Рудик

Чуть брезжащий рассвет встречал день сыростью, ветром и промерзлым дождем, барабанящим по листам старого ржавого железа, которым была покрыта крыша полуразвалившегося каменного сарая или дома теперь уже и непонятно, что представлявшего когда- то строения.  Струйка воды тоненькой чуть заметной ниточкой почти бесшумно стекала на покрытый горбылем и старыми разорванными картонными коробками пол.
-Как опять здесь? - чувства тяжелой тоски в вперемешку с физической болью, которая пришла почти сразу, встретили  проснувшегося Рудика.
Высунув  лицо из под одеяла, скроенного и сшитого кое- как из нескольких телогреек, мужчина вдохнул свежий холодный воздух.
- Осень…. Ну да не чего до холодов еще есть месяцок,  конец сентября еще не осень. Можно даже сказать это еще лето, – успокоил себя Рудик.
 Рудик это Рудольф Аскольдович Вершинин  в прошлой жизни инженер-конструктор одного из НИИ,  уважаемый, радующийся жизни человек, любящий свою работу, семью, да и весь мир.   В прошлой жизни, это не в другом воплощении, как может подумать верящий в белиберду перевоплощений обычный скучающий обыватель. Прошлой жизни имеется в виду в жизни до 90- х  годов.
 Проклятые 90 -е, Рудик не смог пережить эту тихую ползучую революцию,  закрытие НИИ, повсеместная безответственность и бардак, скитанья в поиске работы, уход из жизни жены с детьми, работа на рынке. Холодное пустое жилье и выпивки с мимолетными друзьями собутыльниками. Затем как то все ушло - квартира , здоровье , спокойствие и надежды на будущее , и дно, о котором М. Горький и не мог представить в свое время, захватило в свои цепкие лапы и, вот уже почти 15 лет, держало и не позволяло даже надеяться когда ни будь вырваться в ту предыдущую жизнь, которая порой казалась и не была наяву, а лишь сказочный нереальный сон о ком- то другом. 
Есть не хотелось, внутри что- то болело и порой вгрызалось в животе нестерпимыми приступами боли, от которой мутился рассудок.  По видимому, вчера вечером есть Данькину колбасу не стоило.  Да и может ли быть хорошей колбаса на обычной квартальной помойке. Жратву надо брать  в контейнерах у магазинов, еще лучше - у крупных супермаркетов, а тут ... Рудик вздохнул, по сравнению с этим и ноги почти не болят.
- Эх, запить бы чем?  Рудик высунул голову и посмотрел на мирно спящую напротив него  Даньку.
-Может у нее что осталось? Обязательно нужно отхлебнуть иначе беда будет, – думал, волнуясь, старый бомж.  Медленно, затаив дыхание, он потянулся к спящей рядом Даньке такой же, как и он, бездомной бродяге. Рядом с ней лежала куча тряпья, на которое сонная бомжиха для удобства или для того что бы  ни похитили ее богатство положила руку.  Рудик, затаив дыхание, шарил в куче. Радость промелькнула на его лице, когда  рука ощутила твердую плоть стекла. Жадными глотками Рудик вливал в себя обжигающую жидкость.
 –Ух..хааа.. -задохнувшись чуть слышно простонал бомж, сумев остановиться и не выпить все содержимое бутылки так нужное ему сейчас.
- Только немного по необходимости,- еле слышно шептал он, как бы оправдываясь и пряча бутылку в тряпье своей соседке. Он чувствовал, как обжигающая жидкость проникала в него, давая тепло и прогоняя боль.  Сумерки отступали прогоняемые рассветом, но дождь не прекращался и порывы ветра, заносили в сарай мелкие брызги.   Рудик прилег на своем месте, веки медленно закрылись и он опять улетел в мир тепла, покоя, радости,  света и любви. Спаси Господи, -  повторял он про себя, уносясь из этого мира.  Рудик не обозлился на этот мир, он смирился, что является пропащим и ненужным этому миру, но все что с ним произошло, не убило в нем человеческих чувств, а даже сделало его более чувствительным и сострадательным к ближним.  Он не молил Бога о себе, но молил о других таких же бродяг бомжей, как и он сам порой полностью потерявших человеческое обличие и превратившихся в опустившихся почти животных созданий. И не смотря на то, что он почти не когда не молил Бога о себе, где- то в глубине своей исстрадавшейся души надеялся на то, что будет помилован и этот ад, в котором он находится, должен кончится.
