Воспоминания одной русской бабушки

Эти, чуть пожелтевшие листки в клеточку десять лет назад мне передала моя бабуля. Помню, я сидел зимним вечером за кухонным столом, и под звуки гудящего жара печи, с трудом вчитывался в текст, малоразборчивый из-за частого отсутствия знаков препинания, и по-детски крупный  и округлый. Читал, мысленно расставлял запятые. Это были воспоминания бабы Шуры, тетушки моей бабули. Родственница она была не прямая, но любимая и всеми уважаемая. До конца своих дней баба Шура была в ясной памяти. Раза два, или три, мне приходилось её видеть. Баба Шура перед смертью часто гостила у бабушки и называла её не иначе как «Лидочка». Бабушка ухаживала за ней - обстирывала и мыла в бане, кормила и коротала с ней вечера. Потом баба Шура уезжала к своей младшей дочери, в город Юргу, и снова возвращалась к старшей, в Ленинск-Кузнецкий – в город, где она прожила почти 50 лет. Там она и умерла. Умерла аккурат к восьмому марта. На поминках  я впервые и услышал от кого - то из её родственников, что баба Шура писала воспоминания. Будучи человеком любознательным и жадным до всякого старья, я загорелся заполучить во чтобы там ни стало эти мемуары. И после долгих напоминаний об этом моем желании, моя бабушка выпросила ту тетрадку и передала мне. Я читал. А когда прочитал, спрятал их в папку – и забыл. Прошло 10 лет. Я решил оживить голос бабы Шуры. Донести до Вас, дорогие читатели, историю одной обычной жизни, изломанной жестоким и до невозможности грубым двадцатым веком. Сколько же их было, этих изломанных  жизней! И если бы каждая такая жизнь оставила после себя хоть малую толику пережитого на бумаге – какая бы книга вышла! Не книга, а памятник! Люди значимые и великие оставляли свои мемуары и дневники. Бог с ними! А вот какая – то баба Шура, пережившая алтайскую коллективизацию, ссылку, арест, яйский лесоповал, трудившаяся в опасных молодых шахтах Кузбасса, родившая в застенках мрачной сталинской тюрьмы дочь, смогла пересилить себя и вновь оживить в своей памяти все самое приятное и ужасное, чтобы оставить после себя хоть что-то, кроме сына и двух дочерей, оставить те клетчатые листки её сложной жизни. Вот это стоит того, чтобы по-настоящему зауважать простую русскую женщину. Женщину XX века!

P.S. К большому сожалению, воспоминания не полные, и обрываются почти на полуслове, на трагическом фрагменте пребывания бабы Шуры, на этапе, по пути следования на лесоповал. Но от этого они ничуть не проигрывают. Читайте и поминайте одну простую русскую бабушку, каких тысячи тысяч на просторах многострадальной Руси.
 






                ВОСПОМИНАНИЯ ОДНОЙ РУССКОЙ БАБУШКИ


13 февраля 2001 года. г. Юрга Кемеровской области. Живу с внуками. Внук Саша, жена его Оксана. Дом большой. У меня отдельная комната. Дом мы с дедом купили в 1985 году, а до этого жили в городе Ленинске-Кузнецком. В Ленинске тоже был свой дом, но шахта им. Кирова дала посадку под тем участком, где мы жили. Несколько домов шахте пришлось сносить, так как они были не пригодны для жилья. Мы переехали в Юргу. Здесь живет дочь Вера.
Я, Ануфриева Александра Васильевна (фамилия мужа). Родилась в деревне Казанцево Сорокинского р-на Алтайского края в 1915 году 5 мая. Я была третьим ребенком. Были брат Александр, сестра Мария. После меня была сестра Ирина. Все мы четверо дожили до старости, но у родителей еще было много детей, как я помню: Иосиф умер в 5 лет, Иван, Анатолий Егорушка, Антон. Девочки Анастасия, Валентина. Умирали от дифтерии, скарлатины и других болезней. Папаша мой, Дягилев Василий Никитич, 1888 года рождения, местный житель. Мама, Елена Никифоровна, была на один год старше, девичья фамилия Борисова. Родилась мама в деревне Моношкино Алтайского края (от нашей деревни 25 километров). Дом у нас был большой, большая кухня, большой зал, который назывался горницей, небольшая спальня - горенка.
В школу я пошла в 1924 году. В те времена детей отдавали учить в 8 и 9 лет. В нашей школе учили до третьих классов. Школа - деревянный, длинный дом, большая усадьба в этом же доме, где жила старожиха, она же истопница и уборщица. Были парты. За одну парту садили по шесть учеников. На первой парте сидел первый класс. Если учеников было больше, то с боку стоял столик. 2-ой и 3-ий классы сидели за первым. Учительница была одна, которая кроме грамоты вела урок труда, в неделю один день. Девочек и мальчиков учила зимой рукоделию, как правильно держать иголку, как штопать и т.д. Весной - школьный огород и т.д. 4-й класс я закончила в сорокинской двухэтажной школе, школа стояла недалеко от реки Чумыш. Называлась она - Школа крестьянской молодежи. Это был 1928 г.
