Зойка и козочка

Посвящаю маме

Сегодня умер девятимесячный Левушка, самый младший Зойкин братик. Зойка и Тамарка – одной одиннадцать, другой девять лет – несколько дней назад накормили беспрестанно плачущего голодного малыша зеленым горохом, украденным с колхозного поля за деревней Маринино. Они не знали, что такого маленького кормить зеленью нельзя, но  больше-то есть нечего. Картошка еще не выросла, да и мало ее насажено, всего полмешка смогла  весной выменять мать на довоенные свои наряды в деревнях по дороге на Кич-Городок и Никольск. 
Старший брат Коля воюет на фронте. И отца уже полгода нет дома, он в тюрьме, попал туда на втором году войны. Дали ему десять лет за воровство одного мешка колхозного зерна. Зерно это под открытым небом огромной кучей лежало в поле недалеко от их дома на улице Кузнецкой, и отец тогда не удержался, договорился со сторожихой Петровной. Разрешила Петровна набрать мешок, а взамен получила половину вынесенного, только уже мукой, в которую отец самолично превратил бесценный подарок.
Мать пекла булки, утирая слезы, подкармливала свой голодный выводок – четверых девчонок, старшей из оставшихся была Зойка, и маленького Левушку. Но выдал себя свежеиспеченный хлебушек аппетитным духом. Унюхала его соседка Воробьева, старая вредная Воробьиха, которую даже ребятишки не любили, и донесла в милицию: откуда это, мол, у них хлеб?
Приехали к Поповым на черном «воронке» советские милиционеры-чекисты (пропади она пропадом, такая власть!), нашли остатки муки…
Так и попал отец в «места, не столь отдаленные».
… Левушка изошел на понос. Мать почему-то не понесла его к врачу. Как обычно по утрам уходила она на работу на кирпичный завод, оставляя Левушку на девчонок, приходила поздно вечером, усталая, сумрачная и молчаливая.
Сегодня, вернувшись, мать подошла к кровати, на которой непривычно тихо лежал мальчик, развернула залатанное душное одеялко и, не издав ни единого звука, на несколько секунд закрыла ладонью глаза… Зойка с Тамаркой в это время переплетали жидкие косицы пятилетней Манюшки, а семилетняя Лизка чесала гребешком голову, склонившись над столом.
…Сейчас девчонки лежат на полатях, а мать моет Левушку на щелястом полу в кухне. Вода стекает в щели, голова младенчика мотается на тонкой шейке… Вот она стукнулась случайно об пол, и глухой этот стук почему-то сильно напугал Зойку. Скорей бы уснуть! Завтра мать отнесет Левушку на кладбище, и никто не будет без конца жалобно плакать в их доме, а она с девчонками пойдет искать щавель и землянику…
Зойка блаженно жмурится, представив на языке вкус душистой спелой земляничины. Только бы не было дождя, чтоб не мерзли босые ноги! Хотя весной, в марте, было куда холоднее, когда они с Тамаркой – маленьких мать не пустила – ходили на поле искать в наполовину оттаявшей земле оставшуюся с осени картошку.  За два часа жуткой холодрани, переступая посиневшими босыми ногами через сырые земляные кокоры и роясь такими же посиневшими руками в ледяной грязи, девчонки набирали полведра. Мать потом промывала эту картошку, а из крахмальной каши-малаши пекла лепешки. Но их нельзя есть досыта, потому что их мало…