Дальше этого он не размышлял и молился о тех, кто  был теперь его семьей вырванных из большой общечеловеческой жизни. Рудик жалел их всех и, как мог, помогал кому мог, порой отдавал попавшие к нему каким - то путем деньги, еду, просто найдя что - то на свалке. За это он прослыл в своей среде несколько ненормальным чокнутым. Рудик же всегда улыбался, когда кто, то из его дружков начинал говорить что он ненормальный. Он часто молился за всех, стоя у ворот храма или пробравшись к входу и заглядывая внутрь храма. В сам храм, особенно в последнее время, ему попасть не удавалось. Он вспоминал то время, когда он еще выглядел более - менее сносно, а, главное, не болел и бывал на службах почти каждое воскресенье. Он долго старался поддерживать себя в том виде в котором допускался в внутрь храма, но после той страшной зимы, когда он обморозил ноги и они стали распухать и болеть, а, главное, пахнуть, дорогу в Храм ему преградили .  Летом он как-то еще подлечивался, но как только наступали холода пусть и не большие, ноги опять начинали болеть, да и по телу пошли какие- то незаживающие волдыри и запах от Рудика был неприятен.  Видимо, поэтому, а может по каким- то еще причинам невзлюбил Рудика и настоятель храма и строго запретил пускать его в храм, а в этом году и вообще за ворота  на территорию церкви. Рудик всячески старался быть опрятен и следил за собой, насколько позволяли условия быта бездомного больного бомжа, но красивый отец Викентий был неумолим и питал к нему какое-то явное отторжение.  Красивый о. Викентий – Рудик всегда называл его так и он действительно ему нравился.  Он часто вспоминал, как хорош голос у священника как умело он ведет службу, но, по-видимому, он такой пропащий и ненужный, что постоянно вызывал недовольство, если не сказать гнев настоятеля.  Рудик приспособился к этому, старался попрошайничать у ворот так что бы не попадаться на глаза о. Викентию, а также старосте Гавриле Ивановичу и сторожу Василию, который, правда гнал его не в серьез, а больше по долгу так сказать службы, когда же не кого из начальства не было Василий не замечал Рудика, а порой даже и что то давал ему, но просил его сторожа-охранника не подводить и на глаза клирикам не попадаться.
Рудику подавали  охотно, толи его вид располагал, толи как он говорил его Бог милует, ему подавали и часто, за что ему иногда доставалось от своих коллег попрошаек.  Он не обижался на них, только порой, всхлипывая от боли и обиды, говорил, что он молится за подающих и за всех нуждающихся  и обижающих его,- Молитесь и вы, а вы не молитесь, а только о водке думаете,- говаривал им бомж . -Бог вас не благословляет.    Но иногда, когда он не мог уже переносить всех тех бед и мук этой его жизни, он, презрев все запреты и обстоятельства, прорывался в храм .  Ему нужно было не много- только увидеть лик Бога, а если повезет, приложится к иконе, почувствовать запах ладана, увидеть горение свечей, ощутить взоры и присутствие образов и укрыться от этого мира в стенах и молитвах церкви.  Этого пусть и мимолетного ощущения было достаточно, что бы обрести покой и силы  и радость в его страшной жизни. Ради этого он готов был все стерпеть, и побои, и унижения и полное отсутствие какой  ни будь пищи в ближайшем будущем,  т.к. после такого проступка его гнали от ворот и не позволяли даже приближаться к церкви, а не только  и просить милостыню. Порой этот запрет налагался на длительное время, пока как то это не забывалось.   

