Робинзоны

                Моим друзьям, затерявшимся в океане наших будней

Эта удивительная история случилась почти в самом конце XX столетия, когда жизнерадостные пессимисты со дня на день ждали давным-давно обещанного конца света, а угрюмые оптимисты все еще надеялись на обещанное значительно позже светлое будущее.
В то интересное время, когда электрификация, химизация, механизация, компьютеризация, гиперурбанизация и прочая «-ация» достигли такого небывалого размаха, что невозможно практически было найти хоть маленький клочок земли, где бы еще не ступала нога человека, в то самое время с советским яхтсменом-любителем Константином Борзенковым произошла беда. Пересекая Тихий океан, в районе экватора яхта попала в жестокий шторм, разбилась о рифы и затонула. Борзенков, прибегнув к помощи спасательного круга, сумел-таки выжить в страшном водовороте. Когда шторм утих, Борзенков, потеряв всякую надежду на спасение, молчаливо предоставил свою судьбу воле волн.
Ему повезло. Не успело еще показаться, на горизонте солнце, как всю ночь не смыкавший глаз Борзенков увидел вдали зеленую точку. Сначала Борзенков подумал, что ему показалось, но, присмотревшись пристальнее, он понял, что это не мираж. В какие-то минуты Борзенков терял эту точку из виду, и в эти минуты его охватывал ужас.
Взошло солнце, и уже не точка, а зеленый бугорок отчетливо выделялся на синей поверхности воды. На нем даже стала различаться какая-то растительность. Борзенков собрал последние силы и энергично зашлепал ладошками по воде. «Земля, земля, земля...» — шептал Борзенков. Временами сознание его мутилось, но он плыл, отчаянно работая руками и ногами. Из одежды на нем ничего не было, кроме свободных белых трусов, которые уцелели на нем благодаря узенькому кожаному ремешку...
Солнце уже было в зените и нещадно жгло спину отважному мореплавателю, когда Борзенков коснулся ногами дна. Смертельно уставший, но безумно счастливый, он сделал последнее усилие, ползком, не вылез — выскребся на сушу, упал грудью на горячий песок, но не заснул, не забылся от внезапно нахлынувшего счастья и усталости, а уже без сил, на одних нервах, дотянул до зарослей, и лишь когда он попал в живительную тень деревьев, только тогда отключился от действительности...
Борзенков проснулся от невыносимой жажды и голода. Мгновение потребовалось ему, чтобы вспомнить весь драматизм случившегося с ним. Борзенков сел, потянулся, почесал окладистую рыжую бороду, а затем стал то и дело хлопать себя ладошками по всем частям тела: с наступлением вечера комариное войско вылетало из своих норок на охоту. Наш герой поднялся, хотел сделать шаг в глубь леса, но тут же запнулся о большую гроздь бананов, упавшую с пальмы. Недолго думая, новоявленный робинзон очистил несколько бананов и тут же проглотил их. Бананы, видимо, были чересчур переспелыми, и через несколько минут у Борзенкова возникло другое желание, и он судорожно стал расстегивать кожаный ремешок...
Облегченно вздохнув, наш горемыка направился на поиски воды. Искать ее долго не пришлось. Как-то неожиданно подул сильный ветер, и в следующую минуту начался такой ливень, что вскоре была решена не только проблема жажды, но и проблема комаров. Ливень кончился только под утро. Однако Борзенкову он нисколько не мешал. В блаженстве раскинув ноги и оперевшись спиной о ствол пальмы, он крепко спал. Иногда он открывал рот, чуть выставляя вперед челюсть, и крупные капли падали ему прямо на язык.
Читатель, наверное, уже догадывается, что остров, на который попал наш герой, оказался совершенно необитаемым. Был ли это единственный такой остров на весь Мировой океан, или где-нибудь затерялось еще штук несколько ему подобных, не знаю. Но факт остается фактом. Может быть, местное население решило перебраться на материк, в города, а вполне возможно, что все коренные обитатели вымерли от СПИДа.