Почему мало? А вон какая большая лепешка прямо перед Зойкой дрожит в воздухе, расплываясь по краям – большая, толстая, с румяной корочкой, а пахнет – как тот свежеиспеченный хлеб, за который папа сейчас сидит в тюрьме…
*  *  *
Утро – ясно и пригоже, как никогда. Солнечные зайчики греются на полу, у самого окна в кустах сирени тиликает синица. Матери уже нет, нет и Левушки. Девчонки еще спят, и Зойка побежала посмотреть на утро.
Дом Поповых стоит в конце улице, немного на отшибе от остальных. С высокого крыльца (дом вообще поднят высоко на случай ежегодных здесь наводнений) видна зелень лугов, за ними  Маринино – деревня в одну улицу, дальше, в легкой дымке – Сметанино… Доски крыльца теплы от солнца, босым ногам приятно и щекотно. Благодать! Только есть хочется очень…
– Ме-е-е… – жалобное меканье отвлекло Зойку от ее мыслей. За калиткой, тычась мордой в доски, стояла козочка, видно было, что она еще молодая. Заблудилась, наверное, глупая…
Зойка слетела с крыльца: «Мали - мали - мали!» Рогатая животинка послушно зашла во двор, задев лохматым крутым боком дверь калитки, распахнутой для нее. Вот мама обрадуется! Правда, молока вряд ли дождешься – вымя еще маленькое…
Проснувшиеся девчонки горохом высыпали на нагретое солнцем крыльцо, жмурились от света и потягивались.
– А что мы будем кушать? – Манюшкина нижняя губка вопросительно округлилась.
– Мы за земляникой пойдем, – со строжинкой в голосе по праву старшей ответила Зойка. – И травы наберем нашей козочке. А на улицу отпускать ее не будем – вдруг убежит.
– А это теперь наша козочка? – Манюшка обрадованно засуетилась, сползла с высоких для нее ступеней, сощипнула лист подорожника под босой пяткой и протянула его козе. – А мы будем пить молочко?
– Сегодня не будем.
– А завтра?
– И завтра не будем! Чего пристала? Смотри, у козы титьки еще маленькие, в них нет молочка. Вот она вырастет, тогда и будем пить. – Зойке и самой нестерпимо хотелось молока, она могла бы выпить его целое ведро, нет, целую бочку!
– А если ее ищут? Надо ее загнать в сарай, – сообразительная Тамарка взяла хворостину и замахнулась ею на скотину. – Шагай, Малька!
 Так коза была водворена в укромное место, а под морду ей была подсунута большая охапка травы.
Вечером мать ничего не сказала по поводу появления нового обитателя двора, хотя девчонки завалили ее вопросами, когда, как и сколько они смогут  пить козьего молочка. Спросила только:
– Не знаете, Воробьиха видела, как коза приблудилась к  нам?
Откуда ж девчонкам было это знать? Вот когда траву домой тащили, встретили вредную соседку, она еще их долгим взглядом проводила.
Вечером, когда  девчонки укладывались спать, Зойка побежала в туалет и наткнулась на мосту на мать, которая держала в руке большой нож. Нож всегда лежал в кладовке, и им щепали лучину для растопки печки.
– Ой, мам, ты чего это? –  Зойка даже вздрогнула от неожиданности, а мать вдруг ласково провела по Зойкиным волосам своей сухой, тяжелой ладонью.
– Беги, моя хорошая, спать, – материно лицо словно просветлело от каких-то своих мыслей, разгладилась ставшая уже привычной вертикальная складочка меж бровей. –  Беги…
*  *  *

