О курсе истории КПСС. Вспомнилось

О жалостливости.
Разгар перестройки, а в ведущем историческом ВУЗе страны по-прежнему преподается история коммунистической партии, причем в самом зубодробительном виде. С этим явно требовалось что-то решать, но оставлять курс в учебной программе было уже неловко, а исключить совсем – боязно. К тому же неясно, что и как рассказывать студентам, а главное, каким образом оценивать их ответы. Нашли компромиссный вариант: лекции продолжать, семинары и зачеты – отменить.

Лекции по курсу истории КПСС читал одутловатый сумеречный пожилой дядька. Кто-то из студентов принес весть, что в сталинские времена дядька был начальником лагеря в системе ГУЛАГа. Воспользовавшись таким железобетонным предлогом, весь наш курс прекратил посещать лекции душегуба. Но не я. Взыграла моя старинная особенность – жалостливость. Ну, не могу я видеть, как подвергают остракизму, даже если жертва того заслуживает. От разного рода бойкотов у меня начинает всамделишно болеть живот, я буквально физически страдаю. Вот поэтому я могла пропустить увлекательную лекцию замечательного профессора, но бросить изгоя – этого желтушного вида потрепанного мужичка – было выше моих сил.
Однокурсники пытались меня пристыдить, но, наткнувшись на необъяснимое упрямство, оставили в покое, точнее, оставили и дальше плавать в мутных глубинах партийной истории.

И вот, в самой большой аудитории института собиралась душевная компания: лектор, я и двое вьетнамцев. Последние были семейной парой – маленькие, аккуратненькие, предупредительные и очень старательные. Они садились в первый ряд и смотрели говорящему точно в рот. Но, будучи милейшими людьми, они, увы, ни бельмеса не понимали по-русски. (Это был их первый год жизни в России.) Я забиралась на галерку. За кафедрой бубнили, ни на секунду не отрываясь от шпаргалки. Замечал ли оратор, что вместо 75 человек его слушают трое? А слушать приходилось скучнейший набор помороженных фактов, известный тогда каждому школьнику, при этом исполненный в дрянной казенной стилистике. Короче, тоска смертная…

Так прошло полгода. Преподаватель бормотал себе под нос, вьетнамцы внимали и приветливо сияли на первой парте, я с широко открытыми глазами грезила в предпоследнем ряду.

Закончилось наше сосуществование довольно странным образом.
«Вы что-нибудь понимаете?» – прогремело однажды с трибуны непривычно отчетливо. Мы подскочили. Вьетнамцы завертели головами и, на всякий случай, подобострастно заулыбались, обернувшись ко мне и ища поддержки. Я, как единственный слушатель, способный ответить на вопрос, понесла неловкую околесицу: «Понимаем, конечно… чего уж там не понять… да и Вы же объяснили…»
«А мне вот ни черта не понятно!» – лектор захлопнул папку, сердито сопя, слез с возвышения, и, глядя строго на свои старомодные, но еще сохранные ботинки, покинул аудиторию.
В учебном плане стояли еще две лекции, но он на них не пришел, а прямо с больничного уволился из института.

Через пару лет, когда трудолюбивые вьетнамцы неплохо освоили «великий и могучий», глава семейства поинтересовался у меня, что же все-таки тогда произошло.
«Непонятно», – пожала я плечами. А что я еще могла сказать?..