Золотая гроздь

Любой, кому хоть раз приходилось собирать виноград, знает, что в этом нет ничего привлекательного. Я говорю о том, чтобы именно собирать виноград. День за днем по нескольку часов в день, срезать и бросать в корзину тяжелые грозди. Если вам довелось сорвать пару гроздей и отдать их сборщику – значит, вы не собирали виноград, а просто прогуливались по винограднику. Но вы хотя бы видели тех, кто собирает виноград, в отличие от тех, кто никогда не был на винограднике во время сбора. А теперь, если вы там все-таки были, постарайтесь вспомнить лица сборщиков и скажите, было ли на них выражение неописуемого восторга, сложилось ли у вас ощущение, что им нравится это занятие? А видели ли вы, чтобы сборщик приплясывал или все они распевали? Говорят, такое бывает, но я ни разу не видел. А я собирал виноград. Был сборщиком несколько сезонов подряд и объездил в этом качестве изрядное количество аргентинских виноградников.
Залитые солнцем зеленые полоски выглядят привлекательно только на фотографиях. На снимках побывавших здесь туристов. Или размещенных маркетологами картинках, зазывающих вас приехать. Иногда фотографией балуются владельцы, но они сами редко собирают виноград. Маленькие хозяйства не в счет - там слишком мало работы.
Есть нечто общее у всех фотографий виноградников, кем бы они ни были сделаны: снимки как бы призывают вас разделить возвышенную любовь к этому виду. Лучи солнца ласкающие зеленую листву. Заботливая лоза родящая виноград. Дорожки между рядов словно созданы для того, чтобы по ним прогуляться и прочее бла-бла-бла. Так вот, эта любовь вовсе не так прекрасна, как кажется. Она не приносит радости или удовлетворения, зато причиняет множество страданий и развод неминуем, даже если вам некуда деваться. Это дерьмовая работа, которую с радостью променяешь на какую-нибудь другую. И я расскажу почему.
Я не слышал ни одной истории, чтобы сборщик винограда стал виноградарем. Или, например, виноделом. Я не говорю о том, что чудес не бывает и это невозможно. Недавно, например, в Йерба Буэна из статуи Христа потекла кровь и тысячи верующих были тому свидетелями. Я могу в это поверить. На старушке-земле всякое может случиться, но если вы знаете хоть одного сборщика, который стал виноделом или виноградарем, я вас поздравляю. Вряд ли вы из Аргентины.
Собирать виноград вовсе не так прекрасно, как порой кажется охреневшим от скуки городским жителям. Посмотрите внимательно на любую образцовую фотографию виноградника. Она чаще всего сделана издалека и чуть сбоку: с дороги или террасы винодельни. Ровные валы катятся к горизонту, лучи солнца пронзают зеленую листву. Как длинноногие модели пыжатся грозди, в желании занять выигрышную позицию и сфокусировать на себе внимание и объектив фотографа. На заднем плане горы или еще что-нибудь не менее живописное. В верхней части – педерастическая голубизна неба. Внизу – земля терракотового, камелопардового или еще какого-нибудь изумительного цвета с дурацким названием. Может статься, что встретятся трава или кусты роз. Чуть не забыл, конечно же шпалера, на которой покоится лоза, и иногда сетка, защищающая от града. Основные прелести я вроде перечислил. Примерно такова основная масса фотографий аргентинских, да и прочих виноградников. Вы смотрите на них, и вам хочется оказаться там. Я смотрю на них, и они вызывают у меня тошнотворный ужас.
Первыми начинаешь ненавидеть лучи солнца и их прародителя. Ближе к двенадцати светило начинает палить по тебе из всех стволов, не оставляя на теле ни единого живого места. Немного спасает укрытие в виде жалкой тени отбрасываемой листьями, но лучи проникают и туда. Одежда промокает и высыхает, потом снова промокает и высыхает. Соленый пот разъедает кожу. Глаза щиплет. Хочется содрать головной убор, но делать этого нельзя – солнце мигом выстрелит по тебе из крупнокалиберного орудия. Контузия, и очнешься ты уже в больнице. Солнце – наипервейший враг сборщика. Это благодаря ему термометр показывает за тридцать.
Голубое небо, так выигрышно получающееся на фотографиях, надоедает куда быстрее, когда по нескольку часов проводишь под ним. Хочется молиться о том, чтобы со всех сторон набежали облака и разбавили эту однотонную синеву. А еще лучше совсем скрыли ее. Пусть серое небо неважно выглядит на фотографиях, зато приносит столько счастья, когда работаешь сборщиком. Но не дай бог пойдет дождь. Дождь во время сбора – худшее, что может случиться, если не считать град.
Еще голубое небо означает, что прошло совсем мало времени и до конца смены далеко. Только ближе к вечеру оно становится сначала сиреневым, потом фиолетовым и после уже синеет до черноты.