                Отбросив мягкое пушистое одеяло, о. Викентий сел на кровати, обливаясь потом. Еще только сентябрь, а уже так топят,  взяв большое махровое полотенце, лежащее на стоявшей рядом резного дерева тумбочке и, отерев голову и шею,  мужчина протянулся к колокольчику, стоявшему на прикроватной нише, и позвонил.  Мелодичный звон разлился по просторной спальне и распространился по всему дому. Скоро за дверью послышались шаги и тихий стук в дверь. Степанида, вы, что там обезумели так топить,   убавьте Бога ради, не издевайтесь- ка на  до мной. 
-Прости, Господи, убавим, батюшко, убавим,- запричитал голос за дверью.
 -Это Василий  перестарался вчера, сыро было он и прибавил, я сей час его разбужу он и убавит. Почивайте, … почивайте,  батюшко, еще и четырех не пробило. Все сей час, и исправим,- шаги засеменили вглубь дома.
Ну да сон уже прервался.  За окном ветер трепал березы и засыпал окна мелким дождем. Видно было, что ненастье и холодно.  Приятно было лежать в тепле и смотреть на потуги осени скорее вступить в свои права.   Дек ведь сегодня праздник  и обещался приехать Владыко. Старый друг по семинарии любил заезжать к о. Викентию на праздничные службы и,  хотя храм, в котором настоятельствовал о. Викентий, и не был кафедральным, но по красоте и богатству был одним из первых в городе.  О. Викентий представил праздничный стол в своих покоях, неторопливую беседу с другом, воспоминания юности,  уют и тепло.
            Холод и  боль опят вернули больного бомжа в этот мир. – Все очень плохо , так плохо , что может быть это и конец. Рудик сам испугался своей мысли, он прислушался к боли в нутрии живота. Затем к ноющей пульсирующей боли в гниющих ногах.  Пожалуй,  боль в животе была сильнее и опаснее. Те глотки спиртного лишь ненамного притупили муки, но проблема оставалась.  По щекам Рудика текли слезы, его воспаленные глаза моргали, уставившись куда-то вверх, в них была тоска и боль.
- Господи я грешный, не готов предстать пред тобой, дай мне еще время. Пусть эти муки очистят меня, я этого достоин  – молил Рудик.
Решение пришло из глубины души - сегодня праздник нужно обязательно приложится к иконе в храме, нужно обязательно попасть в храм к праздничной иконе.
 Благодарность, ожидание счастья и внутренней радости наполнило его, когда он представил, как он встретит праздник.  Душа Рудика видела в этом праздничном действии живое общение с Христом спасителем.
Поборов сопротивление  больного тела  Рудик стал подниматься. Не быстро, кряхтя , оперившись сперва на одну руку подняв туловище сел потянул на себя свое барахло- пальто неопределенного цвета , обмотав шею шарфом больше походившем на толстую размахрившуюся веревку. Попытавшись встать, он чуть не упал, лицо исказила гримаса боли,  в глазах опять промелькнул страх.  Бомж стоя покачиваясь огляделся , посмотрел на спящую у стенки Даньку, прислушался. Не разбудить бы, а то вдруг она заметит, что горячки поубавилось, может и поколотить.  А потом может не хватить сил.  Но бомжиха спала. - Ножки мои ножки,- посмотрел Рудик на свои ноги. Ножки болели, вместо обуви они были обуты в оторванные рукава, от каких-то старых одежек и концы рукавов от пальцев ног  были загнуты  верх и примотаны веревкой где-то почти у самых коленей, где не так чувствовалась боль.  Поверх этого ноги были вставлены в целлофановые пакеты, завязанные сверху, что бы ни спали с ног. Эти пакеты  хоть и часто рвались, но какое-то время ноги были в сухости.  Пальцев ног бомж уже не чувствовал и они не болели Рудик радовался и говорил, Даньке ,  что  ножки заживают и порой сердился на нее, что она смотрела на него с недоверием и жалостью. Основную боль он испытывал где-то в подъеме стопы в костях которая разливалась вгрызаясь в верх ног поднимаясь почти до тазовых костей и порой было больно передвигать ноги даже лежа.  Но Рудик надеялся, что ноги заживают, вот только цвет у ступней и выше был черный к коленям синий.   И ступня, постоянно выделяя из распухшей плоти зловонную жидкость.
