Пес Шарик, которого мы не съели

   В не самые лучшие годы для отношений между Советским Союзом и Китаем, где-то в конце семидесятых, произошел вооруженный китайско-вьетнамский конфликт. Информация о приграничной войне приходила из скупых информационных сводок и освещалась односторонне, весь советский народ встал на защиту, безусловно, вьетнамского народа, в стране проходили митинги в поддержку правого дела мужественного Вьетнама, писались петиции в ЦК КПСС, посольства замешанных в конфликте стран, ООН, правительство Китая, администрацию США, которые, без сомнениния, стояли за "оголтелыми китайскими маоистами". До набора добровольцев во Вьетнам не дошло, и туда не были направлены дополнительно силы советских военных специалистов, как это было в шестидесятые.
 Проявить солидарность с Вьетнамом решил и я, вернее, мой отец, которого с этой страной связывали более чем близкие отношения. Он посоветовал мне собрать в школе или хотя бы в своем классе подписи под коллективным письмом в защиту вьетнамского суверенитета. Отец рассказал по секрету, что несколько сот московских комсомольцев, в основном, из МГУ, устроили протестную акцию напротив китайского посольства – забросали фасад внушительного сталинского здания на улице Дружбы тушницами и чернильницами. А так делать, безусловно, нельзя.
   Купил открытку. Одна сторона для текста призыва против китайских агрессоров. Другая – для подписей солидарных одноклассников. Открытка пошла по рядам во время урока. Некоторые удивлялись, другие смеялись, иные читали текст серьезно. Подписи поставили все, кроме одной - Витки Учкиной.
   Узнав, что петиция исходит от меня, она обозвала меня дураком и довольно-таки обидно добавила:
   - Подписывать ничего не буду, потому что они собак жрут. - У Виталины был спаниель. И на мою досаду, мне нравилась эта девочка. Она выбирала цветные колготки, которые прекрасно смотрелись на ее стройных ногах. Блондинка с пухлыми губками бантиком, с той самой наигранной беззащитностью девочки-подростка со зрелыми женскими формами, привлекающая внимание большинство мальчиков школы, ну и, безусловно, мужиков на улицах.
   Для отправки письма не требовался 100-процентный консенсус одноклассников. Испещренная автографами открытка упала в почтовый ящик по адресу министерства иностранных дел.
   Отец рассказывал, что пробовал собачину, причем, говорил, что с удовольствием. Ему есть собаку без удовольствия и нельзя было – в силу долга службы. Когда высокопоставленные вьетнамцы приглашали на закрытый прием, и быть там – большая честь, особенно для журналиста, отказаться от народной вьетнамской трапезы – это не только обидеть вьетнамское руководство, но, худшее, - потерять доверие. 
   Много позже и я попробовал собачье мясо в подпольном корейском ресторане на дому в районе метро «Беляево». Восторга особого не было, мясо как мясо, но с приправами  действительно вкусно.
   Общежитие для студентов донгдокского педагогического института представляло собой несколько двухэтажных продолговатых зданий, с одинаковыми комнатами с дверьми, выходящими по обе стороны - для постоянного притока свежего воздуха. В окна наших комнат со временем, ближе к наступлению тропической изнуряющей жары, врезали кондиционеры – устаревшие громоздкие ящики производства Азербайджанской ССР, которые гремели и днем и ночью так, что во время сна приходилось накрывать ухо второй подушкой. А лаосцем жара нипочем – они в ней родились. Среда обитания.
   Кондиционер это признак достатка. Например, посольский резак как-то раз брал меня на встречу с членом политбюро. В багажнике тойоты лежал списанный кондиционер в рабочем состоянии. Это был воистину королевский подарок, за который можно было получить в ответ немало нужной информации и связей.
   Мы вшестером занимали две комнаты и еще одну с оборудованной кухней. Холодильник, плитка двухкомфорочная электрическая привезены из нашего посольства. Стол, стулья – местные. Велосипеды – любезность министерства образования для советских студентов-стажеров из Московского университета.
