Глава пятая

*
Скорпион предупреждает. Душевные страдания Цыгана.
*

Затмив огрызок луны и россыпи жарких звёзд, расползлись по земле хляби небесные. Злили они человеческое нутро хлюпью и грязью, прелым туманом и нескончаемой, надоевшей до чёртиков моросью.

В такую ночь кошки хоть и серы, но по дворам не бродят, друг за дружкой не гоняются. Человеку же всегда куда-то надо, ему и на трезвую голову море по колено, а уж если выпьет, вспомнит старые обиды...

"Жигули" непонятного цвета с выключенными фарами и работавшим на малых оборотах двигателем остановились под навесом. Кабул поставил машину между штабелями ветхих, тёмных от сырости деревянных ящиков. Отсюда можно было свободно вырваться на простор: огибая завод - к посёлку Боровое, прямо - в Христианинбург, круто направо - в поля за озером.

Стараясь не встревожить прятавшихся в административных зданиях и крупных складах строительного треста вахтёров, не выдать своего присутствия неосторожным стуком, кашлем или говором, опасаясь засады, четверо преступников в одежде рабочих выбрались из машины, осмотрелись, прислушались.

Метрах в пяти в лёгких нитях дождя тянулась тёмная стена заводской ограды. Подходы к ней загромождали штабеля брёвен, тёса, завалы панелей и блоков домостроения. Ближайший пост военизированной охраны находился в трёхстах метрах, откуда вряд ли можно было заметить движение посторонних в этом углу.

Сжимая в кармане куртки пистолет, Азиат отправил деловито настроенного Кабула и нервничавшего Дулю осмотреть близлежащие закоулки, чтобы действовать потом без оглядки.
Осторожность командира оказала на Цыгана странное для него действие: он даже рот раскрыл, чтобы лучше слышать и в случае опасности первым подать сигнал - чувствовал ответственность, прописанную недавно кулаками Азиата. И чем дольше вслушивался он в шорохи и всхлипы дождя, чем больше думал об этой ответственности, тем быстрее и громче колотилось в груди его сердце, тем явственнее слышались крадущиеся шаги ментов, их перешептывания, мерещились стремительно перебегавшие тени, и если бы не спокойствие Азиата, если бы не вера в его опыт, силу и надежность, если бы не ненависть к Штейнгауэру, если бы не проклятое тысячу раз строительство собственного дома, от невыносимой пытки он давно бы бросил банду и сбежал домой, в однокомнатную квартиру, к жене и детям.

Совершая воровские вылазки, Цыган разведывал местность днём, имел прощупывающие беседы с кентами из охраны накануне, а ночью, всегда в свою смену, ходил по проторенной дорожке до тех пор, пока пролазы не находил начальник охраны Артур Коробейников. Как-то летом Цыган угодил-таки в засаду. Схватил его сам Коробейников, получивший перед этим суровый нагоняй директора завода, не спавший несколько ночей, злой на хитрого ворюгу, на мокрую и холодную от обильной росы и дождей траву, на подгоревшие, источавшие чесночный резкий запах котлеты, коими снабдила ротозейка супруга. Проныра Цыган выкрутился, сказав, что ищет фторопластовый тройник для ремонта линии соляной кислоты.

"С чего это вдруг он тут валяется?" - недоверчиво спросил Коробейников, с наслаждением выкручивая руки Цыгану, о котором был порядком наслышан - слухами, слава Всевышнему, земля всегда полнилась.

"Откуда я знаю? Вчера видел!.." - оставался самим собой Цыган.

"А что ты здесь, в запретной зоне,  делал?!."

"Наводил порядок! Территория за цехом закреплена!" - честно отвечал вор.

Не будучи полным идиотом, Цыган бросил тройник в траву загодя.
 
Тройники на кислотопроводе начальник охраны проверять отказался. Отпуская Цыгана, пообещал от всей души: "Попадёшься ещё раз, пристрелю!"

И пристрелил. Под пулю угодил Боярин - после отсидки у "комиков" - в зоне на территории земли Коми АССР -  промышлял по цеховым гардеробам и кабинетам начальников.

Цыган круглил глаза от избытка адреналина в крови, глотал сухие комки страха в горле, но занятия своего не бросал...

Вернулись из разведки Кабул и Дуля. Афганец показал Азиату большой палец, тихо сказал:

- Всё тихо, командир, души живой нет.