Усадьба у нас была большая. Кроме нашего дома был построен небольшой домик для маминых родителей - Борисова Никифора Петровича и Александры Прохоровны. Они жили в деревне Моношкино. Видимо трудно стало одним жить  - их и перевезли. У них, кроме нашей мамы, некого не было. Сын Варфоломей умер еще юношей. Самая старшая дочь Екатерина умерла 18- летней после родов дочери Зины. Она замужем была в деревне Жупаниха Алтайского края за Калтышовым Артамоном. Зина родилась в 1918 году. Отца её, Артамона, в переворот, в то время власть была неустойчива, забрали в какой-то отряд - и видимо он погиб. Мачеха Зины отдала ее дедам. Девочка Зина в основном жила у нас.
Дед, Никифор Петрович, был кузнецом. Небольшая кузница стояла за оградой против его домика. Еще он имел  рушалку (рушали т.е. обдирали проса на пшено), в конце ограды была сделана крыша, там и стояла. Эта рушалка в движение приводилась лошадьми. Работы было много, даже из других деревень привозили. У нас тоже была кузница, и даже небольшой токарный станок, но его приходилось вращать вручную, обрабатывались небольшие детали.
Хозяйство держали небольшое. Две лошади, три коровы, немного овец, куры. Пашню имели десять гектаров – не больше – где сеяли пшеницу, овес, просо, лен, картошку, горох. Это я знаю потому, что с братом Александром всю весну была на полях. Эти поля пахали плугом – лошадьми, а так и сеяли вручную, нужно было заборонить. Лошади таскали эти бороны. Вот я сидела верхом на первой лошади с бороной, а вторая лошадь с бороной привязана поводом за борону первой лошади, на которой я сидела. Она была очень умная – звали её Варанухой. Второй ворончик был капризный. Лошади были справные, сытые.
В те годы, о которых я пишу, это только мы так мало сеяли на полях, другие сеяли самое мало 15 гектаров, больше – 20-25 гектаров.
Все доходы были видимо от хлеба, льна, конопли, а у нас, наверное, доход был от кузницы.
У нас была сенокосилка, но сено ей не косили, так как покосы были не ровные, а вот хлебные полосы  сжинали этой сенокосилкой – лобогрейкой. Была у нас молотилка, осенью из снопов вымолачивали зерно. Молотилка была одна на двоих с дядей Петро. Единственная в деревне молотилка.
С нами жила баба Домна Петровна – мама нашего родителя. У неё четыре сына – Захар Никитич, Иван Никитич, Василий Никитич, Петр Никитич. Самая старшая – дочь Екатерина. Все четыре сына жили в одной деревне, поэтому у нас в доме частые были гости, собирались там, где живет мама. Приезжали гости и с маминой стороны.
Папаша наш по сравнению с односельчанами был более грамотным. Когда приезжали уполномоченные из района – иногда ночевали у нас, но это было пока брат был неженат, так как они занимали спаленку. Зимой вечерами всегда было людно, приходила иногда учительница Анна Семеновна с мужем.
В деревне, наверное, только наши родители выписывали какую-то газету, она приходила 1 раз в неделю, и еще выписывали журнал «Лапоть», который приходил 1 раз в месяц. Этот журнал юмора и критики был смешным. Еще была книга «Сонник». К нам часто приходили её читать. Кроме этого, еще была книга в хорошем переплете, которая называлась «Варакуль», для ворожбы.
В Барнауле я была примерно в 1925 году. В то время всех облагали налогом, который назывался разверстка. Доводили план сдачи зерна, пшеницы, овса, льна, конопли. План доводили с площади посева, его ездили сдавать в Барнаул, который собирали с нескольких дворов. Весной после посевной была уже большая трава. Мы ездили на двух лошадях. Ехали целый день. Уже поздно были на какой-то пристани, чтобы на пароме переправиться до Барнаула. Была огромная очередь. В полдень погрузились на паром, километров пятнадцать плыли по Оби. Недалеко от пристани, в Барнауле, жила мамина родственница. Папаня меня отвел, а сам поехал сдавать хлеб. Ночью обратно погрузились. Таким образом, я побывала в городе. Сколько было рассказов о городе, о большой реке Оби. Да еще купили редиску. У нас её не сеяли.