   Двести двенадцать долларов! - наша ежемесячная стипендия, которую мы получали в посольской кассе. На эти деньги можно было и жить хорошо, и еще откладывать. А если экономить на питании, - а что? студенты, сам бог велел экономить, - так можно было купить на обратной дороге в Дубайском «дьюти фри» японской сборки телевизор или видак, или музыкальный центр. А если поднапрячься - и всё вместе.
   Выделял свою помощь и институт: мешок риса ежемесячно на одного студента. Это было гигантское подспорье для лаосцев, которые питались на 8 кип в день, то есть на один американский доллар в месяц.
   Рис Лаоса это клейкий рис, его надо готовить на пару, это целое искусство, - в специально плетеной цилиндрической посуде. Просто варить его нельзя, варить – это, значит, приготовить «мокрый рис», то есть кашу-размазню для срочного утоления голода. Кхаупиек – мокрый рис, наспех сваренный в полевых условиях, годен разве что для лаосских бойцов. А когда клейкий рис, приготовленный по всем правилам, скатывается в приятные на ощупь теплые шарики и макается в приправу – соус с анчоусами, темнокоричневый острый соус с буйволиной мелко нарезанной шкуркой, или просто в соевый соус – то это, на самом деле, сбалансированная калорийная пища, проверенная веками в Лаосе в дни дефицита мяса и рыбы. А те, кто любит острое, – полюбит кхау ниеу на всю жизнь.
   Не нуждались мы в этих шести двадцатикилограммовых мешках риса ежемесячно. Оставили один мешок ради вежливости, когда к нам, только что обустроившимся студентам из Москвы, пришли несколько студентов, груженные шестью мешками. Мы официально заявили: всё довольствие отдаем в институтский фонд помощи студентам. Лаосские студенты, один из них налегке, бежали от нас быстрее встречного ветра, груженные пятью мешками драгоценного риса.
   Социальный статус наш после этого продуманного заранее интернационального поступка был поднят сразу на несколько ступеней. А в Лаосе это важно, особенно для статуса иностранца.
   Охранник Сомли, специально приставленный к нам, бывалый лаосский партизан, вооруженный американской винтовкой, давал советы, раскуривая длинную сигарету из ядреного крупно нарезанного табака:
   - Студентов не подкармливать, иначе будут ходить толпами, отвлекать от учебы; лаосские девушки к вам приставать не будут, будут только заглядываться и глазки строить, и вы тоже только глазки стройте; праздники посещайте все, даже если не будет приглашения, хотя вряд ли, денежку обязательно, любую, кидайте…
   Сомли бросил мимолетный взгляд на мусорное ведро с объедками.
- Вот это я буду у вас забирать каждый вечер, никому не давать, я свинью воспитываю, потом позову на закол, весной.
   Объедки были по местным меркам богатые: кожура фруктов, картофельная шелуха, разная недоеденная пища. Свинье была уготована знатная судьба – быть хорошо откормленной и достойно пасть жертвой на столе большой лаосской семьи.
   Как и обещал Сомли, мы действительно попробовали продукты из его свиньи. Ни жаркого, ни тушеного мяса, приготовленного по особым лаосским рецептам не предлагалось, а только два вида крови. Сомли с чувством объяснил, что свиная кровь подается для важных гостей на больших плоских подносах. Сырая кровь дышала, приправленная воткнутыми в густую массу зелеными и красными перчиками, жареная кровь напоминала по вкусу украинскую кровянку, жаль, без гречки.
   В очередь к нашим объедкам Сомли в тот день опоздал. Ранее к нам пристал щенок, рыжего цвета, короткошерстный, беспородистый, – а каких породистых собак можно встретить в стране, где с собаками традиционного не считаются, и они для человека далеко не друзья.