Дуля не был приспособлен к ласкам природы, заскочил под навес, где, впрочем, сильно сквозило, хотя и не лило за шиворот лёгкой куртки. Похмельный синдром отбил у художника и шахматиста охоту к приключениям во имя семьи, которую по-прежнему хотелось вернуть, но только каким-нибудь другим способом.

Азиат молча кивнул Цыгану. Тот понял, что пришёл его черёд отличиться, пошёл к штабелю брёвен, пропал среди них из вида.

Кабул тотчас же отправил следом безрадостного Дулю. Незадачливый мужик сиганул через лужу и упал на той её стороне в раскисшую глину; выматерившись, он поднялся и также скрылся за брёвнами. Через продолжительное время появился в двух шагах от Кабула, позвал за собой.

Стаю волков всегда ведёт вожак. Азиат нырнул в подкоп первым.

Согласно уговору, Кабул остался в машине, Дуля схоронился в яме подкопа, а Цыган повёл Азиата через пустырь к цеху. Прячась в прошлогодней растительности и неровностях местности, они без труда добрались до железнодорожного полотна и под прикрытием цистерны с надписью "Соляная кислота" влезли на шестиметровой высоты эстакаду, по которой, преодолев неудобства, можно было попасть в любой цех завода.

Успешное начало окрылило Цыгана.

- Не оступиться бы! - весело блеснул зубами он. - В трапах встречаются дыры, придётся идти по трубам...

Азиат усмехнулся:

- Пройдем и по трубам, и по трупам, и по лезвию ножа... Интересный маршрут...

Цыгана распирала гордость.

Азиат посмотрел туда, где светился огнями двадцатый цех. Узнал его по описаниям провожатого.

- Да, это двадцатый, - подтвердил Цыган. - Вон то - медсанчасть, там - столовая, а там - другие производства. Раз как долбануло!..

- Это нам ни к чему, кучерявый, сворачивай трёп, время!..

Цыган полез по эстакаде вперёд, Азиат в точности повторял его путь. Возле цеха остановились оглядеться и отдышаться. Справа по ходу видна была проходная с тёмными окнами.

- Там кто-то есть, - предупредил Цыган, - я видел огонёк сигареты.

- Нас ему не видно, мы над ним и далеко в стороне, - шёпотом отозвался Азиат.

- Обратно будем уходить через ворота на заднем дворе, они всегда открыты.

- А чего же мы попёрли по ржавым трубам? - не понял Азиат.

- Потому что справа от ворот стоит насосная - любимый скрад Коробейникова! Там темно, а это значит, что аппаратчиков там нет, но может быть засада. Нам лучше не нарываться. Пока то да сё, я сбегаю, проверю! Я тут как дома. Если меня долго не будет, уходи сам. Начальник охраны не станет проверять, в смене я или нет, выкручусь!..

- А Корреспондент?

- У того своя теория, властям никого не сдаст, - тихо засмеялся Цыган, проявляя неожиданный либерализм по отношению к человеку, на которого сам же натравил зверя.

С эстакады через примитивную деревянную заслонку проникли прямо на второй этаж, в
производственное помещение, где никого не было.

- Ну и вонизм! - поморщился Азиат. - Как вы тут еще не потравились?

- Это первое, о чем спрашивают, когда попадают сюда со стороны. Человек ко всему привыкает, работаем пока. В плавильнях горнозаводчика Демидова чаду было больше...

Азиат взглянул на часы.

- Сколько? - затаил дыхание разговорчивый подельник.

- Тридцать пять четвертого.

- После дела уйти можно за пять-семь минут,  за это время охрана не расчухается, даже если её поднимут на ноги. Только бы не Коробейников!.. Смена наверняка наверху, в лаборатории.  Мы должны сойти вниз, подождать Корреспондента возле курилки. Двери, пожалуйста, придерживай - хлопают. И на лестнице тише - этажом выше лаборатория...