Деревня наша была небольшая. С одной стороны деревни был хвойный лес, пихтач и кедры, а с другой березняк и небольшие ложки. Весной березовый сок носили ведрами, у каждой березы свой вкус сока. Местами еще лежал снег, а на проталинах уже показывались стрелочки кандыка, корешочки сочные и сладкие, копали и ели, но он быстро расцветал и корешки рыхлели. Ходили на поля. Пока на непаханых полосах, на жнивах росли пестики - растение, когда оно еще молодое, на небольшой ножке с плотной продолговатой головкой, а потом оно переходит в метелки. Их приносили домой, запекали с яицами, сметаной - и ели. Когда начиналась пахота, то выпахивались саранки. Это такая луковица с зубчиками как чеснок, сладкая. Взрослая луковица-саранка расцветает как лилия.
Когда начинает расти трава, тут же появляются гусинки, сочная стрелочка, которая еще не расцвела. В первых числах июля на пригорках поспевала земляника. Ягода: клубника, черемуха, смородина, малина. Из овощей на полях был бокчатник, арбузы, которые росли большими и очень вкусными. Много было грибов. Из них солили только грузди, сушили только опята.
С кедрача шишки сбивали только по решению сходки. Сходка - это собрания всей деревни. Был такой домик в центре деревни, который назывался сборня. На сборню народ созывал дежурный. Дежурный был на каждый день. Была такая палка-посох, которая передавалась утром каждому дому по очереди. Когда староста – председатель созывал сходню, тогда дежурный в каждый дом стучал палкой. На сборню ходили одни мужчины, но если стоял вопрос особый, то стучали в дома вдовам, чтобы назначить день сбивания с кедров шишек. Утром занимают кедры в ближнем от деревни кедраче. Обычно это было в воскресенье. За 2-3 километра был дальний кедрач – северный, который сбивать было запрещено.
Через нашу деревню шла река Алатбай. Большинство домов ставили ближе к реке. Наш дом и многие другие были оторваны от основной улицы речушкой Каменушкой. Наши огороды упирались в берега этой речушки. На усадьбе был колодец глубиной примерно метров 6-7. Вода хорошая, хороший сруб. Воду выкачивать разрешалось только взрослым. Вода выкачивалась валиком.
В деревне 1/3 жили бедно. Как правило, это были вдовы после германской войны. У них дети еще подрастали, и им было трудно жить. Но были и такие, кто не хотел работать. Это были полные семьи (отец, мать, взрослые сыновья), которые жили очень бедно. Они даже дров на зиму не заготовляли: летом огород загородят, а зимой на дрова изрубят.
Большая половина населения жила богато. Те кто имели пасеки, держали пчел. Хорошо жили портные, сапожники и т.д.
У нас примерно в 1926 году зимой построили культурные дворы, конюшню, коровник, для овец, курятник из леса, привезенного из тайги. В тот же год началась коллективизация. Чтобы вступить в колхоз, надо было сдавать всю скотину. В первую очередь пошли те, кто не хотел работать. Пошли вдовы, их можно понять. Пошли и работяги. Из района приезжали уполномоченные, каждый день агитировали. Председателем выбрали из бедняков, которые ленились работать, но он пришел из армии и носил шинель.
Из нашей родни пошел в колхоз отцов старший брат Захар Никитич. Но не сразу. У него была большая семья (5 девочек и 1 сын с 1925 года рождения). В колхозе он долго не протянул. Землю обрабатывали без машин, сеяли вручную. Захар Никитич был безотказный, шел на трудные работы. В 1930 году после посевной надорвался от физической работы, заболел – и вскоре умер.
Второй брат, Иван Никитич, его жена, Мария Алексеевна, жили вдвоем, детей не было, в колхоз не пошли. В 1937 году Ивана Никитича признали врагом народа, арестовали, правда не одного его, этапировали в Барнаул, расстреляли.
Третий брат, Петр Никитич, молодым пареньком пошёл в работники к деду Степану Чурину. У деда Степана была дочь Наталья и сын Афанасий, который был горбатый. Жили Чурины в центре деревни. Была у них лавочка (так называли небольшой магазинчик), где продавались ткани, галантерея, керосин, спички, мыло и т.д. Наталья Степановна была немного постарше. Петр Никитич женился на ней – и жили они счастливо. В колхоз тоже не пошли. Их сослали в Нарым. Некоторые где-то перед войной пытались вернуться и вернулись. Петр Никитич тоже пытался вернуться, но его поймали и присудили расстрел. Расстреляли в Томске. Это рассказал его внук Мурашкин Петр Алексеевич (живет в Томске, пр. Фрунзе, 98-142. Тел. 26-12-83). Он у нас был 16 апреля 2000, по просьбе его мамы –Анны Петровны. Она давно просила побывать у нас. Умерла Анна Петровна в 1999 г.