Утром очень рано девчонок разбудил небывалый, забытый, умопомрачительно вкусный запах вареного мяса. Они дружно посыпались с полатей, протирая глаза. Мать, довольная, улыбающаяся (они уже забыли, когда она последний раз так улыбалась!), доставала из печи чугун. Поставила ухват в угол и  весело скомандовала: «Давайте за стол!»
Она разливала суп – каждой дочке в отдельную миску. Наливала щедро, до краев. Аромат плыл по кухне, и от него кружилась голова. В тарелке сквозь изумрудную зелень щавеля оранжевыми огоньками светились кусочки ранней морковки… Девчонки давились слюной, жадно хлебали невообразимо вкусное варево и удивлялись, почему у матери по щекам все катятся и катятся слезы. Она вытирает их, а они снова и снова бегут, оставляя блестящий след на впалой материной щеке.
И вдруг Зойка поняла.
– Мам, ты зарезала Мальку?
Девчонки как по команде перестали жевать.
– А молочка не будет? – даже пятилетняя Манюшка почувствовала катастрофу ее с сестрами мечты.
– Молока не будет, но зато у нас будет мясной суп, – улыбнулась мать, ничуть не сожалея о кончине козочки. –  У нас с вами целый чугун мяса!
*  *  *
 
А через некоторое время, когда мяса в чугуне, стоящем в кладовке, оставалось килограмма три-четыре, увидела мать черный «воронок», снова подъезжающий к их дому. Сердце оборвалось в груди, ужас горло перехватил: заберут ее в тюрьму, что с девчонками неразумными будет?
Кто, кроме Воробьихи донести мог? То ли козу видела, то ли запах мяса учуяла, старая зараза!
Из машины вышли двое в милицейской форме – толстый, пожилой, с залысинами на висках, и молодой, остроносый, с колючими глазами, весь какой-то поджарый. Молодой без объяснений потребовал  двои грабли и, ни на шаг не отпуская от себя мать, они пошли ковыряться в выгребной яме уборной. Вероятно, предполагали найти кишки зарезанной козы. Мать действительно выбросила их в уборную и сейчас, ни жива ни мертва, стояла рядом на ватных ногах, глядя, как мужики роются граблями в дерьме.
 Добраться до ямы можно было только со двора, поэтому девчонки остались дома одни. Зойка поняла: им всем будет очень плохо, если нежданные гости найдут оставшееся мясо.
Зловещим шепотом она приказала девчонкам молчать и про козу, и про суп, а сама незаметно проскользнула в кладовку, схватила в охапку чугун, который и без мяса-то был неподъемным для нее, худенькой и обессиленной голодом… Вылезла незамеченной в окошко на другой стороне дома – в двери-то не выйдешь! – и побежала на заплетающихся ногах через огород, в ивняк на задах, таща тяжелую ношу перед собой. От страха она и тяжести не чувствовала, так за мать напугалась. Вернулась тем же путем незаметно (миловал Господь!), к матери подошла…
Ничего не смогли отыскать стражи порядка в выгребной яме, пошли по дому. Дошли до кладовки, и мать – с ними, без кровинки в лице. Увидела она, что чугуна нет на месте, опустилась без сил на какую-то чурку и заплакала. А Зойка, не смея слова шепнуть при чужих, лишь молча сжимала ее большую, горячую руку…
Так и уехали милиционеры ни с чем, пригрозив, что все равно разберутся с фактом кражи.
А у Зойки всю ночь болел живот и снились ей жуткие кошмары…
*  *  *

Не один месяц вызывали потом мать в милицию, допрашивали. И Зойке раза три пришлось там побывать. Сначала ласково с ней разговаривал старый знакомый – тот самый молодой остроносый: скажи, мол, девочка, так ли было – мама-то твоя уже все нам рассказала… А Зойка одно твердит: нет, не видела, не знаю ничего…
Вдруг молодой кулаком по столу грохнул, выведенный из себя вредной девчонкой, и закричал:
– Как дам сейчас этой чернильницей, сразу признаешься!
 А чернильница массивная, даже на вид тяжеленная, такой действительно убить человека можно… 
Зойка голову в плечи втянула, сжалась и зверем исподлобья глянула ему в глаза:
– Не в чем мне признаваться!
Так дело и закрыли.
А мясо то Поповы доели. Мать принесла чугун из кустов вечером, когда стемнело, и снова поставила в кладовку…
*  *  *
История эта реальна, и потомки ее героев живы до сих пор, изменены лишь фамилии. Любопытно, что история имеет продолжение.
Спустя много лет, уже став взрослой, выйдя замуж и заимев двух дочек, Зоя встретила того самого милиционера, который грозил ей чернильницей. Она сразу его узнала, а вот он не признал в красивой женщине ту худенькую девчонку с глазами, полными ненависти. Да кто знает, судьбы скольких таких девчонок черными пятнами лежат на его душе?
 Им много лет пришлось жить в одном поселке, их дети учились в одной школе, а младшие – даже в одном классе. И его младший сын еще школьником влюбился в ее младшую дочь. Правда, любовь эта ничем не кончилась. Выросший парень спился, семейная жизнь его не задалась. А его старшая сестра родила двух детей-олигофренов, которых потом сдала в дом-интернат…
Незавидная судьба. Кто знает, что виной этим несчастьям?