Азиат ни о чём не спрашивал, знал, что там, в лаборатории, с глубокой печалью на сердце сидит среди весёлых граждан единственная на свете женщина, которую безумно любит Коля Коньяк. Уж он-то, Азиат, знал, что шефу хотелось, чтобы она всегда была рядом, особенно ночами, но упрямая женщина готова была жизнью заплатить за последнее прибежище свободы. Крутой мафиози ярился и не желал понять её, он настаивал, он требовал, он угрожал, обещал взорвать завод вместе с людьми и проклятой лабораторией, где делали простейшие анализы продуктов, он просил её перейти в его прекрасный дом, согреть его своей заботой, за что клялся платить горячей любовью и всем состоянием, но она сторонилась, отказывалась... Такой низости шефа перед женщиной Азиат не одобрял, особенно сейчас, чувствуя, что скоро обрастёт новыми завалами трупов. Командир борзых братков по многолетнему кровавому опыту знал, что от любви Коля Коньяк делал быстрый шаг к ненависти, и эту ненависть должен был поливать жертвенной кровью он - помощник и палач... Ему, безродному, не были известны чувства жалости, сострадания, сожаления и тем более раскания. В Оксане Беловой и других женщинах он видел только предмет удовлетворения плотских, сексуальных потребностей, наваливавшихся через определенные промежутки времени. Романтические бредни свихнувшихся от весенней распутицы мужиков он лично считал недостойными нормального человека. Да, его руки не успевали забывать тепло рукояток пистолета или ножа, но он признавал это трудной и обычной работой настоящего мужчины в мире жестокости и насилия. Хлипкие изнеженные существа в мужских костюмах, с роскошными усами и даже бородами, испуганно озирающиеся на окрик размалёванной, расфуфыренной мочалки Азиат презирал как бледных жирных мокриц, на которых и наступить-то противно...

Задумавшись, он едва не запнулся об оставленное кем-то в тёмном тамбуре пустое цинковое ведро. Придержав, чтобы не загремело, он хотел было отставить ведро в угол, чтобы не споткнуться ещё раз, если вдруг придётся срочно уходить этим же путём, как вдруг в голову ударила интересная мысль.

- Стой! - придержал он сразу взволновавшегося Цыгана. - Набери с полведра спирта, только живо!..

- Зачем? - посеревшими от страха губами удивленно спросил Цыган, не понимая, зачем, действительно, такому человеку технический спирт, когда он в состоянии пить отличное пиво, настоящую водку, бренди, виски или что он там хочет.

Но Азиат ещё не знал, зачем. Мысль была интересная, однако несформированная, ей требовалось подкрепление. Лакать спирт в цехе он, разумеется, не собирался, полведра не вылакает ни один алкаш, сгорит заживо... Сгорит заживо...
 
Цыган поразевал рот как онемевшая на сковороде рыба, однако подчинился тяжести выдержанной преступником паузы, притащил волновавший воображение любого выпивохи иссушающий продукт отечественной то ли лёгкой, то ли не совсем надорвавшей пуп промышленности. В последнее время учёные мужи научились выгонять спирт из отходов древесины: коры, щепы, хвои, опилок. Иногда Цыган давал спиртам свои названия: пихтовый, эвкалиптовый...

В то время, когда хмурый Азиат дожимал свою мысль, сверху, с третьего этажа вниз по лестнице посыпался ускоренный нервный звук шагов спускавшегося человека.

Цыган с ужасом узнал их. До сего момента в нём ещё теплилась боязливая надежда на то, что встреча отпетого уголовника с новорожденным борцом за ерунду не состоится, потом отложится, забудется и всё кончится миролюбивыми потешными воспоминаниями за вечерним, богатым выпивоном и закусью столом в его новом доме. Не получилось!.. И он уже видел недостроенного сироту в одном ряду с замороженными государственными объектами капитального безумства. Последнее обстоятельство обозлило Цыгана, дёрнуло за язык:

- Это он!..


- Точно? - смерил прокалывавшим взглядом едва слышно оравшего Цыгана Азиат.

- Он! - сдавленно, с откровенным злорадством и мстительным торжеством  повторил негодяй.
Мысль Азиата созрела, с акульим аппетитом проглотив этот сдавленный крик.

- Канай отсюда, кучерявый! - посоветовал он, взвешивая в руке тяжесть ведра с запашистой жидкостью.

- Чего? - просипел Цыган осевшим голосом.

- Вали, говорю, отсюда! Жди в насосной или на подходе к ней! Я сам тебя найду!

