Сны Элиона

Тебе, с несбывшейся надеждой   

Сон первый. Война.

     Потому что, когда все смешалось окончательно, было уже трудно понять в этой страшной свалке, где свои, а где враги. Установленный заранее порядок  - Толон и Орин  слева, Нариэн и Истар – справа, был нарушен. Стрелы отряда Элиона были теперь не только бесполезны, они были опасны, ведь стрела не различает где свой, где враг. И он поднял ладонь, останавливая лучников, и спустился с крепостной стены вниз. Враги уходили к лесу. И он побежал вперед, догоняя бой. Он споткнулся о кого-то, и только тогда  вспомнил вдруг, что ему нужно другое оружие, опустил глаза – на куче тел лежал лицом вверх юноша со светлыми волосами, чем-то похожий на него,  глаза его были открыты, в них отражалось дымное небо. «Мы бы могли вместе  стрелять, кто больше стрел за минуту в мишень», - почему-то подумал Элион, наклонился и вынул из мертвой руки короткий меч. Когда он разогнулся и посмотрел вперед, было уже поздно.  Он не успел - стрела пронзила его плечо и Элион упал на бок. Он смотрел на  мертвое лицо молодого воина и  думал - "мы могли бы стрелять на скорость, но он умер первым. Означает ли это, что я проиграл?" И он думал об этом все время, пока не потерял сознание.      
     Он лежал на деревянной кровати, повернув голову к окну,  он уже давно не мог заснуть, несколько дней. Плечо почти зажило и уже не болело, но он не хотел вставать и не мог заснуть, и становился все слабее и слабее. За окном менялось небо, светлело, темнело, неяркое солнце двигалось по нему, закрываемое серыми облаками, возникая утром, поднимаясь до края окна, исчезая из него, и оставались только облака, скучные серые облака, потом начинало темнеть, проявлялась половинка луны, она уменьшалась с каждым днем, тихонько перемещаясь среди светлых ночных облаков. Он смотрел в окно, когда надоедало, переворачивался на спину и глядел в потолок, на темные балки с рассохшимися трещинами. Если он закрывал глаза, перед ним снова вставала панорама поля с беззвучно бегущими людьми, тянущимися пластами черных дымов. И он не мог заснуть, хотя очень устал, смертельно устал. Он даже перестал понимать, сколько времени прошло с того момента, когда Толон  приволок его в комнату и положил на кровать.      
     Элион никогда не думал, что в его комнате столько подробностей в самых простых предметах. Он никогда раньше не рассматривал так пристально и эти потолочные балки и спинку кровати, трещины на штукатурке, квадратики разноцветной ткани на одеяле, щербинку на белом кувшине с водой у кровати. Как-то раньше у него не находилось на это времени. Он приходил сюда только спать, а сейчас не мог заснуть. И еще он впервые думал, что не помнит, что с ним было раньше. Он знал, что он хороший лучник, он молод, но ему доверили целый отряд, он очень молод, но за столом он сидит рядом с Толоном и Эрином, и Нариэном, и Истаром, и остальными взрослыми воинами и, когда он говорит – они слушают его.      
     Он ничего не помнил о прошлом, только иногда ему снились сны, ничего не объяснявшие, но оставляющие чувство тоски и неуюта. Ничего особенного, что-то теплое, нежное, чей-то женский голос. Когда он просыпался, он ощущал досаду и страх, что не сможет избавиться от этого мягкого чувства, которое казалось ему слабостью. Он был молод, но он умел стрелять без промаха, он был сильным, сильным и жестким, ему казалось, что во сне он должен видеть сражения. И сейчас он не мог заснуть….      
     Каким-то вечером, или ранним утром, уже было совсем не понятно, что за время, Элион потерял ему счет, в комнату вошли Истар и Толон, встали у спинки кровати, в ногах. Он повернул к ним голову от окна, попытался приподняться и сесть, но не стал, ему было все равно. Он слышал их голоса, как сквозь вату. Толон уговаривал Истара, а тот говорил что-то злое и язвительное. Элион ясно услышал только фразу – «он сам согласился с условиями!». Потом Истар подошел к нему и сел рядом на кровать, наклонился и пристально посмотрел в лицо.      
- Ты заснешь, я могу это сделать для тебя, - и стал наливать воду. Элион смотрел, как медленно, очень медленно, струя воды падает на дно стакана прозрачной витой лентой,  разбивается брызгами, сворачивается воронкой, качаясь, заполняет его,  успокаивается и замирает, когда стакан ставят на стол, потом Истар достает тонкими пальцами из кожаного мешочка щепотку какого-то красного порошка, эти мелкие, как пыльца, крупинки слетают с его пальцев, падают вниз, тонут, распускаясь  мутным  туманом…
      Алхимик смотрел на него жадно, с какой-то страной улыбкой, Элион даже подумал: «отравит». Но  выпил, ему было все равно. Питье было горьким. А ощущения странными - потолок стремительно приближался к нему, но он чувствовал, как сам проваливался сквозь кровать вниз. И он схватился руками за одеяло, чтобы удержаться и успел только перевести взгляд с Истара на Толона, но все заколебалось, затянулось туманом и исчезло. 


Под его ногами была чья-то жесткая шкура, а в ночном  окне висела страшная луна, расколотая на три цветных куска – зеленый, синий и красный, и красный, нижний кусок луны, был готов вот-вот упасть, упасть прямо на него. И он вскочил и побежал. Холодный пол, тяжелая дверь, нащупать высоко кольцо, потянуть, мечется огонь по стенам, еще дверь, толкнуть.. он вошел в комнату, и с кровати у противоположной стены, подняла голову девочка, она села, откинув одеяло и он бросился к ней, влез на кровать, под одеяло, прижался спиной к теплому животу, она притянула его к себе к теплому животу и обняла руками, крест накрест поперек груди. И он лежал, в темноте, ощущая тепло и дыхание на затылке и голос: «очень давно, в лесу или на горе, в норе или в гнезде, я не знаю где, жил-был грифон, он был одинок, у него не было ни семьи, ни друзей, и ему было не с кем играть….»


Сон второй. Заблуждение.      
 
