словом, у них возникли серьезные опасения за судьбу дочери и крайне негативные представления о ее избраннике.

 Следствием этого было принятое ими решение всячески ограничивать контакты Милы с Юрием вплоть до того, что ее во время болезни даже запирали дома, чтобы предотвратить посещения больной Юрием в их отсутствие. А об очных их встречах с ним вообще никакой речи не могло быть. Он был «персоной нон грата». По Милином выздоровлении ей велено было возвращаться домой до 12 часов ночи. И не позднее. Это взрослому-то,  25-летнему человеку! Но надо сказать, что такая позиция Милиных родителей нисколько не озлобляла виновников всей этой несуразицы. Они отлично понимали их состояние и нисколько не сопротивлялись «драконовским» мерам предохранения, готовые нести и этот неизбежный и вполне естественный свой крест.

Между тем вся эта вакханалия привела к противоположному эффекту. Она только еще больше сблизила отверженных. Послав все и вся ко всем чертям, они открыто продолжали встречаться, и в одну из таких встреч, поняв, что это уже не случайная связь, что их контакты  стали непреодолимой и постоянной потребностью, Юрий  предложил Миле «вечный» союз.

Так родилась его вторая и теперь уже, похоже, последняя любовь. Родилась как запретный плод сначала втайне от людских глаз, неопознанная им, принимаемая украдкой и легкомысленно, а потом окрепшая и властно себя заявившая в обстановке  общественной  травли и мерзости. Он оповестил о происходящем своих родителей, и вместе с Милой они принялись искать подходящие варианты для размена его новенькой еще не обжитой квартиры. Предполагалось, что Кира обменяет свою часть на Ростов, куда и переедет с сыном, а они поселятся в оставшейся части. Тогда в начале зимы 61/62 года вопрос о передаче Отделения в Госстрой еще не был решен, и предполагалось, что они спокойно будут трудиться на ставропольско-кавказской ниве. Одновременно Юрий начал готовиться к бракоразводному процессу.

Но тут пришло время снова потерять лицо и нашему герою. Вот что он писал родителям в декабре: «…в нашем партбюро последовала серия заседаний, вызванная необычайной настойчивостью моих бывших родственников. Они требовали либо наказания, либо возвращения блудного мужа и зятя в лоно семьи. Во все эти дела были посвящены: 1.Крайком партии, 2.Горком Союза, 3.Месткомы по месту работы родителей Милы и т.д. На окончательном заседании партбюро совместно с представителем крайкома партии я заявил, что согласен вернуться домой…только на основе совместного воспитания сына».

Разумеется, на этом заседании подводился итог многонедельному выламыванию рук и промыванию мозгов. Проявить бы ему при этом сдержанность и благородную последовательную твердость, но он опять поддался подлой политике недомолвок, хитрости и выжидания, прекрасно понимая, что Кира не согласится на это условие, что этот его неприличный ход только очередная отсрочка, которая не спасет от неизбежного продолжения склок и борьбы. А тут еще эта возня его вокруг квартиры, ставшая еще одним обстоятельством, усугубившим всю эту историю и его отношения с Кирой.  И начавшийся  бракоразводный процесс с бесконечными откладываниями из-за неявки одной из сторон тянулся от конца ноября до конца февраля следующего года. Их не развели, потому что Кира была против.
Окончательно завершиться ему предстояло лишь в ноябре 62-го после вторичного рассмотрения дела.
               

                В   КРЫСОЛОВКЕ   

Они решили, что это крыса. И им ее присутствие претило. Настолько претило, что хотелось ее уничтожить. И в этом, конечно, не было ничего необычного. Кто терпит присутствие возле себя такого отвратительного животного? Только нерадивый. Поэтому идея уничтожения крысы, если и не совсем одобрялась окружением, то уж во всяком случае, не осуждалось. И они во всеоружии окружающей поддержки и неосуждения, а, главное, своей непримиримости с крысой, осквернявшей, как они полагали, принадлежащую им территорию, приступили к акции уничтожения.

 Акция, естественно, должна была быть бесконтактной, то есть непосредственно угрожающей только крысе и совсем безвредной для карающей силы. Осуществляли это они путем выдавливания крысы из доступных ей пространств бездушными роботоподобными телами и конструкциями, надвигавшимися на нее со всех сторон. Все это делалось молча, вернее, беззвучно и при неукоснительном соблюдении механизма собственной безопасности, а также при, как они возвещали,  соблюдении гуманных  принципов по отношении к самой крысе – сохранении ее гражданских крысиных свобод и неподавлении прав крысиной личности. Просто тихонечко надвигались со всех сторон, не причиняя ей никакой боли, не ущемляя ее в буквальном смысле. И при одобрении окружения. Ведь крыса сама по себе, даже если она непосредственно вам и не доставляет никаких неудобств, все же очень противна. Так ей и надо!

И пространство, по которому когда-то крыса бегала себе в удовольствие, все сокращалось и сокращалось, пока не обратилось в маленькую ячейку, где крысе уже нельзя было и ногой пошевелить, короче говоря, - в крысоловку. Она издавала только то жалобный, то яростный  писк, да судорожно подергивала сдавленными со всех сторон членами. А вот что делать с нею дальше, они не знали сами. Часть из них полагала, что на этом и следует остановиться и при этом преподать ей урок истинного поведения, другие считали, что нечего с ней возиться – надо прикончить ее, и делу  конец.

 Словом, возникло некоторое недоумение и парализующее разногласие. А с ним и вопрос:  позвольте, а крыса ли это?!  Если посмотреть на нее не предвзято, то где же там хвост, где крысиные лапы и тело, где противные усы и омерзительная морда с торчащими резцами, где все это?! Ничего этого нет и, следовательно, никакая это не крыса, а просто какое-то незнакомое, а главное, неприятное и нежелательное им живое существо. Другое. Пропало бы оно пропадом это существо, чтобы не мозолить им глаза и не возбуждать в них таких отрицательных качеств, от которых и им самим становится неприятно. Между тем, как в приятстве жить значительно лучше. Ведь так же?

Но кто здесь крыса, кто они, и причем здесь я?