Цыган ужом скользнул во двор. Азиат отступил в непроницаемо чёрный угол, затаился, вслушиваясь в приближавшиеся звуки несущегося человека, прозванного Корреспондентом за выдающиеся "заслуги" перед ворами. В понятии Азиата это был маленький, вредный человечишко, человечишко вонючий, вроде кучи коровьего помёта, и в то же время - человек громадной величины, человек сильный, действиями которого озаботился могущественный Коля Коньяк. Перед Азиатом на короткое мгновение появилось лицо взбешенного шефа, появилось и пропало, а в памяти всплыли собственные слова: "В самоубийство Корреспондента менты не поверят. В дело замешана партия, мокруха поднимет чекистов, тогда всему песец..." - "Но припугнуть надо, - услышал он слова Коли Коньяка. - Припугнуть так, чтобы в штаны наложил..." - "Убью и воскрешу!.." - мысленно повторил своё обещание Азиат. Вспомнив о болтавшемся на шее чулке, наспех обмотал им нижнюю часть лица.

Штейнгауэр обладал удивительной памятью. Она долго и прочно хранила однажды пережитое. Запоминал он, впрочем, лишь то, что взволновало, оцарапало душу, могло напомнить о себе болезненным уколом в жизненно важную минуту. Где-то, когда-то его взгляд выхватил и запомнил рассуждения безымянного автора в самиздатовской литературе о том, что отдельные эпизоды настоящей российской жизни бывают страшнее самых бурных фантазий писателя. Они возникают на стыках различных миров. Да, всё дело в этом: человеческое общество незримо разделено на множество, как внешне кажется, терпимых друг к другу миров. Один от другого они отличаются принадлежностью к той или иной национальности, религии, социальному или материальному положениям, полу, возрасту, другим признакам, дробящимся в себе на более мелкие составляющие. Каждый из этих миров рано или поздно начинает выделяться качественно, количественно, объёмно, начинает мнить себя великим и справедливым, гордиться высокой субкультурой, снисходительно относясь к другой субкультуре, терпя её до поры, пока неосторожным словом или поступком не заденет болевой кодекс чести сдержанно-антагонистического мира. И вспыхивает война... Война разрушительная, вероломная, жестокая... Война не во имя мира на земле. Война во имя глобальной власти.

Один из тайных и в то же время явных миров - мир преступный. Миру преступному противостоит мир стражей порядка. Не стоит говорить о коррумпированности отдельных "блюстителей закона" - они отнюдь не принадлежат к миру в милицейской форме, к миру, который при неимоверных нагрузках, в сложнейших и опаснейших условиях лицом к лицу стоит против готовых на последнюю крайность, на нижайшую подлость убийц, грабителей, хулиганов, воров, насильников, прочих негодяев. Оперативные службы всё чаще проводят массированные комплексные мероприятия по задержанию организованных банд преступников, изымают у них оружие, наркотики, деньги, дорогую утварь, драгоценности...

А преступность всё растёт. Растёт пропорционально падению уровня жизни простых людей и обогащению элиты. Сама по себе классовая вражда не является главным условием роста преступности. Элита умеет защищаться, используя крепкие дешёвые мускулы. Слабость правящего правительства - вот источник бед.

В странах зарождающейся демократии простые граждане участвуют в выборах чаще всего по наитию, а то и вообще продают голоса за кусок хлеба и пакет молока, пропуская к высшей государственной власти нечистых на руку или морально нечистоплотных людей. Но президенты приходят и уходят, а преступность остаётся. И вторгается в кухонную жизнь обывателя, в его сонный идеализм какой-нибудь Азиат...

Всё это общие рассуждения, но живёт в людях животный страх перед жестокостью, наглостью и мягким наказанием зверей в человеческом обличье.

Штейнгауэр обладал удивительной, но избирательной памятью. И он, к сожалению, не внял предостережению Бориса. У него и в мыслях не было, что наступить он мог на любимый мозоль организованной группы преступников! Группы?! Банды! Стаи отморозков, недоумков и фанатиков. И уж вовсе не думал он угодить в лапы рецидивиста.

Альберт не выносил женских слёз. Чувство вины перед Оксаной терзало его, гнало куда-то. Он летел вниз по лестнице и ни о чём другом думать не мог. Выскочив в тёмный тамбур первого этажа, он споткнулся обо что-то живое и, падая, на всём ходу врезался головой в косяк двери. Каска смягчила удар, перед глазами поплыли радужные круги, в голове раздался гул горного обвала, череп, казалось, раскололся на тысячу частей, причём каждый осколок впился в одну и ту же часть мозга, пробил насквозь. Мысль о том, что смерть будет квалифицирована как несчастный случай, поразила злорадной усмешкой. В то же мгновение его пропадающее сознание окатило что-то обжигающе холодное, пронзающее, пьянящее с каждым вдохом.

