Глава восемнадцатая

*
Курс на Ганновер. Фёдор?!. Камень преткновения
*

После приземления и дозаправки в Москве воздушный лайнер с переселенцами на борту взял курс на Ганновер.

 Стресс таможенного досмотра в Толмачёво уступил место думам о немецких правилах досмотра и пропуска через государственную границу, а более всего - о том, как их встретят в пересыльном лагере Фридланд. На руках Альберта и Ренаты Штейнгауэр имелось выданное Федеральным административным ведомством временное решение о приёме в Германию. Им был присвоен статус поздних переселенцев в соответствии с § 4 Федерального закона об изгнанных, другими словами, их признали немцами, выросшими в немецкой среде, знающими немецкий язык и соблюдающими немецкие традиции. Но этот статус надо было ещё подтвердить во Фридланде в беседе с чиновником ведомства изгнанных, выписывающем соответствующие удостоверения поздним переселенцам. Стоит этому чиновнику встать в понедельник утром с левой ноги или прийти на работу с головной болью после воскресного Party, усомниться в знаниях запуганных переселенцев, и получат они § 7, - русские. Это значило бы скорое отправление назад, в Россию, мало ли, что мосты туда были сожжены. Решение чиновника можно было опротестовать, но уже там, в России. Альберт знал, чем он с Ренатой и детьми рисковал. Дома они усиленно учили немецкий по изобретённой младшим сыном Александром программе, однако одного этого было недостаточно, в Германии  нужно было набраться смелости и этот язык, что называется, развязать. За себя Альберт не боялся, ему хватало опыта общения с чиновниками разного ранга, в том числе - по-немецки. Было опасение за Ренату, по словам которой немецкий язык она забыла напрочь. Получить статус поздних переселенцев нужно было во что бы то ни стало, чтобы подтвердить российскую  трудовую деятельность и под старость лет получить хоть и урезанную, но всё же пенсию, получить другие льготы позднего переселенца.  В Германии у них не было ни братьев-сестёр, ни родителей, которые могли бы выступить в роли "паровоза". Штейнгауэры были первыми. На берегах Рейна, Одера и Шпрее давно жили переселенцы из стран Восточного блока, но близких родственников у Штейнгауэров там, по немецким законам, никого  не было. Двоюродный брат Колька в расчёт не принимался. О воссоединении семьи речи быть не могло. Колька по немецким законам Штейнгауэрам доводился всего лишь кузеном, кузеном без обязательств. Альберт понимал, что личное знакомство бывшего собкора немецкой газеты с руководителем переселенческого лагеря Фридланд и ответственным по делам переселенцев в министерстве внутренних дел Германии Хорстом Ваффеншмидтом на чиновника ведомства изгнанных впечатления не произведёт. Он, правда, не знал, что плохое состояние здоровья давало ему право не просить, а требовать ускоренного принятия решения о приёме в Германию. Это решение было принято в течение двух недель со дня отлёта германской делегации, и ничего сверхестественного, противозаконного тут не было. Ни связи репортера "Deutsche Welle" Карла Шульца, ни заслуги бывшего собкора немецкой газеты Альберта Штейнгауэра ответственными немецкими представителями в расчет не были приняты. И если бы Альберт узнал об этом, он, скорее всего,  был бы только рад соблюдению законности германской делегацией и тому, что его собственное имя не будет полито грязью злобных сплетен получивших отказы о приёме в Германию соотечественников, а также всеми, кто, как и он, стоял на поле справедливости и порядка.

Проведя беспокойную ночь в холодном микроавтобусе, дети согрелись и уснули. Андрей снял тёплые зимние ботинки на толстой рубчатой подошве и спрятанные ещё в Лесной Опушке под стельки восемь тысяч немецких марок валялись на полу в проходе между креслами. Рената с тревогой и беспокойством наблюдала за ботинками сына и немо просила Альберта что-нибудь предпринять.

- Свернись калачиком и спи, - сказал он ей, - у тебя есть ровно четыре часа. После приземления в Ганновере пройдёт немало времени, пока сто пятьдесят пассажиров пройдут паспортный контроль, получат багаж, сядут в автобусы, доедут до Фридланда, получат распределение по комнатам общежитий, успокоятся и заснут.

Она категорически отказалась, наблюдая за движением людей в салоне и за ботинками, на подошве которых осталась оттаявшая в тепле земля далекой теперь Лесной Опушки, земля большой и великой Родины, которую они любили, но вынуждены были оставить, подхваченные сильным течением ещё более великого переселения народа, чем при Екатерине Второй.

Альберт нащупал спрятанный на груди мешочек с мраморными крошками, подобранными им при последнем посещении могил матери и отца. Твёрдые угловатые камешки будили сентиментальные чувства, убеждали в крепкой связи с прошлым, без которого жить на другом краю света было бы очень трудно.

- Не волнуйся, - улыбнулся Альберт, - с ними, - глазами показал на ботинки, -  ничего не случится. Помнишь, когда Иван продал в Новой Александровке дом, деньги завернул в газетку, газетку сунул в сетку, сел в поезд, напился до потери сознания, а утром как ни в чём не бывало с деньгами пришёл к тёще, где ждала Регина? Так и тут...

