роман Взаймы у смерти отрывок1

Путяев Александр Сергеевич

       ...Если вы придумали одно новое единственное слово, вы - поэт. Вас нужно носить на руках. Со второго этажа на первый. Туда и обратно. Туда и обратно. До скончания. Patris et filiae, прости господи! Хоть на какое-то время станьте людьми  «с других островов». Станьте как Вергилий Тулузский. Он дал двенадцать наименований пламени: огнин, зарин, варин, кипятин, жарин, трескотин, алин, дымон, палин, оживин, - просто великолепно! – кремнин, энеон. Пусть никто не повторил вслед за ним этих слов, но, может, еще не родились такие правильные сумасшедшие. Еще не вечер, господа. Еще родится человече и скажет: «Калякулярсолнцемухраскакашка». И он станет Величайшим из Великих. Как Крученых. Вы  когда-нибудь бывали в Боббио? Нет? Зря. Его основал Св. Колумбан. Монах. Святой Брандан доплыл до Счастливых островов и обогнул побережье ада. И там он увидел Иуду, прикованного к утесу. Брандин высадился на этот остров, но остров оказался морским чудовищем…
  Никогда никому не завидуйте. Не завидуйте повесившемуся Баридоту. Каспин дал ему хорошую пощечину, и тот ожил. Посинел, но ожил. Краска стыда – синяя – вошла в моду.
  И много позже одному известному поэту хотелось заполучить женщину синюю-синюю… Зачем? … чтоб провести на ней белую линию. Вот зачем. Все до изысканного просто.
  Не завидуйте никому. Но, делайте, делайте, делайте! А то ведь всю жизнь так и потратите на выдавливание из анального отверстия одного и того же, одного и того же дерьма…
  В магазине Кий быстро нашел все необходимое. Кисти и краски он не доверил посыльному. Он нес их сам. На пробу он взял несколько просроченных тюбиков. И не потому, что они были значительно дешевле, ему хотелось прихватить немного времени из прошлого. Они как раз были произведены еще до его пробуждения, а, значит, в них было что-то от небытия. Может быть, оно как-то воздействует на творческий процесс?
  «Странно, - подумал Кий, - еще вчера было семнадцатое число, и уже –  на тебе, - восемнадцатое. Цирк, да и только»!
  Кий снял мастерскую заранее, и теперь несся туда сломя голову, совсем как мальчишка: подпрыгивая на ходу, едва не теряя равновесие. Содержимое в сумках позвякивало и даже, казалось, урчало от удовольствия, точно кот, которого поглаживают по спине. Все эти склянки с маслами и лаками казались живыми. Они явно предвкушали праздник, пиршество и буйство. Они просились на палитру. Они обещали наполнить пространство запахами иной ипостаси бытия. Сирень должна пахнуть скипидаром. Тело женщины – можжевельником. Волосы и рассветы – льняным маслом.
  Ультрамарин упоителен. В купе с кармином он почти неуправляем. С добавлением белил палитра становится эксцентричной, как Лотрек. Если к этим цветам добавить желтый кадмий, немного изумрудной зелени, или что-нибудь с фисташковым оттенком, а затем выжать на холст  лимон, подлить рома и коньяка, аккуратно помешивая напиток кисточкой из натуральной щетины, можно приглашать в гости Ван-Гога. Он умел готовить солнечный грог. Ван-Гог  в какой-то другой жизни был ходячей радугой. Только об этом никто никогда не догадывался.
  Вам не до радуги? Жаль.
  Можно вообще ничего не пить. Плесканите эти помои за окно, – и на тротуаре перед вашем домом появится танцующий Ренуар. Он приглашает вас на танец.  «Танец в городе» это прекрасно. Хоть завтра в парижский музей Орсе.
  А вы говорите – срок годности… После тридцати лет занятия живописью Писсаро бедствовал.  Куда это годится!..