-Ничего с антибиотиками пройдет, - уверял себя бомж. Рудик машинально проверил карман где у него лежали три упаковки антибиотиков которые но уже несколько дней пил это было его самое,  нет почти самое, главное богатство на сегодняшний день . Какая то добрая женщина сунула ему в руки упаковки лекарств несколько дней назад и велела пить запаивая водой.  Рудик смеялся, рассказывая об этом своим знакомым и Даньке. – Сама Матерь Божия меня лечит, говорил бомж, улыбаясь во все лицо, обнажая беззубый рот с красными воспаленными деснами.
Таблетки в кармане успокоили и придали уверенности. Рудик дотянулся до приставленных к стене рядом двух палок – костылей и поднял с пола мешок со своими пожитками. Мешок из грязной брезентухи с продетой бельевой веревкой засаленной и тоже грязной, но крепкой, которую бомж ловко закинул через голову на плече, после чего мешок оказался на боку.  В суме было все достояние Рудика, но самое ценное, было в глубине мешка, это было главное, чем дорожил бомж – три фотографии. На них Веселый жизнерадостный молодой  человек в окружении двух милых детей и жены красавицы с пушистыми кудрявыми волосами. На каждой из фото был запечатлен миг счастья. Большого человеческого счастья, о котором люди порой мечтают всю жизнь и не замечают его. На фото был Рудольф Аскольдович Вершинин, он его дети и его жена.  На этих фотках был остаток его прошлого мира его прошлой жизни, они давали силы на жизнь. Эти три затертые и уже обмохрившиеся по краям фотографии были тем билетом надежды на то,  что когда то эта жизнь которая запечатлена на давнишних фото опять наступит . Рассудок говорил, что этого уже не будет не когда,  но сердце чувствовало, знало, что  они будут вместе опять, мир любви вернется.  Залогом и подтверждением этого была икона Спаса нерукотворного, что хранилась рядом с этими фото.
Рудик медленно поплелся к выходу.  Утро встретило промозглой ветреной свежестью.

                Отец  Викентий  подъезжал к храму в радужном приподнятом  настроении. Он любил праздничные службы от них он наполнялся особым величием, и дух Божий особо касался его, он это чувствовал и осознавал себя частью церкви, причем частью значимой и важной. Он, конечно, упрекал себя за эти, может быть и нескромные чувства и всячески смирял себя.
- Что мы – мы скромные и грешные служители Божии, повторял он своим пасомым.  Нам надлежит пасти стадо Божие, и мы сами лишь скромное достояние Бога нашего.  Жаль, что епископ не сможет приехать, промелькнула мысль в  голове, но скоро забылась.
Черная волга подъезжала к воротам храма. -  Васенька тихонечко, тихонечко не задень кого - обратился настоятель к водителю. – А  то остановись ка, я выйду, людей то гляди сколько, нужно благословить всех.
Машина остановилась у самых ворот и о. Викентий не спеша вышел из машины встречаемый подошедшими матушкой Агрофеной и старостой - и к нему уже спешили прихожане особо те, кто постоянно ходили в эту церковь.
- Благословите отче, – к настоятелю выстроилась очередь встречающих.  - Бог благословит,- кротко и по отечески благословлял о. Викентий, слегка прикасаясь к склоненным головам и подовая руку подходящим.  Он   старался медленно продвигаться к входу в храм.- Пойдемте,  пойдемте в храм  - священник, благословив еще несколько знакомых прихожан, направился в церковь.
