Часть третья. Изгнанный. Глава первая

"...Не народ, а жестокое равнодушие и патологическая глухота правительства виноваты в массовом выезде за рубеж советских немцев. Варварское отношение, по сути своей геноцид, положение изгоев в собственной стране превратили их в "бомжей", в "перемещённые лица", в граждан без родины, обречённых на постоянные скитания... Эмиграция... - это горький протест отчаявшихся..."

Герхард Вольтер, "Зона полного покоя"

*
Что есть язва общества? Цензура Капустина. Виктор Краузе - сотрудник КГБ? Стойкость Владимира Шпура. Немецкие журналисты поддерживают Альберта.
*


Любимое место Альберта Штейнгауэра находилось у окна: стены помещения ограничивали простор фантазии, а прозрачный воздух поднимал дух и уносил возмечтавшиеся мысли так далеко, что порою он и сам не помнил, кто он такой и где, в каком месте и в каком времени находится.

Он стоял и задумчиво смотрел на пустую, будто вымершую улицу, по которой гулял рваный осенний ветер.

Редакция газеты "Правда Христианинбурга". Сколько времени он уже здесь? Июнь, июль, август, сентябрь, октябрь - пять месяцев. Корреспондент отдела сельского хозяйства - звездная мечта?  Обхохочешься!..

Смешного, впрочем, было мало, если сделать поправку на время: 1988 год, коммунисты в беспокойстве за ускользающую власть, журналистов с высшим образованием и демократическими взглядами катастрофически не хватает, старшее поколение тормозит развитие новых экономических и социальных отношений, молодым недостаёт опыта, знаний, организованности...

Если отбросить мысли о рутинной работе, оставалось колоссальное, неохватное желание поднять будоражащие общественное сознание темы, вступить в борьбу с преступной Системой, защищать обездоленных и оскорблённых, бороться за справедливость и правду, за духовность людей. Судя по читательской почте, всеобщая отсталость и затурканность мучали таких, как он, голодными спазмами скорейших позитивных изменений.

А ещё требовалось доказать заводскому "молчаливому большинству" и изгнавшим  из коллектива подонкам, что в редакцию газеты он пришёл не штаны протирать. Он не ставленник аппарата власти, не родственник влиятельному лицу, не секретный сотрудник госбезопасности, отлавливающей мыслящих самостоятельно. Он умный и смелый самородок, пробивающий свою дорогу, по которой потом пойдут другие. Его просто не понимали.
Обычные честолюбивые замыслы молодого, энергичного человека, который не подозревал, что им манипулировали другие люди, манипулировали в интересах всё той же Системы.
И то сказать, был он в том состоянии духа, в той особенной форме, когда для проявления себя достаточно любой зацепки: слова, знака природы, собственной своевременной мысли, сердечного толчка.

Журналист зарабатывает популярность актуальными новостями. Люди ждут сенсационных сообщений, потому что  любознательны, хотят удивляться и радоваться, хотят и нервишки пощекотать. Слово журналиста - движитель многих дел. Иначе оно - просто трёп. Альберт уяснил это сразу. Но он никак не мог понять, каким-таким мудрёным образом могут поднять авторитет молодого автора сельскохозяйственные обзоры с критическими заметками о травле скотом посевов пшеницы? Этой белибердой он был  уже сыт по горло. Академик Тимирязев не стал его кумиром. Но главный редактор вкупе с ответственным секретарём требовали ежедневно выдавать "на-гора" сотни новых газетных строк  о партийцах - героях скотобаз.
А в "Огоньке" уже рассказывали о наркобизнесе, торговле оружием и людьми, о коррупции чиновников, о проституции - обо всём, чего Россия в достоверности не знала, хотя имела в избытке.

А он? Неужто он не способен вскрыть в своём городе болезненную язву? Но что есть язва общества? В Христианинбурге всё как на ладони, попробуй найди! Коля Коньяк уничтожил подручных и погиб сам, полковнику Эберту дан обет молчания. Здесь всё кончено.

А если нет?..

"В настоящее время  происходит накопление взрывной теле-газетной информации, противоречия Системы  обозначаются резче, антагонизм масс и КПСС - уже не выдумка демотеоретиков... А что потом?.. К чему мы идём?.. Да что бы ни случилось, чем бы нас ни пугали, бороться против однопартийной, монопольной, тоталитарной, подавляющей инакомыслие и прогресс власти необходимо. И прочь сомнения!.."

- Альберт, ты где? Вернись, ты мне нужен, - позвал чистый глубокий мужской голос.

- Я здесь, Руслан Кириллович, - обернулся Альберт. - Есть вопросы?