     Он медленно всплывал из сна, еще чувствуя прикосновения губ на своем затылке, еще слыша ее голос, но уже не понимая слов, словно она шептала, пела на уже незнакомом языке. Но он  понимал, что это сон, и наяву, поверх исчезающего сна, он слышит стук, потом скрип двери, другой женский голос, окликающий его. Он открыл глаза, перед самым  лицом лежала складка серого, даже на вид колючего одеяла, а за ней – мутное окно, в которое стучалась голая ветка дерева. Стучалась, царапалась, шарахалась за окном от ветра.      
     Он повернулся на спину, сел. Это была чужая, незнакомая комната, деревянная кровать, темные стены, но девушка в проеме двери называла его имя: - Господин Элион, вас ждут внизу, за вами пришли, господин Элион, проснитесь же. Элион помотал головой. Она сразу закрыла дверь, как только  убедилась, что он все же проснулся.   
     Это была чужая комната, чужая одежда висела на стуле, он ощупал ее руками, его оружия не было, вместо лука под шерстяным черным камзолом лежал узкий стилет в ножнах, он прошелся по комнате -  за окном по незнакомой улице спешили люди. Он никогда не был здесь и ничего здесь не узнавал, но его кто-то ждал, и он решил умыться, одеться и спуститься вниз. Ему внезапно стало весело. Это походило на чью-то шутку, на странное, опасное, но очень интересное приключение. И самое странное, что  когда он выпрямился от умывального таза, отирая мокрое лицо, и наткнулся взглядом на зеркало, он увидел, что у него темно-русые короткие волосы.   
     Элион встал у перил лестницы. Внизу, у очага хлопотал толстый человек, две немолодые женщины сновали туда-сюда, вытирая столы. Посетителей не было. Пахло чем-то вкусным. Ступени скрипели, когда он  спускался. Из темноты послышался негромкий властный голос:      - Сюда, Элион.      
     Он прошел между столов, в углу  сидел худой человек в черной одежде, его почти не было бы заметно  на фоне темной стены, в тени, если бы не белое лицо.      
- Добрый день.
Но незнакомый человек удивленно взглянул на Элиона, потом взмахнул приглашающе рукой, указал на стул против себя, одна из женщин молча принесла им еду и воду. Элион понял, что сделал что-то не то, что обычно делал человек, за которого его принимали. А его явно принимали за кого-то другого, да и вправду сказать, он совсем не был уверен, что на самом деле был собой. Все это было очень странно, но он решил продолжать делать вид, что все так, как надо. Только нужно быть осторожнее, чтобы никто не догадался. А может, где-то рядом Толон и Истар, только и ждут, когда он собьется, закричит «перестаньте!». Но он доиграет эту шутку до конца, пока они не сдадутся сами и не скажут «хватит». И он наклонился над тарелкой и стал есть. Он ел, а человек ждал. Он старался есть медленнее, осторожно глядя по сторонам, наклонив голову, поглядывая исподлобья на человека в черном. Тот сидел прямо, опустив ресницы, сплетя белые длинные пальцы на темном дереве стола, иногда брал левой рукой стакан с водой, отпивал, ставил на место, и снова сплетал пальцы, кольцо с фиолетовым камнем при движении сверкало гранями. Наконец Элион отодвинул тарелку  и прямо взглянул на человека напротив. Он тоже поднял на него глаза,  белая тонкая кисть взлетела в темноте над столом,  подпер рукой острый подбородок: 
- Сегодня вечером, когда куранты пробьют первую луну, вы войдете в храм, там никого не будет, вам надо войти по лестнице в орган, служба начнется после второй луны, а после службы экзарх будет в алтаре один. Тогда вы и сделаете всё. 
- Что? - спросил Элион, и тут же пожалел о вопросе, потому что незнакомец сощурил глаза и чуть наклонился вперёд, пристально вглядываясь в его лицо.
- Я не хочу знать, что. Удавка, кинжал, удар по голове лунной чашей, мне всё равно, как вам удобнее. Мне нужно, чтобы наверняка. Он откинулся на спинку стула      
- Странно, мне говорили, вы не задаете лишних вопросов. Сюда не возвращайтесь. За гостиницу заплачено, идите в другое место.      
Человек встал, повернулся к Элиону вполоборота, остановился, словно раздумывая, потом выудил из-под одежды и положил на стол тяжело звякнувший кожаный кошелек, но снова повернулся к нему лицом и осторожно поставил маленький флакон:       
- Я принес вам снотворное, что вы просили, при вашей работе надо иметь нервы тверже. Десять капель.      
И он ушел, медленно прошел между пустых столов, женщины за его спиной поклонились ему вслед.      
     А Элион остался сидеть за столом. Он смотрел рассеяно на стоящий перед ним  коричневый флакон с притертой пробкой и мял в руках замшевый мешочек, нащупывал внутри жесткие монеты, накручивал на палец шнурок. Какая-то странная выходила шутка. Может быть, ему все же снится все это? Может быть, Истар дал ему какое-то волшебное зелье, от которого снится такой долгий, такой настоящий, такой ужасный сон?      
     Девушка стала убирать посуду со стола и Элион очнулся от мыслей. Он поднял голову, посмотрел на девицу – светловолосая, румяные щеки. Он не знал, как обратиться к ней и просто взял ее за тонкую руку, их взгляды встретились:      
- Вы не знаете, кто был этот человек? С которым я говорил?
Она испуганно отдернула руку, стала торопливо составлять тарелки одна в другую, пальцы ее дрожали, и лицо побелело так, что ярко высыпали веснушки. Она оглянулась, а затем, наклонившись к Элиону, тихо сказала:      
- Я - не знаю. Но наш хозяин очень его испугался, он даже выгнал всех посетителей и не взял денег с тех, кто не успел заплатить.      
И  поспешно ушла. Становилось шумно, эта харчевня постепенно наполнялась людьми, проходящий мимо хозяин несколько раз выразительно глянул на Элиона. И он решил, что пора уходить. Тем более что стилет был при нем, а больше, как он понял, у него никакого имущества тут не было. Флакон с зельем он решил взять, хотя не понимал, зачем он ему, но подумал, что, когда вся эта странная шутка кончится, как-нибудь тайно подольет его в питье Истару, тоже ради шутки.      
     Элион вышел на улицу, толкнув тяжелую дверь, и сразу попал в толпу. Он стоял посреди движущихся людей. Они толкали его, обходя, натыкаясь. Он попытался идти, но не знал куда, и его отнесло к краю дороги и выпихнуло на тротуар, он встал у стены какого-то дома.  Люди шли мимо него потоком, а он стоял и не знал, что делать. Храм?  Экзарх? Имя или должность. Как его найти? Словно это была какая-то головоломка, которую он должен был решить, пусть и не хотел. Но и выглядеть беспомощным в глазах тех, кто, возможно, наблюдал за ним и смеялся тихо, тихо, он тоже не хотел. И он вступил в поток идущих людей и прислушался. Они говорили о тумане. Над городом действительно висел туман. И они говорили о  тумане, и о том, что сегодня ночью не будет видно неба, а какой же праздник без лун? Ничего не стало понятнее, но там, впереди, куда они все шли, и куда он шел теперь вместе с ними, вырастало большое серое здание, проступало сквозь туман – стрельчатые башенки, высокие окна, чем ближе он подходил, тем явственнее становилось, что они все шли туда. И Элион вошел вместе с ними, чуть задержавшись на площади перед зданием, отойдя к краю человеческого потока, чтобы рассмотреть цветные узорчатые стекла. И, войдя, он встал у стены, у самого входа, в нишу. Люди проходили мимо него. Те, кто был одет богаче, занимали места на скамьях, победнее - проходили назад и вставали там, у задней стены. Всё это человеческое стадо двигалось, негромко шумело, переговаривалось, образуя слитный негромкий шум, в котором почти не различались отдельные голоса и звуки. Аккорд тяжелой мелодии прорезал шум, все мгновенно смолкло. Элион видел храм сбоку, от входа – замершие ряды людей, золотые резные ворота у центральной стены, то, что за ними, не было ясно видно, но там кто-то двигался, перемещались потоки света. Мелодия гудела и билась в  воздухе, колыхались свечи, вот вспыхнули цветными узорами три круглых витража над  золотыми воротами, и они стали медленно открываться, музыка усилилась и сразу смолкла, высокий человек, одетый в алое, медленно вышел через ворота, его шаги ясно слышались среди тишины, и остановился на возвышении.      
     Он был высок и худ, с решительным и мрачным  лицом. Он стоял в тишине и молчал, глядя куда-то в пространство, поверх людей. Он молчал, и в храме стали раздаваться недоуменные перешептывания. Элиону даже стало интересно, тут явно назревал какой-то скандал. Низенький человек в черном, пригибаясь, вышел откуда-то сбоку и засеменил к человеку в красном.      
- Ваша   светлость, начинайте же, народ ждет, господин экзарх.
Вот она – цель, понял Элион, этот человек в красном – экзарх, его цель. В соборе кто-то ахнул и люди зашумели еще сильнее. Но экзарх внезапно отстранил человечка в черном, поднял левую руку вверх и заговорил громким высоким голосом      
- Вы видите этот туман? Этот туман, спустившийся на нашу страну? Туман овладел сердцем нашего правителя! Туман льстивых иноземных речей, не позволяющий ему увидеть заполняющее мир зло! Туман овладел его умом, если он позволил им привести на нашу землю своих иноземных богов! И они ничем не платят за это, они расположились на нашей святой земле, под нашими святыми Лунами, как хозяева! Вот уже и казначейство в их руках, вот уже и церковный налог на иноверие для них отменен! Смотрите же, вот и явный туман покрывает как смертным саваном нашу землю!
Он уже кричал, и этот крик бился под сводам, разбегаясь эхом, и в ему ответ раздавались   вопли из толпы в храме.
- Смотрите же, вспоминайте же, вспоминайте, все верные, у кого еще есть память, чьи души не затмил туман иноземной заразы! – он почти перешел на визг, - когда вы видели чтобы в Праздник Трех Лун небо скрывало от нас наши священные светила?
И в соборе смолкло внезапно, разом, и в тишине чей-то негромкий голос произнес – "когда началась Великая война".
- Небо отвернулось от нас! – завопил экзарх, и толпа откликнулась хором, Элион поморщился,  повернулся и выскользнул из храма через полуоткрытую дверь, за его спиной кричали и рыдали, в шуме уже еле слышались гневные фразы экзарха, но вообще-то, все уже было понятно. Деньги, они просто не поделили деньги. Очень правдоподобная выдумка. Если это, конечно, выдумка. Но это  стоящий вокруг туман делал происходящее нереальным. Теперь надо было дождаться вечера, когда все закончится. Когда он докажет, что умеет играть, когда он обманет всех. Он почему-то думал, что в самом конце его руку со стилетом остановят, все выйдут откуда-нибудь и тогда он вместе со всеми посмеется над этой шуткой… если это была шутка. Но пока в любом случае, надо найти другую гостиницу, дождаться вечера и спрятаться в храме до начала вечерней службы. Поэтому он просто пошел, не оглядываясь, прочь от собора, через площадь, обратно по улице, где-то свернул, прошел по переулку, увидел вывеску гостиницы и зашел внутрь, заплатил за комнату, поднялся наверх, чтобы осмотреть, выбрал ту, окно которой открывалось во внутренний двор с аркой, выходящей на другую улицу, и спуститься вниз из него было удобно. Уходя, предупредил, что придет поздно вечером, но уже на улице понял, что не вернется сюда. Если все это всерьез, а не шутка, то искать будут незнакомца, и обязательно спросят, где он был вечером? И ему нечего ответить, он не сможет сказать – я приехал только что. Он бродил до самого вечера в туманном городе, заходил в какие-то лавочки, увидел в одном месте хороший лук,  чуть было не купил, но вовремя понял,  что ему сейчас не нужно его покупать, некуда деть и с собой не возьмешь. Когда Элион услышал звон колоколов в соборе, он даже удивился, обнаружив, что все это время медленно приближался к нему, сам того не замечая, ходил вокруг, и теперь был совсем близко.      
     В храме было темно. В глубине кто-то двигался, зажигая огонь, половина храма уж была освещена. Элион стоял в тени, около алтаря и ждал, когда человек подойдет ближе. Темная  фигура двигалась по кругу, подходя к колонне, смутно очерченной плоской чаше подсвечника, с тонкой свечой, маленьким огоньком в руке, была видна белая кисть и длинный рукав черной монашеской рясы, огни  один за другим загорались в подсвечнике, образуя в туманном воздухе светящийся ореол,  извлекая из темноты резные ветки на камне колонны, изогнутые спинки скамеек, цветные квадраты плиток на полу. Вот она подошла совсем близко, пахло воском и ладаном,  повернулась к нему  от очередного подсвечника. Это была женщина, монахиня. У нее было бледное невыразительное лицо,  тонкий нос, узкие губы, только глаза были яркими, синими, в темных тяжелых веках. Она посмотрела на него, в его глаза, куда-то вглубь него, молча, не выражая лицом ничего, подождала, и он спросил, как пройти к органу, как найти органиста. Она  напряженно следила за его шевелящимися губами, пока он говорил, а когда Элион повернул голову, тоже сделала шаг влево, вслед за ним, что бы оказаться перед его лицом, и в ответ на его удивленный взгляд показала жестом, что не слышит и не может говорить. Он повторил вопрос, она кивнула после паузы и показала тонкой рукой за его спину. На запястье из-под широкого черного рукава, сверкнул гладкий серебряный браслет. Там, за колонной, сразу, если подняться тремя ступенями почти в алтарь, была небольшая дверь.      
     Он прошел к ней, оглянулся, женщина смотрела вслед, и ее лицо ничего не выражало. Витая лестница за дверью вела вверх, сначала к одной двери, он открыл и заглянул, там в полутьме блестели трубы и клавиатура. Элион закрыл дверь и, привалившись к гнутым перилам, подняв голову, попытался разглядеть, куда ведет лестница дальше. Ничего не было видно, и он ощупью поднялся выше, снова дверь. За ней помещение с круглым слабо светящимся цветным окном, напротив – снова ряды блестящих труб, вдоль всей стены. И он встал под окно, спиной к каменной стене, уперся ладонями и стал ждать. Он слышал внизу, в зале, тихие шаги женщины,  цветные блики света падали из окна на трубы перед ним, образуя причудливый неровный узор, разгорались, свечей в храме зажигали все больше, круглое окно светило все ярче. Внезапно из-под его ног протянулись тонкие лучи мерцающего света, он опустил голову, в полу были щели, там, внизу, в нижней комнате, где стоял этот странный инструмент, зажгли свет, там кто-то ходил. Потом раздался гудящий звук, словно в трубах у противоположной стены подул ветер. И вдруг – каскад разрозненных вибрирующих нот, от которых задрожал воздух вокруг. Когда хаос звуков стих, Элион некоторое время слушал только стук сердца и звон в ушах, потом он стал различать покашливание и шумное дыхание человека внизу, какой-то скрип, шорохи, шаги людей, входящих в храм, там, внизу, гул голосов. Раздался звон колоколов и музыка зазвучала снова. Она гудела тяжелыми басами, лилась вокруг него потоками, перебивалась мелкой россыпью звенящих нот. 
     Он закрыл глаза, ему казалось, что музыка звучит внутри него, что все его тело вибрирует и звенит. Он чувствовал ветер на лице, перед ним расстилалась долина, как она виделась с крепостной стены его города, пики елей на горизонте, темнеющее небо, в храме стройно запели, слов он не понимал, он видел стаю птиц, пересекающих солнечный закатный диск, на краях прозрачных облаков загорались золотые каймы. Покой и свобода, вот что он ощущал сейчас, покой и свобода. Он стоял на городской стене и кажется, даже чувствовал лук в своих руках, и мог сейчас оттолкнуться  и полететь вместе с птицами в небо, через сияющие облака, к карамельно-золотому закату. Когда все кончилось, он некоторое время не открывал глаз, пытался удержать это видение, это чувство покоя и свободы. Но здесь было все та же темнота, перерезанная тонкими пыльными лучами из-под ног, удаляющиеся голоса, шарканье многих ног, возня человека внизу. Когда он решил, что храм совсем опустел, потому что все смолкло окончательно, он осторожно вышел из комнаты и встал на площадке лестницы. Он ждал, внизу открылась дверь и толстый человек, шумно дыша, держа перед собой лампу, стал спускаться вниз по крутой лестнице, повернул последний раз,  исчез неясный отблеск света, некоторое время слышались стихающие чуть шаркающие шаги. Элион вынул из ножен стилет, ножны оставил на ступенях и стал медленно спускаться вниз, стараясь не скрипеть.      
     Пустой храм, темный и тихий, из приоткрытых створок алтаря на ступени падали кружевные полоски света, там что-то позвякивало. Он вошел в алтарь. Экзарх стоял спиной, подняв руки, снимал с шеи цепь, услышав шорох, повернулся, сделал шаг навстречу, устало улыбнулся, наверное, он подумал, что Элион зашел за благословением, но, увидев направленный ему в грудь стилет, остановился и недоуменно посмотрел Элиону в лицо. А Элион медлил. Наверное, сейчас все закончится, ведь вот, он стоит и готов убить, может быть эту шутку уже можно оборвать? За спиной послышался шорох, экзарх перевел взгляд за плечо Элиона, тот оглянулся на мгновение, на ступенях стояла эта женщина, монахиня, уцепившись руками за кружевную дверь. Экзарх шагнул еще ближе, поднимая руку, наверное, пытаясь остановить его, и Элион ударил его стилетом в грудь. Горячая кровь потекла по  пальцам, экзарх шевельнул рукой, словно хотел ухватиться за стилет, глаза его закрылись, и он повис, наклонившись вперед, удерживаемый вытянутой рукой Элиона, крепко сжимавшей рукоять. Элион ухватил его за плечо и осторожно опустил на пол, серебряные кисти покрывала на алтаре закрыли побелевшее лицо экзарха. Монахиня смотрела  сквозь створку, белые пальцы с синими лунками ногтей, уцепившиеся за серебряные узоры, ее глаза казались черными из-за расширившихся зрачков, она судорожно вздохнула и  опрокинулась навзничь на ступени, оттолкнув дверь. Элион повернулся, на алтаре в Лунной чаше колебалась вода, он опустил туда испачканную кровью руку, смотрел какое-то время, как расходится от его пальцев буроватый кровавый туман, вышел на ступени, вытирая мокрую ладонь о штаны. Темный провал зала, мертвая женщина у его ног, руки ее раскинуты, рот полуоткрыт и блестит толстый браслет на запястье, убитый экзарх лежит  за его спиной, трещат фитили ламп в тишине, мутная вода еще покачивается в Лунной чаше. И только тут он понял, что это реальность. И ничего не закончится сейчас и ничего не вернется. Толон не хлопнет его по плечу крепкой рукой, Истар не возникнет в ярко освещенном пространстве алтаря, не щелкнет пальцами, не встанет с пола экзарх, смеясь и вынимая из груди фальшивый стилет. Все это правда. Он убил человека, который даже не был ему врагом, просто так, из-за чужого желания, за деньги, как наемник. Теперь он может выйти из храма в холодный воздух улицы, под свет трех лун, со своей свободой и заработанными деньгами, и делать что хочет. Но ему нечего было делать тут, и некуда идти.      
     Поэтому он взял с алтаря серебряный кубок, вылил в него мутноватую от крови воду из Лунной чаши, вытащил зубами пробку из флакона с сонным зельем, плеснул, не считая капель, и спустившись по ступеням, пошел внутрь храма. Он попытался сесть на скамью, но было неудобно. Тогда он прошел до противоположного конца зала, уселся на пол, спиной к холодной каменной стене, уперся локтями в согнутые расставленные колени, смотрел, покачивая перед собой кубок, на далекий освещенный алтарь перед ним, потом выпил залпом горчащую пряную жидкость, и стал ждать, когда все кончится. 

     Он поднимался по лестнице, там должна быть дверь, он слышал голос, зовущий его по имени, но двери нет, он спустился вниз, серая стена, поднял факел выше, вон там дверь, он снова стал подниматься, площадка, но двери нет, пустая стена, он снова опустился ниже, поднял факел, лестница странным образом проходит мимо двери, снизу видно, что она есть, а когда поднимаешься, ступени  сворачивают куда-то в сторону и приводят не туда, он попробовал снова, становилось душно, он рванул воротник, взбежал по лестнице, горящие капли масла от факела падали на рукав, жгли руку, вся башня уже светилась неровным колеблющемся пламенем, он бросил факел, попытался достичь цели с разбега, может быть ему все же повезет, но снова не смог, взбежал еще выше, ступени упирались в стену над его головой, под самым потолком, там, внизу была дверь на площадке лестницы. Он начал спускаться назад, вниз,  огонь от факела гудел и поднимался к нему навстречу, вверх по пролету, вот она, вот она, дверь, он слышит, как его зовут, всё громче, всё громче, но к ней уже не спуститься, треск огня всё слышнее, он заглушает зовущий голос, жарко, как же ему жарко, языки огня тянутся к  лицу, жарко.


