Море

1.
Пошел первый снег. Деревья еще желтые, но земля уже устлана тонким слоем белоснежного пуха. Крупные белые хлопья спускаются с неба и остаются на нашей грешной земле. Недовольные прохожие, замерзшие, уставшие, и, думается мне, одинокие в душе, месят его ногами, превращая в противную слякоть. Серую, бездушную. А снег падает. Он прощает их. А может даже не замечает?

Несмотря на то, что кругом машины, воздух по-зимнему свеж, морозен, чист. Чиста и душа.

Прошел ровно год, как я встретила свою любовь. Чистую и невинную, как первый снег. Первую. Настоящую.

Мы проводим с ней ночь в комнате, в коммуналке, на одиноко стоящей в тесной комнате раскладушке. Она мерзнет и так по-детски невинно прижимается ко мне ночью. Она смеется, когда я заставляю ее одевать свитер. Ее волосы всегда пахнут шампунем, а в зеленых глазах только нежность, только доверие. Она не стесняется меня, не боится. Именно тогда, год назад, в день первого снега и я впервые перестала ее бояться. Именно тогда я впервые улыбнулась ей в ответ.



В моем голосе уже был тот металл и та жесткость, присущая только стервозным, повидавшим мир людям. Мой взгляд был не оценивающим, но скептичным. Я забыла, как улыбаться. Погрязла в долгах, работе и... пустоте. Я искала стабильности, но не находила ее в людях. Боялась ошибиться, не верила никому. Не смеялась. Не признавала друзей. Не получала заботы. Я у г а с а л а. Мне было всего девятнадцать, а я угасала. Смысл жизни для меня был - пустой звук. Жила на зло. Друзьям, врагам, родителям... системе. Жила и боялась. Боялась и жила. Пустота порождала страх. Страх лишь усугублял пустоту. Родители... отказались. Я их была не достойна, не признавала их "буржуйских" идеалов. Не признаю и сейчас. Я запустила себя, бросила работу. Жила у нелюбимого мужчины. Безмерно много курила, так же пила: днями, неделями... Мне было тошно от самой себя, но я не могла ничего сделать. Краски были разбиты и выброшены, как и моя жизнь. Я готова была подохнуть.



В парадке грязные стены, оплеванный, весь в хабариках пол. Пустые бутылки. Я не понимала где я. Я вчера ехала куда-то, но сейчас я реально не могла вспомнить или понять где я. Меня мутило от выпитого. В пачке - последняя сигарета. В кармане... телефон, деньги, ключи? Проебала? Обчистили? Ох, бля. Я готова была бы уже позвонить своему "парню", наорать, сказать, чтобы забрал... и пусть бы попробовал не забрать! Но нет! Телефона нет, денег тоже...

Она выпорхнула из ближайшей квартиры, закрывая дверь. Словно фея. Но мне было по-барабану. Увидев меня, девушка вздрогнула. Я ухмыльнулась. Еще бы нет! Немытые темные патлы, грязное пальто, запойная рожа. А мне то всего девятнадцать! "Может быть Вам помочь?" - спросила она, подойдя ближе. Ох, какая смелая! Чем ты сможешь мне помочь?

Она пустила меня к себе в дом, накормила, хотя если честно еда не очень-то лезла в глотку. Я просто, несмотря на свой характер, не смогла отказать столь гостеприимной и радушной хозяйке. Проводила меня до дома. Как оказалось, я находилась всего в паре трамвайных остановок. Оставила свой номер "на всякий случай"

Именно так мы познакомились. Кончался август.




Прошел год. Долгий, тяжелый год. Она спасла меня, вытащила, уследила...

Нет, конечно же, это началось не сразу.

Началось с моего звонка.

Этот мудак, этот ****ый мудак, конечно же ****ил меня. Не спорю, я заслуживала. Но... никогда, никогда мужчина не должен поднимать руку на девушку, на хрупкое и нежное создание, даже если она таким не является. Сначала это были простые пощечины "сгоряча", когда я в усмерть напивалась, засыпая у входа в квартиру. Потом пинки, выдранные волосы, синяки под глазами. И не только под глазами. Я уже рада была бы пощечинам!

Больница. Перелом, после которого мой нос приобрел характерную аристократическую горбинку. Сотрясение. Ни денег, ни друзей, ни парня. Мутит ежечасно, ежеминутно. Все вещи, которые оказались с собой залиты кровью: джинсы, футболка, свитер, куртка - все. Вывих плеча, стирать не могу, даже если бы не брезговала в той грязной бомжарной ванной, одной на все отделения. В карманах куртки - двенадцать рублей и сложенная вчетверо бумажка. Разворачиваю - номер. Женя.