- Как всегда, - неторопливо сказал сидевший за письменным столом заведующий сельскохозяйственным отделом редакции Капустин, снимая и складывая очки в коричневой пластмассовой оправе и сдавливая пальцами седловину переносицы, перекрывая кровеносные сосуды и снижая давление в уставших глазах. Тонкий вязаный джемпер вырисовывал телосложение гиревика, сохранявшего форму и в почтенном предпенсионном возрасте. Он ещё раз просмотрел скрепленные листы рукописной работы и протянул их Штейнгауэру. - Посмотри правку. - Они находились в дружеских отношениях: Руслан Кириллович "тыкал" по-свойски, а Альберт, уважая возраст и опыт коллеги, был с ним  на "вы". - Оставь необходимое, перепиши начисто и отдай машинистке - время поджимает. И почему ты не возьмешь себе другой псевдоним? Шёлковый Каштан - не вижу прозы жизни человека в суровых условиях Сибири. Позаимствовал бы что-нибудь у  Джека Лондона.

- У Джека Лондона? Мне достаточно своей истории. На заре советской власти дед моей матери носил фамилию Шелковников.  Держал ямщину от Томска до Новосибирска, был очень богатым и образованным человеком. В большевистском перевороте старик увидел угрозу для себя и своей семьи. Он уехал в глухое село под Новосибирском. Шёлковый - это Шелковников. Мы храним семейные предания, которые рассказывают, что в Сибири Шелковниковы появились в числе первых  переселенцев. Раньше здесь бродили тучные стада диких животных да  кочевые племена не менее диких степняков.

- Ну-ка, ну-ка, это интересно: многие семьи не помнят родства.

- А время нас не поджимает? - Альберт с улыбкой потряс рукописью.

- Ничего, уложимся.

- Я не умею быть краток.

- А ты постарайся передать только суть.

- Ну хорошо... Я знаю, что в конце семнадцатого - начале восемнадцатого столетий Россия имела слаборазвитую горнозаводскую промышленность и импортировала медь из Швеции. Уральских разработок не хватало, чтобы лить пушки и колокола. В 1700 году началась двадцатилетняя  Северная война против Швеции. России понадобилось очень много меди, серебра и золота. Пётр Первый  заключил договор с Золотой Ордой на поиск и разработку русскими руд в Сибири, сибирский губернатор Гагарин создал благоприятные для рудознатцев и горнозаводчиков условия. Вот так на Алтае задымили первые заводы крупнейшего предпринимателя Акинфия Демидова. Его сын Прокофий основал при Колыванском и Барнаульском заводах школы  для обучения детей арифметике, чтению и письму. В Государственном архиве Алтайского края, по утверждению одного из барнаульских Шелковниковых, имеющих доступ к архивным документам, есть сведения, которые я списал с их семейного альбома, о том, что для работы в Барнаульской школе сначала был истребован из Тобольской духовной консистории, а прислан из Томска дьячок Пётр Хавов, который состоял в должности учителя с восьмого декабря 1753 года до апреля 1756 года... Купец Брызгалов жаловался по начальству на то, что дьячок Петро "невозможно избил дитё". Скоро последовал и ответ на жалобу: "Сын ваш не дитё, а стерва, и наказан оным поделом". Купец ограничился угрозой в адрес "воспитателя"... В 1758 году желание работать в словесной школе изъявил священник  С.А.Шелковников. Настоящего имени и отчества я не знаю. Приняв школу в октябре 1758 года, он в марте следующего года по постановлению Канцелярии, "ввиду предстоящего отъезда" из Барнаула, передал школу ранее признанному "неспособным" дьячку Хавову. Но в сентябре, вернувшись из Кузнецка, Шелковников принял школу и остался в ней до августа 1760 года, до своей смерти.

- У тебя хорошая память, - позавидовал Руслан Кириллович.

- Память тут не при чем. Мне очень понравились мои русские корни и я выучил исторический текст так же, как в школе учат стихи, поэмы и отрывки из текстов русских классиков. Я списал текст в Барнауле, где жил и работал после окончания училища, побывав однажды в гостях у  Шелковниковых.  Помню, был очень стеснён своим общежитским положением, провалом вступительных экзаменов в институт культуры. Сын отставного майора Шелковникова работает сейчас в краевом Совете в отделе международных отношений. Его жена накормила нас тогда жарким с большой порцией гречки, потчевала салатом, после я с интересом разглядывал собрание альбомов с иллюстрациями знаменитых художников, потом мы говорили, я записывал в книжечку. На днях перечитывал - сколько наивного, смешного!..

- Ты ведёшь дневник своей жизни? - живо спросил  Капустин.

- Постоянных записей нет, только самое интересное.

- А Каштан? Что за ним? - тормошил начальник отдела, заметив, что молодой корреспондент умолкает, не желая отнимать время  - с минуты на минуту мог прибежать ответственный секретарь и потребовать материал в номер.