Колхоз в деревне продолжал существовать. Некоторые уходили, но надела никакого не получали. В те времена по городам шла большая стройка. Многие уходили в города, хоть и там жилось не сладко.
В 1928 году женился брат Александр. Свадьбу играли в начале января, когда я была на каникулах. Женился брат на Наталье Николаевне Ворошиловой. Ворошиловы жили в этой же деревне. Мать- вдова Дарья Дмитриевна. Кроме Натальи Николаевны были еще: дочь Евдокия и сын Дмитрий. Как я помню – долго ходили сватали Наталью. Или такая мода была? Ходили мои родители и крестный Петр. Наталья была красивая, умная, скромная. Гостей на свадьбе было очень много. У нас родня большая и с их стороны приезжали из деревни Дресвянки родственники. Молодежи было много. В конце этого же года у них родилась дочка. Мы её звали Стеня. Маленькой она была просто куколкой. Даже не опишешь. Такая хорошенькая красавица! Семья была большая, любили все её, но любоваться пришлось недолго. В 1929 году нашу семью обложили налогом, в виде сдачи хлеба и зерна. Если не идете в колхоз – значит кулак. А за не сдачу хлеба – суд давал 2 года с конфискацией имущества. Это было в 1929 году. Летом 1929 года еще все были дома. Стеня была дома с нами, а взрослые работали на полевых работах. Осенью 1929 года отца этапировали в Барнаул. У нас дома были торги имущества. Продавали все, что принадлежало нашей семье. У снохи Натальи Николаевны ничего не тронули.
Я болела тифом в то время, уже выздоравливала. Постель подо мной оставили. А так распродали все подушки, полотенца, скатерти, какие были ведра, чугунные сковороды и т.д. Выгребли весь хлеб. Дали какой-то срок освободить дом.
Я так думаю, что на торги не все было выставлено. Кое-что припрятали, в том числе и хлеб.
В то время, то есть 1929 и 1930 годы стали ссылать семьи, которые жили хорошо, трудились, работников не держали. Их все равно раскулачивали и увозили за Томск, в тайгу (сейчас там г. Колпашево).
Брат Александр и его крестный Петр Никитич ушли в город, который в те годы назывался Кольчугино, а сейчас Ленинск-Кузнецкий. Петр вернулся быстро. Вернулся – и вскоре их сослали. У них было трое детей – Анна.  Татьяна и Михаил.
Сноху – Наталью Николаевну, нас, девчонок, приучили называть нянькой. Когда брат уехал в Ленинск-Кузнецкий – она перешла к матери, а вскоре уехала к мужу.
Наш папаша срок отбывал в Алтайском крае (позабыла, как называется этот район). Он работал на лесоповале, был безконвойный. Мама работала там прачкой. Туда ее мы с дедом увезли на лошади.
Взрослые разъехались, а нас, девчонок, к деду Никифору. Нас трое, и Зина, да стариков двое – и каждый день накормить надо. Это была вторая половина зимы, когда стали дни длинней. Недалеко от нас жила родственница, вдова Ульяна. У ней было два мальчика. Когда хлеба стало не хватать, Ульяна брала с собой нашу сестру Марию. Они ходили в сторону Барнаула, километров за 30-40, просить милостыню. Иногда их не было дня 3-4. Сестра приносила котомку кусочков. Плакала. Говорила: «Молилась я больше чем Ульяна, и больше плакала, приговаривая: «Подайте ради Христа, кусочек хлеба». А подавали Ульяне, считая её моей мамой. Я говорю: «Мне опять не подали». А Ульяна тогда: «Иди одна». А я собак боюсь».
Недалеко от нашей деревни был хутор, там жили староверы (кержаки). Мы с Ирой ходили туда просить милостыню. Они нам подавали, так как его староверы знали. И жалели нашего папаню, что он в тюрьме.
Почему то наш батя вышел на свободу раньше срока. В 1930 году мы были в Ленинске-Кузнецком. Весной меня и Марию дед Никифор повез в город. Ехали мы через тайгу, где первую ночь и ночевали. В то время было много переселенцев. Ехали по тем дорогам, по которым ехали переселенцы, двое суток. Вторую ночь провели недалеко от Салаира.
Батя наш негде еще не работал. На лошади они поехали в Щегловск, это сейчас Кемерово. Но там им не понравилось. Остались в Ленинске. Дед Никифор обратно поехал домой с Марией, которая никак не хотела оставаться в городе. До осени она жила у старшего дяди Захара с их девочками. Работали в колхозе. Осенью деда Никифор привез Марию, Иру и Зину с кое-какими пожитками. А зимой он с бабой Александрой тоже переехал. Зина поступила в училище Горпромуч. Снимали квартиру. Дед на лошади возил уголь по квартирам, зарабатывая на хлеб. У Зины была справка, о том что она 1918 года рождения. Она переправила на 1915 год. Величали её Артамоновна – а она переправила на Николаевну.