Она приходила ко мне каждый день. Приносила вещи, книги, еду. Читала наизусть стихи: Гумилева, Есенина, Бродского... Говорила, помогала, слушала... Она вела себя так, как родная мать вела бы себя с простудившейся дочерью, хотя была младше меня. Успокаивала, уверяла, просила. Засиживалась допоздна, выслушивая. Спасала.

Но я не верила ей.

Я говорила, но не рассказывала. Я опять боялась. Меня тянуло пить, мне было пусто, плохо. Но приходила она... Ее речи, слишком правильные, слишком сильные и даже пафосные отпугивали меня. Я не хотела ей верить. Я не знала, что значит - верить человеку.

Она ходила ко мне домой за моей одеждой, искала для меня работу, интересы. Она строила мою жизнь вместо меня. Все так резко менялось. Прошло всего две недели... Ни старых друзей, ни моего жениха я не видела. Я не видела и свет. Окна из шестиспальной палаты, где Женю уже знали все, равно как и на отделении, выходили на задний двор. Только курящие санитары и голый асфальт. Больше ничего.



К моей выписке я видела ее сильной, выдержанной. З а к а л е н н о й. Правильной. Она в моих глазах не боялась никого и ничто. Она стала моим героем. Во мне зарождалось желание света, желание тепла, желание дружбы, хотя я сама еще не понимала этого.

Женя помогла мне с местом в социальном центре, нашла мне работу. Я старалась. Не ради себя, нет. Возможно, ради нее. Она встречала меня с работы, гуляла со мной по залитому дождем городу, ехала со мной "домой", и снова, снова засиживалась вечерами.

Я продолжала пить. Не могла, не хотела остановиться. Она уходила, и пустота снова сквозила прямо из распахнутой всему миру груди, до боли сжимая. Пила, плакала, пила. Просыпалась, работала, старалась. Пила, плакала, пила.



Мои иллюзии разрушились сразу и в момент. Женя приехала в мое общежитие среди ночи на попутке. Я была пьяна, она - в слезах. Первый раз в своей жизни я видела такие искренние слезы. Она прильнула ко мне и просто плакала, не в силах остановиться. В горле у меня пересохло. Я не могла ничего сказать, но молчать было еще тяжелей.

Так с т р а ш н о видеть, как плачет человек, который так долго и упорно тебя успокаивал.

Сирота. Школьница. Ребенок. Брат был всей ее семьей, но после его свадьбы, Женя стала обузой. И предметом домогательств. Почему-то. Вот и сейчас. "Он всего лишь пьян, я знаю. Он не такой" - совсем по-детски говорила она, а слезы капали мне на грудь, горячие слезы...



Выпал первый снег. Мы проснулись в обшарпанной, совкового типа общаге. Ей было холодно, она льнула ко мне. Я уже знала что нужно делать.

Трамвай. Уходящий вдаль стук колес. Шум машин. Полдень. Первый снег. Я целую ее в лоб, обнимаю. Изрядно опаздывая, она отправляется в школу.



Теперь у нас есть комната в коммуналке. Она учится, я работаю. Она мерзнет, я согреваю. Мы вместе. У нас есть лишь раскладушка, едва влезающая в тесную комнату и мы сами. Но мы счастливы.

Нет, вы не подумайте, без пошлости, без секса, без педофилии, мы реально счастливы, потому что л ю б и м друг друга.



2.
Из этого дерьма я вылезла не только благодаря Жене. Море, точнее мечта о нем, тоже вытаскивали меня из трясины. А если быть еще точнее, Женя все же причастна к этому - сначала это была лишь ее мечта. Стихи, песни, книги... картины, множество фотографий, статуэток... море. Еще в больнице она зачитывала мне Бродского:

 Простите, я сейчас
не в силах размышлять о наказанье.
Мне что-то душно. Ничего, пройдет.
Да, в море будет несравненно легче.

И еще несколько сотен строк в том же духе. Мне казалось, у нее в голове на память не меньше миллиона страниц стихов. Она помнила все их, все были у нее любимыми. Ни разу ни на одной строчке она не запнулась. Ее глаза светились, а чуть приоткрытые губы шептали слова, описывающие самую заветную ее мечту. Да теперь уж не только ее - нашу.

Мы жили впроголодь, лишь иногда позволяя себе развлечения. Мы должны были поехать к заветному и желанному морю этим летом, но... работа. Летом работали обе, чтобы весь год, пока она оканчивает школу, мне было легче. Заработали сумму "на черный день". За все три жарких месяца у нас была лишь пара общих выходных, которые мы тратили на необходимые покупки и общие важные дела. Не смогли. Изменили планы.