- Это моё дерево по гороскопу друидов. Все мои предки по происхождению европейцы, язычество среди нас было распространено очень широко, многие считали, что люди произошли от деревьев и что души умерших переселяются в растения. Каштан ищет справедливости, он дипломат и потому неуловим, он кажется открытым, на самом  деле все его силы направлены  на закрытость, мы умеем быть верными и не терпим предательства, обладаем выдержкой и несмотря на то, что  за густой листвой прячется звериный лик, мы не кровожадны. По восточному гороскопу я Телец: выносливость, работоспособность, упорство в достижении цели, ну и так далее. Главное - не дразните красной тряпкой. И еще мне не нравится, когда меня начинают считать абсолютно простым, обыкновенным,  кем можно помыкать, кому можно приказывать, зная наверняка, что у человека нет гордости и собственного достоинства - ошибка! Я, простите, не осел! В углу своей тени мне очень удобно заниматься творчеством, самобичеванием и ...  иногда брать в руки бразды правления Серого Кардинала - то есть незаметно включаться в политическую игру и выигрывать. Лидерство наказуемо свержением с трона, обвинением в преступных деяниях, казнью или ссылкой на каторгу, и в итоге - забвение...

Капустин в затруднении почесал затылок и произнес:

- Без понятия, кто же я по гороскопу древних мудрецов?

- Руслан Кириллович, вы просто дуб, - Альберт скрыл весёлые искорки в глазах. - двадцать первого марта силы природы уравновешены, вы полны сил, тверды, непоколебимы, честны и прямолинейны, на подлость неспособны...

- И то приятно слышать, - засмеялся он.

- Замечаний много? - Альберт сел на свое место за приставленный к столу Капустина стол.
Они всегда, стоило поднять голову, видели друг друга. Занялся рукописью.

- Замечаний не много, - ответил Капустин, думая очевидно о мощном покровителе - дубе, чьи жёлуди поедают свиньи. К Альберту у него появилось доброе отношение, он не был похож на десяток предшественников с высокой степенью угодничества и приспособляемости. - У тебя точный язык, хорошая стилистика, и образность просматривается, но красивостями страдаешь по-прежнему, есть слова-паразиты. Со временем, я думаю, пройдёт...

Первые недели работы в отделе Альберт пребывал в ужасе: Капустин кромсал рукописи и резал душу без ножа. Настойчиво и целенаправленно учил краткости, ведущей к таланту. Альберт мирился с трудом. А против смысловой переделки работ возражал пылко. На что Капустин однажды заметил: "В твоих работах встречается недосказанность, незаконченность мысли, появляется желание исправить, дожать... Зачем ты это делаешь? Хочешь, чтобы читатель напрягал мозги? Ему ведь лень подняться с дивана, чтобы сесть за стол и часа два писать взволнованное письмо в редакцию, он хочет получить информацию в чистом виде, без комментария, быстренько просмотреть её, принять к сведению и замереть перед телевизором на весь вечер. Думать или не думать - это его вопрос..."

Ну и Бог с ним, с читателем, думал Альберт, а согласиться с Капустиным не мог. Он всё успешнее боролся с "красивостями" и "паразитами" и всё реже выполнял месячные планы по количеству строк в газету. Из трёх с половиной тысяч три тысячи стали пределом. И если бы он регулярно, дважды в месяц не выдавал лучшие по редакции работы, давно остался бы не у дел.

" Я уже четверть века работаю в редакции, а не припомню, чтобы опытные творческие работники завидовали начинающему, признавали умнее, дерзновеннее себя! - посмеивался довольный Капустин. - А я еще подзуживаю: может, дело в том, что в наших стенах не рождались мастера большой журналистики?.."

Альберт сводил всё к шуткам и на свой счёт сильно не обольщался, понимая, что должен взять от учёбы и общения как можно больше пользы. В то время он отдыхал от заводских проблем и накапливал новую энергию.

Рядовая зарисовка "День юбиляра" стояла под рубрикой "След в жизни".

 "...С верной помощницей лошадью Корней Петрович Гец не расставался. Завтра, в субботу, ему исполнится 60 лет. Рассказывая о себе, он больше говорит о том, что заботит односельчан:

- Людей в животноводстве не хватает, работаем без выходных...

Представьте: на дворе дождь, слякоть, промозглый холодный ветер, а он, не жалуясь, выгоняет коров на пастбище, заботится, чтобы бурёнки не снизили надои.

- А вот с пастбищами как раз и проблема, - говорит Корней Петрович. - Луга распахали вдоль и поперек. Корове трава нужна свежая, на корню...