- Это не сетка - это "новые американские ботинки" - всё, что у нас осталось!.. Если мы проспим их...

- Это не американские - это китайский ширпотреб, на который никто не позарится. Спи... Я не усну. Не смогу. Трое суток без отдыха, череда стрессов, впереди неизвестно что... Нет, я не засну. А ты спи, спи... Хотя нет, - он посмотрел в хвост самолёта, где размещались туалетные секции и куда один за другим тянулись в очередь пассажиры, - несколько минут я у тебя отниму...

Она поняла и согласно кивнула.

По количеству человек в очереди Альберт прикинул, что ждать придётся минут тридцать. Быстрый скользящий взгляд вдруг споткнулся об одно до боли знакомое лицо.

- Федор?.. Брат?!.

- Алька, чёрт, узнал!.. - крепко обнял ошеломлённого встречей Альберта Фёдор Штейнгауэр. - Наконец-то мы встретились! Но ты совсем не похож на того Штейнгауэра, чьи фотографии я видел в газетах!..

- Да, наконец-то!..  - оторвался от груди брата Альберт, продолжая однако удерживать его за руки, будто боялся, что тот опять исчезнет на многие годы.

Встреча была такой неожиданной, что Альберт растерялся и не знал, что делать, с чего начать расспросы старшего брата, который выглядел свежо и жаловаться на житейские передряги,  похоже, не собирался.

- Ты куда... Господи, что за вопрос!.. Откуда ты здесь?!. - спросил он счастливо улыбавшегося Фёдора.

- Я заметил тебя еще в Москве!.. - рассмеялся Федор.

- И не подошел?!. - с обидой изумился Альберт, разглядывая брата и не веря своим глазам, не веря, что такое в жизни ещё бывает. - Самолет простоял без малого три часа!..

- Рейс задержали из-за моего опоздания, - в лице Фёдора вдруг проявилась жёсткость предпринимателя, не любящего тратить время на сантименты.

- Так ты... Ты тоже - в Германию? - осенило Альберта.

- Как видишь. Но давай присядем, - показал ряд пустых кресел в конце салона Фёдор. - Я тебе всё расскажу. Или тебе надо срочно? - кивнул он на очередь.

- Успеется. Скажи, где ты был столько лет? Почему не откликался на мои письма? Я думал, тебя уже и в живых-то нет! Даже на похороны матери не приехал! - упрекнул Альберт. - Судя по свежести  лица, алкоголиком ты не стал. Ходил, понимаешь, в наших краях такой слух...

- Где я только не был за эти двадцать семь лет!.. - сказал, борясь с острыми воспоминаниями, Фёдор и тяжело вздохнул. - И если подумать, серьёзных оправданий у меня нет, сплошные недоразумения...

Альберт терпеливо ждал пояснения к туманному заявлению. Ждал и разглядывал человека, чья жизнь была сплошной загадкой. Конечно, кто знал Фёдора Штейнгауэра последние четверть века, тот, спроси его, сказал бы, что внешне, как, впрочем, и внутренне Фёдор остался прежним. Небольшие возрастные изменения вряд ли стали бы предметом обсуждения. В нём не было изъянов ни в лице, ни в одежде. И лишь под жёстким воротничком - помнил Альберт - прятался след верёвочной петли...

- Рассказывай, - сказал Альберт, усаживаясь в кресло рядом с Фёдором, от которого пахнуло изысканным одеколоном. - Французский?..

- Кто?

- Одеколон.

- Не знаю, итальянский, по-моему... жена покупает... Обещай, что выслушаешь до конца.

- Но вопросы по ходу я могу задавать? - Альберта охватило знакомое нервное возбуждение, сродни тому, когда он выходил на людей из правительственных кругов.

- Конечно, мне будет легче объясниться... - Фёдор замолчал, собираясь с мыслями, закурил длинную коричневую сигару с золотым ободком. - Веришь или нет, - быстро продолжил он, - веришь или нет, - повторил, выпуская дым через расширенные от волнения ноздри, - но у меня не было возможности побывать на Родине.

- Почему? По слухам, ты жил на Украине, жил очень плохо, потом вообще куда-то исчез...

- Слухи не совсем верные, но поймёшь ли ты меня?..

- Честно сказать, не знаю. Постарайся не разочаровать. Извини за прямоту. У нас, быть может, другого случая объясниться не будет...

- Всё не так просто, как нам иногда кажется.

- Это интересно.

- Всё дело в том, что наша с тобой встреча организована федеральной службой безопасности России...

Сердце Альберта ухнуло в ледяную прорубь, гримаса боли  исказила лицо.

- Мог ли я подумать, что мой брат, которого я любил, вдруг объявится на моём пути в роли агента ФээСБэ? - с горечью и разочарованием произнес он. - Что вам всем от меня надо? Почему не оставите в покое? Я ведь недвусмысленно сказал, что сотрудничать с вами не буду! - последние слова он выкрикнул, не в силах сдержать воспламенившееся в душе зло.
Гул моторов самолёта оградил их от любопытных взглядов.