  Белила в любом магазине должны быть бесплатными. Хотя бы цинковые белила. Что в них есть-то? Ровным счетом ничего. В чистом виде они почти никуда не годятся. Разве что для лепестков ромашек… Но и тут без оттенков не обойдешься. Ничего особенного в белилах нет. Они даже не съедобны. Попробуйте сами, и вы убедитесь, что они излишне вязки, почти безвкусны, тяжело сплевываются, да и то исключительно с мыльной пеной и растворителем после десятого полоскания. А как их не хватает бедным художникам. Почему бы, господа, не учредить специальный фонд по раздаче бесплатных белил. Господа, скиньтесь по миллиону. Ведь это такой пустяк.  И тогда, может быть, будет меньше убийств и грабежей. Господи, да если белила будут давать даром, разве палец потянется к спусковому крючку? Конечно, нет. Зачем убивать банкира, если его можно нарисовать? И если он нормальный человек, то, увидев себя на картине какого-нибудь рецидивиста-примитивиста, он сам отдаст все свои сбережения, а потом застрелится. И это не будет считаться насилием. Это произойдет само собой. От угрызения совести – ли, от переосмысления  жизни – ли, от запоздалого прозрения – ли…
  Спешите делать добро. Для начала попробуйте посмотреть на картину Эдуарда Мане «Портрет Жанны Демарси», - правда, она из частной коллекции и не всегда выставляется, - встав на голову и широко раскинув руки. Ну, правда впечатляет? Вы, конечно же, увидите вазу на застланном  скромной скатертью столе. Продолжайте смотреть. Не бойтесь, шляпка с головы Жанны не упадет. Она прошита белилами. Белила – великая вещь. Как они передают бледность лица. Это просто сказочно. Румянец проступает сам собой. Головка под зонтиком на скатерти с вазой. Прекрасно, просто прекрасно! Постояли на голове, и довольно. Теперь можете встать на ноги. Вы сделали первый шаг к пониманию живописи.   
  Если уж вы с таким трудом сделали один шаг, сделайте другой. Отрастите длинные волосы. Отпустите бороду. Будет чего почесывать. Внедритесь в толпу посетителей выставки современных художников. Ходите по залам с умным видом. Старайтесь, даже если вам потребуется для достижения этой цели мысленно раздеть догола одну из смотрительниц. Поверьте, художники часто так поступают. Правда, для этого у них есть другие модели и музы. Богиня зари Аврора, к слову, была натурщицей для многих из них. И чаще они это делали не ради праздного развлечения, а для вдохновения. Вообще-то, тренировать и вдохновлять нужно все органы, а не только зрение.
  Экспериментируйте. Общайтесь. Это важно. Это часть творческого процесса. Работайте над собой. Приобщайтесь к прекрасному. Пусть в вашей жизни появится свой маленький Аржантей.
  Мечтайте. Для этого не нужны ни деньги, ни слава. Только сила воображения. Превратитесь в отшельника, пастуха, шамана… Лучше зарабатывать на жизнь гаданием на кофейной гуще, чем протирать штаны в государственном учреждении или заниматься бизнесом. Невозможно представить Ренуара, торгующего оргтехникой! Пьер-Огюст Ренуар?! Невозможно. Мир бы остался без чудесной картины «Маленькие жонглерши в цирке Фернандо». Поместить бы ее рядом с «Девочкой на шаре». Одна в Москве, другая в Чикаго. Невозможно. Невозможно, а жаль. Но мечтать об этом никто не запретит. Мир как-то держится без стен и потолков… А всё, - благодаря чему? Благодаря прекрасным мечтам о солнечных городах, о звездных билетах, о затерянной Атлантиде…
  И всё потому, что Слово Божие и Вся Палитра размещены в земном раю!
  Здесь же и «Канон» Авиценны.
  Здесь же тома испанских Апокалипсисов.
  Здесь Книга Разврата.
  Библия.
  Коран.
  КНИГА МУДРОСТИ. Мудрость, не похожая на нашу, все-таки мудрость…
  Книга глупости. Хранилась на о. Пасхи. Впоследствии была съедена аборигенами. Еще одна глупость… От чужой глупости тошнит, а от своей собственной не колбасит?!
  Вот и задумайтесь: что же будет с письменностью на земле?..
  У Кия появился друг. Хороший друг, как кот, - сам по себе и живет, и гуляет. Кия он навещал спонтанно. Мог прийти в любое время без предупреждения. Подобрал его Кий на улице. Поднял с тротуара и привел в дом. От отчаяния и не то сделаешь. А оно для всех находит время. То черная полоса, то белая. Это нормально. Это справедливо.