Родился Корней Петрович в деревне. Был способен к учению, стенгазету в колхозе выпускал, мог получить хорошее образование, но... помешала война. Многим она перепахала дороги взрывами бомб и снарядов, перечеркнула жизни трассирующим полётом пуль.

В Томской области, в глухой сибирской тайге было бы не так неуютно, не докатывались бы туда страшные листки похоронок. Туда, где жил 15-летний Корней - пастушок, лесоруб, охотник... Всё делал Корней. Потому что мужиков забрала война. Кого в солдаты - под пули, кого в шахты - в завалы. И не было скидок на возраст. Был общий долг перед Родиной и Человечеством.

В 1943-м, на переломе, пришёл Корнею срок идти на фронт. Но не вышел он ростом, не удался силой и здоровьем - комиссовали домой..."

- Красиво исправили, Руслан Кириллович, - язвительно заговорил Альберт, разглядывая величаво-спокойного  цензора. - Всё исказили! Российских немцев в сорок третьем в действующую армию не брали, а трудармия, как я написал, ничего общего с армией действующей не имела, это были концлагеря для народа, имевшего немецкое происхождение. Я ведь чёрным по белому написал, что мы не фашисты! Или вы против моего утверждения? У Корнея Петровича на Волге отобрали дом, его самого штыками загнали в тайгу, а вы!.. Он говорил об автономии немцев на Волге, о республике! Это ведь и моя история, Руслан Кириллович! Корней Гец выжил потому, что в трудармию его не взяли - пух от голода. А сколько немцев поумирало  в каменоломнях, в рудниках, на лесоповалах?!. - голос Альберта звенел негодованием и подрагивал от обиды - из шёлковой чащи каштана выглянул раздражённый красной тряпкой зверь. - Кого из немцев ни спроси, все кого-нибудь потеряли. Было бы не так обидно, если бы погибли в сражениях, а то ведь голод, болезни, издевательства, тотальное унижение, а больше всего - предательство правительства и партии убило их. Вы что же, до сих пор не поняли, кто кого, из поколения в поколение, предает в нашей стране?  Оставшиеся в живых подавлены страхом и молчат.  Раньше немцы говорили на языке своего народа, а теперь они же заставляют своих детей говорить только по-русски, чтобы дети не подверглись дискриминации, не стали изгоями!.. Мой отец тоже не хотел, чтобы я был гоним по национальному признаку. Но я не могу предать свой народ, каким бы он ни был! Я хочу и буду говорить по-немецки, я выучу язык моего отца.
Принципиально выучу! И по-русски буду говорить, если судьба перенесет меня, скажем, в Германию, на родину моих предков. Я немец, понимаете? Немец, говорящий по-русски! И традиции у нас, если разобраться, очень близкие. Вы жестокий цензор, Руслан Кириллович! В наше-то время!..

Капустин реагировал на драматизм борьбы  молодого человека с выражением степного каменного идола, невозмутимо определявшего степень зрелости протестующего у его подножия маленького человечка. И по мере того, как ответный взгляд Альберта, его аргументы становились весомее и жёстче, могучие плечи учителя опускались, не в силах  выдержать тяжесть обвинения.

- Я понимаю твою боль, - заговорил он, когда Альберт, казалось, "вознёсся выше главою непокорной Александрийского столпа". - Но и ты пойми меня: на этот счёт есть особая запретительная директива партии... Я скажу Донченко и он познакомит тебя с ней. Извини, но без разрешения главного редактора... Нет, я  не могу тебе помочь. Ничем не могу.

- Или не хотите?

- Не могу.

- "Кому на Руси жить хорошо" в новом изложении вы не напишете.

- Зачем ты так?

- Как? Несправедливо? Быть того не может! - выскочив из отдела, Альберт хлопнул дверью так, что от уголка дверной рамы отвалился кусок штукатурки.
 
Донченко в кабинете он не застал - тот ушёл на заседание бюро горкома КПСС.

Редакции газет "Правда Христианинбурга" и "Deutsche Ring" располагались в одном здании. Такое соединение в прежние времена оправдывалось опёкой постоянного цензора, но впоследствии надобность в том отпала - функции цензоров перешли главным редакторам.  Идеалист и необструганный романтик Штейнгауэр таких важных исторических вещей не знал. Он наивно полагал, что на третьем году перестройки, "в эпоху гласности и демократии", как любил ввернуть в заметки Капустин, ломать хребет сопротивляющейся КПСС не придётся.
Возвращаясь от Донченко, Альберт в коридоре встретил Виктора Краузе.

- Я этих "бюрошников" раскатаю в блин и поджарю без масла! - сердито крикнул он обрадованному встречей Виктору, будто тот был виноват в чём-то.