Оглушенный, но живой, Штейнгауэр начал подниматься. Заметив его поползновения, кто-то сбоку ударил ногой в живот. Он скрючился от пронзительной боли, выдавливая её из глотки вместе с полыхавшим огнём воздухом. Жизнь увидела лицо смерти. Штейнгауэра словно молнией ударило: "Нарвался на какую-то сволочь!.. А ведь спиртом окатил, гад!.." - и вспомнилось насмешливое лицо Бориса, его предупреждение: "Они будут мстить!.." - и забилась в центре мозга незабываемая просьба матери: "Ты должен жить, сынок!.." - и приставила ко рту своему пальчик Рената: "Ты меня так и не поцелуешь?.. - а ещё молча, без малейшего упрёка, с полными слёз глазами смотрела ему вслед Оксана Белова...

"Кто же это?.." - билась мысль, медленно, очень медленно, опасливо возвращая потерянное самообладание. Восстанавливая дыхание и приходя потихоньку в себя, он ждал нового, быть может, последнего удара, который нужно было опередить.

Он сделал прыжок в сторону от двери и тем обманул охранявшего дверь врага. Штейнгауэр увидел его: совсем рядом, в двух шагах, прочно расставив ноги, стоял зорко следивший за ним незнакомец с обмотанным чёрной тряпкой лицом. Твёрдый немигающий взгляд давил усмешкой превосходства. В руке он держал... зажжённую газовую зажигалку!.. Альберт с неожиданной ясностью понял: это оружие сейчас опаснее ножа! Маленькое остроязычное пламя остановило кровь в жилах Альберта, пригвоздило к стене.

- Вот и хорошо, вот и умница, - заговорил Азиат, делая полшага вперёд. - Дёргаться не надо. Не люблю, когда дёргаются... Ты когда-нибудь видел, как горят люди?

- Нет, - вопрос вернул дар речи. - Но я видел обожжённых.

- Понравилось?

- Не очень.

- Сгореть заживо, значит, ты не хочешь, я правильно понял?

- Правильно. Надо знать, за что горишь и кого благодарить за теплое к тебе участие, - Альберт стёр заливавшую глаза кровь. - Шкуру ты уже подпортил, в приёмный пункт не примут.

- Тебя как зовут, хохмач?

- А тебя?

- Весёлый ты парень, жаль только, время не ценишь. Корреспондент - это ты?

- Грех открещиваться от престижной профессии, - Альберт сдерживал бешено колотившееся сердце.

Цепкие холодные глаза под крутым тяжёлым лбом не отпускали. Враг изучал, на что способен в данной ситуации Штейнгауэр, как поступит потом, решал, что с ним делать.

"Закричать? Позвать на помощь? - лихорадочно соображал Альберт, воспользовавшись отпущенным ему временем. - Преступники, говорят, боятся крика жертвы, боятся привлечения чужого внимания. Но из страха же они и стараются нанести молниеносный смертельный удар, заткнуть рот человеку. В лаборатории услышат крик, но прибегут ли сразу? Вряд ли. Полыхну факелом. Этот подожжёт не раздумывая!.. Но чего он хочет?.. Запугать! Если бы хотел, поджёг бы сразу, не спрашивая, как зовут!.. Значит... Он искал меня... Разговоры разговаривает, гад, спрашивает, чтобы не ошибиться... А лицо замотал... Нет, не убивать пришёл - пугать... И не наш он, не заводской, хотя и в спецовке, уж я-то всех заводских знаю!.. Ну, парень, и всё-то ты верно рассчитал: и место, и время, и... Сухим из этой круговерти мне уже не выйти.

- Чего тебе от меня надо? - прямо спросил он.

- Азиат прищурился. Он видел, что страх в Штейнгауэре сидит, и когда он, профессиональный убийца, видавший разных по твердости духа, уйдёт, страх переполнит и этого, страх полезет из всех его щелей.

- Хочу заткнуть твой хлебальник - такое дело, братан, - доверительно поделился Азиат, поднося ближе огонь.

- Не понимаю... - похолодел Альберт, - я-то тебе что плохого сделал? И кто ты вообще такой?..