Сон третий. Обмен. 

    Ему было холодно. Он открыл глаза - над головой в тумане качались ветки деревьев, постукивая листьями, светало. Пела незнакомая птица. Под головой жестко. Пахнет хвоей и смолой. Он ощупал рукой рядом с собой – колючее.
Он лежал в овраге, на охапке сосновых ветвей, с мокрыми от росы волосами, укрытый шерстяным плащом, с кожаной сумкой под головой, и смотрел в серое, туманное  небо, подсвеченное слева оранжевым светом восходящего солнца, опять в чужой, незнакомой ему  жизни. И он снова не понимал, кто он, и что ему делать. Элион сел, подтянул замерзшие ноги в высоких ботинках, на левом развязался шнурок. Встал, отряхнул плащ, поправил куртку под плащом – на поясе справа нащупал плоскую  флягу, а слева - складной нож, вынул из ножен, повертел в руках, раскрыл, закрыл, снова пристроил на поясе, поднял с земли шляпу, у загнутого края широких полей блестела лужица росы. Залез в кожаную сумку – сухая лепешка, завернутая в кусок белого холста, два яблока, сыр, моток веревки, носки, свернутые вместе загнутым краем, еще что-то плотно сложенное, ощупал, не разворачивая, наверное - рубашка,  полоска ткани, похоже на воротник.
    Элион огляделся. Вроде бы ничего вокруг больше ему не принадлежало. Он поднялся по склону оврага навстречу восходящему солнцу, вытряхивая сосновые иглы из жестких волнистых волос.      
    За пару следующих часов он успел наткнуться на высокую стену, сложенную из серого камня, понять, что находится внутри ограды, потому что пики по ее краю были направлены вовне, от него, далеко пройти вдоль этой стены, найти ворота, плотно запертые, наверное, с заднего двора, потому что вокруг никого не было, но к ним вела широкая, усыпанная мелким гравием дорога, со следами многих колес. Элион пошел вдоль нее, по краю дороги, за деревьями. Через некоторое время слева он услышал шум воды и повернул к ручью умыться. Лицо его на ощупь было обветренным, с коротко отросшей щетиной, руки при близком рассмотрении – не слишком изнеженными, он попытался распутать пальцами жесткие волосы, оглядел одежду – простая, но крепкая, добротная, хоть и поношенная. Кто он сейчас, Элион всё равно не смог понять, набрал во флягу свежей воды, напился, отломил кусок лепешки, надкусил яблоко и вернулся обратно к дороге.      
    Лес постепенно редел, становился все более ухоженным и правильным, и вот это уже почти парк, с ровными рядами стриженных кустов и посыпанных песком дорожек, а там, за кустами – поляна. Посреди нее стоит стол, покрытый белой скатертью, и неподалеку какая-то женщина в голубом платье мешает что-то длинной ложкой в медном тазу, стоящем на чугунной печке, летит тонкий душистый дым, это варенье, оно  кипит розовой пенкой у краев блестящего медного таза. А за столом  сидит девочка в белом платье, у нее под рукой листы бумаги, она что-то чертит, болтает ногами и пьет молоко из чашки, а сбоку вазочка с пенками от варенья, розовые,  тягуче застывающие, с мелкими семенами, похожими на тонкие ворсинки, под ними - прозрачный сироп.  Элион как завороженный осторожно шел вдоль стриженого ряда кустов, всё ближе и ближе, не мог оторвать глаз от этого солнечного утра. Качающиеся кружевные тени деревьев, трепещущие края скатерти, солнечные пятна на посуде, дым от печи, запах горячего сахара,  а ребёнок всё раскачивается на стуле и что-то чертит левой рукой, старательно высунув язык, не выпуская из правой руки серебряную ложку, время от времени зацепляя ею клубничные пенки. 
    И вдруг всё остановилось. Он увидел, как девочка замерла, потом бросила ложку и карандаш. И вот она взмахнула рукой, и оса с ее пальца с коротким стуком свалилась на стол. Элион обогнул кусты и подошел к столу. Оса, подрагивая полосатым брюшком, ползла по скатерти, а девочка растопырила липкие сладкие пальцы и  молчала, и глаза ее были полны ужаса. И тогда Элион взял с края стола   тонкий стакан с гравированным по краю узором, и ловко накрыл осу. Она билась и звенела о стекло, падала на скатерть, ограниченная кругом стакана, лезла на прозрачную стенку, ползла, падала и снова влезала и снова билась и звенела. И девочка смотрела на нее внимательно, а потом перевела взгляд на Элиона и спросила:      
- Ты кто?
Откуда он знал, кто он? Но всё равно сказал:      
- Элион, - и посмотрев на ее рисунок, спросил, - это лошадка?      
- Это собачка! – воскликнула девочка. И на это вскрик женщина в голубом платье оглянулась от таза с вареньем и кинулась через поляну к столу. Она обхватила ребенка за плечи и прижала к себе:      
- Кто вы? Что вы делаете в саду у герцога?! – закричала она.      
- Это Элион, - важно произнесла девочка и потянулась, и ухватила его за руку липкой от варенья ладошкой. Из-под обшлага её белого платья блеснул гладкий серебряный браслет.
Но все уже было разрушено, он даже не успел ничего никому объяснить, как его ухватили сзади за руки, и он успел только зацепить  со стола этот рисунок то ли собачки, то ли лошадки, перед тем, как его потащили по аллее, дважды пихнув в спину при попытке оглянуться назад. Но успел заметить, как на поляне женщина в голубом все пыталась развернуть к себе ребенка, выворачивающегося из под руки и пытавшегося кинуться ему вослед, летел дым от печки, летели и заворачивались на стол края скатерти, летели по ветру светлые детские волосы, блестел среди трепещущих теней гладкий серебряный браслет на тонком запястье.   
     Этот солнечный мир уменьшался и съеживался перед наступающей на него громадой серого огромного дома, уже накрывшего Элиона холодной тенью,  он успел свернуть листок и запихать в рукав, и некоторое время при движении чувствовал как колются края бумаги, пока не привык и не перестал ощущать. Двор, мощенный булыжником, высокое крыльцо, он дважды споткнулся на ступенях и его крепче ухватили за плечо через плащ, провели мимо  двери, он мельком увидел мутный медовый свет зала, освещенные солнцем дубовые панели стен и головы оленей и кабанов на них, в какой-то боковой коридор, лестница вниз, тяжелая дверь и его впихнули в комнату, он даже не успел оглянуться. Было сыро и сумрачно, напротив двери окно, но это – подвал и в окно виден только камень двора, ровно поделенный  на солнце и  тень, на жизнь и смерть, на счастье и тоску…. И он просто сел под окно, опять  на пол, спиной к стене, уперев локти в колени, и стал ждать. 
    Человек вошел внезапно, легко и сильно распахнув тяжелую дверь. За ним внесли лампу и стул. Он сел, внимательно глядя на Элиона, двое встали за его спиной.      
- Ты кто? – спросил человек.      
- Элион.
Но он усмехнулся:      
-  А я – герцог, - и  снова повторил,   -  Ты кто?
И Элион снова ответил:       
- Элион, - он понимал, какого ответа от него ждут, но не мог же он сказать «я не знаю»!         - Это я уже слышал, - мягко сказал сидящий перед ним, и снова повторил, – Ты кто?
И Элиону даже показалось, что вот ему можно всё рассказать, но он  упрямо нагнул голову и повторил в третий раз:         
- Я – Элион.
Человек хмыкнул и сделал рукой жест, двое слуг подошли к Элиону и стали довольно бесцеремонно его обыскивать, вывернули сумку, сняли с пояса нож и кинули на пол, он попробовал сопротивляться, только когда слуги начали обшаривать его одежду, но его крепко ухватили за плечи, а герцог произнес:         
- Затылок, под волосами, - и, пристально глядя на Элиона, - Не дергайся, - и указал пальцем под потолок. Элион поднял голову по направлению жеста и увидел слуховое окно и тускло блестевший в нём наконечник стрелы. Герцог снова ухмыльнулся, а потом и вовсе звонко и счастливо рассмеялся. Сильные руки нагнули голову Элиона, вывернув его шею, и за волосы развернули спиной к сидевшему, он почувствовал, как горячие пальцы ощупывают его  шею чуть ниже затылка.       
- Ну вот, а делал вид, что не понимаешь, наёмник.
Элиона отпустили и он отошел к стене под окном, прислонился спиной, сложил руки на груди, у его ног лежало всё немногое его имущество, вывернутое из сумки. Этот человек, герцог, сидел напротив на стуле, положив руку на подлокотник и мягко улыбался, разглядывал, наклоняя голову то к одному, то к другому плечу, тёр пальцем висок, на руке поблёскивал перстень с тёмно-фиолетовым камнем. Наконец он мягко проговорил:         
- Ты тут незаконно, наёмник. Не думаю, что тебя послали меня убить…но ты тут незаконно, и я тебя убить – могу.         
- За что же? - спросил Элион.         
- Ты тут незаконно. – и герцог развёл руками, кольцо плеснуло на стену искрами, и снова мягко засмеялся, - Но я могу тебя простить, и даже дать разрешение тут жить…
Он внимательно смотрел на Элиона, внимательно смотрел и улыбался, кажется, ждал вопроса, но Элион ничего не ответил и не спросил, он молчал и смотрел себе под ноги, а потом и вовсе закрыл глаза. Мир стал темным, и он услышал, как тяжело дышат эти двое позади герцога, один быстрее, чем другой, и от левого пахнет новой кожей, а от правого – чесноком. А от герцога свежевыстиранным полотном, наверное, от белой рубашки, и дышит он почти неслышно, только чуть поскрипывает стул, когда он меняет позу. Наверху, в слуховом окне завозились, стукнула стрела о край окошка, человек устал держать арбалет. Элион открыл глаза. Герцог не выдержал, подался вперед и проговорил быстро:       
- Ты убиваешь одного человека, а я отпускаю тебя, даю разрешение на проезд через мою территорию, коня, денег, тебя даже проводят до границы.
Элион молчал, и, после паузы герцог мягко продолжил, уже откинувшись на спинку стула и почему-то опять успокоившись, словно сказал самое важное и опасное:       
- Не упирайся, ты наёмник, я знаю, что значит твоя татуировка, это твоя профессия, а я предлагаю неплохие деньги.- он сделал паузу, словно раздумывая, и добавил веско, как важное и значимое, - я никому не расскажу о тебе, ты уйдешь, тебя не найдут.
Но Элион молчал. И герцог поднялся, постоял несколько мгновений и вышел, стул и лампу вынесли за ним и закрыли дверь, арбалетная стрела исчезла из слухового окна.
     Элион медленно собирал вещи в сумку. И он уже знал, что согласился. Там, раньше, в его жизни, он тоже убивал. Но там был понятный враг, даже – враги, их было много, и он был не один. А тут он один и делать ему нечего, только согласиться. И враг у него один, только – чужой, непонятно почему враг. Один на один. И не совсем честно. Потому что враг не знает, что он – враг, и что Элион его убьет. Но ему ничего не остается, или он убьет или его убьют. А он – наёмник, на его шее, под волосами, там, где он не может видеть – какая-то татуировка, и он – опознан, как наёмник.      
     Осталось оглядеть комнату – закрытая деревянным кругом дырка в полу, слева от двери, охапка сена, решетка на окне из витых прутьев, не сломаешь. И он достал сыр с хлебом, открыл флягу с водой и стал есть. Потом он лег на сено и начал ждать. День длился, за окном по двору иногда проходили люди, тень сокращалась и после полудня зной тек через решетку в комнату, ближе к вечеру ему принес кувшин с водой и еду молчаливый человек, перед самым закатом несколько людей на лошадях проехали мимо окна. Элион не мог заснуть, в голове все крутилась фраза – «он был одинок, у него не было ни семьи, ни друзей, и ему было не с кем играть….»      
    Поэтому, когда через несколько часов, утром,  к нему пришли спросить ответ, он ответил – да. Он ответил «да», его отвели в оружейную, и он выбрал арбалет, хотя он и не любил арбалеты, ему нравились луки, но этот был хорош, многослойные плечи из разных пород деревьев, лакирован, стальной желоб, тетива из сухожилий, спусковой механизм  из металла. Цель ему показал в окно молчаливый высокий человек в черном. Среди многих людей, собирающихся на охоту,  слуг,   водящих под уздцы оседланных лошадей, псарей с собаками,  мужчина, очень похожий на герцога, но немного младше, наверное – родственник, скорее всего – брат, в темно-вишневом, он придирчиво выбирал рогатины, взвешивал в руке, примеривался, тыкал, наконечники звенели о камни и выбивали искры. Элион сначала бегло подумал «наследство, наверное», но потом запретил себе продолжать, какая разница, из-за чего? Просто это его цель и всё.      
     Его вывели через заднее крыльцо к оседланным лошадям, он выехал с двумя молчаливыми слугами через ворота, те самые, на которые  наткнулся вчера утром, и они углубились  в лес, ему буркнули только, чтобы запоминал дорогу назад.      
     Он выбрал удобное место, на опушке, в кроне дуба, внизу, слева,  загонщики держали приготовленного кабана, чтобы поднять его для герцога, и как бы он потом ни пошел через лес, Элион мог увидеть сверху передвижения охотников. И он стал ждать.
    Слуги ушли, уведя и его лошадь, когда затих  последний шум, он устроился удобнее и стал ждать. Он просто сидел и чувствовал. Выпуклости коры за спиной, он поёрзал, устраиваясь удобнее, пряный, жесткий запах дубов, влажный – земли и мха у подножия деревьев, кажется, он даже осязал движение солнца по небу. Если закрыть глаза, а потом открыть, то видно, как передвинулись на земле синие тени деревьев. Оказывается, есть близкие ощущения - поскрипывание веток, стук листьев, тугие, хлесткие волны от крыльев пролетавших птиц,  неясный гул остального леса - шорохи, шелест и хруст, невнятные шаги  каких-то невидимых животных, их мелкие щебеты и вскрики, их запах – шерсть, мускус, нагретые солнцем перья, а совсем далеко, он даже не думал, что сможет услышать это – явственное ощущение человеческой жизни, там, справа, в противоположной стороне от дома герцога, плеск и гомон. Ему казалось, что он различал стуки колес, и скрип колодезного ворота, и разговоры людей, детские голоса и кудахтанье кур,  запахи очага, воды, какой-то еды, вспаханной земли, и еще что-то неопределимое, но совсем человеческое. И самое удивительное, что он мог слышать, чувствовать то, что близко, или то, что далеко, словно настраивать свой слух и свой нос. Это были тонкие, слабо различимые ощущения, многообразные и сложные. Он подумал – «разница, как между звучанием войны и этой музыкой в органе, которая текла через меня». Он увлекся и даже забыл о цели, чувствовал, слушал, дышал. И не сразу понял, что наступает время для его действия, когда в эту переливчатую картину мира вмешались далекие крики людей, топот коней, звуки охотничьего рога, лай собак, рвущихся со сворок. Это появилось издалека, и приближалось к нему. Охота герцога началась. И его охота на цель тоже началась. И он нехотя прислушался и принюхался.  Собаки, кони, люди, железо, сукно и кожа, дикое животное, его можно выделить из всего, что он ощущает, оно пахнет свободой. Это – кабан, да. Он повёл головой, он слышал так ясно, что почти видел перед глазами – где именно бежит зверь, куда он свернет. И собаки следом за ним, запах псины, потом – лошади и люди, он почему-то знал – четверо, а потом – двое свернули правее, один – влево, а один продолжать скакать  за кабаном. Элион вдохнул сильнее,  кабан будет здесь, справа от него, он пробежит по этому оврагу до самой опушки, ему просто неуда уйти, это означало, что место выбрано правильно..      
    И он натянул тетиву и  вложил стрелу в арбалет. Время вокруг него словно уплотнилось и потекло быстрее, а внутри него – тишина и медленный стук сердца. Нарастающая волна, словно и не звуки, не запах, а какое-то ощущение давления, как движение ветра навстречу, животный душный запах, кабан выскакивает из оврага, следом тяжелое дыхание собак, борзые, лошадиный пот – гнедой жеребец, на нем – перегнувшийся направо в седле человек в темно-вишневом, азартное лицо, рогатина наперевес, солнечные блики быстро скользят по древку, он занес руку, поднял голову и арбалетная стрела  вошла точно в середину шеи, в горло, его откинуло назад, плеснув алой кровью, и лошадь тяжело унесла свалившееся вбок тело, рогатина чертила по земле полосу, взрывая  почву, цепляясь за корни деревьев, пока собаки с лаем удалялись вперед, все дальше, а лошадь с мертвым всадником замедляла бег… но Элион уже бежал, забирая ближе влево, чтобы не столкнуться с тем, кто скакал рядом, за деревьями, делая круг, приближаясь к оврагу, надеясь перехватить кабана для уже умершего охотника…
     Он получит разрешение, эту бумагу от герцога и уйдет. Он уйдет и может быть, ему удастся начать сначала, может быть, он сможет заснуть и проснуться на своем месте. В своей жизни…      
     Его схватили сразу у задних ворот. И всё, что произойдет дальше, было понятно ему заранее. – его обвинят и казнят. Или просто убьют, чтобы убрать свидетеля, ведь он бродяга без разрешения на жительство, его никто не знает. Поэтому, когда  герцог  выложил на стол перед собой кожаный, запачканный кровью кошелек и мягко произнес:      
- Нашли у тебя в кармане, наёмник. И я не могу отпустить убийцу брата, сам понимаешь, - Элион не удивился, не испугался, он просто улыбнулся с облегчением. И он улыбался, пока его тащили в подвал. И сидел на охапке сена, улыбаясь. И когда священник зашел внутрь, посмотрел внимательно, покачал головой и положил рядом с ним книгу, Элион чуть не засмеялся в голос. Ему все равно было некуда тут идти, даже если бы герцог не обманул его. Лучше умереть, чем жить эту отвратительную чужую жизнь, без всякой надежды. Если его место всегда с краю сада, вдали от цветущих деревьев и душистого запаха варенья, всегда на краю….он открыл книгу и вложил в нее рисунок с собачкой или лошадкой, чтобы он остался тут, чтобы, когда его завтра повесят, этот листок не исчез вместе с ним. Потом он лег на спину и закрыл глаза. И стал ждать.