Виктор, казалось Штейнгауэру,  решал общую проблему более терпеливо, кропотливо и поступательно. Партийное табу на освещение темы "Советские немцы" стачивалось корреспондентом немецкой газеты  постепенно и весьма результативно. Принимая во внимание фактор времени, Виктор уже почти свободно публиковал воспоминания немцев Поволжья о принудительном выселении из республики в июле-августе 1941 года. Русскоязычное население немецкую газету не читало, поэтому газете, уступая усиливающемуся возрожденческому немецкому движению, дали "зеленый свет". Чего нельзя было сказать о "Правде Христианинбурга", куда пришел "то ли максималист, то ли экстремист", как о нем говорили "в кулуарах" редакций, а по-нашему, так просто борзописец Штейнгауэр.

Альберт был нетерпелив и шёл на обострение отношений. Виктор бросился за ним в отдел.

- Руслан Кириллович, что случилось? - с порога озадаченно обратился он к мрачному Капустину, показав на застывшего у окна Штейнгауэра.

Капустин мог сослаться на внутренние дела русской редакции и немецкому соседу ничего не объяснять.  Но обе редакции для лучшего управления были объединены в общие партийные и профсоюзные организации, куда входил и коллектив типографии. Творческие разногласия в стенах этого здания возникали реже, чем разногласия по национальным вопросам. Немцы "почему-то" всегда хотели перейти границы дозволенного...

- Загвоздка не во мне, - Капустин показал Виктору зарисовку. - Донченко не пропустит.
- Ну почему? Почему?! -  резко повернулся Штейнгауэр. Звериный лик всё ещё проглядывал из шёлковых каштановых зарослей, но теперь в нём было больше непонимания и боли.

Хмурая тень затмила радость Виктора. Он молча шагнул к столу, взял зарисовку с карандашной правкой, начал читать, вскоре наткнулся на торчавшую оглоблей занозу.

- Руслан Кириллович, - заговорил он своим обычным сдержанно-тихим голосом, - это не безнадежно, как вы думаете. Мы с вами вместе пойдем к Донченко и я в вашем присутствии позвоню Лобунцу. Не думаю, что он против новой установки партии, которую вам, как мне кажется, "забыли" довести. В период перестройки и гласности, - Виктор не шутил, -  подобных ошибок допускать нельзя.

Ветеран советской журналистики только хмыкнул.

- А ты, Альберт, молодец, с душой пишешь, - похвалил Виктор.

- По-другому не умею, - отозвался Альберт.

Руслан Кириллович дотянулся до листков зарисовки, взял ластик, стёр карандашную правку, смахнул на пол скатавшуюся мелочь, пошёл к выходу, у двери обернулся, примиряюще обронил:

- Пока Донченко вернётся, машинистка отпечатает.

Дружелюбный шаг навстречу человека, знавшего о том, что в Христианинбурге и его окрестностях проживали десятки тысяч несправедливо подавляемых людей.

Когда он ушел, Виктор похлопал Альберта по плечу:

- Наша жизнь - сплошные стрессы: журналисты долго не живут. Учись твёрдости и терпению - дольше проживёшь и больше сделаешь.

- Кто прожил недолго, тот, как правило, прожил очень ярко, - вздохнул тот.

- Совершенно верно. Но в правилах бывают исключения.

- Лев Толстой?

- И другие. До тебя, кстати, в редакции работал Пётр Фаст, слышал?

- Он тоже исключение?

- Да, но в другой области. У него были сплошные трения с Донченко из-за немецкого вопроса.

- Это не тот Фаст, который работает секретарём парткома Христианинбургского завода точных измерительных приборов?

- Совершенно верно - он.

- Странно...

- Донченко одолел Фаста, но другого не переживёт, так что дерзай. И время - на твоей стороне. Каждый человек рождается в своё время, другого времени просто не бывает.

- Внешне всё выглядит так, будто Фаст сделал карьеру по партбилету, он  - номенклатурный партработник, на мой взгляд, добровольный сексот, запутавшийся в липкой паутине КГБ. Жертвой я его не считаю.

Виктор побледнел.

- Ты так свободно выражаешь своё мнение о людях?

Штейнгауэр расхохотался:

- Ты не из тех - это я точно знаю!

- Откуда?