  -  Конечно, это справедливо, что тебе сейчас плохо, - сказал Тротуарин, когда Кий только-только переступил порог и еще не успел освободиться от поклажи.
  – Что это ты там прикупил? Выпивку?
  -   Ничего подобного. Краски.
  -    Будешь рисовать?
  -   Буду.
  -    Это справедливо. Несправедливы только войны. Людям пытаются внушить, что есть справедливые войны. Их нет. Все войны - от скаредности. Скорее бы всех перебили, может быть, хоть тогда успокоятся. Хочу напиться в День изнасилования трудящихся, а потом добиться восьмой степени самосозерцания.
  - Лучше помоги мне все это разложить по порядку.
  Кий вывалил на стол содержимое пакетов.
  -  Это невозможно. Порядка нигде нет. И никогда не будет. Мысль человека черна. И медлительна. Посуди сам, прошли века, а порядка все не-ет. Ни Великого, ни маленького… Никакого. Мысль в тапочках черепахи бродит по анфиладам.
  - Высокопарно.
  - Как умею.
  - Ты отлыниваешь от элементарной помощи другу.
  - Для дружбы я стар, для помощи беден и немощен.
  - Если закрасить твои седины…
  - И залатать карманы… Это ты для этого столько красок купил?
  - Честно, а сколько тебе?
  - Тебе это нужно знать?
  - Нет.
  -    Тогда и не задавай лишних вопросов. Хочешь рисовать, рисуй. Я не возражаю. Видишь, я даже не против. Только рисуй честно. Нарисуй голую бабу, а лучше трех голых баб с моей волосатой задвижкой. Нет, по-другому. Нарисуй все человечество сразу, но без одежды. Изобрази всех этих пустобрехов, трибунолюдов, изобретателей доктрин и рекогносцировок, парщиков собачьего дерьма и чуши, оральных ораторов и кровососов, мусорщиков-бутикисов, ранжировщиков вшей, гонителей культуры, дуроедов, пожалуй, дуроедов оставим за рамой, еще этих, грабителей бедности, проституток в тулупах и заячьих трусах, сутенеров, рутинеров, вымогателей ума, писающих против ветра революций, революционеров…   Яд давно уже не в пробирке… Он внутри нас…
  - Может, хватит?
  - Всех говнюков и бандитов.
  - На одних красках разорюсь.
  - И разорись. Тебе будет полезно, а мне грустно. Надоело улыбаться. Это ты можешь понять? Жизнь проходит, а я все улыбаюсь. Так и умру с улыбкой на лице.
  - Не хочешь, не улыбайся.
  - Думаешь, это так  легко? Ошибаешься. Не замечал, какие у меня грустные глаза?
  - Я на мужиков не засматриваюсь.
  - Правда? Вот я и расстроился, а про себя улыбаюсь. Улыбаюсь, черт возьми, и ничего не могу с этим поделать. Время пророчества Дольчина истекло… Это так, к слову…
  - Дольчин, кто это такой?
  - Наполовину монах, наполовину ковбой. Дольчин был рослым и могучим, почти как я в молодости. Он носил перо и широкополую шляпу. Поверх сутаны меч. Он держал мужчин в страхе. Как я.
  - Как ты? Очень, очень страшно. Суть то в чем?
  - А нет никакой сути. Крестоносцы, да, по-моему, они. Я точно не знаю. Они вырвали ему ноздри и детородные члены раскаленными на углях щипцами.
  - Жуть.
  - Не то слово. А как он голосил-то, страшно передать слова: «Албигор, греши и насилуй нас…Амон, иже еси в преисподни… Самаэл, избави нас от правого… Фокалор, неси порчу и помрачение… Зэвос, разверзни ложесна мне… Леонард, излей семя на мя и опогань четырежды по четыре, как сраный джип…». Кажется, я немного приврал. Но! Но такую пытку, какая была уготована Дольчину, я бы и врагу не пожелал. Лучше сразу к Адрамелху или к Азазеле. На самый худой конец к Аластору. Даже к Люциферу. Да, сразу к Люциферу!
  - Достаточно. Ты не глупый человек, Тротуарин.
  - Спасибо.
  - Почему бы тебе ни обзавестись семьей? И улыбка пройдет.
  - Ради улыбки? Накладно. Я и себя-то не могу прокормить.
  - С твоими знаниями легко найти работу.