             Рудик стоял за каменной колонной ограды и, выглядывая, что бы его ни  заметили, наблюдал за настоятелем и народом.  Он как всегда улыбался своей растопыренной улыбкой во все лицо.
Красивый батюшка приехал, шептал он, чуть слышно ощущая щекой холод камня колонны. Он был зачарован красотой и статью отца Викентия. И правда сказать было чем любоваться , высокий,  с черной окладистой бородой,  почти лишенной седины,  красивым мужественным лицом, величественный в церковном одеянии и несмотря на несколько чрезмерную тучность не потерявший статности о Викентий  имел незаурядную внешность при всем том также имел красивый голос и великолепный музыкальный слух.
- Красивый батюшка еще раз промолвил бомж. Потихонечку выходя из за своего убежища и  приноравливаясь, как бы незамеченным пробраться к входным дверям, Рудик  продвигался  вдоль металлической ограды.  На звоннице зазвонил колокол, народ поспешил в храм, началась праздничная служба.
Служба шла стройно и без сбоев хор пел, возглашая хвалу Всевышнему.  Дьякон раскатистым красивым басом читал ектеньи и его бас прекрасно констатировал с высоким красивым голосом настоятеля.  Проповедь о. Викентия как всегда была прекрасна. Он с великим умением владел, словом и не раз по народу проходила волна вздохов и одобрения и согласия со сказанным. Евангельские притчи, растолкованные пастырем, становились более понятны, а главное ближе к жизни прихожан.
О. Викентий был доволен службой, он чувствовал людей и любил их всех, готовый каждому дать пояснение и урок правильной христианской жизни.
Рудик тем временем выбрав момент, когда во дворе некого уже не было неуклюже спеша и спотыкаясь, пробрался к самым дверям храма и встал за железной,  кованой дверью прижавшись к стене. Он был совершенно не видим и тем не менее из за неприкрытой двери слышал службу и даже вдыхал запах ладана. Он был несказанно счастлив, душа его пела и наполнялась живительным светом  Любви Христа. Еле слышно шевеля губами, повторял он за диаконом слова великой ектеньи, пел про себя трисвятое,  умиленно сложив руки, пел молитву Богородице. По грязным обросшим щекам бомжа ручьями текли слезы, но Рудик не замечал этого, он весь был в молитве.
Служба заканчивалась,  народ прикладывался к кресту и выходил.  Рудик буквально весь вжался в  каменную стену за дверью и был совсем не заметен. И действительно выходящие из церкви его не замечали, не замечали и служащие, входя и выходя в храм. Храм пустел, и вскоре наступила тишина,  похоже, в храме ни кого не было. Бомж пошевелился и попытался выглянуть из своего убежища.   Он вошел в дверь,  в храме некого не было, его взгляд был прикован к праздничной иконе.  Он весь дрожал и готов был сорваться и побежать в центр к заветному месту. Но что-то говорило, что еще рано он не был уверен, что вышли настоятель и староста и алтарница.  Время шло, но некто не выходил. Рудик заволновался, а вдруг он пропустил выходящих, тогда скоро придут гасить свет и закрывать храм.
- Разве проглядел их,- подумал Рудик,- но ноги его уже несли к иконе, запах ладана кружил голову, внутри все пело, да  пускай, какие-то двадцать метров он должен успеть будь что будет.   - Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, - твердил он ковыля,  стуча палками о пол и стараясь бежать, как можно быстрее  к праздничной иконе.  Когда половина пути, было, пройдено открылась боковая дверь, заграждения и из алтарной части вышел о. Викентий.