Виктор Краузе ни в разговорах, ни каким-либо другим путём ни разу не подтвердил, однако и не опроверг связи с кураторами из госбезопасности, судя же по энергичным движениям в немецкой прессе, не попасть в поле пристального внимания, не дать подписку о сотрудничестве или молчании по известной теме он не мог, тем не менее что-то в нём заставляло Альберта прятать сомнения и верить в чистоту и самостоятельность помыслов друга. Если бы он вдруг узнал, что Виктор Краузе и есть тот человек, кого начальница Первого отдела химзавода имела в виду, говоря кандидату наук Бардину о том, что в редакции „Правда Христианинбурга” Альбертом Штейнгауэром втайне от него самого займутся другие, его бы хватил удар. Но Альберт был ещё не настолько умён и проницателен, чтобы разбираться в тонкостях общественных отношений. Достаточно было обратить внимание на то, что регулярно, один раз в неделю Виктор Краузе ходил в Христианинбургское управление госбезопасности читать сотрудникам лекции по истории и современному состоянию советских немцев. Он получал за это денежное вознаграждение и оперативную информацию о развитии национального движения за полную реабилитацию немецкого народа и возрождение немецкой государственности на Волге. Благодаря тесному сотрудничеству с УКГБ Виктор Краузе был в курсе абсолютно всех событий, так или иначе связанных с немцами Советского Союза и особенно – сибирскими немцами. Альберт почему-то считал, что рассказы коллег о лекторе Краузе – чья-то злая шутка. Активный сторонник немецкого возрождения не мог работать на госбезопасность. Это как-то не вязалось с общими представлениями Альберта, не знавшего о существовании многих  подводных течений.

- На какую директиву ссылался Капустин, не пропуская зарисовку в печать? - вернулся к старой теме Штейнгауэр, считая вопрос исчерпанным.

Виктор достал из кармана резиновое кольцо, принялся разминать пальцы. Нехитрые упражнения гасили эмоции. В "Семнадцати мгновениях весны" Штирлиц абсолютно безэмоционален. Национальная черта немцев? Да, они сдержанны, но не до такой степени.
- Суть дела в том, что... - начал как обычно он, дипломатично затягивая ответ, чтобы с уст не сорвались необдуманные слова. - Дело в том, что в отношении средств массовой информации действуют специальные решения и постановления партии и правительства.

Деятельность национальных немецких газет ограничена.

- Перестройке третий год!

- Какой ты шустрый! - широко и необидно улыбнулся Виктор. - Быстро такие вещи не делаются. Что касается запрета... До Второй мировой войны немцы издавали десятки газет и журналов, в 1926 году начала выходить центральная газета "Neues Leben", в 1941-м она была запрещена, издание возобновилось в 1957 году, тираж сегодня составляет около 60 тысяч экземпляров. 15 июня 1957 года в Алтайском крае, в Славгороде, стала издаваться газета на немецком языке "Rote Fahne", в Христианинбурге одновременно с ней - "Deutsche Ring"  - небольшими тиражами. Редакторам вменялось в обязанность рассказывать о трудовых свершениях народа под руководством коммунистической партии и советского правительства и никогда не упоминать АССР немцев Поволжья, депортацию немцев в Сибирь и Среднюю Азию, спецпоселение под надзор комендатуры и другие притеснения...

Альберт заметно падал духом: всё так прекрасно начиналось!..

В отдел заглянул Владимир Шпур - неторопливый, рассудительный семидесятилетний советский немецкий писатель, поэт и журналист, без малого три десятка лет отработавший в "Deutsche Ring".  Глядя на невысокого, щуплого, старчески морщинистого Шпура, Альберт невольно вспомнил, что человек этот прошёл ад сталинских репрессий и не сломался, наоборот - выковал стойкий характер, сделал, что называется, самого себя. Посмотреть - вначале было почти всё как у большинства немцев его поколения: родился в небогатой семье в АССР немцев Поволжья, когда исполнилось семнадцать... Но тут Владимир уже проявил свои незаурядные способности - сотрудник районной газеты! Интересно, какое качество характера повлияло на редактора газеты принять парня в штат редакции? Был ли Владимир активным членом комитета комсомола или так здорово восхвалял Советскую власть?.. Или слово своё сказал талант? Если бы не война, трудно было бы Владимиру доказать сегодня чистоту своей души. Целое десятилетие - с осени  1941 по осень 1951 года - таёжные лагеря трудармии и Сибирь - до конца жизни. После проверки на жизнестойкость работал в районной библиотеке, закончил заочный курс иностранных языков в Москве, и вдруг получил телеграмму краевого комитета КПСС с приглашением для беседы с главным редактором будущей немецкой краевой газеты. Для Шпура, как он часто рассказывал, это было большой неожиданностью - немецкая газета в Алтайском крае - невероятно!.. Но то была чистая правда. И главным редактором газеты "Arbeit" стал известный в послевоенной оккупационной истории Восточной Германии Виктор Пестов, до 1955 года замещавший главного редактора "T;glichen Rundschau" в Берлине. Будущий доктор исторических наук Лев Малиновский был первым сотрудником газеты "Arbeit" - как переплетаются судьбы!.. Но Владимир Шпур, которому шел тридцать восьмой год, отказался тогда от сотрудничества, сославшись на болезнь жены. Жена действительно была нездорова, однако вероятно не это было главным основанием для отказа. Скорее всего Владимир не хотел, чтобы его поэтическая Муза заявлялась к нему в энкавэдэшной форме! Однако партийцы дожали. И решил он про себя, что лучше его с этими людьми вряд ли кто сможет объясниться. Его приход в газету датировался 1959 годом, причем не в газету "Arbeit", редакция которой находилась в Барнауле и  вместо которой с середины июня 1957 года стали издаваться газеты "Rote Fahne" в Славгородском  и "Arbeitsbanner"  в Знаменском районах, а в христианинбургскую районную немецкую газету. Владимир Шпур остался верен дружбе немецких журналистов и переехал в Христианинбург, несколько месяцев жил с семьёй в комнате школьного  интерната, в той самой комнате, где позже жила Рената и куда вечерами влезал через форточку Альберт... Нынешний корреспондент никогда не думал о Шпуре как о ставленнике партаппарата, исполнительном винтике Системы, человеке, который будто бы надзирал за  немцами (журналистов немецких газет нередко отождествляли с кураторами немецких поселений, работавших под контролем госбезопасности), дабы они не поминали недобрым словом прошлое и настоящее, не чернили заботливую компартию и так далее. Владимир Шпур был для него мужественным человеком, который шёл в народ, нёс ему просвещение, снимал тяжелейший стресс многолетних издевательств, избавлял от давящего страха новых преследований и репрессий, возвращал изгоев обществу... Альберт почитал за честь печататься на одной странице с известным человеком, а когда тот взялся за перевод на немецкий рассказа молодого журналиста, его просто распёрло от гордости.