Я так и представляла - она в джинсовом комбинезоне и соломенной шляпе, с убранными в две длинных рыжих косы волосами. Дорога, долгая дорога автостопщика. Море. Теплое-теплое. Мы бы зашли в него прямо в одежде, нисколько не боясь простудиться! На самом берегу, так чтобы редкая волна едва-едва не доставала нашего уютного шатра, мы прожили бы с ней несколько дней. И остались бы навсегда. Бросили бы здесь, в этом холодном сыром городе, залитом дождями весь хлам, весь груз, тщательно скопленный за наши недолгие жизни, и, тем не менее ненужный.



3.
Лето? Не смешите меня, о нет! Выпал первый снег, уже который на моей памяти невинно-глупый снег. Мелкий, колючий. Чужой. Так началось путешествие.

Правда, нет желания его описывать. Оно было далеко не интересным. Люди, попутки, ветер... слякоть, снег... дождь... Холод. Не только снаружи. Монотонность. Я садилась в машину уже или еще изрядно пьяная, ехала, рассказывала свою историю. Все жалели, но когда, выходя, я рассказывала о конечной цели своего путешествия, мне, почему-то, никто не желал удачи.

Где-то на полпути я выкинула куртку и оборвала до колен джинсы. С собой у меня кроме денег не было ничего. Мне в целом ничего было не нужно.

Снаружи теплело – внутри нет.



Последние два километра. Песок не очень горяч, но я иду босиком. Последние деньги, взятые с собой в путешествие я отдала водителю, впрочем, оставив себе на бутылку когда-то любимого вина. Романтика...

Я уже ничего не боюсь. Мне больше не страшно, нет. Вот результат.

Я врала, юлила, обманывала. Никому не верила. Оскорбляла, гнобила, ненавидела. Смеялась, но снова лгала. Боялась... А вот он, результат!



Всего лишь пятьсот метров... Мелкая морось дождя успокаивает... Мне даже нравится здесь. Тихо... Рокот волн уже слышен, но не слышны людские голоса. Здесь нет людей. Они покидают море на долгие месяца, но за это море покидает их. Не только снаружи. Внутреннее море... Вытекает... Густое, от него даже идет пар. Оно не оставит ничего после себя, все уничтожит и сотрет. Вот и мое море полно.



Я хожу в него. Не страшусь соленых брызг. Оно полностью пускает меня к себе, и я его полностью в себя впускаю. Что ж, мне осталось право на последнюю мысль. Я хотела бы, чтобы эта мысль была м о я, но нет. Всего лишь когда-то зачитанная наизусть июльской ночью притча о сахарной девочке.



4.
В одном пестром городе, стоящем на берегу теплого океана, жила сахарная девочка. Звали ее Саша. Она была сложной девочкой, считала себя очень умной и счастливой, потому что много говорила. Ведь люди, которые сильно молчат, не считают себя умными.
 
Однажды Саша пришла на берег океана. «Ты кто?» — спросила девочка у океана. — «Я — океан», — донесся голос из глубины. — «А как это, океан? Почему океан? Какой ты? Я все про всех знаю, а тебя я не знаю. Значит, тебя нет. Ты, наверное, мне снишься, да?» — тараторила Саша. — «А ты войди в меня, тогда ты меня узнаешь», — выдохнул океан и замолчал навсегда. Девочка еще долго спрашивала океан, но в ответ — тишина. Делать нечего, решилась Саша войти в воду, чтобы узнать правду об океане. Окунула девочка ножку в набежавшую волну, подрыгала ею: «Ой, как хорошо, как приятно-то!» Вытащила радостно ступню из воды, глянула — а пальчиков-то на ноге и нет, растворились пальчики. Заплакала сахарная девочка, замахала липкими ручками на океан: «Отдай мои пальчики, противный обманщик! Отдай пальчики, злодей, кому говорю!» Кричала, кричала, — а океан молчал. Наконец, она устала кричать. Саше захотелось еще раз почувствовать то сладкое дуновение счастья, которое она испытала, прикасаясь к океану. Она осторожно стала входить в зеленую воду — сначала по колени, потом по пояс. Глядит — а ножек у нее уже и нет, растворились. Но ей было так хорошо, так приятно, что она не обратила на это внимания и поплыла дальше от берега. И вот уже в синей воде океана растворились у нее руки, туловище, растворилось все тело. Одна голова осталась на поверхности. И прежде, чем исчезнуть в безмолвном океане, голова сахарной девочки залилась счастливым детским смехом: «Так вот оно какое — настоящее счастье! Теперь я знаю, что такое Счастье, что такое океан! Океан — это я!»



5.
Наверное, глупо и по-детски оставлять всех людей за то, что тебя оставил всего один человек?