- Такой умный, воспитанный мальчик, статьи пишешь, а простых вещей не понимаешь, нехорошо!.. Нехорошо путаться у больших людей под ногами, должен своё место знать. Это говорю тебе я - Робин Гуд.

- И где, по-твоему, моё место? На кладбище, похоже, пока не заказано?..

- Дерзок - похвально. Только вот ведь беда - дерзким не место на заводе. Завод любит исполнительных, понимаешь?

- Пытаюсь.

- А не поймёшь - в ящик сыграешь.

- Но почему я должен...

- Поговори мне еще!.. - угрожающе вскинул руку с зажигалкой Азиат.
Отступать некуда - Альберт был зажат в угол. В опасной близости плясало пламя, слышно было тонкое шипение и легкое потрескивание прочеркивающих тьму искр. Он увидел и отпечатал в памяти руку незнакомца с грубыми жёсткими исколотыми пальцами, державшими блестящую никелем огнедышащую вещицу. На безымянном пальце отливало золотом кольцо-печатка с изображением Скорпиона - одного из двенадцати знаков Зодиакального круга созвездий, на большом пальце - татуировка женского имени Варя.

Гипнотизируя задыхавшегося спиртовыми испарениями Штейнгауэра острым язычком огня, Азиат продолжал пугать хриплым, зловещим, издевательски спокойным тоном, стараясь подбирать нормальные слова, чтобы не проколоться на воровском блатном жаргоне:

- Молчишь? Страшно стало? То-то же! Со мной, брат, шутки плохи - не люблю... Я бы таких, как ты, давил как гнид. Чтобы не корчили из себя правильных. Не учили жизни, которой не знают... А вякнешь - суток не проживёшь! Из-под земли достану. Понял?!. - голос его вдруг неузнаваемо изменился, стал угрожающим. Глаза преступника - Альберт это хорошо заметил, - не лгали, они посверкивали из темноты решительнее огня зажигалки. - Первыми пострадают жена и дети, сечёшь? Я тебе обещаю - Робин Гуд!

Нервы Штейнгауэра обострились, их обнажённые окончания, соприкасаясь друг с другом, казалось, искрили высоким напряжением. Скорпиону, как он мысленно окрестил незнакомца, хотелось большего: чтобы жертва сломалась, упала на колени, разрыдалась, прося пощады. Но Штейнгауэр скорее убил бы себя, надумай пасть так низко! Опыт жизни - превосходнейшая вещь, вещь незаменимая: было, было уже умирание в тяжёлой болезни, ловили и били его подростковой бандой, грозили обрезом... да много чего было!.. Призвав на помощь все силы, земные и небесные, Альберт постарался вернуть самообладание, подавить страх, взглянуть на ситуацию не изнутри, где всё цепенело, а извне, чтобы принять единственно правильное сейчас решение. Понимал, что рисковать близкими он не имеет права, понимал, что, даже рискуя собственной головой, переходит их желания, подвергает их чувства страданиям. И смириться он не мог, вот в чём проблема!..

Штейнгауэр тянул время.

Бандит начал стервенеть. Ему нужен был результат.

- Ну ты понял, нет?!. - он схватил Штейнгауэра за горло и чуть ли не к носу подвёл голодный огонёк.

- Чего же не понять? - Альберт всё больше приходил в себя.

- Что ты понял, поганец?!.

- Уволиться с завода...

- А почему?

- Мешаю...

- Верно! - с куражливым удивлением обрадовался Азиат, будто Альберт поставил свою подпись под договором. - Мы, заводские, не любим, когда нам мешают! - Азиат пропустил слово воровать. - А если кто-то бывает против... Ну ты понял, да?.. И не надо, не надо обременять милицию жалобами - хлопотно!..

- Я понял, с кем имею дело, - пряча злость сказал Штейнгауэр. Никакого обещания он, естественно, давать не собирался. То были слова, слова, игра слов и не более того.

Азиат дураком не был. Уловил он вёрткую клоунаду.

- Вертелись передо мной и не такие мудрецы, - сказал он, отступая, освобождая проход. - Короче, я предупредил, а ты как знаешь. Будешь трепыхаться, убью.

Штейнгауэр обошел преступника и молча потянул на себя дверь в производственное помещение.

- Привет родным! - с издёвкой  бросил в спину Азиат.