Альберт был знаком накоротко почти со всеми немецкими писателями и журналистами Сибири, неоднократно принимал участие в литературных чтениях, бывал на семинарах, прислушивался к обсуждениям новых произведений, удивлялся, радовался, откладывал в памяти, сравнивал, и однажды решил, что  Владимир Шпур значил для него несравнимо больше их всех вместе взятых, даже Фридрих Больгер, который первым заметил подававшего надежды Штейнгауэра и дал положительную оценку его раннему творчеству и указал путь в газету, даже он не значил для него столько.

Владимир Шпур продолжал активно работать и на пенсии, а сейчас он искал Виктора Краузе, чтобы утрясти вопросы по резервированию газетной площади будущих номеров под свои работы.

Виктор не задумываясь посвятил Шпура в суть трений Штейнгауэра с положениями "Правды Христианинбурга".

- Нежелание редактора "Правды Христианинбурга" публиковать статьи по немецкой проблеме общеизвестно, - подчеркнул Виктор, призывая друзей и коллег к активному обсуждению темы.

- Но я не вижу проблему в моей зарисовке! - возмущенно повторил свою точку зрения Альберт. - В чем тут проблема? Населению города и района известно, почему немцы в годы войны оказались в лагерях и тюрьмах, за что претерпели столько издевательств!.. Почему общеизвестное стоит под запретом? Нет, ну я же не идиот, чтобы не понимать, кому это нужно и зачем, я не понимаю, почему Капустин и Донченко с такой легкостью отказываются продвинуться вперёд хотя бы на шаг, из номера в номер понемногу приподнимать занавес? Увидев свет, слепой становится зрячим! Не понимаю!..

- В таком случае человек сперва прозревает, а потом видит свет, - поправил Виктор.

- Вы знаете, - озабоченно заметил Шпур, - негоже развивать эту тему в русской газете, Капустин и Донцов нам этого не простят, давайте перейдём в "Deutsche Ring", к тебе, Виктор.

- Да, конечно, - согласился Виктор. - К тому же мне должны позвонить из Барнаула...

- Нет возражений, - Альберт последовал за друзьями в редакцию немецкой газеты, до кабинета Виктора было ровно пятнадцать шагов.

Отдел культуры редакции газеты на немецком языке "Deutsche Ring" - небольшая уютная комната: два письменных стола, стулья; забитый словарями, книгами и журналами шкаф; географическая карта Германии, карты немецких довоенных колоний в Поволжье, Бессарабии, старые снимки поселений в Сибири; нравился всем иллюстрированный фотографиями из общественной жизни коллектива редакции календарь Отто Зильбера; исторические редакционные фотографии висели в простеньких рамах по стенам; в углу на тумбе - кипа старых газет - всё знакомо, всё на своих местах.

В коридоре к ним присоединились активная внештатная сотрудница советских немецких газет Мария Майзам и корреспондент "Deutsche Ring" Иоганн Байройт, которым судьба Альберта Штейнгауэра была небезразлична. Не прошло и минуты, как отдел культуры "Deutsche Ring" был забит людьми до отказа.