От земли идет жар, словно от раскаленной сковородки. Когда засохшие комья земли втыкаются в колени, не особо задумываешься какого красивого цвета то, что под ногами. Из-под ботинок летит пыль, оседает на руках, одежде, лице. Смешивается с потом, въедается в кожу, забивает поры. Дышать и так трудно, а когда во рту пересохло и вдобавок противно скрежещет на зубах эта самая земля, хочется бросить все. Глоток воды или несколько сунутых в рот виноградин спасают лишь отчасти. К вечеру наедаешься земли столько, будто ел ее горстями. Любой винодел или виноградарь скажет вам, что с каждым годом становится все труднее найти сборщиков. Желающих жрать землю и закусывать ее виноградом не так уж много.
Первая сорванная гроздь всегда кажется легкой. Вторая чуть тяжелее, третья еще и так далее. Последняя гроздь весит как аккумулятор от автомобиля. Килограмм двадцать, если не больше. Руки быстро становятся пурпурными. Отмыть их не удастся, да и смысл, если на следующий день все то же самое. Сборщиков всегда можно опознать по рукам. Кстати, виноват не сам сок – он больше бесцветный, а красящий пигмент, содержащийся в кожице. Спину ломит так, что вечером не разогнешься. Руки болят от однообразной работы. Почитаешь за счастье отнести наполненную корзину cuadrillero*. Можно хоть разогнуться, размяться немного. А потом обратно, пряча полученную монетку в карман, и все по новой. Cuadrillero платит за корзину. Чем больше корзин – тем больше в кармане монеток. В хороший год грозди крупные, корзина наполняется быстро. В плохой год мелкие. Плохих сезонов больше, чем хороших и в такое время cuadrillero видишь гораздо реже.
Я слышал, что в Израиле есть Стена Плача. Будто к ней приходят, молятся и причитают евреи. Это их святыня. Ряды лоз – та же Стена Плача, только не из камня, а из лоз, листьев и натянутой проволоки. Сдается мне, что перед Виноградной «Стеной Плача» каждый год преклоняет колени куда большее число людей, чем перед той, что в Израиле. Вот только святыней ее назвать сложно. Скорее кормилицей. В этом она выгодно отличается от израильской. Никто не платит за время, проведенное перед Стеной Плача. Но если не лениться, время под Виноградной Стеной неплохо оплачивается. А плач, как известно, ничего не стоит. Ни там, ни здесь.
На красивых картинках виноградников, как правило, не встретишь людей. Кому охота любоваться на согнутые спины. Или видеть потные тела, или запыленные лица. Тем не менее, если бы не сборщики, то не было всех этих распрекрасных вин. Некоторые, конечно, используют для уборки технику, но такие вина стоят куда дешевле. Ценители предпочитают пить не комбайны, а ручной труд. И пока таких большинство и есть спрос, виноград будет убираться руками сборщиков. Может быть, я доживу до того времени, когда на этикетках будет указываться, что виноград для этого вина собран вручную. Как на хорошей обуви, костюмах и некоторых других товарах. «Hecho a mano» по-испански, или, на худой конец, английский вариант – «hand made». Однажды я смотрел какой-то американский фильм и в конце, увидев длинный список тех, кто работал над его созданием, подумал, что хорошо бы о каждом вине тоже так писать. Вино бы в конечном счете только выиграло, да и мне лишний раз было бы приятно увидеть свое имя. Но на бутылке не встретишь даже имени винодела, не говоря уж о других. Аргентинские вина безликие, как и аргентинские сборщики.
На винограднике каждый сам за себя. Нет, конечно, если хватит солнечный удар или там поранишь руку или что серьезное случится, то тебе возможно и помогут, если заметят или сам скажешь. Но отвлекаться по пустякам никто не станет. Да и просить других о чем-то не принято – что ты за человек, если сам о себе позаботиться не можешь. Как-то раз горбатый Пепе, неся тяжелую корзину на спине, споткнулся и упал. Никто не поспешил ему на помощь. Я обернулся и, видя, что он уже собирает рассыпавшиеся грозди, тоже продолжил работу. Только вечером я узнал, что Пепе то ли сильно вывихнул, то ли сломал ногу и больше работать не будет.
- Что ж, нечего было спотыкаться, - сказал после старый Анхель. И все с ним согласились. Пепе сам виноват. Кому нужен одноногий сборщик…
Болтунов кстати редко встретишь. Любые разговоры отвлекают, а значит в корзине окажется меньше гроздей и меньше монет будет в кармане. Болтает одна молодежь, в основном шутит, да и им это быстро надоедает. Если хватает сил, то поговорить можно вечером, когда работа уже закончена. После того, как в животе окажется незатейливый ужин. По будням локро с редкими кусочками мяса, по праздникам еще и эмпанадас. Готовит Камила, жена одного из сборщиков. Мы сдаем ей деньги, а она закупает продукты. Приворовывает, конечно, понемногу, но все равно выходит дешевле, чем если бы я готовил себе сам.
- Карлос, слышал про золотую гроздь?
Хуан подполз к моему матрасу, который я бросил снаружи. Он молодой еще, глупый. Вечно нес всякий вздор по вечерам. Беспокоил понапрасну. Да и сборщик плохой, ленивый. Если б не жена Камила и ее заработки, туго бы ему пришлось. А так вон, может даже поболтать. А днем с важным видом расхаживать по винограднику.
- Неа, - лениво протянул я.