Однако Константину Борзенкову не пришлось мыкать свое горе в одиночку. Так уж случилось, что три месяца тому назад неподалеку произошла еще одна ужасная трагедия. На самолете «Аэрофлота», направляющемся в Австралию, начался пожар, потом произошел взрыв, и лайнер упал в океан. Чудом выжил один гражданин СССР, следовавший па какой-то симпозиум. Имя этого счастливчика мы узнаем позже. Можно лишь сказать, что его почти бездыханное тело выбросило волнами на песчаный берег того необитаемого острова, на который позднее попал Борзенков. Нужно отметить, что жертва авиакатастрофы, став робинзоном значительно раньше Борзенкова, естественно, хорошо адаптировался в новых условиях существования. Он научился добывать себе воду и пищу, построил маломальское жилище, даже нашел средство от комаров. Были и значительные издержки пребывания на острове. Так, бедолага в первые же дни сорвал себе голос, тщетно взывая о помощи, а во-вторых, ежедневное лазанье по деревьям с целью добывания плодов привело в полную негодность его одежду, которую он вынужден был выбросить (обувь он потерял еще во время катастрофы). Оставшийся лоскут от хлопчатобумажной сорочки теперь служил ему набедренной повязкой. Ему также пришлось отпустить черную бороду и роскошную шевелюру до плеч.
В одно прекрасное утро, после сильного ночного ливня, проснувшись, удачливый пассажир «Аэрофлота» позавтракал бананом, запил дождевой водой из чаши — скорлупы кокосового ореха, вышел из шалаша и направился к морю. На пути его встретилось множество птичьих гнезд. Крачки, крича, кружили над гнездами, некоторые смирно сидели на яйцах, другие мирно расхаживали, кивая головами, ничуть не страшась присутствия человека. А этот человек и не давал повода птицам для беспокойства. Он даже не тронул ни одной птицы в самые первые дни пребывания на острове, когда очень хотелось чего-нибудь мясного. Он позволял себе лишь брать в день по четыре яйца из разных гнезд. А у буревестников иногда отнимал рыбу. И то он делал это скрепя сердце из-за неимения рыболовных принадлежностей.
Он шел, мягко ступая по влажному песку,    оставляя    на нем длинную вереницу следов. И вдруг сквозь птичий крик, шум прибоя, шелест листвы раздался отчетливый крик:
— Э-э-эй!
Кричал, конечно же, Борзенков, вышедший на разведку острова и на всякий случай вооружившийся длинным шестом. Робинзон в набедренной повязке от неожиданности присел и обернулся на крик. В массе изумрудной листы он увидел мощный торс рыжего бородача. Шест он, разумеется, принял за копье. «Вот они, папуасы, — мелькнуло у жертвы «Аэрофлота», — и как я их раньше не встречал?» Борзенков, разглядывая чернобородого сутулого аборигена, принял выжидательную позу, готовый не то к нападению, не то к бегу в обратом направлении. Однако он так и остался стоять на месте, вспомнив, что полинезийцы имеют миролюбивый нрав. Робинзон же с черной бородой, недолго думая, вдруг рухнул на колени и припал лбом к песку. «Надо показать папуасу, что я здесь нахожусь с хорошими намерениями», — подумал он, замерев в этой позе.
Борзенков окончательно успокоился и даже смутился от такого поведения чернобородого. Он вышел из зарослей и крикнул:
— Стендап, плис!..
На это обладатель черной бороды сел на пятки и спросил хрипловато:
— Шпрехен зи дойч?
— Ноу! — отозвался рыжебородый. — Ду ю спик инглишь?
— Нихт... — развел руками чернобородый и, немного помолчав, продолжил:
— Ихь, — он ткнул себя пальцем в грудь, поднялся с колен, показал на небо, потом раскинул руки в стороны и попытался изобразить гул самолета, — у-у-у-ууу...
С его хрипотой это получилось больше похоже на рычание. «Ритуальный танец», — сразу догадался Борзенков. Чернобородый остановился и позвал «папуаса»:
— Ком цу мир.
Борзенков понял. Откинув в сторону шест, он медленно подошел к чернобородому, а тот стал чертить на песке какие-то замысловатые фигуры. А когда чернобородый стал объяснять свои художества, Борзенков сразу догадался, что это карта мира.
— Америка, — ткнул пальцем владелец черной бороды, —
Ю-са-а.
Борзенков кивнул.
— Африк, Аустралия, Ойропас, Азиен... — тыкал в «карту» чернобородый.
Наконец он дошел до главного:
— Зовьет юнион!
Чернобородый стал тыкать то себя в грудь, то в это самое место, которое называл «Зовьет юнион».
Борзенков расширил зрачки и подумал: «Чего от меня хочет этот абориген?», а потом, не выдержав, крикнул:
— Это же Советский Союз, дурень!
— И я говорю... Советский Союз... — произнес на чистом
русском языке чернобородый.
— Дак ты русский, что ль? — кинулся к   чернобородому Борзенков.
— Ну да!
И я ведь тоже, ёшкин башмак, русский! — обрадовался Борзенков и представился: — Костя.