Он открыл дверь в комнату, она сидела на кровати, одетая в черное платье  и смотрела на него. Он хотел подойти, но она встала,  и он увидел, что между ними разверстая могила, а над ними серое небо, по которому быстро летят  грозовые облака и ветер рвет с ее головы черную вуаль. Он наклонился над могилой, там лежал человек, наполовину засыпанный землей. Женщина повернулась и пошла прочь и он кинулся за ней, все время пытаясь догнать и заглянуть в лицо, узнать. Она шла через деревья, на их ветках были  длинные шипы и  листья, словно кованные, с острыми краями. Она шла и эти шипы, края листьев разрывали одежду, распутывали прическу, вырывали клочья волос, резали кожу, ее одежда была в крови, красной на сером и черном. Если оглянуться – было видно, где она  проходила, продиралась, на деревьях эти клочья и кровь, скрип земли под ногами, треск разрываемой ткани, разрываемой кожи, металлический стук листьев. Он все пытался догнать, взглянуть в лицо. И вдруг она остановилась и повернулась к нему - рассеченное веко, обрывки одежды, разрезанное тело,  разорванная провисшая щека, видна десна и ряд белых зубов. И он протянул руку и зачем-то попытался приложить висящий кусок щеки на место. Он прикладывал его к лицу, но стоило отнять руку, он снова отрывался и провисал. А она смотрела на Элиона ничего не выражающими серыми глазами в желтую крапинку, правый, залитый кровью – сквозь рассеченное перекошенное веко.

 
Сон четвертый. Чужая честь.

    Он проснулся от того, что солнце светило ему в глаза. Кружево подушки около лица, окно перед ним и колышущаяся прозрачная занавеска, тонкий луч разламывается через хрустальный стакан с водой и ложится звездчатым бликом на темное дерево туалетного столика, выбирая среди флаконов и шкатулок единственно верный путь.
    Он лёг на спину, чтобы увернуться от солнца, потом оглядел комнату.  В этот раз хотя бы тепло, солнечно и красиво, - подумал Элион. Впрочем, на его вкус - слишком красиво. Неслышный человек в ливрее зашел в комнату, он двигался не спрашивая как по заведенному давно сценарию, поставил на столик кувшин с горячей водой, над ним поднимался пар, вылил в та, стал разводить пену, точить клинок бритвы, раскладывать еще какие-то  блестящие предметы. Элион с интересом смотрел на движения его уверенных рук, возникла пауза, человек в ливрее смотрел на Элиона сначала ожидающе, а потом недоуменно, и Элион спохватился и вылез из кровати, ему с поклоном пододвинули стул. 
     Когда бритье было окончено и стало понятно что теперь его так же длительно и церемонно станут одевать, Элион не выдержал и сначала  отказался, а потом и вовсе  вытолкал слугу за дверь, стараясь не думать, правильно ли он поступает, лишь бы не видеть это полное ужаса лицо. С одеждой он в конце концов разобрался, она была выложена на стульях -брюки были узки и коротки, чулки на его взгляд выглядели идиотски, он натянул белый жилет, запутавшись в множестве мелких пуговиц,  жилет был слишком длинен,  он с трудом понял что внизу полы просто не застегиваются, а висят для красоты, очевидно. Одежда была  неудобная и не было  никакой возможности спрятать под ней оружие. Элион вышел из комнаты в длинный коридор, и пошел на звуки, там где-то, в глубине огромного дома он слышал звяканье и голоса. Проходя через небольшой зал, Элион остановился у стены с оружием, но и тут остался недоволен - большинство этих красивых предметов были вовсе бесполезны, только  один кинжал справа снизу  вполне подошел бы для убийства, и Элион запомнил,  где он висит, на всякий случай.    
    Люди в ливреях, попадавшиеся ему в коридорах и залах, молча кланялись, он сначала тоже несколько раз поклонился и поймал на себе удивленные взгляды, пару раз он терял направление и натыкался на какого-нибудь испуганного слугу, открывая дверь в комнату, и , когда он вошел в столовую, кажется он уже нарушил все возможные правила.      
     Спиной к нему за длинным столом, сверкавшем белым и стеклянным в солнечных лучах, сидела женщина с цветами в  светлых,  уложенных на затылке, волосах. Он смотрел на нее, меньше всего он мог предположить увидеть тут женщину. Но ему понравилось –  искрящиеся от утреннего света  волосы, тень отставшего края платья на коже спины, и солнце, нагревающее его затылок и щеку и даже воспоминание о лучистом зайчике от стакана, словно тонкий звон задетого кем-то хрусталя висел в воздухе.  Элион откашлялся и двинулся по направлению к столу и протянул руку,  женщина медленно повернулась к нему, посмотрела через плечо. Ее лицо выходило из тени на солнце, осветилась гладкая чуть розовая щека, край рта с поднятым кверху уголком, загнутым,  как у лука, длинные ресницы при повороте становились из темных медно-рыжими, в темно-зеленый глаз медленно втекал свет, высветляя его до крыжовниковой прозрачности. Она смотрела на него и молчала, и Элион  не знал, что ему говорить. Пока она вдруг не произнесла мелодичным голосом:      
- Тебя вечно приходится ждать с завтраком, - очень недовольно и раздраженно.      
     Еду ему тоже не пришлось выбирать - как только он сел напротив этой женщины, на другом конце стола, а единственный стул стоял именно там, слуга понес к нему тарелку, потом поменял на другую, Элиону ничего не оставалось делать, кроме как есть, отвечая на вопросительный взгляд слуги кивком, тогда ему наливали вина, или меняли прибор, совершенно не понятно для Элиона, но он делал вид, что все как надо. Хотя, наверное, он что-то делал не так, потому что женщина взглядывала на него с противоположного края стола недовольно. Впрочем, может быть у нее просто было плохое настроение. За  завтраком выяснилось, что Элион сегодня уезжает на охоту.      
     А после завтрака они поссорились, не успев толком познакомиться, потому что Элион решил, что не поедет на охоту и она очень рассердилась, даже румянец выступил на лице. Она стояла у камина в гостиной, держа в руках книгу, стучала ее корешком по ладони кричала, что прислуга будет считать его сумасбродным, что все уже готово, что он всегда так странно и неправильно себя ведет, и Элион поспешно согласился уехать на эту охоту. Он положила книгу на столик, а руки ему на грудь, и прижалась мягкими губами к щеке Элиона, легкая прядь волос  коснулась его лица, а потом ушла, шурша платьем. Надо просто делать, что она хочет, и она не станет больше сердиться. А потом он вернется, и будет делать все, как она хочет, он поймет, как тут надо, и все будет хорошо. Элион закрыл глаза и представил, как она кладет руки ему на плечи, и он обнимает ее за талию, и ее губы приближаются к его лицу, от нее пахнет какими-то цветами... Надо только делать все, как она хочет.      
     Он открыл глаза - книга лежала на столе, Элион осторожно положил на нее руку, из середины выглядывал край желтоватой плотной бумаги. Он помедлил, но ухватил за край и вытянул сложенный вдвое лист. Письмо. Жесткий почерк с левым наклоном. "Ангел мой, Валери... сообщи мне,  когда он уедет на охоту... вся душа моя стремится к тебе..." Вся душа, подумал Элион, вся его душа стремится к этой женщине. И ее зовут Валери. И она не его жена. Но по условиям происходящего - она именно его, Элиона, жена, а чья-то душа стремится к ней. И она достигнет Валери, когда Элион уедет на охоту, через час. Он едва успел засунуть письмо обратно и отойти к окну, когда она вернулась, схватила книгу и вышла . В окно был виден двор, люди суетились внизу, вели лошадей под узцы.      
     Охота началась, подумал Элион и повернувшись быстро пошел в спальню. Он вытолкал за дверь старого слугу, уже разложившего на кровати охотничий костюм, осмотрел одежду - подходит, это были вполне нормальные штаны и куртка, оделся, открыл маленькую боковую дверь - гардеробная, стал искать, выбрал из вороха одежды плащ, завернул в него отобранные вещи и вышел в коридор. Он шел, прислушиваясь к чужим шагам и сворачивая, чтобы ни на кого не наткнуться. В конюшне Элион остановился и подождал когда к нему подбежит егерь, сунул ему в руки завернутую в плащ одежду и приказал:      
- Возьмешь слугу моего роста, оденешь, посадишь на лошадь, поедете не оглядываясь на окна. Где моя лошадь?      
- Вот этот, белый, - удивленно проговорил егерь, - А вы?
Элион схватил его за отвороты куртки:      
- Закрой рот и не смей спрашивать! Мне оставишь вон ту, гнедую, и седло около денника. Не оглядываться! Молчать! Скажешь кому-нибудь - убью! 
Егерь побелел, одернул помятую одежду и, развернувшись, бросился со всех ног выполнять приказание.      
     Элион стоял у двери и смотрел, как всадники выезжают за ворота, человек в его одежде не оглядывался, сидел прямо. Ворота закрыли, топот лошадей стих.      
     Весь этот дом вдруг увиделся ему сверху, со всеми его коридорами и залами, очень ясно, словно кто-то снял с него крышу и сделал этажи прозрачными. И он слышал, он чуял передвижение людей, и главное - эту женщину, Валери, словно натянутые нити от них к нему. Охота началась.      
     Кинжал он снял со стены в каминной комнате, там и спрятался за металической ширмой, закрывающей камин. Ждать пришлось не долго, наверное, любовник Валери видел, как кавалькада охотников уехала. И когда Элион услышал их голоса в гостиной,  прошел по коридорам в ее спальню, он не ошибся, комната Валери там и находилась, где он предполагал - симметрично его спальне, в другом крыле коридора. Над ее кроватью он срезал шелковый шнур звонка и сунул его в карман, и вошел в маленькую дверь, в кабинет Валери,  встал за портьеру и стал ждать.
     Голоса доносились издалека - высокий женский, глуховатый мужской, слов не различить, они приближались, стукнула дверь и Элион ясно услышал конец фразы произносимой мужчиной - "...даже и в голову не придет, ведь я его лучший друг..." и женский смех. Элион приоткрыл верь, глядя в щель,  ждал когда мужчина повернется спиной, сядет на стул, когда можно будет подойти к нему неслышно сзади.      
     Они сидели на кровати, мужчина спиной, а Валери лицом к Элиону, но она не видела его, не замечала, потому что мужчина говорил что-то нежно, а она наклонилась вперед и жадно смотрела ему в лицо. Элион выскользнул из двери и тихо пошел вперед, вынимая шнур из кармана, слыша, как человек на кровати дышит, считая его слова и вдохи, надо подойти к нему на выдохе. Валери заметила его когда он уже накинул шнур на шею ее любовника, распрямилась и поползла назад, к стене, путаясь в пышных юбках, приоткрыв губы, побелев, и замерла. Шнур резал руки, человек бился и пытался схватить шнур у своей шеи, царапал руки Элиона ногтями, дернулся в последний раз и обмяк.      
     Она сидела в глубине, в тени - бледное лицо, сложенные на коленях руки, не двигаясь, словно не живая, а он стоял в изножье кровати и смотрел на нее, и не знал, что делать дальше. Вдруг она пошевелилась и, не сводя с него глаз, сползла с кровати на пол, обошла и опустилась перед ним на колени. Она смотрела снизу вверх потемневшими глазами, схватив за руку, терлась лицом, полуоткрытыми губами о кисть его правой руки, ползла другой рукой по бедру, выше, под куртку, он чувствовал ее  горячие пальцы сквозь ткань рубашки, растрепанные волосы, полуобнаженная грудь, ожерелье сверкает и переливается на шее. И он не выдержал и ударил ее по лицу. Она тихо засмеялась и обхватила его ногу, он слышал шепот:      
     - Его уберут.. никто не узнает.. я не знала что ты такой сильный и злой.. почему ты раньше не был таким?.. иди ко мне... никто не узнает, что это ты... теперь все по-другому...      
     Элион отряхнул ее, она осела на пол у его ног, он поднял ее лицо за подбородок, рванул с шеи ожерелье, и вышел, запихивая украшение комком в карман. Открывая дверь, он оглянулся - Валери сидела на полу, подогнув ноги, боком, наклонившись вперед, опираясь на руки, и тяжело дышала. "Как животное"- подумал Элион и плотно закрыл за собой дверь. Он оседлал в конюшне лошадь и вывел ее за ворота, ехал вниз по склону с холма, солнце садилось, на небе уже висел тонкий полупрозрачный месяц.       
     Элион въехал в деревню, было пусто, в домах уже загорались окна, пахло дымом от печей, в одном дворе на низенькой скамеечке перед крыльцом сидела девушка в чепце, с закатанными рукавами платья и шерстяным платком на плечах, завязанном крест-накрест на спине, между расставленных ног - таз, ощипывала курицу. Элион натянул повод, лошадь встала, и он смотрел поверх ограды во двор. Девушка подняла голову - на щеке кровь. И как только он подумал об этом - она улыбнулась и вытерла щеку тыльной стороной руки. Тогда он выгреб из кармана ожерелье и, размахнувшись, точно швырнул его в таз. Но она продолжала сидеть и смотреть на него улыбаясь - руки опущены между колен, в правой зажаты птичьи лапы, левая кисть облеплена мокрыми перьями.
     Он поехал дальше, искать какой-нибудь сарай на краю, или стог сена в поле, или хоть овраг в лесу, он очень устал за этот день, и хотел быстрее заснуть, надеясь проснуться не здесь. 