   Если изучить лаосскую мифологию или почитать сказки, то узнаешь, что лучшие друзья человека – лаосца в данном случае – это обезьяны и попугаи. Собака не стала важным домашним существом для лаосца, она стоит в одном ряду с гусями. В Лаосе гуси пасутся сами по себе, за двором, питаются отбросами, мясо у них жесткое, вот и собака также – питается тем, что ей подкинут.  Еще и укусит человека, и, в отличие от свиньи, брехать по ночам не будет, мешать спать, то есть пользы никакой не приносит. Сторожить, охранять? Нет необходимости. В Лаосе издавна дома не закрываются, они на высоких сваях, никто не заберется на второй этаж без приставной лестницы, да и лаосцы в большинстве своем чтут частную собственность, поскольку дается она или своим трудом, или заслугой собственных кармических перерождений. А кто на нее посягает, совершает один из самых наказуемых в будущих жизнях тяжких грехов.
   Обезьяны – другое дело. Это племя жило задолго до появления лаосцев, обезьяны всегда помогали человеку в борьбе со злыми великанами и духами. Как гласят легенды, с обезьянами в древние времена было принято вступать в брак, они покровительствовали людям и благородно отдавали им свои владения, так как довольствовались малым. Сейчас обезьян население кормит почти также, как и монахов, не только в Лаосе, и в других странах с буддийской традицией, - отборной пищей: бананами, рисом, конфетами.
   И попугаи – тоже друзья человека, они умеют разговаривать, значит, хранят в себе память далеких предков, когда и птицы, и животные, и люди были едиными существами. И что может быть красивее разноцветного попугая в локоть высотой, которому и клетка-то не нужна, потому что он знает, что имеет равные права наряду с человеком.
   Собачку назвали Шарик. Ну, а как иначе? первое, что пришло в голову. Да и похожа была она на всех наших беспородных дворняг, только не крупная, а худая и жалкая.
   И наступили для Шарика прекрасные времена. Он не наглел, не лежал на солнышке под нашим дверьми, не вилял хвостом, выпрашивая еду. Неизвестно где бегала эта ласковая собака днем, но под вечер прибегала к нам и получала очередную порцию костей или недоеденного риса. Сомли тихонько завидовал, его питомец лишался некоторых деликатесов, поскольку Шарик – почти ручная лаосская собака советских студентов – имела приоритетное право кормушки.
   Лаос в то время, а это было спустя каких-то десять лет после победы народно-демократической революции, дружил сугубо со странами социалистического блока. Водить дружбу с агрессивными американцами после войны? – нет. С французами–колонизаторами, доившими Лаос на протяжении сотни лет – как можно?  С западными европейцами? Из-за их поддержки королевского Лаоса против патриотических сил – вряд ли. Вот и проходили в национальном лаосском институте практику лаосского языка, кроме нас, студенты из Вьетнама, Северной Кореи и Камбоджи.
   Самые странные были кхмеры. Они еще позже, чем лаосцы, избавились от войны, вернее, от геноцида Пол Пота. Эти студенты были весьма взрослые люди далеко за 30, выжившие в режиме красных кхмеров научные сотрудники, точнее сказать, недобитая интеллигенция. С ними было тяжело общаться, хотя они говорили на лаосском лучше, чем мы, и старались помочь нам в исправлении наших ошибок. Кхмеры неодобрительно указывали на развешенную европейского покроя сохнущую одежду напротив наших комнат, принюхивались к запахам, доносящимся и кухни, пинали Шарика, обсуждали цвет нашей кожи и волос. Следы полпотовского режима проявлялись на каждом шагу.
   Спокойными и ненавязчивми ребятами выглядели четверо северных корейцев. Они жили по двое в комнатах, ездили по двое на велосипедах. Это так положено в КНДР: каждый следит за каждым. Я общался с одним из них - полноватый симпатичный кореец показывал мне красочные иллюстрированные журналы, на которых пышно расцветали фотографии многолюдных национальных фестивалей.
   - Этот стадион, - сказал он мне, - вмещает 120 тысяч человек, а ваши Лужники не более 80-ти.
   Он ткнул пальцем в маленькую фигурку стоящего на правительственной ложе рядом с Ким Ир Сеном пожилого седого человека с рукавом, заправленным в карман черного костюма.