Альберт был растроган вниманием соотечественников к своей персоне.

- Средства массовой информации продолжают публиковать искажённые или заведомо ложные факты о немцах, - повысив голос и призвав всех к спокойствию, расширил тему Виктор Краузе. - Взрыв негодования вызвала недавно статья писателя Рудина в газете "Кузбасс" - "Что помнят о себе немцы?", в которой тенденциозно и лживо утверждается о пособничестве советских немцев фашистам в годы Второй мировой войны! И одновременно с этим, как вы знаете по себе, нам запрещают рассказать миру правду! Новый пример - зарисовка Альберта Штейнгауэра. Вы знаете, что в газету пришёл он недавно, высшего образования, к сожалению, у него нет, - это не его вина, это следствие немецкой образовательной подготовки в условиях национального гнёта, - но у него есть дар, и мы должны помочь ему его не потерять...

- Помочь молодому дарованию надо, - поддержал Шпур. - Что же касается статьи Рудина, то писатели: Фридрих Больгер, Эвальд Катценштайн, Андреас Крамер, Вальдемар Шпаар и другие направили в ЦК КПСС свой протест. - Он извлек из портфеля копию письма. Считаю нужным поставить вас в известность: 
 
"По вине таких же, как Рудин... в народе по-прежнему распространяются басни о пятой колонне в нашей стране, о пособничестве советских немцев фашистским захватчикам, о диверсантах и парашютистах, об отравленных колодцах и складах оружия в подвалах немцев Поволжья. К сожалению, печальное эхо тех лет, трагизм тех событий советским немцам приходится чувствовать и сегодня; они будут их чувствовать до тех пор, пока не будут полностью реабилитированы и восстановлена автономия немцев Поволжья..."

Находясь в центре внимания, Альберт успокоился. Друзья делились с ним своим жизненным опытом, обещали поддержку, кто-то уже набрасывал текст обращения к первому секретарю горкома партии, а он что-то отвечал, соглашался или возражал, а сам с интересом всё того же исследователя душ человеческих приглядывался к душевным переживаниям почти такого же, как он, Иоганна Байройта, который пришел в  "Deutsche Ring" со свежими шутками-прибаутками 30-летнего...  шофера - это ли не параллель ему, Штейнгауэру? Альберт превосходно знал русский язык и литературу благодаря одной лишь любознательности, Иоганн знал всё то же и в том же объёме - в немецком слое народной культуры. И если Альберт сравнительно легко писал по-русски, то Иоганн постигал исскуство немецкого письма героически; Альберт не мог поручиться, что газетное творчество станет его пожизненным уделом, в то время как Иоганн был в тысячу раз усидчевее его, ему "шёл" уже восьмой год; Альберта занимали вопросы защиты прав человека, вопросы правды и справедливости, Иоганн же стремился сделать всё, чтобы гонимая многострадальная культура советских немцев не канула в Лету. Иоганн Байройт между тем собирался сам "кануть" в ФРГ, но никто, кроме Альберта, об этом тогда ещё не знал - Иоганн находился под мощным прессом страха, боясь внезапного разоблачения и изгнания из редакции газеты - партийного пропагандистского органа,  находившегося под неусыпным надзором Алтайского управления КГБ  СССР. Альберт был почти уверен в том, что Иоганна, если он уедет, он больше никогда не увидит. Там, в Германии, подняться на уровень свободного журналиста практически невозможно.

- Добиться справедливости в отношении нашего народа в нынешних условиях  проблематично, - говорил в это время Виктор Краузе внимательно слушавшим коллегам, - на прошлой неделе Пятая делегация советских немцев - представителей различных инициативных групп движения за автономию была в Москве, ходили на встречу с руководителями государства. Первая делегация была там, вы знаете, в 1965...

- За четверть века  - нулевой результат, - обронил кто-то.

- В 1978 году ЦК КПСС создал Госкомиссию, которая изучила нашу проблему и предложила образовать немецкую автономную область в составе Казахской ССР...

- Чтобы навечно закрепить нас в местах ссылки...

- И поссорить с местным населением...

- Нам чужого не нужно, а своего не отдают...

- В том году я служил в армии, - сказал Альберт. - О казахском бунте против немецкой автономии слышал...

- А я видел, - заметил вскользь Виктор. - Это страшно.

В отдел культуры протиснулся Капустин. Разговоры мгновенно оборвались.

- Зарисовка пошла в номер, - поднял руки Капустин. - Редактор подписал...

Когда он ушел, Иоганн Байройт с присущим ему одному тяжелым юморком заметил:

- Генеральный секретарь ЦК КПСС руки перед нами никогда не поднимет...

Продолжение: http://www.proza.ru/2013/01/14/2107