Он толкнул дверь и вошел в комнату. Она сидела на кровати, положив тонкую полупрозрачную руку с синими выпуклыми венами на круглый живот.    Она сидела на кровати, эта женщина, и между ними на полу стояла вода, много воды, почти по колено. И под водой, на дне был песок и камни. И в воде висело спинкой к нему длинное коричневое тельце соболя, головка выше вытянутого толстого хвоста, ворсинки меха чуть покачивались, колеблемые водой. Женщина гладила живот, он видел, как внутри живота переворачивается свернутый улиткой ребенок, словно ластится к её руке. Он сделал шаг, и соболь  закачался от движения воды, зашевелил лапками, словно поплыл, и начал медленно поворачиваться. И, когда Элион проходил мимо него к кровати, повернулся совсем и ткнулся круглой головой в его сапог. Он  взглянул вниз, в воду - с круглой мордочки зверя на него смотрели серые внимательные, совсем человеческие  глаза. Два человека подошли, расплескивая воду, с двух сторон и встали за его спиной, и начали быстро, говорить, один сразу после другого, вперемешку – «никогда он не будет с тобой», говорил один и второй подхватывал – «никогда не будет любви», и снова первый – «никогда не будет рядом», и снова второй – «до самого конца, никогда». Без пауз – «согласен?», «согласен?», «мы дадим тебе возможность», «ты понимаешь – никогда не будет рядом с тобой», «согласен, согласен?», «разве это большая плата?».  И он вдруг подумал, сам не понимая, о чём – «разве это большая плата за справедливость, особенно, когда все тебя оставили?» И  внезапно в комнате повисла тишина. Только  плеск воды и шуршание руки по ткани. Мертвый соболь смотрел на него через воду, женщина гладила живот с мерцающим внутри ребенком и смотрела ему в лицо, и этот нерожденный младенец внутри нее вдруг поднял голову и посмотрел на Элиона синими глазами.


 
Сон пятый. Случайное благо.      


     Он проснулся от того, что чувствовал на себе чей-то взгляд. Как тяжелое давление на спине, между лопаток.  И лежал он лицом вниз, прислушиваясь к тому, что было вокруг. Прохладно, неясный гул множества голосов, ржание коней и звяканье оружия. Он повернулся на спину, над ним стоял человек в кожаных доспехах. 
- Солнце начнет садится через три часа, - произнес он - Мухаммед прибыл в резиденцию. Проводник уже здесь.      
     Элион встал с походной узкой кровати, на которой лежал в одежде и укрытый плащом. Он стоял у полотняной стены шатра, на центральном столбе висело оружие, но когда Элион сделал к нему шаг, человек в доспехах молча заступил ему дорогу. Они вышли из шатра, Элион огляделся - это был военный лагерь, шатры рядами, группы людей, солдат, занятые чем-то, на него никто не смотрел. Но Элиону показалось что они начинали говорить тише, когда он проходил мимо них. Этот человек в доспехах шел за ним неотступно, все время был за спиной. Когда Элион наклонился умыться под висящим на веревке медным кувшином, он глянул из-под локтя и понял, что не ошибался, стоящие невдалеке люди поспешно отвели глаза и повернулись к ним спиной. Потом его накормили у деревянного стола под навесом,  мрачный слуга поставил перед ним миску и кружку с вином, отвели  выбрать коня к коновязи, его молчаливый спутник  прикрепил на пояс  Элиону кинжал в ножнах, не спрашивая разрешения.      
- Куда я еду? - спросил Элион.      
- В Агру, - человек взглянул удивленно, - Ваша цель - Муххамед, начальник сарацинского гарнизона. Мы же все обговорили, план у вас.      
Он пристально вгляделся в лицо Элиона. Элион кивнул и отвернулся к лошади, стал проверять упряжь, ощупал одежду на груди, слева под курткой - бумага.      
     Трое молчаливых людей, они смотрели на него, ждали приказа. А Элион чувствовал растерянность. Лучше бы он был один, присутствие чужих людей казалось ему опасным, они могли  разоблачить подмену. И он решил говорить как можно меньше, ведь они что-то обсудили вчера, и есть проводник, он, наверное, знает, куда они едут. Пусть все идет само собой, подумал Элион, вскочил на лошадь, внимательно посмотрел на спутников, и поехал вслед за проводником, стараясь держаться как можно более прямо и уверенно. Они выехали из лагеря и Элион достал из-за пазухи бумагу, впереди спина проводника, трое сзади, никто не увидит. Это был кусок пергамента, с нарисованным планом крепости и обозначениями постов охраны, какое-то помещение на северной стороне, у самого края здания, помечено крестом.  Он на мгновение закрыл глаза и сосредоточился, чтобы лучше запомнить рисунок, и снова запихал кусок пергамента под куртку.      
     Они ехали вперед, в пустыню, никакой дороги не было, молчаливый проводник по только ему известным приметам выбирал этот путь, солнце село и горячий воздух становился слоистым, в нем тянулись холодные струи, как ленты. Луны не было, только яркие звезды низко висели над головой. Это было очень удачно - полная тьма.      
     Наверное они и правда точно обговорили все вчера, потому что никто не стал задавать вопросов, когда перед ними из тьмы встали освещенные факелами белые стены резиденции. Просто спешились, подошли к Элиону, ожидая сигнала. И он просто кивнул. И трое прошли вдоль стены, обогнули выступ и исчезли в темноте. А Элион постоял, вслушиваясь, до первого чуть слышного вскрика и шума падения, и полез по выступам остывающего камня вверх. Во внутреннем дворе ему было понятно, куда идти, этот рисунок у него за пазухой был довольно точным. Это и правда была терраса у самого края дома. Резное каменное кружево, насквозь просвеченное огнем факелов внутри, летящие тонкие ткани.      
     Элион встал с подветренной стороны, чтобы никто не мог почуять его.  Он слышал, как пахнет горящее масло в лампах и  мирра в курительнице, и  какие-то цветы. Вряд ли здесь был кто-то, кто может учуять его и вряд ли это возможно среди прочих запахов, но он все равно встал с подветренной стороны - привычка. Очень темная ночь, это очень хорошо, еще раз подумал он, и очень жарко. Именно поэтому начальник гарнизона выйдет ночью на террасу. А Элион уже ждет его за резным краем балкона. Темная тень двинулась, исчезая и появляясь снова, когда Муххамед переходил от одного  одного светильника к другому, мягко ступая, чуть шелестя шагами по камню, он был хромым и шаги звучали неравномерно. Его тень приблизилась, и сам он стоит теперь на расстоянии вытянутой руки от Элиона, у перил, держа чашу с водой в руке, и смотрит в темноту.          
     Момент был очень удобный - цель рядом. Ткань одежды зацепилась за шероховатую стену. Шаг в сторону, вправо, человек у перил не успел понять, нож в тело, кровь на белый камень, вода выливается на ковры. Наклонился, внимательно посмотрел - мертв. Шаг внутрь, мимо столика, задел коленом.  Тишина, словно и ветер замер здесь, полная тишина. И вдруг он почуял еле слышное дыхание, он повернулся вокруг себя и наткнулся глазами на силуэт в тени террасы, на диване под балдахином. Она была почти невидима, эта девушка, он и не заметил бы ее, но ожерелье на шее переливалось камнями даже там, глубоко в тени.  Элион подошел ближе, наклонился к дивану, глаза уже привыкли к темноте - у девушки светлые волосы и кожа. Наложница, пленная, чужая. Почему она не кричит? Секунды, минута. Она молчала и смотрела, просто смотрела, без страха, перевела взгляд на кинжал в руке Элиона, потом снова пристально посмотрела в его глаза и сделала приглашающий жест рукой. Это от нее пахло цветами. Элион протянул левую руку к ее лицу, и она досадливо сморщилась и покачала отрицательно головой. И вот тогда он понял. Когда Элион ударил ее в грудь, клинок звякнул о золотое украшение.      
     Он отходил к краю террасы спиной, прихватил в горсть пушистый персик со столика, почему-то несколько мгновений не мог отвернуться и отвести взгляд - белая кисть  мертвой руки ярко светилась в полумраке, свесившись, выпав за край тени под свет факелов. Он посмотрел последний раз и  спрыгнул через перила во внутренний двор, вдали слышались гортанные крики сарацинов, они нашли убитый караул, сейчас придут к начальнику гарнизона, и все увидят. Дорога назад заняла меньше времени, он хорошо помнил путь.      
     Проводника не было. Элион знал, что не ошибся с местом - тут еще сохранялся запах, он должен был быть здесь. Но его не было. За спиной - стена резиденции, через короткое время там уже поднимется шум, впереди во все стороны - темнота. Запах терялся в ней и следы на песке  не были видны. Элион мог уйти, слабо надеясь, что не ошибется с направлением, если он останется - его обязательно найдут, если уйдет - у него есть хоть какой-то шанс. И он пошел вперед, в пустыню. Огни резиденции исчезали во тьме. Элион побежал, ноги вязли в песке, он спотыкался о камни и куски плит. Миль через десять, через час, он перешел на шаг. Тьма вокруг, только яркие звезды над головой, и он уже понял, что с направлением ошибся, но продолжал идти. Мерное шуршание песка под ногами, иногда странные крики каких-то животных или птиц.      
     Небо начинало светлеть, Элион выбрал наиболее яркий край неба, там должно было взойти солнце, поднялся на уже смутно видимый бархан, остановился и сел на песок. Сейчас он отдохнет, съест персик, вспомнит направление относительно заката, когда он шел с проводником, и найдет дорогу назад. Он сидел на вершине,  пустыня лежала вокруг него диском, плоская, как гончарный круг, покрытая до края волнами песка, прямо перед ним из-за горизонта поднимался раскаленный кусочек солнца, серое пространство прочертилось штрихами теней, солнце поднималось и тени ползли к Элиону, вытягиваясь темно-синими языками на светлеющем песке. Ночь пути. Если он сейчас поймет куда идти - дойдет за день, сможет.  Длинная полоса тени протянулась к подножью бархана, пустыня стремительно становилась черно-белой. Шелестя и осыпая песок длинная змея  ползла к нему на вершину, оставляя за собой извилистый след. Он достал из-за пазухи персик, примятый с одного бока, прижал его к губам, вдохнул сладкий запах и, набрав горсть колючего еще холодного ночного песка, швырнул  в поднявшую голову змею.      
      Элион дошел до оазиса за полдня. Наверное, ему просто повезло. Несколько пальм, колодец, каменная длинная колода с выемкой, поить животных, он покачал рычаг, навалившись всем телом, он очень устал, и встал на колени, опустив обожженное солнцем лицо в солоноватую мутную воду.   