— А я Сашка.
— Сашка, — захохотал  Борзенков, — а  я думал, ты  абориген тутошний!
— И я думаю, почему это папуас рыжий, — хрипло загоготал Сашка-абориген.
Позабыв про все на свете, они стали рассказывать друг другу о тех трагических обстоятельствах, благодаря которым оказались на этом клочке земли в безбрежных просторах океана. Наконец оба проголодались. Сашка как раз заканчивал свой рассказ:
— Жалко, жалко всех.    Такие люди, такие люди. Академики, профессора... Умы нации. Я, наверное, из них самый тупой был, а жив остался... — Сашка    смахнул слезу, — Ну, пошли, что ли, ко мне?
— Айда, — поднялся Костя и отряхнул налипший на ноги песок.
Место для шалаша было выбрано Сашкой хорошее. Небольшой пригорок под двадцатиметровым раскидистым панданусом был практически неуязвим для потоков дождевой воды. Сам шалаш представлял собой сооружение, похожее на полураскрытую книгу, поставленную вверх корешком. Крыт он был толстым слоем всевозможной зелени, от чего получился очень прочным и герметичным.
— Проходи, располагайся, — Сашка пропустил   гостя вперед. — Сейчас что-нибудь сообразим.
Он по-хозяйски стал доставать с полок съестные припасы. Вскоре перед Борзенковым появились какие-то плоды, вяленая рыба. Потом Сашка достал скорлупку с чем-то непонятным и пояснил:
— Сушеные мидии. Пальчики оближешь. А это соль. Сашка поставил розовую ракушку с солью.
Борзенков взял мидию, попробовал, потом макнул в соль и целиком запихал в рот.
— А это вот будем пить. — Сашка    аккуратно    выставил большой кокос с отверстием в верхней части.
Борзенков повел носом и, проглатывая мидию, Догадался:
— Брагулька?
Что-то навроде того, но штука крепкая. Случайно простояла неделю, ну, и... сам понимаешь.
— Ясно. Наливай.
Сашка наполнил сивухой две большие спиралевидные раковины. Немного подумали.
— За встречу? — поднял раковину Сашка.
— Давай, — согласился Борзенков.
Выпили. Закусили.
Сашка стал какой-то рыбьей костью, которая у него была вместо   ножа, резать на пластики плод, похожий на огурец.
— Ах ты ведь, — прохрипел Сашка с досады. — Какие люди погибли! Ученые ведь все, со степенями... Нет, нет, неспроста это. Ты гляди, что делается: атомные станции взрываются, теплоходы тонут, поезда с рельсов сходят, теперь вот этот самолет. Что-то нечисто тут!..
— Безобразие, — согласился Борзенков.
— Нет, нет, — продолжал Сашка, — распустился народец. У всех хата с краю, все ни при чем. Это все халатность наша, безалаберность... От нее страдаем.
— СПИД развели... — пробурчал Борзенков, грызя какой-то корнеплод.
— Страна разваливается.    Жрать нечего...    Мыла нет! — Сашка наполнил раковины. — Еще по чарочке?
— Валяй, — охотно согласился Борзенков.
— За что пить будем? Твоя очередь тост говорить.
Борзенков, растроганный  Сашкиными словами,  не раздумывая, дрожащим голосом предложил:
— За Расею-матушку! Чтоб и колбаса, и мыло... Чтоб всего — навалом...
Выпили. Закусили. Призадумались.
Далеко была от них Родина,    и как она    в то же   время была  близка  им!   Немного  помолчали.    Наконец  Борзенков спросил:
— А на какой симпозиум ты летел?
— Да  что-то  там по озоновой дыре...— думая    о чем-то другом, ответил Сашка.
— Дырами занимаемся, а в стране такое, — Борзенков непонимающе посмотрел на собеседника.
В конце концов нельзя же заниматься только своими внутренними проблемами. Что о нас подумают за рубежом? Кстати, эта дыра и нас касается...
— Касается, но не больше же, наверно, чем преступность,—
оборвал Борзенков. — Я ведь только в открытом море себя в
полной безопасности почувствовал. Ведь не пройти, не проехать по Союзу спокойно: бьют, грабят, убивают! Я пробовал на велосипеде путешествовать.  И четверти пути не проехал. Три раза избивали, ограбили, а потом и велосипед сп..., украли, гады!
— У нас что плохо — меры не знают. При Сталине всех подряд   расстреливали — и правых, и неправых. По десять лет за колосок давали! А теперь? Я понимаю, конечно, Горбачев всех на сторону перестройки привлек: и работягу, и крестьянина, и интеллигента, и солдата. Даже верующего!    Но зачем же уголовников по головке гладить?  Карать их надо,
карать! — Сашка еще налил по раковине. — Вот так и ведется на Руси: кто перегнет, а кто не догнет...
— А кто вообще только кукурузу сеет да медальки    коллекционирует, — подытожил  Борзенков  и  поднял    посудину, расплескав содержимое.
— За то, чтоб всем гадам сквозь землю провалиться! — произнес Сашка.
Снова выпили и закусили.
Потом разговор перекинулся на экологические проблемы, затем разговорились про женщин. А когда на небе появилась яркая луна, из шалаша послышалось:

Чудо-остров, чудо-остров!
Жить на нем легко и просто...

А к утру, когда практически все мировые проблемы были обсуждены, робинзоны решили поразмяться и встретить солнце.
Медленной, шаткой походкой направились два силуэта к берегу. Шумел прибой, порхали в воздухе большие ночные бабочки.
— Эх, сейчас бы чайку,    да покрепче, — сказал    Борзенков.— Друг у меня был. Придешь к нему, бывало, а он тебе кружку чая стоячего.    Здоровую такую кружку. Только ее осилишь, а он тебе вторую. Бывало,    заартачишься,    а он: «Пей, у нас в Сибири много пьют...».
— Погоди, — опешил Сашка, —дак ты, что же, в Сибири жил?
— Ну да, в Сибири, — как ни в чем не бывало продолжал Борзенков. — Город   такой   есть   небольшой — Чита.    Может, слыхал?
— Конечно, — с  замиранием  сердца  проговорил Сашка. Хмель окончательно вышел из головы.
Чита    была   родным Сашкиным   городом.    Но не это так взволновало Сашку. В рыжем бородаче он вдруг узнал своего старого друга Костю Борзенкова. Скорее всего, не узнал, догадался, что это он.
Борзенков тем временем что-то бойко рассказывал о Забайкалье, о его удивительной природе, о своих друзьях...
— А тот, который чаем тебя потчевал, — оборвал его Сашка, — он, случаем, стихи не писал?
— Да, — как-то небрежно ответил Борзенков, — что-то там пытался царапать...
Сашка понял, что настал момент, когда можно сделать Борзенкову приятный сюрприз. Он неожиданно стал громко декламировать стихи, перекрикивая прибой. Голос его прорезался:

Ну, здравствуй, Костя! Мой товарищ!
Тебя я вижу вновь и вновь!
И как всегда, мне шутку даришь...

— Никогда бы не подумал,    что Пыхин    известным станет... — удивился Борзенков.
— А он и не стал известным.
— Ты, что же, лично его знаешь?
— А ты внимательно посмотри...
Первый луч солнца ударил Сашке в лицо. Сашка счастливо улыбался:
— Ну, узнаешь?
— Ха-ха-ха! — загоготал   Борзенков, — Сашка!   Пыхин!
— Ну, бродяга, здорово! — Сашка хлопнул Борзенкова по плечу. — Вот где встретились!
Сквозь волосяной покров друзья окончательно узнавали с детства знакомые лица. Обнялись крепко.
Диск солнца ослепительно сиял, рассыпая по глади океана мириады огненно-красных искр. Песок казался в эти минуты малиновым, а джунгли — бурыми. На фоне сиреневого неба планировали черные тени буревестников. Начинался новый день.
В ласковых утренних лучах стояли два счастливых человека.    Один в белых трусах на ремешке, другой в набедренной повязке из старой сорочки.   Разговорам их не было конца.
———————————————
Остается добавить, что всего через месяц робинзоны будут обнаружены с американского самолета-разведчика. Через два месяца на авианосце их доставят в Соединенные Штаты, а еще спустя некоторое время они вернутся на Родину.
С тех пор они будут встречаться гораздо чаще.

1991 г.