Мы с Ирой тоже пошли поступать. Меня приняли, а Иру нет, так как она 1918 года рождения.
Марию устроили ученицей в пошивочную мастерскую  при артели Швейпрома.
Я поступила учиться в Горпромуч – горно-промышленное училище. В этом училище училось очень много молодежи, так как учащимся давали продовольственные карточки на 1 кг хлеба  и остальные продукты как подземным рабочим. Кроме того, после окончания этого училища, они имели образование за 7 классов. Через год или два Ира тоже пошла ученицей в пошивочную мастерскую, где Мария уже была мастером.
Родители работали от треста геологии на буроразведке. Исследовали – в каких местах залегают угольные пласты, и какая мощность этих пластов. Сначала бурили – и если бур покажет, что идет пласт – бурили вручную, измеряли толщину пласта, копали дудки (круглая яма как колодец), чтобы помещался копальщик и бодейка, которой поднимали землю (глину), устанавливали деревянные опоры, делали валик с рукоятками, где на хорошем канате держалась бадейка. После погружения бодейки спускали вниз и копальщика. Там, где работали родители, находятся шахты Полысаево I, Полысаево II.
На II Полысаевской шахте есть пласт Дягилевский. Я помню, как это случилось. С ними работала мастером молодая девушка, наверное после техникума. После бурения шел пласт, но она не признавала это. А Батя наш настоял. Она сказала, что если подтвердится пласт, то назовет его именем. Пласт подтведился.
Первое лето жили в деревне Полысаево, а зимой – в Ленинске, где батя работал в конторе буроразведки, что-то переписывал.
Второе лето жили в деревне Красноярка, а зимой занимали комнату у Худяковой Секлетиньи Николаевны, которая жила с сыном Иваном Николаевичем. Он еще был юношей. В 1934 году сестра Мария вышла за Ивана замуж, счастливо дожили до глубокой старости. Воспитали пятерых сыновей и одну дочь.
В училище я проучилась три года. Закончила его в декабре 1933 года. Во время учебы была практика, во время которой мы работали на всех шахтах  сколько в то время было в Ленинске. Направление дали на шахту «Емельяновская». При оформлении дали отпуск, оплатили отпускные. Нас было трое – я, Зина и Полина Беспалова.
20 января 1934 года самостоятельно вышли на работу мотористами в лаву. От шахты «Емельяновская» был участок, который назывался «22-ой уклон» (сейчас на том месте мебельная фабрика). Ствола там нет, а только «копер». Уголь на-гора выдавали вагонетками, прицепляли на бесконечный канат, который шел по уклону. Вагоны шли по рельсам. По одной стороне – груженые, по другой – порожняк. По этому же уклону шахтёры шли в шахту  - и обратно. Лава была очень сырая, так как выработка была под рекой Иней. В начале 1935 года закончили работу на этом участке. В 1935 году всех нас перевели на шахту им. Сергея Мироновича Кирова. Шахта была новая, где мы вырабатывали «поленовский» пласт.
С Ануфриевым Александром я познакомилась 7 ноября 1934 года. В праздничные дни всегда назначали дежурных: рабочего с топором, слесаря, мотористку и коперонщика, которые круглосуточно откачивали воду. Познакомились, так как он одинокий, живет с братом Антоном, который был в армии. Брат с 1911 года рождения, сестра Евгения с 1901 года, Анна – 1904, Марфа – 1906, и брат Григорий с 1909 года. Кроме сестры Анны, все жили в деревне Кыштовского района Новосибирской области, куда они все приехали из Забычанского района Белоруссии в 1912 году. Отец его – Алексей Архипович – погиб в германскую войну (1914 год), мать осталась с шестью детьми. Александру было девять лет, когда умерла его мать. Старшая сестра, которая была замужем, взяла его к себе. Летом его отдавали в подпаски к пастуху пасти овец. Сестра с семьей из деревни переехали в Ленинск и взяли его с собой. Позже – уехали обратно, а Александра оставили с братом Антоном.
Я работала. Батя тоже устроился на эту шахту кузнецом. Жили на квартире. У мамы временами стала сильно болеть голова – видимо, было давление (в то время давление не меряли) - и врач посоветовал переехать в сельскую местность. А летом, как появится самая молодая морковь, есть как можно больше. Так они и сделали – переехали в совхоз ст. Плотниково. Купили там маленькую землянку. К ней пристроили кухню и еще что-то. Батя работал в кузнице. А вот когда нянька Наталья к ним переехала с дочкой – не помню. Но в ноябре 1935 г. она жила с ними и работала в совхозе. Работала Наталья на тяжелой работе – делала саманные кирпичи. Глина, резаная солома утаптывалось, потом их ложили в формы для подсушки и т.д. Труд оплачивался продуктами. Когда родители уехали, я перешла к сестре Марии, где, кроме меня, жили еще две девочки и семья квартирантов.