  - Работа, работа, работа… на дядю, на тетю… Какого хрена я должен на кого-то работать? Я что, маленький?                Всю землю перепахали, должен же на ней хоть один ничего не делающий остаться? Должен. И ему за это должны платить огромные деньги. Он слит с природой. Он не может ей навредить. И еще ему памятник полагается. Определенно. Рядом со статуей Свободы, но чуть выше.
  - Тебе памятник нужен?
  - Точно. Похлопочи.
  - Ко мне, брат Тротуарин, не прислушаются.
  - Ты с деньгами. Должны. Слушай, давай, действительно, купим небольшой остров и поставим на нем два памятника. Тебе и мне.
  - Мне-то за что?
  - Ты ведь тоже не работаешь.
  - Откуда ты взял? Работаю головой.
  - Это не в счет.
  - Почему же?
  - Говорю тебе, не считается. Представь, солнечный остров. Погода как в Акапулько.  И ни-ко-го! Не единой души! Замечательно! Никто не притащится, чтобы возложить венок и пролить лживую слезу. Обойдемся без красивых слов и прочих заморочек. Избавимся от любящих нас женщин. Исчезнем и растворимся в металле. Сгинем достойно. Без индульгенций от Папы.  Слезу закажем из бронзы. Вечную. Не просыхающую. Пусть она покроется вековой патиной. Уедем в страну, где никто никого не знает, и знать не хочет. Ибо! Ибо все уже было. Ты что, Кий, думаешь, в шестом веке до нашей эры не было быдла? Оно существовало всегда. Но был и иудейский эпос. Восемь тысяч лет назад родился и Первый Шекспир и Первый Достоевский.
  - Тогда лучше купить два острова и отлить две статуи, чтобы вообще не общаться.
  - Можно и так, если я тебе надоел.
  - Ты надоел мне своей болтовней. Не остановишь. Я, вроде бы, и сам не из породы молчунов, но так как ты… извини, часами…
  - Можешь не извиняться, я сейчас ухожу.
  - Ты не так понял. Я тебя не прогоняю.
  - Этого еще не хватало. У меня свидание.
  - Наконец-то. Надеюсь, с женщиной?
  - Естественно.
  - Хорошенькая?
  - Нарисовать?
  - Нет, вот краски не трогай.
  - Это почему же? Может, я лучше рисую, чем ты. Ты раньше не рисовал, я понятия о цветовых гаммах не имею… хотя, что-то в живописи смыслю. В музеях, во всяком случае, бывать доводилось… Так что, нужно еще посмотреть, у кого это лучше получится… Ладно, пора… А ты пока запасись талантом, господин художник…
  - Надеюсь, ко мне ты ее не приведешь.
  - Как воспитанный человек, мог бы, но как джентльмен, ночь проведу  в мотеле… Соскучился по романтике. Корень моей веры еще стоит и дает живительный сок побегам.
  - Горячая женщина?
  - Настоящий костер.
  - Смотри, не сгори раньше времени. Или не угоди к Люциферу.
  - На костре прежде задыхаются от дыма.
  - Что ж, не умирай от наслаждений.
  - Надеюсь. Опыт поможет. 
  Кий проводил Тротуарина, и на выходе столкнулся с посыльным. Тот помог ему расставить в мастерской мольберты, укрепить на них холсты с подрамниками, правильно поставить свет. Все было готово, чтобы приступить к работе. Не хватало только художественного беспорядка. Выдавленные на палитру белила, откупоренные флакончики, вскрытые банки и баночки наполнили пространство специфическим запахом. Своеобразно, но, однако совершенно по-разному, пахнут кабинеты врачей, морги, гримерные и мастерские художников. Ближе и роднее друг другу, конечно же, мастерские и гримерные. Их дух сходен. Здесь закупоривается сумасшедший джин. Он же дешифровщик знамений. Он же мытарь. Он же еретик. Он же заседатель Перуджийского капитула… Это многоликий джин,  существо похожее чем-то и на бесполую русалку, и на доброго восьмирукого спрута.       
  В мастерских скульпторов и художников свой неповторимый климат. Для каждой следовало бы давать персональную сводку погоды. Дождь со снегом. Плюс сто двадцать по Цельсию. Цунами с персиками. Смог с привкусом любви. Проливное Одиночество в круглом конверте.               