 Настроение у него было приподнятым, он переоблачился из служебной одежды и направлялся в трапезную в предвкушении праздничного обеда.  Увидев «мчавшегося» к центру храма Рудика настоятель остановился и остолбенел. Рудик же увидев настоятеля, вначале было притормозил от неожиданности и растерянности от такой  встречи, но потом, собрав все силы и скрутив ужас возникшей, где то под ложечкой   припустил дальше, нечего больше не замечая кроме заветной цели.  О.Викентий какое то мгновенье без звука открывал и закрывал рот и только потом издал оглушительный крик  -  Гаврила, Василий, Агрофена,- звал он всех сразу срывавшимся и переходящим в какой то рев голосом. – Ну, кто ни будь есть здесь,-  уже кричал в бешенстве настоятель.
 Староста Гаврила Иванович уже бежал с бокового входа, он быстро оценил обстановку и шел наперерез Рудику.  - Вот каналья, сколько их не гони они прут как тараканы. Ну, сейчас ты у меня полетишь.  Мысленно обратился он к несчастному бомжу.  Рудик тоже заметил спешащего к нему старосту и у него все внутри сжалось ему показалось, что у него сейчас отнимут саму жизнь он бросил палки скинул свою суму и превозмогая боль побежал как будто у него были здоровые молодые ноги.  Он успел, и душа его ликовала, он был на вершине счастья, он приложился к иконе, поцеловал край ризы Спасителя на ней и  даже успел приложиться еще раз, прежде чем его рванули на пол. Душа его смеялась от счастья слезы, струящиеся из глаз, смывали всю боль тоску и тлен этого мира. Радостный лик Христа с иконы в мгновенье живого общения возродил истерзанный дух.  Вышвыриваемый из храма он улыбался и смотрел на настоятеля - красивый о. Викентий.

                Вечер все также как и весь день сек холодным мелким дождем, ветер загонял осеннюю сырость через разбитые окна в лачугу бомжей.  У одного из углов в самом защищенном, от непогоды месте прямо на полу горел небольшой костер не дававший окоченеть прозябшим за день телам лежащих и сидящих вокруг него людей. У костра было четверо человек, они оживленно разговаривали, жестикулируя руками, смеялись с каким- то гыканьем и не членораздельными выкриками поясняли друг другу какие- то особо красочные моменты.  По рукам передавалась бутылка, от которой они поочередно отхлебывали и по мере увеличения выпитого разговор становился оживленней и радостней.  Закусывали не всегда, большой батон колбасы тоже передавался по очереди, но не с таким желанием, а больше по необходимости, как бы по снисхождению. Хлеб тоже был на столе, вернее на полу на  листе  бумаги постеленной сбоку от костра, Хлеб  был порван на куски разной величины и формы и иногда чия то грязная рука тянулась, брала кусок  макала в какую то непонятную металлическую или стеклянную банку и отправляла по назначению.
-Гы, ну ты Рудька спринтер прямо  ха.. ха.. ха..,- Данька не могла сдержать хохот и ее раскрасневшееся от водки лицо даже вспотело.
-«Чампийон» прямо, Гаврюху обогнал,  я думал он убьется, когда свалился на тебя только г…х..,- поперхнулся мужичек в малахайке, отхлебывая из бутылки. - Только ноги вверх полетели. Все опять дружно заржали.
- Тебе теперь Рудька хана . Холода идут , тебя теперь к ограде за версту не подпустят.  Что жрать то будешь дурак ты блаженный? Сказал сидящий в углу в самом укромном месте самый крепкий и здоровый бомж из всей компании.  - Ты что думаешь, эта коза тебя кормить будет,-  показал он рукой на Даньку.
- Да ладно тебе Каба не дадим сдохнуть  интелегенту .  Данька снисходительно с заботой посмотрела на Рудольфа Аскольдовича.