Штейнгауэр не оглядываясь пересёк цех и прямиком прошёл в раздевалку.

"Вряд ли Корреспондент прикусит язык, - думал Азиат, отправляясь искать Цыгана. - Рисковый мужик, любит нервишки страхом пощекотать, на краю пропасти погулять. Ну кто просил высовываться? Придётся мочить, чтобы не создавал проблем. Нет, ну кто бы мог подумать, что он такой? Мокруха, чёрт, не катит - чекисты, подлый народ, за горло возьмут. В жилу он им сейчас... Разве что пальчики на жмурика подкинуть, сыскарям подсказочку сунуть - приехала Юля из Сургута, маньяка встретила, познакомилась, телефончик желанного в коченеющей ручке сберегла?.. И кто же она, эта Юлечка? Любимая женщина авторитетного человека? Сделать больно Коле Коньяку может только кто-то из сильных мира сего? Так ведь Корреспондент - наёмный убийца рубцовской группировки!.. Чем не версия?.. Менты рады будут сбыть с рук пару тухлых дел, сковырнуть рубцовский мозоль, повысить раскрываемость особо тяжких преступлений. Хватит мне мараться, хай они сами друг дружку мочат... Пора разворачиваться всерьёз..."

Цыган ждал в насосной, переживал, как бы свирепый командир не пристукнул несговорчивого Штейнгауэра. Не дай Бог, думал он, если видел кто, как мы шли сюда, загремлю я тогда в тюрягу вместе с уголовником! Ему-то, Азиату, не привыкать, да и терять, наверное, нечего, а у меня, у Вальки Кудряша, жизнь кувырком полетит: мало того, что придётся по зонам век доживать, баланду хлебать, так ещё жена по чужим рукам гулять пойдёт, Иришка с Максимкой без присмотра останутся, ещё большими негодяями вырастут, чем я сам... И надо же было с уголовниками связаться! Свой дом захотелось иметь! Да пропади он пропадом! Вот так горбатиться на него, гробиться, покоя не знать, променять на тюремную камеру?.. Но даже если и пронесёт, здоровье ни за какие деньги не купишь. Так за ради чего, за ради кого, спрашивается, стараться? За ради жены, которая задницей вертит? За ради детей, в которых воспитывается презрение ко мне? Кто потом объяснит Иришке с Максимкой, что я хотел им добра, что любил их, делал для них всё, что мог?.. Кто скажет им правду обо мне? Нет, они будут жить в построенном мною доме, откуда вдруг исчезнут мои фотографии, будут слушать наставления другого папаши, того, кто, быть может, перережет тормозной шланг в моей машине, кто ходит сейчас в друзьях семьи...

Послышались крадущиеся шаги. Из чернильной темноты насосной в светлой раме дверного проёма появилась знакомая фигура.

- Ну как? - мёртвым голосом спросил Цыган, шагнув навстречу. Он так испереживался, так расстроился, что на большее не хватило сил.

- Поговорили, - неопределенно отозвался Азиат, оглядывая углы насосной, в которых таилась непроницаемая настораживающая чернота. Очевидно по этой причине руку из кармана куртки он не вынимал.

- Где он, куда пошёл? - едва дыша от страшного предположения, поинтересовался Цыган, потихоньку принюхиваясь, не пахнет ли воздух жжёным порохом.

- В штаны наложил дожидаясь? - едко поддел уголовник, понимавший терзания Цыгана, но избавлять его от них не торопившийся, давая время для мучительного преодоления очередной слабости. - Там он, живой, и от страха, как ты, не помирает.

- Да я ничего, - подавил судорожный вздох радости Цыган, с притворной озабоченностью добавил: - Только бы молчал...

- Об этом теперь будешь заботиться ты, - зэковский ломкий выверт пальцев напомнил Цыгану о противостоянии Штейнгауэра цеховскому коллективу, он также дал хорошо понять, что Азиат почему-то уходит в сторону, выставляя впереди себя и всей группы его, покаявшегося на преступной дорожке Цыгана. Он увидел в этом первое подтверждение своим недавним мыслям. - Мочить его не будем, - продолжал Азиат, не столько приглядываясь, сколько прислушиваясь к неровному дыханию Цыгана, чувствуя его часто менявшееся настроение. - Всех не замочишь... Правдолюбцы только злее становятся и плодиться начинают со скоростью тараканов, прижившихся на коммунальной кухне. Если Корреспондент не уйдёт, натрави на него толпу, объяви бойкот, поставь в цейтнот, покажи всем его грязное бельё, выдумай историю с какой-нибудь прошмондовкой. Пусть думают, что сыр-бор из-за этого. Тебе лучше знать, как это сделать, здесь ты свой парень, тебе поверят. Дуля поможет. Не дайте ему опомниться, давите!.. Когда он уйдёт, другие не пикнут. Проверено. У тебя есть шанс достроить дом. Усёк?