Он открыл дверь и вошел внутрь. Она лежала на полу, под ярким небом, на песке и показалась ему мертвой, и он встал на колени и приложил руку к груди, там где была распахнута ночная сорочка, к выступающим ребрам под тонкой кожей, еще чуть теплой. И тогда он поднял лежащий в песке нож и разрезал ей грудь, воткнул нож в песок, и раздвинул руками кожу,  мышцы и выломал ребра, ее сердце еще бьется, и пульсируют сосуды на нем, и он стал  выковыривать из него кусочки какие-то,  цилиндрические, сплющенные,   как крупная ледяная  дробь,  надрезал и выковыривал, прорезал сердце совсем и увидел, что оно забито крошевом льда и замерзающей кровью,  стал  черпать рукой и вынимать это все,  кровь затекала под ногти и окрашивала их края алым. Под его рукой было жарко и  холодно одновременно, от крови и льда, и ему было жарко и холодно одновременно, жарко от горячего ветра пустыни и холодно изнутри, тоскливо и холодно, потому что песок начал лететь от поднявшегося ветра и засыпать эту женщину, и ее распахнутую грудь и это раскрытое перед ним сердце, и вот он уже сидит, погрузив руки в песок, потому что ее тело уходит от него все глубже и глубже, вниз, проваливается. И он вытянул перед своим лицом руки, испачканные вязкой засыхающей кровью, с прилипшими песчинками, ему показалось, что горячие слезы закипают в глазах и он сейчас заплачет, и вскочил. Песок, во все стороны, куда ни посмотри – песок, и кругом лежат мертвые растерзанные зайцы, и ветер колышет их шерстку.
 

Сон шестой. Абсолютное благо.      

     Шея затекла, Элион осторожно пошевелил головой. Он проснулся, сидя за столом, положив голову на раскрытую книгу. За окном рассветало и были видны крыши домов, из труб шел дым. Комната, где он заснул у стола перед окном была расположена высоко, возможно и под самой крышей.  Элион откинулся на  спинку стула, потер руками лицо, чтобы окончательно проснуться. Заскрипела дверь и в комнату вошла женщина, он услышал свист юбок и запах ванили и корицы.       
- Снова уснул за чтением? - мягкий голос, Элион повернул голову - это была высокая и полная немолодая женщина с усталым лицом. Мать? Служанка? Вряд ли жена. Но она подошла к нему, обняла за плечи, прижала спиной к платью, приглаживая его волосы свободной рукой, и Элион замер, не зная, что же ему делать, но боясь вывернуться из под этих рук.      
-  Тебя надо подстричь, Эль, - и без паузы продолжила - Иди завтракать, я уже сварила кофе.      
     Но сначала Элион осмотрел комнату - никакого оружия, только книги, перья, карандаши, стопки исписанных листов, какие-то наброски, завтрак был накрыт в маленькой комнате, как он понял - соединяющей в себе и гостиную и столовую. Он вошел, и с порога, среди белой посуды и серебряных приборов, увидел яркий пушистый персик и остановился. Проследив его взгляд она произнесла:      
- Господин Гогеншутце прислал сегодня утром. Но сначала овсянку! И даже не спорь со мной!      
     Элион не стал спорить,  он ел эту ужасную кашу, и она намазывала ему маслом свежий хлеб, поливала сверху тянущийся блестящими нитями  мёд, и наливала кофе (кофе был хорош), он не успел сказать, что сливок не надо, потом понял, что так и лучше - кто его знает, какой кофе он должен любить? Но самое неудобное произошло, когда она разрезала персик в конце завтрака и подвинула ему тарелку, и он не знал как ее спросить - "а тебе?",  или - "а вам?" Поэтому он съел только половинку, бросил не замечая куда салфетку  и почти убежал под  возмущенный женский возглас.      
     Поплутав некоторое в комнатах и коридорах маленькой квартиры, попытаясь найти выход на улицу, он в третий раз ввалился в гостиную,  женщина собирала со стола посуду и  уже раздраженно воскликнула - "Да что с тобой, Эль?!" Найдя на вешалке в прихожей мужской плащ, явно свой, и выскочив из дверей на крутую лестницу,  заглушив,  оборвав ее голос захлопнутой дверью, он был смущен, даже щеки горели, сбежал по крутой лестнице, но все же посчитал - с шестого этажа - но попал не на улицу, а в арку между каких-то зданий, и вышел из нее во внутренний двор. Позднее утро,  стоял туман, уже рассеивающийся, в нем двигались люди, они здоровались с Элионом - "доброе утро, профессор", "здравствуйте, господин Лаутеншлейгер". Он бормотал что-то в ответ, втянув голову в плечи и пытаясь как можно быстрее выйти из череды проходных дворов, связанных арками, спотыкаясь на выпуклых камнях мостовой, уйти куда-нибудь, где бы не было людей, они узнавали его, а он не знал их имен и боялся сделать что-то не то.      
      В конце концов он вышел в галерею, где не было никого, и остановился, прислонившись к стене. Шаги и голоса  звучали ровным шумом где-то в тумане, колонны уходили вдаль, туман полз по каменным плитам пола, через проемы пролетали птицы, хлопанье крыльев гулко отдавалось эхом. Он подумал, что  уже видел это где-то когда-то. И почему-то ему даже показалось, что оттолкнуться от стены и пойти вперед по галерее стоит некоторого мужества, словно впереди его ждало что-то опасное. Элион шагнул, глядя  вперед, и ускорил шаг, и почти побежал, ряды колонн расступались перед ним и  сходились за его спиной, потолок выгибался над его головой и снова опускался, у него закружилась голова и показалось что это не он движется, а мир движется вокруг него, меняясь, расступаясь, обтекая его со всех сторон, а он стоит на месте, неизменный, сохраняющийся, потерянный, ни к чему не принадлежащий, и почти недвижимый, а может не имеющий возможность сдвинуться с места? Но наваждение кончилось, когда он вышел за пределы галереи.      
     Он вышел в город. Было холодно и сыро.       
     Сначала он даже не понял, что именно его привлекло там в конце улицы - яркие цветы, их несла в руках девушка, одетая  в серый плащ с капюшоном.   Элион взглянул и словно притянулся к ней взглядом. Она вертела головой по сторонам, вдруг повернулась, сделала шаг в сторону, привстала на выступ стены, переложив неловко охапку цветов под мышку и стягивая перчатку с левой руки, потянулась. Элион проследил взглядом  -  за решеткой, на подоконнике открытого окна, сидела серая кошка и девушка гладила ее под подбородком  и улыбалась. Ему показалось, или он услышал сквозь шелест шагов и невнятные голоса мурлыканье? Он  остановился и рассматривал испачканный глиной башмак, упертый о камень стены,  и профиль - кончик носа, щека, выпуклые губы, все остальное скрыто глубоким капюшоном плаща. Вот она спрыгнула с выступа стены и снова пошла сквозь толпу. Еще несколько шагов навстречу друг другу и Элион жадно смотрел в ее лицо, оно казалось живым среди всех, словно эти игольчатые, яркие цветы бросали отсвет на него, и поравнявшись с ним она чуть помедлила и перевела на него взгляд. Сердце забилось  у него в груди - он испугался что это она сейчас даст ему следующий заказ, и все кончится. Но девушка прошла мимо, рассеянно улыбнувшись, не выделив его из всей остальной толпы. Он вряд ли понял, что именно чувствует - облегчение или разочарование? Она прошла мимо и Элион повернулся и пошел за ней, за ее силуэтом в сером плаще с капюшоном, пропустив ее сперва на несколько шагов вперед, оставаясь незамеченным.      
     В каком-то узком переулке девушка вошла с тротуара в дверь. Элион привычно оглянулся, словно ища место для засады, и быстро нашел выступ между фасадами двух домов, как раз напротив стеклянной витрины лавочки, в чью дверь вошла девушка в плаще и стал ждать пока она выйдет назад. Он не знал зачем, наверное - потом пойти за ней дальше.      И он ждал, а она просто подошла к окну, уже без плаща, встала  за волнистым мутноватым стеклом, и Элион понял, что это - книжная лавка. Потому что она листала книги, открывая, читая несколько страниц, откладывала и брала следующую, иногда поворачивала голову куда-то вглубь лавочки, кивала или говорила что-то, наверное там её окликали  в глубине, через неровное стекло он не мог разглядеть её подробно, только фигуру, белеющие руки, лицо, которое казалось светящимся, вот она наклонялась ближе к окну с книгой в руке, увлекалась чтением и начинала теребить и покручивать рукой блестящий медальон на груди.      
     Элион прислонился спиной к стене и смотрел как она движется,  иногда  смещается в сторону и её перекрывает  длинным бликом на стекле, исчезает в тени, отходя,  в этих движениях он чувствовал ритм, как странную музыку - проехала тележка по мостовой - пальцы перелистали бегло в такт грохотку страницы книги, хлопнуло окно над головой - за стеклом книжка плотно хлопнулась в стопку других книг, вдалеке кто-то протяжно позвал ребенка - девушка  медленно повернула голову и потянулась   куда-то вглубь лавочки, с вывешенного на веревку за окно мокрого белья звонко закапало на подоконник - в такт засверкали блики на медальоне, который она вертела между пальцев...или наоборот - это она, там за стеклом, стоя над улицей, волшебным образом вызывала своей жестами движение всего вокруг, оживляя всё.      Грохочущая тележка остановилась под окном лавочки, и торговец стал снимать с неё и распаковывать от рогож корзины  и раскладывать   фрукты и зелень - лоснящиеся боками яблоки, драгоценые кисти винограда, шершавый апельсин всё время норовил откатиться в сторону из сложенной пирамидки, какие-то ещё розовые и белые, крупнее и мельче, неизвестные Элиону, что-то кудрявое фиолетовое и зелёное - раскладывать как дары перед нею, яркие дары для этой смутной волшебной тени за волнистым зеленоватым стеклом.      
     И эта музыка была вмиг разрушена неприятным неряшливым человеком, бредущим через улицу, он что-то бормотал, выкрикивал невнятно, махал руками, расталкивая сторонящихся прохожих, наткнулся на тележку торговца, раскатились по серой мостовой яркие шары апельсинов, кто-то стал поднимать их, создалась толкотня и шум, люди закрыли от Элиона витрину книжной лавочки и силуэт девушки, волшебство исчезло. Этот жуткий старик, разрушитель гармонии, кричал и хватал руками торговца, и в груди Элиона поднималась ярость, как горячий ком к горлу. Все это волшебное движение, ладно подчиненное жестам белеющих за стеклом тонких рук, рассыпалось, потому что одна из этих кукол перестала двигаться в такт, отказалась подчиняться, явила личную злую волю, худшая из кукол, грязная и некрасивая. И Элион уперся спиной в жесткую стену и ему хотелось остановить старика, обездвижить, свернуть, связать, сложить смирно его ноги и руки, лишить звука и уложить под стену на мостовую, чтобы волшебство началось снова, снова видеть неясное мерцание лица и всплески белых рук и подчиненное движение всего вокруг, гармонию, музыку, волшебство!      
     Старик захрипел и стал оседать к стене, все расступились от него, он неловко  подгибал ноги и падал набок, ходил острый кадык на волосатой шее, дрожали веки, он хватал руками воротник нечистой рубашки, словно что-то душило его.      
     Дверь распахнулась, ударившись о стену, зазвенев о камень, она выскочила на улицу и кинулась к этому человеку, села перед ним на корточки, тряся за плечи, заглядывая в лицо. Элион с удивлением понял, что она коротко острижена. И руки у нее были почти детские с короткими и неровными ногтями, прямо скажем не очень-то чистыми. И  она  крепко вцепилась в куртку старика и пыталась его приподнять, а он закатил слезящиеся глаза и замер, валясь на бок. Элион стоял упершись напряженной спиной в каменную стену и чувствовал под руками эту жилистую шею, замирающее биение крови в артериях, сухую старческую кожу и смотрел на склоненную стройную фигуру девушки, нежную шею в широком вороте,  гладкую щеку и розовеющее на просвет маленькое ухо, на густые, отливающие серебристым, как драгоценный мех, волосы. И она вдруг обернулась к нему, не разжимая рук, изогнулась, натянув платье на спине косой складкой, взглянула снизу зеленовато-серыми глазами, но ему показалось, она смотрит откуда-то с высоты, и произнесла неожиданно низким грудным, чуть хрипловатым голосом, очень взрослым и женским: 
- Ну, помогите же!      
     И Элион сделал шаг вперед и сведенные его руки словно разжались и выпустили на волю чужую жизнь, старик дернулся, со свистом втянул воздух запавшим ртом и обмяк, задышал, его желтоватые морщинистые щеки порозовели.      
     Элион смотрел, как бережно она поддерживает рукой затылок в спутанных потных волосах, чтобы старик не стукался головой о стену и думал, что это какая-то чудовищная ошибка, они не могут иметь друг к другу отношения, эта удивительная девушка с красивым голосом и этот отвратительный старик, которого он чуть не удавил своей яростью. И услышал, как она спрашивает его " У вас есть родные? Где вы живете? Я помогу вам дойти до дома". И понял, что он действительно ошибся - они не имеют отношения друг к другу, они - чужие. Он перешагнул через протянутые поперек мостовой ноги и побрел вниз по улице. Шел, глядя в лица встречных людей и думал что теперь точно знает - он мог бы убить любого, без арбалета или ножа, одной силой своего гнева. Но он не может убить никого. Теперь - не может.      
     Элион стоял у окна над темным городом, внизу мерцали огоньки чужих домов. Темное небо лежало перед ним.  Вдруг за окном, над городом беззвучно полыхнула первая молния, ровно посередине неба, через шесть секунд другая, слева, еще через шесть секунд  - справа. Они падали вниз, словно кто-то сдергивал их в переулки за тонкий хвост, освещали пространство,  на несколько мгновений углубляя перспективу, отодвигая горизонт, являя чертеж городских улиц, ребристые поверхности крыш, торчащие шеи печных труб, посередине, слева, справа, снова посередине.      
     Он так увлекся этим зрелищем, что и не заметил, как она подошла к нему сзади и положила ладонь на спину, между лопаток и произнесла:      
- Красиво. Интересно, это видит кто-нибудь, кроме нас?      
- Все, - ответил Элион, - Все, кто не спит.      
- Да нет же. Вот так это видит кто-нибудь еще? Или это только для нас? - и, помолчав, добавила, - Помнишь, когда мы были детьми, ты боялся грозы и приходил ко мне? Я тоже боялась, но делала вид, что мне не страшно, чтобы тебе не было страшно.      
     Она стояла слева от него, если чуть скосить глаза - видно ее лицо в профиль, темный силуэт, оживавший при вспышке на мгновение,  полные губы с поперечными морщинками, пушистые ресницы, прозрачно-зеленый глаз, в котором извилистой нитью протягивалась молния. Ладонь была теплой, голос хрипловатым, хотелось уткнуться лицом в ее полное плечо и замереть, и попросить о чем-нибудь. О чашке чая? О помощи? Просто ни о чем не просить, потому что и так все ясно?      
     И когда она положила руку  ему на затылок и развернула его лицо к себе и  тихо спросила:      
- Что с тобою сегодня, мой дорогой, ты сам не свой, ты здоров? - он хотел всё рассказать, он почти начал, но внезапно понял, что не может допустить, чтобы она поняла, что её Эль больше не существует. Он почему-то очень ясно чувствовал, попроси он помощи, она помогла бы ему, объяснила, но ещё яснее он чувствовал -  узнать, что он не её Эль - для нее самое страшное.       
     Поэтому Элион высвободил голову из под руки, повернулся к окну, молчал и смотрел на небо. Гроза закончилась. По темному стеклу побежали капли дождя. И когда она ушла, поцеловав его в висок и вздохнув, Элион раскрыл окно, навстречу мокрому холодному воздуху. И если упасть точно головой вниз, на эти невидимые в темноте выпуклые булыжники тротуара, то все обязательно закончится навсегда. Но эта женщина,  она-то точно будет плакать о нем. Хотя нет, не о нем. Хотя нет, это уже все равно. Он закрыл рамы плотнее, лег на узкую кровать, перекрестье оконной рамы чернело на зеленовато-сером рассветном небе. Элион вытянул из-под головы подушку, прижал её к животу, и отвернулся лицом к стене, свернувшись, сжавшись.  Ему было холодно, казалось что там, в темноте, сразу за его спиной начинался чужой и равнодушный мир, в котором ему не было места, совсем не было.      
     Она придет под утро, покачает головой и накроет его шалью. Он мог бы узнать об этом, когда проснется.   