- Эй Задрыгай обратился здоровяк к четвертому сидящему у костра маленькому мужичонку,- ты завтра Рудьку к вечеру в Покровский отведешь, я там договорюсь с утра. - А ты Рудька сиди здесь как мыш и не высовывайся. Гаврюха  тебе этого не простит  я вчера сам слышал как Викеша ему п…лей вставлял,  багровый был как помидор, ухмыльнулся Каба . -Как скажешь Кабан, покорно но без досады ответил Задрыгай . - Я что? Рудька  дурак, но его жалко.
Рудик улыбался, слушая своих друзей он был счастлив он любил этих грубых опустившихся и совсем пропащих, это была  его семья  дорогая и близкая в этой пропащей жизни.

                Острая боль в ногах вырвала из мира любви и света, боль оторвала от густых кудрявых шелковистых волос дочери, которые он гладил, обнимая ребенка,  детский смех эхом еще звучал в голове после пробуждения в мир боли. Не открывая глаза, Рудик ощутил свое тело.
- Вставай сволочь, что разлегся – сухой надтреснутый голос заставил медленно открыть глаза.
Кованый, ботинок на высокой вездеходной подошве был почти у самого лица.
-Ну, ты рухлядь, не понял что ли?  Боль от удара по ногам молнией обожгла сознание. Рудик стал пытаться  подняться на руку, издавая какой-то  плачущий стон и улыбаясь.  Протянул руку в сторону источника боли как бы пытаясь защитить себя от этой нестерпимой пронизывающей все его истерзанное тело боли.
Их было двое в черных кожаных куртках с металлическими молниями , в черных комбезовских штанах заправленных в высокие военные берцы начищенные до блеска. На головах черные береты, с какими-то значками на боку. Бесстрастные лица, не имеющие, какого-то определенного выражения двигались у обоих в монотонном жующем движении. Пустые мертвые глаза, выражали ли он что-то?  Рудик не успел разглядеть, жестокий удар ботинком в лицо опрокинул его на спину.
 – Что  лыбишься скотина,- стоящий у изголовья еще раз ударил распластавшегося человека в живот от чего лежащий издав сдавленный вопль согнулся пополам .
-Это не чего только бы не по ногам там очень больно , а это…, –Рудик облизывал кровь заливавшую лицо.- Это не чего это не так больно только дышать , дышать трудно. Сознание затуманивала пелена боли. Но он собрался силами .
 – Ребятки за что вы меня,- еле внятно простонал Рудик и протянул окровавленные руки к человекомонстрам.
-Кощей ну это вообще он воняет хуже жмурика. Его даже мочить противно,- обратился стоящий и избивающий к тому, что стоял несколько в стороне и осматривал лачугу бомжей.
- А ты сука нос зажми, -сказал старший. 
- Ничего я терпеливый,- ответил истязавший Рудика и стал методично пинать беспомощного, целясь то в живот, то в голову, то по ногам.  Тот, кто был, по-видимому,  начальник, медленно поглядывая за происходящим, подошел к пожиткам Рудика и пихнул его суму. Из сумки вылетели, какие-то кульки, и тряпки парень пнул несколько раз по содержимому и из одного из свертков высыпались фотки и икона.  Кощей удивленно посмотрел на находку . –Тюлька хватит, скомандовал он второму который вошел в раж и пинал лежащего который уже не издавал звуков только корчился от ударов.
 –Хватит тебе сказал,- громко со злобой скомандовал Кощей. - Пошли от сюда. С него хватит.
 - Как хватит он же еще…?  Вопросительно посмотрел на него Тюлька .
-Хватит ,  тебе бы только бомжей мочить ты на другом себя покажи.
-Хватит, так хватит,- обиженно проговорил  «не человек».
В сарае наступила тишина. Дрожащей рукой с разбитыми пальцами Рудик дотянулся до фотографий и собрал их, сверху положил икону Спасителя. Залетевшая откуда-то капля дождя слезой легла на лик Христа. Рудик не боялся больше, он опять улыбался, он был уверен, что скоро встретится с ними.  Прощай злой, злой, этот злой мир.

Copyright© Михаил Владимирович Хохлов