  Запах серы и ладана, лука и апельсина, полуночи и полдня, губ и трав.   В них шелест волос и платьев прозрачных, пенье морских водорослей.          
  В них по ночам возлюбленным рассказывают колыбельные песни. Спи мой ангел с глазами небесных птиц, спи, мой ангел, спи под простынями из пчелиной пыльцы, пусть не коснутся тебя костлявые руки несчастья, пусть благость погрузит ресницы твои в мое сердце… Баю баюшки-баю… Спи, мой ангел, божественным сном, который расплескала над тобою палитра восторга и счастья…  Спи, пожалуйста, спи… И никогда не смотри, как плачет художник… Не смотри, чтобы не ослепнуть…                Мечты и явь – дьявольская связь! «… тем более, что жизнь короткая такая»…
  Под утро Тротуарин вернулся. Он был навеселе. Он сказал: Я знал, что ты не спишь. Я открыл дверь своим ключом, чтобы не помешать. Помешал?
  - Помешал, но это не смертельно.
  - И почему так  рано?
  - Не издевайся. Хотел посмотреть, что у тебя получается.
  - Ну, и?..
  - Зависит от того, где ты собираешься ее повесить: если в туалете, то я  - не против.
  - Понятно. Совсем плохо?
  - Наоборот. Мне нравится, поэтому и даю дельную рекомендацию. Ты, собственно, что хотел изобразить-то?
  - Женщину с кошкой.
  - Уверен? Не бабочку с тигром?
  - Ты ничего не понимаешь.
  - У Ренуара уже есть «Девушка с кошкой». Уснувшая девушка.
  - А моя -  с открытыми глазами.
  - А где глаза-то?
  - А где у Ренуара кошка?
  - Кошка спит между коленей. Она сливается с юбкой.
  - Она у него случайно получилось. Из юбки.
  - А у тебя и случайно не получилось. Тут не хватает двух мазков. Ты мне кисть доверишь?
  Тротуарин достал из кармана бутылку виски, отпил немного, а затем двумя пальцами взял кисть, буквально вывалял ее в уже смешанных красках, и, не дождавшись разрешения, принялся дубасить щетиной по холсту. Левый угол Кий не успел проработать, и теперь им занимался Тротуарин.
  - Здесь должен стоять русский снеговик, – он сделал еще один глоток.
  - Почему русский?
  - Потому что я там никогда не был.
  Он  выпил.
  - А почему черный?
  - Разве?
  - Да.
  - А что ты имеешь против черного?
  - Ничего. Тротуарин снова приложился к горлышку.
  - Добавим морковного. Где у тебя морковь? Ага, нашел. Чудесно. Приказали народу искать в аду воду…
  - Ты, по-моему, увлекся.
  - Не мешай, а то пуговицу не там нарисую.
  - И эту кляксу ты называешь пуговицей?
  - Во всяком случае, я не называю ее левым глазом продвинутой маркитантки, как некоторые.
  - У моей женщины нормальные глаза. С поволокой.
  - Паволоку вижу… Под правым глазом почему-то. То есть, она немного съехала вниз. Или я плохо вижу, или в башке подсели аккумуляторы.
  - Ты придираешься.
  - Ты тоже.
  - Прекрати портить мою картину. Порой меня твоя бесцеремонность бесит. Не знаю, почему я ее терплю.
  - Я тебя тоже терплю. Так что – взаимно. Два Ренуара в одной мастерской это слишком много.
  - Давай не будем.
  - Хорошо. Просто я хотел тебе доказать, что плохо рисовать умеют все. Плохо писать стихи умеют все. Плохие пьесы писать умеют не все. На это нужно сумасшедшее терпение и антиталант. Я в свое время написал одну пьесу.
  - Всего одну? Чего же так мало?