В1935 году из Ленинграда приезжал представитель, который набирал молодежь в медицинское училище. Я тоже заполнила анкету, брала характеристику. Учеба в училище была на полном государственном обеспечении, но плата за дорогу до Ленинграда – своя.
Когда пришел вызов, то я поехала к родителям. Они в то время держали корову, и у них от молока был небольшой денежный доход. На станции Плотниково всегда пассажирские поезда минут двадцать стояли. И мама в бутылках несла туда на продажу молоко. Ходили они с внучкой Стеней и дочкой Валей.
Выход был один. Для того чтобы ехать учиться, нужно было продать корову и получить на шахте расчет. Но как же их оставишь - то без коровы?
С нашей шахты в Ленинград уехала одна девочка. У нее отец и мать работали в шахте. Через год она приезжала на практику домой.
Без родителей мне жить было трудно. Но я понимала, что там, с ними, лишняя. У них своя семья. Хотела уехать к родителям. Договорилась с работой в столовой. Но на шахте расчет не дали.
В 1935 году, когда с армии пришел брат, родители вернулись в Ленинск. К тому же у родителей умерла девочка Стеня. Вскоре батя устроился на работу в ГОРЗО кучером. Родители перешли жить в дом, где находился конный двор по улице Розы Люксембург (сейчас эту территорию занимает здание Горисполкома).
13 июля 1936 года мы поженились с Ануфриевым Александром Алексеевичем. Своего жилья не было. Ходили по квартирам. Брат Антон тоже жил на квартире. У них был уже сынок Юра, рожденный 15 января 1937 года. Вскоре мы купили общий домик за 800 рублей по улице Капитальной, очень близко от шахты Кирова. Домик состоял из кухни и длинной комнаты, где вдоль стены стояли 2 кровати. В марте и апреле 1937 года я находилась в декретном отпуске – и мы больше находились у моих родителей.
5 мая 1937 года родился сынок. Были рады. Очень радовался папа, что своя будет семья, ведь он так наскитался с детства. Но радоваться пришлось не очень долго. 11 мая принесли повестку в армию. Папа ходил в военкомат и просил, чтобы оставили до осени. В деле указали, что у жены есть родители – они и помогут. 14 мая зарегистрировались в ЗАГСЕ, 16 – я его проводила на поезд. Увезли их до Новокузнецка. С Новокузнецка они сопровождали лошадей на Дальний Восток. Там он и служил. Служил два с половиной года и демобилизовался 8 ноября 1939 года.
Пожили мы с сынком Анатолием в этом доме дней десять – и перешли к моим родителям. Мальчик первое время был слабенький. Наверное. Повлияло то, что я работала в шахте до декрета. В те времена не выводили будущих мам из шахты до декрета. Да еще и переживания. Месяца через три стал поправляться. Я пошла на работу, на почту. Почта была не далеко. Участок, по которому я ходила и разносила почту, был рядом с отделением. У нас на квартире был телефон. Как поступала почта – сразу звонили. Я работала не больше трех часов. Письма получали часто.
Деду нашему захотелось завести свой домик. Он договорился с одним соседом – шахтером, чтобы тот договорился с кем надо - и выдавал на гора б/у крепежный лес. Лес стоил совсем не дорого. На усадьбу выписывали и вывозили лес на лошади. Там и построили дом. Возле дома Худякова Ивана Николаевича.
Я на почте проработала всего один год и шесть месяцев.
В 1938 году Ленкузторг объявил курсы продавцов. Желающих было очень много. Набирали две группы – продавцы продовольственный товаров и продавцы промышленных товаров. Меня приняли в группу продавцов промышленных товаров. Я закончила курсы. Получила специальность – продавец второй руки. Это значит, что могу работать «подотчетником». Направили на работу продавцом второй руки в магазин № 1. Магазин был большой, много отделов. Стоял возле базара.
В 1939 году назначили заведующей отделом спорткульттоваров. В том же году вернулся из армии Александр. Мы жили уже в своем домике, держали корову, заготавливали сено, а часть сами покупали. Он устроился шофером. Мы с ним работали, а деды сидели дома с детьми.
11 августа 1940 года родилась дочь. Родила дома, поэтому в метриках записали 13 августа. В те времена декретные отпуска «поверхностным»,  «нешахтеркам» длились один месяц до родов и один месяц после родов. Девочку назвали Тамарой. Имя «Тамара» выбрал её братик Анатолий, так как он играл с одной девочкой (она была постарше его), которую звали Тамарой Дреминой.