   - Этот советский солдат – наш национальный герой. Он спас товарищу Ким Ир Сену жизнь ценой своей руки во время освобождения родины. Каждый год наш великий вождь приглашает его на празднование дня победы, он считается старшим братом товарища Ким Ир Сена, в его честь слагают песни.
   Через полгода корейские студенты пропали из поля зрения. Сомли рассказал, что толстый парень сошелся с лаоской, а та устроила ему коридор в Таиланд. Трое остальных ребят были моментально увезены из института, не закончив обучение.
   Вьетнамцев было много, около пятидесяти человек. Они жили большой дружной семьей, занимая два этажа общежития напротив. Их предводитель Нгуен с подстриженными усиками ходил в неизменной зеленой гимнастерке, в берете с яркой желтой звездой. Его слушались  беспрекословно.
   Жизнь вьетнамского студента на чужбине всегда не сладкая, особенно там, где собственное государство выделяет мизер на его содержание, но спасибо лаосскому государству за мешок риса в месяц. Когда обладателей таких мешков много, можно устроить свою сытную жизнь. 
   Вьетнамцы делали так. Объединив весь месячный запас риса, а это получалось около одной тонны, они ходили по окрестным деревням и выменивали рис на живность: кур, поросят, а также овощи, фрукты. И, конечно же, собак. Не помню, сколько вьетнамцы отдавали риса за собаку, мешок что-ли. Собак вьетнамцы ели сугубо по воскресеньям.
   Мне, в раннем, еще дошкольном возрасте, прожившем около двух лет в Ханое с работающими там родителями, вьетнамцы нравились и как люди, и как доблестные воины в борьбе с американским империализмом. Находясь в семье, в обстановке постоянного упоминания о Вьетнаме – современном и бывшем – я не мог не уважать этот народ, его традиции.
   Спустя три месяца нашей языковой практики наступил Новый год. Лаосцы не справляют новый год в ночь с 31 на 1. Новый год мы решили встретить со спиртным, но не с ежедневным пивом марки «33», а виски. Ребятам я предложил дополнительную программу:
   - Надо пригласить вьетнамцев.
   Вовка Авигдор с присущей ему долей цинизма рассмеялся мне в лицо.
   - С какой стати?
   - Нормальные ребята, они смотрят на нас, подойти стесняются, надо пообщаться, все-таки мы им помогали во время войны.
   Мои сокурсники знали, что я сын журналиста-вьетнамиста, работавшего в разгар Индокитайской войны, в столице ДРВ, и даже где-то мог быть повернут на Вьетнаме.
   - Хороший вьетконговец это мертвый вьетконговец, - сказал Володя, процитировав, вероятно, какого-то американского классика, прошедшего все ужасы вьетнамских джунглей и плена. За такие слова бьют по лицу, но это был всего лишь мой заблуждавшийся товарищ. Он не знал, что встреча с ветераном вьетнамской войны, предводителем студенческой братвы, была мне очень необходима.
   Нгуен привел на наш праздник двух девушек. Они были симпатичные, но, в силу отсутствия лишних денег, безвкусно раскрашены и разряжены. Этих особ мы не видели раньше, и, скорее всего, чтобы не ударить в грязь лицом, начальник взял их из обширной вьетнамской диаспоры, выбрав на его предпочтение, лучших. Зыой и Зунг сразу получили, с легкой руки Лёши, временные имена интернациональной солидарности: Зоя и Зина. Девушки не возражали с снисходительно кивающего вьетнамского босса, который был в отглаженной зеленой гимнастерке, с натертой до ослепительного блеска звездой на лбу. Важность момента подчеркивало то, что в его сопровождении не было свиты из этажных старост по общежитию. Это означало, что ответственность за укрепление дружбы между вьетнамскими и советскими студентами он брал единолично на себя, выказывая нам, тем самым, неоценимую честь.