- Усёк, - сказал Цыган.

Азиат уловил обречённость, встряхнул за плечи подельника, сурово заметил:

- Твоя душонка плесенью отдаёт, уйми вибрацию, сынок! Схаваешь Корреспондента, получишь ломовой кайф, обещаю!.. И не вздумай подмыть в края далёкие, не пройдёт.

- Да что ты! Я всё сделаю как надо! - вынужден был бравировать Цыган.

- Замётано!  Но пора обрываться - скоро рассвет.

Через разбитое окно подавленный Цыган посмотрел на сереющее небо с тусклыми звёздами.

- Ветер разогнал тучи, скоро будет светло как днём, - встревожился он. - Пора убираться. Я пойду к воротам, посмотрю, подам знак - выходи, договорились? Не хочу, чтобы нас видели.

- Лады, кореш, проявляй инициативу.

Цыган скользнул к стене цеха, на мгновение слился с нею, потом, крадучись, стал пробираться к воротам.

Азиат наблюдал за его действиями и о чем-то размышлял.

Приняв к сведению информацию Кабула об изворотливом расхитителе государственной собственности Вальке Кудряше, Азиат профессионально подчинил незаурядные способности вора интересам Коли Коньяка, интересам братвы. Одного этого было недостаточно. Воровские нормы, нормы поведения преступной организации требовали привить "мужику" новую мораль, растолковать правила игры, обточить конспиративное мышление, объяснить понятия братства и справедливости, чтобы вчерашний Валька Кудряш, а сегодняшний Цыган напрочь забыл общечеловеческие ценности, с преступным миром завязать не помышлял, наоборот - пропагандировал бы привлекательный для стремящихся из-под родительской опеки к самостоятельности отчаянным и смелым подросткам образ веселой полуанархической вольницы. Азиат знал, сколько тысяч томов уголовных дел доказывали тяжелейшую ошибку молодости, сколько научных диссертаций отскочили от горячих пацанов как горох от стены. Трезвые холодные вьюноши пополняли отряды особого назначения милиции и армии, выполняли труднейшие задания высшего командования в интересах огромного Союза, напоминавшего Азиату Золотую Орду Чингиз-хана. Нынешняя Орда превзошла древнюю, телевидение и газеты придумало... Но молодые горячие головы телеков, как правило, не имеют, газеты не читают, комсомольские собрания не посещают и взносы не платят, слову родителей и учителей не внемлют, живут уличной жизнью. А тут он хозяин, Азиат. Коля Коньяк в дело воспитания подрастающего поколения носа не суёт, у него свои заботы...
 
Весёлый бесшабашный Валька Кудряш вырос в рабочих кварталах Христианинбурга и с малолетства иной жизни не знал. Коммунистическая партия трубила о победах пролетариата, чему Валька искренне верил, хотя в родном городе деградировавшие от пьянства и безысходности люди всё чаще рожали каких-то дебилов. Это, считал он, было недоразумение природы,  просто не повезло с местностью и климатом,  химзавод, опять же, вредную продукцию выпускает... Немудрено было попасть в расставленную преступниками сеть, освободиться из которой практически невозможно. Только кретин явится в милицию с жалобой на конфисковавшего спирт Азиата. Подрыгав конечностями, несчастный Цыган запутался окончательно, выдав преступникам Штейнгауэра и содействовав разбойному нападению с покушением на жизнь - уголовно наказуемые деяния!

Было о чем подумать нырнувшему за ворота Цыгану.

А Азиату уже ни ночь, ни слякоть, ни тем более терзания Цыгана - всё ему было уже нипочём. Не дожидаясь условного сигнала, он вышел из насосной и вскоре догнал напряжённо вглядывавшегося и вслушивавшегося в ночь провожатого.

Продолжение: http://www.proza.ru/2013/01/14/1458