Жизнь шла своим чередом: домик был небольшой, но как-то место хватало. Мария с семьей жили рядом, Ира  с Дмитрием жили через дорогу, брат Александр жил в селе Драченино и работал в мастерских по ремонту сельскохозяйственной техники.
22 июня 1941 года объявили войну.
На войну ушел брат Александр и оставил трех малых детей – Стеню, Василия и Валю двух лет. 16 июля 1941 года проводили и мы своего папу. Я осталась с двумя детьми – Анатолием и Тамарой 11 месяцев от роду. Осенью проводили Ивана Николаевича, у которого осталось трое детей – Володя, Валя и Гена (1 год 6 месяцев). Дмитрий Павлович учился в аэроклубе на летчика. Его призвали в 1942 году. Без него, 6 января 1943 года, родился сынок, которого назвали именем папы – Дмитрием. Родители, как могли, помогали - где советом, где, чем могли.
     Нянька Наталья осталась жить в Драченино, стала работать в МТС: работа была мужская, зимой мастерские холодные, работа каторжная, но все выносили  бедные женщины. Спасибо Дарье Дмитриевне, нянькиной маме, она помогала ей: держали корову, так и выживали семьи.
У сестры Марии тоже осталась большая семья. Она работала в артели Швейпрома мастером портного дела, домашними делами управлялась мама Ивана Николаевича. С ними еще жила дальняя родственница старушка Степанида Павловна. Она только занималась детьми.
Ира работала в Швейпроме и Диму оставляла у нас.
В наш город шли эшелоны с эвакуированными заводами. Стали строить заводы военного назначения «Красный Октябрь», «Кузбассэлемент». Много появилось евреев: они мешками везли деньги, в магазинах брали все подряд: шляпы, музыку, картины, знамена, бюсты вождей, галантерею, галстуки, духи т.д. На рынке все подорожало: масло, яица, мясо, мука т.д. Наш магазин почти опустошили.
В 1942 году я стала завмагом двух объединенных магазинов. Одним из них (до объединения)– магазином хозяйственных товаров - заведовал мужчина, но его забрали на фронт.
Мы жили на окраине города, за нашими огородами протекал небольшой ручей, за которым была «согра». Согра занимала большую площадь, в которой были небольшие озерки, черемошник, росла ягода (черемуха, смородина), хмель и другие дикорастущие деревья и кустарники. По берегам росла малина. В этой согре люди даже блудили. В 1942 году стали согру вырубать, захватывали участки и вырубали кустарники, выкорчевывали корни. Занята была вся семья: дети жгли костры, что могли, рубили на дрова, на обработанных участках садили картошку, которая росла там очень хорошая. Картошку садили и на полях, землю копали вручную лопатами. В выходные и после работы брали тележку и два ведра картошки. От нашего торга, в 12-ти километрах за городом, было подсобное хозяйство. Там же садила и Мария. Первые годы копали и целик. Урожай вывозили на тележках. Мы вывозили на корове. Наш деда сделал телегу на четырех колесах. Телегу с урожаем корова вывозила. Понемногу стали сеять просо, которое обдирать возили на тележках на Лапшиновку. Согру вырубили всю, сейчас на этом месте большой луг с «отстойниками» и обогатительной фабрикой.  Там пасутся большие стада коров, косится трава, в некоторых местах растет клубника и грибы  шампиньоны.
Война продолжалась. Из мужчин оставляли только шахтеров. По работе в магазине я отчитывалась хорошо. Продавцы были надежные. Заведующего базой – мужчину- призвали в армию – и меня почти принудительно заставили принять базу. И в конце 1943 года я приняла базу. Все что поступало на базу – шло по распределению. На все товары была разнарядка – сколько, и в какие торговые точки поступали товары. Поставщики товаров были из местной промышленности. Артели изготовляли одежду, обувь. Химплощадка делало колесное масло и мазь, мясокомбинат – жидкое  и твердое мыло. И все это шло по разнарядке. Были такие случаи: через горком или через какие-то высшие власти брали товары прямо у поставщиков – изготовителей, а на торговый отдел нажимали. Директор торга дает распоряжение начальнику торгового отдела, тот вызывает товароведа. Товаровед пишет записку заведующему базой, мол, примите деньги и отфактуруйте в магазин № 1. Из овчин шили полушубки и военные бекеши. В присланной записке было указано количество бекешей и цена на сумму 33 тысячи рублей. Счет приходит через месяц, где количество и цена сходится, но наименование товара другое – полушубки. Так же и другие местные поставщики – в записке «примите деньги за десять пар унт», а вот счет позже приходит не на унты, а на ичиги. И так далее. Не раз я обращалась и к начальнику торгового отдела, и к директору торга. Ответ был один: «Война».