   Он принес с собой бутылку джина. Для разбавления тоника не было. Леша Пьянов вспомнил, что тоник это газировка с хинином. Газировки – спрайта – было предостаточно, также как и таблеток хинина, рекомендованного для посещающих Лаос иностранцам для лечении малярии. Мелко истолченные таблетки шустро запихивались в бутылки со спрайтом, которые мастерски взбалтывались в руках Леши. Всем этим обильно запивался джин, который вскоре закончился. За неимением других праздничных напитков перешли на лау лао, новогодний подарок Сомли собственной перегонки.
   Вьетнамец остался доволен. Он рассказал о себе, своей семье в Ханое, боевых годах, государственных наградах. Мы братались с ним, пили на брудершафт, без поцелуев, конечно же, с постоянно хохочущими девчонками, поглаживали их шикарные длинные шелковистые темные волосы, так напоминающие волосы моделей с вьетнамских календарей, танцевали лаосские танцы, бесконтактный ламвонг, кружение с легкими присядками  друг вокруг друга с плавной распальцовкой. Сомли пару раз заглядывал к нам, справляясь, не пора ли нам? Нгуен отправлял его отдыхать – всё было под контролем. Вечер удался.
   Следующий праздник в конце января – вьетнамский новый год Тэт – не обошелся без нас. Делегатами был выбран я и Саша Иванов. Мы стояли в первом ряду среди руководства института и почетных вьетнамских гостей во время многочисленного митинга, слушали поздравительные речи на двух восточных языках, потом вдыхали сладковатый едкий запах сгоревшего пороха традиционных петард.
   Апрельский лаосский новый год объединил всех. И мы, и вьетнамцы, и все остальные иностранные студенты были обвешаны гирляндами из только что распустившего на деревьях цветка тямпа - белого или нежно розового цветка с сильным стойким ароматом. 
   С вьетнамцами мы встречались в перерыве между занятиями, жали друг другу руки, обменивались на лаосском любезностями, присущими лаосской ежедневной речевой традиции. Российско-вьетнамская солидарность крепла изо дня в день.
   Вьетнамцы не приглашали нас на свои праздники, проводимые в стенах общежития, ни на дни рождения, ни на национальные праздники. Мы периодически наблюдали веселье из своих окон.
   Истекал годовой срок нашей заграничной учебы, мы уже сносно говорили на лаосском языке, посетили древнюю столицу Луангпхабанг, завели связи в посольстве с дипломатами на предмет возможного трудоустройства по окончании вуза. До возвращения в Москву оставалось две недели.
   Пропал Шарик. Он мог пропадать на один или два дня. Мы знали, что раздобревший повзрослевший пес с красивой рыжей в золото шкурой, обязательно появится, уже давно привыкнув к нашему очагу и гарантированной кормежке.
   Шарика не было пять дней. Пришлось поинтересоваться у лаосцев, видели ли его, куда пропал, ведь в Лаосе как в типично восточной стране с традициями круговой поруки все знают обо всем, даже о животных.
   Лаосцы улыбались, разводили руками, качали головами. Наконец, один сказал, что видел его обожженного, бегает по лесу.
   На шестой день к нам заявился вьетнамец. На ломанном лаосском языке пригласил нас на прощальный раут – по поводу нашего скорого отъезда, закрепления вьетнамо-советской солидарности и подведения политических итогов. Мы приняли приглашение.
   Утром в последнее наше воскресенье в Лаосе нас разбудил жалобный собачий визг. Хохочущие вьетнамцы тащили из последних сил дергающегося Шарика за лапы к заранее приготовленному мешку, подвешенному на толстой веревке к притолоке. Ошпаренный кипятком пять дней назад бок пса, смотрящий в нашу сторону, облез вместе со шкурой. Глубокий закопченный котел для варки, разогретый заранее, уже издавал пар.
   Вьетнамские братья приветливо махали руками, призывая присоединиться к общему столу, устроенному в честь нашего отъезда. Нгуен стоял на втором этаже в центре длинного коридора и, крепко обхватив перила, недвижно смотрел в нашу сторону, отблескивая вьетнамской золотой звездочкой.