  - Я не Шекспир и даже и не  Эрдман, и не Дюрренматт. – Он выпил и продолжил. – Может быть, я чуточку Генрик Ибсен…  На ее написание ушла половина  жизни. Лучшая половина, когда я еще верил в то, что добро и зло существуют раздельно. Оказалось, что это два в одном. Я еще верил в любовь. Я думал, что ради любви можно отказаться от главного – от достижения цели. А оказалось, я тратил жизнь бесцельно, потому что в чистом виде любви нет. Это -  не дистиллированная вода. Я повторял и повторял ошибки. Я думал, они мне зачтутся. Я думал, что цель подождет. Человеку, живущему без очевидной цели, можно посочувствовать, можно его даже полюбить на какое-то время. Но, увы, не навсегда.  Цель это стрела,  пущенная в Никуда. Великая цель, маленькая – без разницы. Их место в черной дыре, куда однажды провалится все человечество со своими дурацкими амбициями, со своим дурацким пониманием предназначения. И настанут времена скончания и скончания времян… Мы свернули с правильного пути. Цена одухотворенности – зеро на  вселенской рулетке. Маловероятно, чтобы мы угадали… Древние были к ней, к этой цифре начал, значительно ближе.  Но это понимал только я. Я один. Страшно. Быть одиноким всегда страшно. Я понимал, что любовь это и есть высшее творчество. Она из космоса, из головы… Только ее нельзя посвятить кому-то одному. Ее нельзя увидеть. Можно только почувствовать.  Это цепь противоречий, состоящая из разорванных звеньев. Ее нельзя носить, нельзя разорвать, нельзя распутать… Ее можно положить на музыку, изваять из мрамора, но носить в себе невыносимо больно… Я не люблю боль.  Я хочу умереть без боли и без любви… И вот что еще скажу: хороших писателей, драматургов, художников, музыкантов, вообще, людей творческих профессий гораздо больше, чем просто хороших людей.
  - И что из этого следует?
  - Ничего. Не может один хороший человек помочь другому хорошему человеку.  В седьмой день конца света сойдет с неба Христос в свете отца своего, и будет судить добро. И тогда в кромешной тьме нам явятся ангелы. И они скажут: «С добром надо кончать. От него все зло происходит». 
  - Хотелось бы послушать твою пьесу.
  - Могу. Она обо всем этом.
  - Как-нибудь потом.
  - Она короткая. В ней всего-то два слова.
  - Тогда валяй.
  - Предупреждаю, в ней всего два слова, но каких! Не хочу, чтобы ты принял их на свой счет.
  - Я догадался.
  - Гениальная пьеса. Понятна без прочтения, без постановки. А живописи вообще не нужны слова. Знаешь, мне это нравится. Мне надоело произносить слова.
  - Не похоже.
  - Честно, надоело. – Он выпил и продолжил. – Чем больше я говорю, тем меньше меня понимают. Меня принимают за сумасшедшего. Какие-то тупые, безграмотные, не прочитавшие ни одной книги пустозвоны, смотрят на меня свысока. Не на меня одного. Я без претензий. Я просто сравниваю умных людей с глупцами. Они в разных весовых категориях. Добро ничего не может поделать со злом. Глупость торжествует и распространяется по планете невероятно быстро, со скоростью гомерическо-геометрической прогрессии. Ей поклоняются. Ее нельзя остановить. Нечем. Люди преданы глупости. Они ей поклоняются. Они протягивают ей афиши и билеты для автографов. Они выстаивают в очередях. Они настоящие дикие фанатики.  Им несть числа. Они сплачиваются. Они создают клубы. Они бреют головы и мысли. Тупость приветствуется. Неужели с тупостью легче бороться? Это - заблуждение. Однажды она выплеснется на улицы, и все сметет на своем пути. Не помогут ни тюрьмы, ни съезды, ни форумы, ни партии. Нас ждут костры и всеобщая инквизиция. Мы будем жить в государстве мудаков.  Мы будем просыпаться под мудацкие гимны, размахивать мудацким знаменем, исполнять мудацкие законы, переходить улицу на мудацкий красный свет, пока все не станем полными мудаками, пока не прозвучит «Dies irae» … Нас даже тлен после этого не возьмет, потому что глупость бессмертна… Правителям только так кажется, что тупоголовыми управлять легче. Правители не сходят с ума. Они рождаются сумасшедшими. Только сумасшедшему нужна власть  над людьми.