Таким образом, одних товаров было в избытке, других вообще не хватало. Явное нарушение советской торговли. После окончания войны, в 1945 году, была ревизия. Все это закончилось тюрьмой. Я получила 10 лет. Завмаг – 10 лет, начальник торгового отдела – 5 лет, товаровед – 3 года, директор – 3 года, бухгалтер – 1 год с вычетом 25 %  от зарплаты.
20 апреля 1946  года меня арестовали. В тюрьме я находилась до 22 октября. На поруки взяли сестра Мария и председатель артели Швейпрома Шканкина Анна Семеновна. С июня 1946 года я находилась в камере матери и ребенка, а 19 декабря 1946 года родилась дочь Вера.
Весной 1947 года мои родители продали домик и переехали жить в деревню Хмелево, где была шахта им. Энгельса. Там жил и работал брат Александр. Нашу семью переселили. На усадьбе была построена «времянка» (избушка), где была печка, кровать, стол. Очень трудно жилось. Папа наш работал на машине  от треста «Ленинуголь». В деревне Красноярка был пионерский лагерь. И он возил туда продукты и прочее. Иногда повара давали стакан пшена или еще какой-нибудь крупы. Делали и так: начистят повара картошку и давали толстый слой очистки, а я их уже перечищала. Тогда хлеб и все продукты были по карточкам. Где-то в конце июня или начале июля кладовщица из пионерлагеря после работы поехала домой и какие-то продукты наложила во флягу. Наш папа привез кладовщицу до дому и помог снять флягу. Кладовщица жила на квартире, у хозяев которой с фронта вернулся сын. Он позарился на новую машину нашего папы. В итоге, эти хозяева все доказали – и кладовщицу арестовали, и нашего папу за недоносительство. Кладовщице дали 10 лет, а нашему папе 3 года.
Вскоре и у меня окончательно закончилась вся проверка документов. Взяли под стражу и даже не отпустили к ребенку. Веру принесли на второй день в КПЗ. В одно время мы трое (я, Вера и наш папа) находились в одной тюрьме. Я узнала, в какой камере находится наш папа и просила надзирательницу Соню выводить на прогулку в одно время меня и папу. Там прогулочные ограждения разные, а стена общая с огромными щелями. И через эту щель проходила детская ручка. Папа держал эту ручку и целовал. Его осудили раньше. Этапировали на север, где он был «бесконвойный». Той же осенью 1947 года осудили и нас. Решалась судьба – собрались родные мои родители: Дмитрий Павлович, Ира, Антон Алексеевич, Мария и другие родственники. Решали вопрос насчет детей. Хотели определять в детский дом, но родные были против. В итоге, Анатолия взял дед, Тамару – сестра Ира (Дмитрий Павлович был не против), дядя Антон Алексеевич, работавший в Швейпроме, пообещал помочь, чем сможет.
Нас после суда этапировали в Белово, а зимой в Гурьевск. Там нас было 50 человек, все мамки с детьми и беременные. Зиму и лето прожили в Гурьевске, работали на заводе, копали траншеи, иногда работали на продовольственных складах. В августе 1948 года этапировали в лагерь для молодых мам, в Яя. Дети в этапной камере болели и умирали, было больше тридцати детей и только половина их них выжила. Веру и еще троих перевели в дом малютки, где были дети возрастом до шести лет. Веру перевели в самую младшую группу. Я стала работать в доме ребенка, сначала в детской прачечной, а потом в Яслях.
Папа наш Александр Алексеевич в конце 1950 года закончил срок наказания, но остался вольнонаёмным на небольшое время, чтобы заработать немного денег и в 1951 году пришлось им с Верой пожить и у брата Антона и у моей сестры Марии
После смерти Сталина была большая амнистия, но меня она не затронула, так как моя искусственная недосдача превышала 50 тысяч рублей. Когда проводила Веру, то по моей просьбе, ушла из дома малютки и попросилась на швейную фабрику.
В феврале 1951 года набирали этап на лесоповал – и я. Как новенькая, попала на этот этап. Была возможность остаться. За несколько часов до этапа, вечером, меня вызвал начальник этапа. У него был главврач дома малютки. И мне предложили, если я согласна вернуться в дом малютки, остаться. Но гордость победила – и я решила идти на лесоповал. Шли с Яи до Барзаса 70 километров. Была одна лошадь с нашими чемоданчиками и с продуктами на дорогу. Одеты были во все новые телогрейки, шапки, валенки. Шли весь световой день, привалов не было, ночевали недалеко от какой-то деревни. На летнем пастбище, на дойном дворе, в каком-то сарае. Там была сухая солома. Привезли много кипятка для чая, что было важно…