Он стоял на пороге комнаты, напротив, у стены, на кровати сидела девочка с распущенными светлыми волосами, неловко подогнув под себя левую ногу. Она смотрела на него сквозь ночную темноту сверкающими глазами, он сделал шаг и вдруг на её плечах, руках, на её груди, разрывая рубашку, стали прорастать ветки и листья, бутоны,  одежда начала намокать кровью. Она развернула ладони, на них с треском распустились два цветка. Она мотала головой и что-то мычала, словно силилась сказать. «Что, что?!» - он рванулся к ней, охватил ладонями лицо – «Что? Что?» Но она смотрела с тоской и мычала, тряся головой, словно от боли, на виске сквозь кожу, поднимая светлую прядь, вылезал завиток ростка, с каплей алой крови, и он понял – она не может проснуться, так бывает во сне, когда хочешь закричать и не можешь. «Что? Что?» – снова спросил он и попытался раскрыть ей рот, разжать сомкнутые челюсти. И она мотнула головой, выпростав лицо из его рук,  и послушно раскрыла рот - сквозь её язык проросли длинные шипы, как у куста жимолости. Она не могла кричать. И тогда он поднял глаза к потолку, уставился в темные балки и закричал. Закричал вместо неё, чтобы она могла, наконец,  проснуться.



Сон седьмой. Стрела.      

     Глаза открыть он боялся, лежал на спине и пытался угадать, что же ждет его сейчас. Когда он все же решился открыть глаза - перед его лицом , очень близко, устрашающе близко, покачивалась яркая, с прозрачными от солнца изумрудными листьями и длинными острыми шипами ветка жимолости. Он лежал на какой-то телеге, на обочине дороги, куст покачивался над ним, за его головой переступала копытами по мягкой земле и вздыхала и хрустко жевала сено лошадь. Словно кто-то заботливо привез его сюда и остановил на обочине дороги и оставил спать, пока не проснется. И самое странное - около него на сене лежал лук и колчан со стрелами. Его лук - серебряная рукоять, серебряные кончики плеч, холодный металл, чёрное бархатистое дерево.       
     Ему казалось, что  солнце не кончится никогда. Палящий зной стоял над этим пустым городом. Он шел по пыльным улицам, мимо  домов с закрытыми ставнями. Поворот, и он увидел большой дом с террасой, вокруг росли кусты цветущего жасмина, их ветви лезли  под  тень навеса.  Он подошел и взялся за прохладное отполированное дерево перил. На террасе стоял стол с чашками, большим чайником, стопкой книг, одна лежала раскрытая, и ветер перелистывал страницы. Откуда тут был ветер, среди этого знойного тягучего воздуха? Плетеное кресло-качалка мерно раскачивалось. А вдоль кустов по террасе ходила женщина в белом платье, она срывала цветки жасмина и складывала в глубокую фарфоровую миску, половина кустов уже стояли оборванными. Она заметила Элиона, подошла, поставила миску рядом и наклонилась, облокотясь на перила террасы. У нее было приветливое румяное лицо с веснушками, рыжие кудрявые волосы,  круглый медальон на цепочке повис и мерно качался – вперед-назад, вперед-назад, словно в нем  был кто-то живой и этот кто-то хотел вырваться.          От  нее тонко пахло жасмином, с террасы дул прохладный ветер, прямо в лицо.      
- За снами? – спросила женщина.      
- Где здесь можно остановиться? – спросил в ответ Элион, - какая-нибудь гостиница тут есть?      
- А, так вы приезжий! То-то я вижу, что ваше лицо мне не знакомо.
Она выпрямилась и сделала рукой приглашающий жест:      
- Входите, тут у меня и есть гостиница. Он поднялся по скрипучим ступенькам. На террасе было прохладно, даже зябко после этой изнуряющей жары.      
- Почему город такой пустой?
Женщина уже стояла у кустов и продолжала обрывать цветы:      
- Не знаю. Жарко.  - она пожала плечами, - Люди меня  интересуют, только когда приходят за снами. Да вы садитесь, вон на тот стул.      
- Что это значит – приходят за снами? – Элион осторожно сел, откинулся на высокую спинку, кресло мерно покачивалось перед ним, словно кто-то невидимый двигал его рукой.      
- Все сны в этом городе принадлежат мне. Сны можно купить только у меня. Конечно, есть еще кое-что, что можно купить только у меня. Но это сейчас редко спрашивают.      
- Зачем вам это? – удивился Элион.      
- Семейное дело. Досталось по наследству от матери. Меня это не очень радует. Вот я бы сейчас книгу почитала, а надо рвать жасмин для девичьих снов. И именно сегодня, завтра на этих кустах уже расцветут розы. И так каждый день! – пока  говорила, она  успела ободрать все оставшиеся цветы и теперь стояла около стола.      
- То есть, если кто-то хочет видеть сон, он должен  обратиться к вам?      
- Да нет же, просто люди часто не могут сами заснуть! Просто заснуть, вообще заснуть. То, что он увидит какой-то там сон, это дополнительный бонус. Стандартные сновидения прилагаются. Если хотите что-то особенное – надо делать на заказ.      
     Она повернулась к окну, раскрытому из дома на террасу. Элион не понял, что случилось, но мгновенно он вместе со стулом оказался перед  этим окном. Женщина в белом стояла рядом,  перед ними была темная  комната, пахло какими-то странными терпкими травами, в глубине у стены – огромный шкаф, за его стеклами смутно поблескивали ряды одинаковых пузырьков.      
- Если я захочу спать, я должен купить у вас один из снов?      
- Вам нужен сон на заказ, я думаю.      
- Это дорого?      
- О, я никогда не беру больше, чем человек может дать! – она повернулась от окна, и все мгновенно вернулось на свои места, и вот уже Элион снова сидит у стола на стуле, а женщина в белом платье – напротив,  в плетеном кресле,  которое тихо раскачивает ее.      
     И она смотрит на Элиона внимательно, чуть улыбается и молчит, дует легкий прохладный ветер, затылком он ощущает давящий жар полдня на улице, и запах цветов поднимается над миской как туман, плотный и ощутимый. Но ему даже не хотелось говорить дальше. Было приятно просто сидеть,  ощущать на себе взгляд, чувствовать ветер и запах, и касание нагретой солнцем спинки стула, перед  глазами была темная, даже на вид какая-то влажно-прохладная стена, и окно в ней, как проход куда-то далеко, в какое-то таинственное место, принадлежащее другому миру, другому моменту времени. Это было странное и очень приятное чувство. Но она прервала молчание:      
- Итак, меня зовут Дора, а вас – Элион. Так что же вы хотите? Элион словно очнулся, взглянул в ее лицо:      
- Что я хочу увидеть во сне?      
- Нет. Просто - что вы хотите. 
Чего же он хотел?  Сейчас он хотел вечно сидеть на этом стуле, вот чего он хотел.      
- Я хочу вернуться домой. Я заблудился. Я хочу вернуться в тот сон, с которого я начал путь и проснуться дома. Вот чего я хочу.      
    Ее кресло прекратило качаться, она наклонилась вперед, к столу, подвинула к себе чашку с нарисованными внутри синими цветами, под ее рукой неизвестно откуда оказалась плетеная коробка и Дора стала доставать из нее какие-то баночки и флаконы, ее белые руки мелькали над чашкой, сверкало лиловым камнем кольцо, она сыпала в чашку перышки и камешки, и странные пахучие порошки, капала разноцветные тягучие капли из флаконов, наконец, остановилась, замерла,  левая рука над чашкой словно защищала всю эту горку разноцветного мусора от усилившегося ветра,  оторвала правой рукой клочок кружев от лифа платья и кинула сверху, а потом налила из чайника неожиданно кипящую воду. Разноцветная горка осела, заиграла радугой, завертелась волчком, белый кружевной клочок растаял последним, как льдинка, пар развеялся, и она поставила перед Элионом чашку тонко пахнущего чая. Именно чая, он чувствовал теплый чайный запах.      
- Выпить? – он потянулся за чашкой.      
- Ну, не тут же, вы же сразу заснете. Заплатите и идите в дом,  на втором этаже есть комнаты. Выберите любую, все равно вы проснетесь уже не здесь.      
- Что я вам должен? – и в голове его возникла мысль – «кого же я должен буду убить теперь?»      
- Вашу стрелу из колчана. Элион потянул черную стрелу, но остановился, вытащив ее лишь наполовину:      
- Зачем вам стрела?      
- Из нее можно сделать сны. Сон с рыцарем для романтической девушки, или сон с войной для неуверенного юноши. Давайте, давайте, - она сделала рукой манящий жест, и стрела оказалась в ее ладони, - Идите!      
    И он встал со стула, взял в руки неожиданно тяжелую чашку и пошел по веранде к двери в дом. На пороге оглянулся, кресло снова качалось, только оно было развернуто в его сторону, и женщина в кресле внимательно смотрела на него темно-синими глазами, без всякого выражения, просто смотрела и блестела кольцом, постукивая стрелой по розовой нижней губе. 