Если бы мне хотелось спать, я бы прогнал его. Но после ужина тянуло немного поразвлечься. Поскольку ничего другого не было, можно было и послушать болтовню Хуана.
- Я слышал об этом в Ла-Риоха, от одного типчика. Из бывших виноделов. Он хватил лишнего и болтал обо всем подряд. В основном чушь нес, но эта история похожа на правду.
Бывших виноделов в Аргентине хватает. Ходят туда-сюда, маются. Сборщики из них плохие – гордость не позволяет – а вот болтуны первостатейные. Так и перебиваются в основном за счет баек. Рассказывают их простакам вроде Хуана.
- Ну и что твой винодел? - спросил я, устраиваясь поудобнее.
Хуан перевернулся на спину, как не слышал моего вопроса. Ему хотелось, чтобы я его еще поуговаривал.
- Дашь песо – расскажу, - сказал мерзавец.
- Vaya con dios, boludo**!
- Да ладно тебе. Пошутить нельзя, - снова перевернулся на бок Хуан. – А купили бы выпить, веселее было бы рассказывать.
Мне не хотелось с ним спорить. Надо будет – расскажет, не надо – сам засну. Хуан ворочался. Видимо нетерпелось поведать свою историю.
- Тот парень говорил, что ее не раз находили во Франции. Ну знаешь, все эти владельцы бодег, продающие свои вина за баснословные цены.
- Во Франции нет бодег, - поправил я. - Там шато.
- Знаешь, - заявил Хуан, – будешь перебивать, я тебе вообще ничего не расскажу. Я свою историю кому угодно за пять песо могу продать.
- Ну так иди и продавай, - сказал я. Он мне уже порядком надоел.
Хуан поразмыслил, что сейчас вряд ли найдет покупателя, а слушателя может потерять, и сменил гнев на милость.
- Тот винодел говорил, что эта гроздь как бы из золота. На самом деле не из золота, а выглядит так. Вырастает она раз в несколько лет и может появиться, где угодно. Хоть в Чили, хоть в Аргентине, хоть в Австралии, хоть в Испании. Чаще всего во Франции – целых пять раз. Винодел говорил, что владельцы ихних бодег, которые продают бутылку вина за столько, сколько мы и в три года не зарабатываем, потому и стали такими богатыми и знаменитыми.
- Вранье это.
- Скажи, Анхель, а как еще объяснить то, что некоторые вина продаются по пятьсот песо за бутылку, а другие за двадцать? И тех, что за пятьсот еще и не достать. Виноград-то он везде почитай одинаковый. Где-то лучше, где-то хуже, но в целом-то…
В целом получалось, что Хуан прав. Я как-то никогда не думал о бутылках за пятьсот песо. На что они мне? Но вряд ли они в десять раз вкуснее, чем те, что, ну пусть не за двадцать, а за пятьдесят.
- А может ты думаешь, богатеи в них кокаин добавляют?
Я так не думал, потому и промолчал.
- Все дело в золотой грозди. Тот, кто ее нашел, может кучу деньжищ заграбастать. Либо виноделам продать, либо сам вино делать. Ты вот думаешь, что я лентяй, и работать не хочу, а вот и нет. Я золотую гроздь ищу.
Я внимательно посмотрел на Хуана.
- И что делать будешь, когда найдешь?
- Еще не решил. Сначала найти надо, - Хуан перевернулся на спину и уставился в звездное небо. – Но когда найду, Камила никогда больше готовить не будет. У нас дом будет в Баия-Бланка, слуги, сад. Насчет виноградника еще не знаю – не охота возиться. Пусть другие работают, а я каждый день асадо буду есть. Вино и так могу покупать – с моими-то деньжищами.
Я повернулся на спину и тоже уставился на звезды. Хуан продолжал разглагольствовать, что он сделает со своими деньгами, а я подумал, что сам бы мог сделать, если бы три дня назад не бросил в корзину эту самую золотую гроздь. И вовсе она не золотая, так, слегка желтоватая. Я еще подумал – не вызрел виноград, наверное, но срезал ее и прикрыл другими. А после, наполнив корзину, как всегда отнес ее cuadrillero. Кто ж знал, что она такая ценная. Теперь ищи ее свищи.
На виноградниках я больше не работал. Образумился. Так, помотался немного в поисках грозди, а после бросил это занятие. Я ж говорил уже, что не слышал о том, чтоб из сборщика где-нибудь винодел вышел. Вот и из меня тоже не получился. Так что горевать особо нечего - устроился работать продавцом в овощной магазин в Буэнос-Айресе. Это гораздо лучше, чем сборщиком. И говорить на работе можно. Да и знаете что, скорее всего в Аргентине она теперь не скоро вырастет. Если вообще вырастет. Зато теперь, как увижу где фотографию красивого виноградника, меня аж колотить начинает. Хочется порвать ее и выкинуть. Такие снимки делают только те, кто никогда не собирал виноград. А любой, кому хоть раз приходилось собирать виноград, знает, что в виноградниках нет ничего привлекательного.
___________
*  Начальник над сборщиками на винограднике (исп.).
** Ступай с богом, придурок! (исп.).