  А ты, Кий, напоминаешь мне меня в молодости. Я за многое охотно брался, но ничего не доводил до конца. Мне нужен выключатель, чтобы довести все до конца света. Я во всем максималист. Если я люблю, то люблю до самозабвения. Если мне что-то нравится, то нравится. А вот ненавидеть не умею. И не хочу этому учиться. Всем все прощаю. С годами, правда, делаю это все неохотней. А как прощать измены. Как? Где в нас этот винтик?  Создатель не предусмотрел. Он дал заповеди. Да, дал. Там об этом написано. Но люди не умеют читать. Вернее, читать-то они еще не совсем разучились, а вот вникнуть в текст им слабо. Им любую абракадабру выдай – схавают. Они -  мудаки. Посмотришь, вроде идет тебе навстречу прилично одетый человек, улыбается, в очках, портфель под мышкой, охранник при нем,  ключи от «Мерседеса» на пальце крутит, а рот раскроет – не рот, а пасть… И чувствуешь себя планктоном. Тебя в эту глупую пасть течение так и несет, так и  затягивает. Я не хочу плыть по течению. Потому и живу на тротуаре. Зато я вижу солнце. Я могу с ним разговаривать как равный, особенно, когда напьюсь. Могу с луной разговаривать. И не вижу в этом ничего плохого. Хочешь, встану на четвереньки?.. Кий, только для тебя…
  - Ты и так стоишь на четвереньках.
  - Правда? А я и не заметил.
  - Я помогу тебе встать.
  - А нужно?
  - Хотя бы для того, чтобы добраться до постели.
  - А не до луны?
  - Не до луны.
  - Жаль. Я всех жалею, Кий. Мне так плохо, а я всех жалею. Посмотри на мои руки, Кий. Я обнимал ими женщин. Каких женщин, Кий! Ты даже представить не можешь. А теперь… на что они похожи, заскорузлые и слепые?..  Что-то происходит со мной, а я не пойму, что именно.
  - Ты просто пьян.
  - Я не просто пьян. Я здорово и правильно пьян. Я в этом хорошо разбираюсь. Когда я пьян, я признаю это. А теперь я болен. Я болен, и я умираю. Я это чувствую, Кий. Человек в чем-то похож на собаку. Он чувствует приближение смерти. Я потому и ушел на улицу. Я уполз, Кий. Я уполз умирать. Подальше от людей. В канаву. К солнцу. К е… матери, Кий. Я хочу, чтоб на большом пальце моей синеющей ноги болтался ключ от катафалка. Я хочу, чтобы на кладбище  звучала музыка Билини. Каста Дива. Потому что хочу остаться человеком. Понимаешь ли, че-ло-ве-ком… Я хочу все забыть. Все, все, все… В этом я хочу походить на тебя… Вот я напился, а проклятая память жива. Интересно, кто из нас умрет раньше: я или она? Кий, вырви ее из меня раскаленными щипцами. Ну, пожалуйста, Кий, чего тебе стоит… И я, по крайней мере, честен с самим собой. Птицы небесные, да ведь, если чешется коленка, легче разрезать штанину, и почесать ее, чем мучиться: снимать портки или засучивать задницу… Кий, я вспоминаю слова Уленшпигеля, обращенные к ослу Иефу: «Серый, ты принужден бежать за охапкой чертополоха, которую я держу перед твоей мордой,  не давая ее тебе, а ведь позади тебя – заросли этого лакомства. Одни гонятся за лаврами, которые судьба проносит мимо их носа, другие – за цветами любви… В конце пути они понимают, что гнались за пустяком, а позади оставили все стоящее: здоровье, труд, покой, домашний уют…».
  - Проспись. Не надо было столько пить.
  - Я думал это поможет… Та женщина, Кий… В общем, если ты хочешь сохранить любовь женщины, ты должен говорить ей все, абсолютно все… кроме правды. По большому счету она ей и не нужна… Женщина, ну, та, с которой я сегодня встречался… она по-прежнему прекрасна… как сто лет назад… Почему я не смог ее забыть?.. А что с нами будет через тысячу лет, ты не знаешь?
  - Мы столько не проживем, Тротуарин. Человек частенько попадает в дурацкие ситуации, но самая дурацкая – наша жизнь. Одно утешение: из нее всегда находится выход. 
  - Какой ты умный, Кий. Ты, наверное, окончил Оксфорд, а я всего лишь краткие шестидесятилетние курсы по изучению собственной глупости. Но!  Кий, мы написали с тобой прекрасную картину! Я завтра же отнесу ее в Лувр. Ты не возражаешь? – сказал он с невозмутимостью присущей работнику мертвецкой.
  «Взаймы у смерти».