Он шел по коридору среди мечущихся по стенам теней, шел к этой двери, открыл ее и не стал входить. Она стояла перед ним на пороге, он понял почему-то – ждала его. За ее спиной были крылья. Он видел их словно с обратной стороны, словно стоял за ее спиной – коричнево-серые, как у сокола. «Зачем же?» – подумал он, - «она  всё равно не сможет летать, тут нельзя летать, в этом доме, тут тесно». И она сделала шаг за  порог, к нему,  в его тьму, освещенную факелами, эта женщина, и стояла, держась за край двери. Он с одной стороны, она с другой. «Зачем они тебе?» - спросил он, - «ты не сможешь тут летать». «Нет», - ответила она, - «я просто их  ношу, они красивые». И положила руку на его лицо, ладонью к  щеке и начала говорить,- «тогда он поднял голову и спросил – а во что мы будем играть? И грифон ответил – в  догонялки. И кто побежит первым?- спросил заяц, осмелев. Ну хочешь – я побегу первым? - и он побежал. Они бегали друг за другом, когда грифон догонял зайца, он прижимал его к земле, а когда заяц грифона, он бил его лапами по спине. И они бегали лунными ночами и солнечными днями. И заяц бегал все быстрее, и однажды грифон не мог его догнать и очень рассердился и тогда он прыгнул и нечаянно убил зайца. И ему уже ничего не оставалось делать, как съесть его, раз уж он его убил». «Обними меня», - вдруг сказал Элион,– «обними меня, сестра, мне холодно». «Я не могу, у меня крылья»,-  ответила она и закрыла дверь. Элион остался стоять, прижавшись лицом к двери. Он думал, что сейчас проснется, но удерживал свой сон. Он ждал, что она откроет дверь.


  Сон восьмой. Прозрение.      

     Невыносимо болела голова и мучил жар, в груди было тяжело, словно что-то давило. Но он снова ехал по этой дороге, его раскачивало из стороны в сторону, и шум города вокруг казался ритмичным гудением, зависящим от стука его сердца или от пульса крови в тяжелой голове. Заборы, люди, крыши домов, все качалось и мерцало, словно кто-то приближал и отдалял от него светильник, то освещая тьму, то подпуская ее ближе, к самому лицу. Около каких-то ворот его сняли с верблюда, он взялся за кожаный ремень упряжи, с усилием протолкнув под него ладонь, чтобы не упасть, удержаться на ногах, и медленно выговорил слова вышедшему навстречу человеку, он даже не понял мужчине или женщине:      
- Я болен, помоги мне.      
    Он бежал по коридору, потому что луна напугала его, там, за дверью, комната его сестры, все спят, а она никогда не спит ночью, всегда, если он приходит к ней, она  поднимает голову с подушки и откидывает одеяло, у нее очень тепло и мягко и она знает эту сказку. Только рассказывать об этом никому нельзя.      
- Зачем ты его впустила? - неприятный мужской голос. Отец? Он узнал? Элион открыл глаза - над головой навес из сухих листьев, полумрак, ему холодно и рубашка мокрая. Женщина в синем платье стоит к нему спиной у края навеса, во дворе.      
- Зачем ты его впустила? - еще громче, - Он умрет, а обвинят тебя!      
- Он болен, ему надо помочь, - она выговаривает слова негромко и уверенно.      
- Мы выполнили обязательства. Его и положить-то негде, в доме больше нет места.      
- Сейчас тепло, он тут останется, - она упирает руки в бока и произносит очень тихо и жестко, - Иди, это женские дела. Зачем тебе женские дела?      
Там, перед  ней, теперь Элион видит это - невысокий и плотный мужчина, у него кудрявые черные волосы с проседью и злое лицо. Он уходит и женщина поворачивается к Элиону. Она поит его чем-то горячим и горьким из глиняной пиалы, её край неровный и толстый. Сестра протягивала ему серебряный кубок. Он подбегал к ней, сидящей в тени деревьев, и она наливала воду из кувшина, вода была холодной и край кубка гладким. Он подбегал попить и она наклоняла кубок, пока он пил, нарочно заведя руки за спину, ему нравилось, как она держит кубок обеими руками, большие пальцы ее рук соприкасаются, она держала его, как держат голубей, прежде чем отпустить в небо. И он пил, а потом подбирал брошеный лук и бежал опять стрелять, а его друг стоял на солнце и ждал, глядя исподлобья, нахмурившись.      
     Очень хотелось пить, он хотел позвать кого-нибудь, но услышал голоса, мужской говорил устало:      
- Ты даже не знаешь его имени, и два его слуги, и эти верблюды.
Женщина перебила его:      
- Ты снова о деньгах!      
- При чем тут их деньги! Ты не знаешь, как его зовут, он не сказал, и его слуги не говорят на нашем языке, как ты похоронишь его, когда он умрет?      
- Он не умрет.      
- Этот странный человек ходит по городу и говорит ерунду, и за ним толпа. И этот твой больной. Откуда ты знаешь, может и он опасный человек?      
- Он не умрет, - снова повторила женщина, уже очень близко от Элиона и он услышал, как она наклонилась к нему, Элион открыл глаза, видел в темноте освещенное ее лицо, она поставила рядом с ним светильник, приподняла голову и поднесла к губам пиалу с горьким настоем.      
     Когда Элион открыл глаза, был день, у края навеса сидела на корточках девочка с черными кудрями, держала на руках белого зайца и смотрела на него. Он только удивился - откуда тут зайцы? А потом понял, что это кошка. Он привстал, девочка поднялась на ноги, а кошка вырвалась и ускакала по двору. А белый заяц не убежал, потому что он был уже мертв, когда они принесли его сестре. Они прибежали смеясь, и держали его за лапы, и его голова болталась, а сестра закрыла лицо руками и зарыдала. Он кинулся утешать ее, она обняла и отшатнулась, закричала - на его руках была кровь. Ободрать с зайца шкурку и отдать на кухню.      
     Она сдирала с него липнущую  рубашку, мокрую от пота, сосредоточенное лицо, голова повязана синим платком.  И снова поила горьким из глиняной пиалы, мир сначала гас, потухал, исчезал, а потом приходил другой мир. Там смеялся красивый мужчина, его отец, Элион точно знал - его отец, там молодая женщина, его мать, улыбалась, глядя на них, и некрасивая девочка стояла, прислонившись плечом к стене и молча смотрела, как они бьются на мечах. Он выплывал и снова тонул в бреду, как в реке, приходил в себя и пытался вспомнить, раз он все равно лежит здесь, вспомнить жизнь до того сна, когда Истар напоил его этим ядом. Теперь эта женщина в синем поила его ядом и он умирал. Может быть он уже тогда умер? Значит, он не может умереть еще раз. 
     Он лежал на боку и смотрел на освещенный солнцем двор, по нему проходили, спеша, слуги, хозяин ругался на них, иногда сердито поглядывая в сторону навеса, где лежал Элион, бегала кудрявая девочка за белой кошкой, и тащила ее обратно, перехватив поперек живота, эта женщина, чьего имени он не спросил, приходила к нему, прислоняла тыльную сторону ладони ко лбу, поила, то водой, то этим горьким питьем, пыталась кормить чем-то, он даже не чувствовал вкуса. 
     Он смотрел на людей, на тени, тянущиеся по двору, и вспоминал эти странные сны, и череду чужих жизней, как части разъятого рисунка, разбитого витража, сложить в правильном порядке и он все поймет, почему Истар сказал - "он сам согласился", на что согласился, за что он никак не может вернуться к себе, и почему его каждый раз принимают за убийцу, или у него не остается никакого другого выхода, кроме как стать им. Словно в его душе не осталось места для любви, а только для смерти.  И вот эта череда жизней тянется, как ежедневно тянутся тени через двор, и он всегда разный человек, с одинаковым именем, но он всегда один и всегда рядом с ним - смерть. Но почему же он никак не может заснуть и увернуться на этот раз?  Эта девушка кинулась к задыхающемуся старику - чужому!  И даже эта безымянная женщина, что поит его горьким, его, чужого человека. Сестра закрыла дверь перед его лицом, его крылатая сестра, его крылатая сестра...      
     Она присела перед ним на колени и в который уже раз поднесла к его рту питье. Элион попытался отвернуться, и сильная ладонь легла на его затылок и пригнула голову вперед, он стукнулся зубами о край. На внутренней стороне  глиняной пиалы были нарисованы синие цветы, просто несколько мазков краски, синие цветы. И он сделал усилие и все же выпил, на этот раз до дна.


Высокие двери тяжело распахнулись и из алтаря на ступени вышла женщина в черном шелковом платье. Там, в глубине алтаря, мужчина в священнической алой сутане звякал чем-то железным, повернувшись спиной. Она шла по проходу между скамей храма прямо к Элиону, и он видел, как на платье проступают белые мокрые пятна, словно кто-то выливал на него молоко. И он почувствовал, как тяжелые горячие капли падают на его лицо и одежду, поднял руку - кровь на ладонях. Женщина встала напротив и Элион понял - на ней тоже кровь, просто эта женщина уже мертвая, потому и кровь белая, как молоко, а он еще живой, хотел шагнуть к ней, но что-то попало под ноги, опустил голову - стилет с голубым камнем на вершине резной рукояти, на стилете - белая мертвая кровь, а у ног женщины - странный нож с широким лезвием и круглой гардой и на нем - его, Элиона, алая кровь. "Зачем - меня?" "Ты тоже" - ответила она, покачнулась и, схватив его за плечи, ткнулась лицом в грудь. Поверх ее головы он видел как медленно разворачивается человек в алтаре - это отец, почему-то в алой сутане, выливает бесконечную струю из черного флакона в серебряную чашу, она все льется и не кончается, а он все смотрит на Элиона, не отводя глаз, а женщина больно уткнулась лбом в ключицу и бормочет угасающим голосом - "Не в этот раз, хватит, не надо больше". И он понял, что тоже умирает, его силы уходят, и скоро все кончится, как только отец отведет взгляд, как только голос сестры иссякнет и прекратится.

    И тогда он сжал кулаки так, чтобы ногти впились в ладони и рванулся прочь, выгнулся спиной, уперся затылком и раскинутыми руками и открыл глаза. Было очень  светло, за окном висели облитые льдом ветки дерева, ветер колыхал их, и было слышно, как они тонко звенят, ярко светясь от  солнца. Он перевалился через край кровати, на полу валялся лук и рассыпанные стрелы, снова откинулся на спину, смотрел на темные потолочные балки. Эти трещины в старом дереве казались ему родными, след от меча на спинке кровати, когда Толон однажды рассердился на него и рубанул в ярости, теперь это казалось смешным. Элион провел рукой по стеганному одеялу, вот там, у края, есть кусочек парчовой ткани, он колючий, повернул голову налево… В глубине комнаты на столе под солнечным лучом прозрачно светилась тонкая фарфоровая чашка с нарисованными внутри синими цветами. Он снова зажмурил глаза. Сильно забилось сердце.      
     И  услышал сердитый детский голос, свой голос: «Мне не нравится эта сказка!». И теплый родной голос ответил ему: «Хорошо, Эль, когда я буду рассказывать в следующий раз, может быть, грифон успеет остановиться».


     P.S.: Но я видела тебя. Я видела тебя, Эль. Меня везли в портшезе через рыночную площадь, когда мы убегали от чумы, и я увидела тебя. Ты стал старше, и в спутанных волосах твоих была седина, и переносица сломана, и шрам на щеке, и опущенный правый уголок рта, но это был ты, это ты смотрел на меня холодными внимательными глазами. И я закричала, чтобы они остановились, и схватилась руками за кожаные занавеси портшеза, и высунулась наружу, и … ты  повернулся и исчез среди толпы.      
     Но мне кажется, что я до сих пор хватаюсь слабеющими  руками, пытаюсь не упасть, нависаю над морем чужих равнодушных людей и ищу тебя глазами и кричу, хотя моему слабому голосу не перекричать шум многих голосов и шарканье ног, но я кричу, зову: «Эль, где ты? Оглянись, посмотри на меня, вернись,  Эль! Прости же  меня!»
     Но даже если бы ты захотел вернуться. Даже если бы ты решил вернуться. Даже если бы ты вернулся. Разве можно изменить что-то? Ведь  сколько не рассказывай сказку со счастливым концом, и ты и я знаем, что грифон когда-нибудь не удержится и, догнав, убьет зайца. Пусть даже и случайно.   
     Но....Если ты слышишь меня, брат мой, ответь.