Выдержав паузу, Фёдор заговорил снова, с отчаянным упрямством раскрывая подоплёку встречи в воздухе:

- Это моя инициатива. Я знаю, что с органами тебя ничто не связывает.

- Меня с ними связывают страшные воспоминания, избавиться от которых не поможет ни одна психиатрическая лечебница! И не только меня - всех, кого ты здесь видишь!.. Ты посмотри на эти лица, на согбенные спины - всех мучает мания преследования, всех гложет чувство вселенской обиды!..

- Эта встреча нужна была мне. Совершенно случайно я узнал, что ты решил покинуть Родину...

- И поспешил перехватить, чтобы завербовать по-братски?

- Нет, не за этим... Странный у нас разговор получается... Ты не хочешь понять, чего я хочу.

- Это ты крутишься вокруг да около, я же люблю чёткость и ясность. Будет лучше, если ты ответишь на ряд моих вопросов.

- Согласен, спрашивай.

- Ты служишь госбезопасности России? Служить безопасности страны почётно и ответственно - это правда, но в России эта служба опорочена слежкой за нами, за всеми нормальными, но думающими иначе, чем компартейцы, людьми, далеко не худшими представителями национального меньшинства.  Ты понимаешь, о чем я?..

- Да, понимаю. По проблемам российских немцев я хорошо информирован. Я служил в органах, теперь вышел в отставку.

От признания брата Альберт поёжился, однако продолжил:

- Хм, вышел в отставку... А теперь выполняешь разовые поручения?

- Нет, я использовал старые связи, чтобы успеть перехватить тебя до твоего выезда из России.

- Зачем?

- Я был в эмиграции и знаю, что тебя ждёт.

- Ты опоздал: через несколько часов я буду вне вашей досягаемости.

- Ты заблуждаешься, считая службу безопасности России объектом  забавных анекдотов. Мы пересекаем любые границы и сокращаем любые расстояния. Проще говоря, границы и расстояния для нас не существуют.

- Ты выполнял миссию агента КГБ-ФСБ в Германии?

- Я выполнял эту миссию в Соединённых Штатах Америки.

- В Америке?!.

- И частично в Бразилии.

- В местах компактных поселений российских немцев?

- У нас в ходу иное определение - советские немцы или немцы бывшего Советского Союза. Да, я жил и работал среди наших людей.

- Свой среди чужих или чужой среди своих... Ты жил там... ты работал под своим именем? Какую задачу ты выполнял?

- У меня было оперативное имя, известное в Москве узкому кругу людей, но жил я под своим именем. Я держал руку на пульсе общественной жизни, в случае необходимости должен был изменить мышление соотечественников.

- В каком смысле - изменить? С помощью психотропных препаратов превратить нас в безмолвную скотину? А может, посредством 25-го кадра? Или на вооружение поступили новейшие средства идеологической обработки населения? И если они есть, то почему вы не применили их раньше, чтобы достичь успехов в перестройке экономики и политики в Советском Союзе? Ты блефуешь, Фёдор?

- Алька, успокойся, я не блефую. Определённые средства воздействия на умы политически активных эмигрантов у нас есть, они применяются с большой осторожностью, чтобы не вызвать новый виток холодной войны с экономически развитым и превосходящим по оборонительному и наступательному потенциалу "предполагаемым" противником. Ситуация во все времена остаётся достаточно напряжённой.  В Советском Союзе Борис Ельцин переиграл всех - сказать об этом, я думаю,  достаточно, чтобы ты не задавал вопросы, на которые у меня нет точного ответа, а мои предположения тебя не устроят... Ты спрашиваешь, когда и с какой целью я должен был вступить в политическую игру с видными фигурами российских эмигрантов. Задача была поставлена одна - быть преуспевающим эмигрантом-предпринимателем, заниматься разработками программ интеграции переселенцев в новую жизнь, зарабатывать авторитет, готовить стартовую площадку для выхода на сцену. Мне должны были поверить с первого публичного выступления, с первой демонстрации сплочённости переселенцев вокруг одной идеи...

- Впечатляет, но... ты изъясняешься как большинство политиков - обтекаемо, ты можешь сказать прямо: я должен был сделать то-то и то-то?..

- Могу. Меня, например, готовили обратить эмиграцию вспять - вернуть переселенцев на Родину, туда, где будет законодательно подготовлена почва. В недрах нашей службы разработано несколько вариантов этого проекта, в них учтены решения немецких съездов, проекты политического, экономического и культурного возрождения, представленные в правительства в разное время немецкого движения за автономию, учтены настроения оставшихся в России немцев и немцев уехавших. То есть, стопроцентное решение немецкого вопроса в России.

- Я, кажется, начинаю понимать... Да, общество "Возрождение", Межгосударственный Совет немцев  предлагали правительству проекты решения проблемы, в которых восстановление республики немцев Поволжья проходило приоритетным пунктом, на местах разрабатывались проекты образования национальных районов и округов, так называемые Калининградский, Западносибирский, Казахстанский  варианты. В настоящее время, когда местное население в полной мере испытало гнёт экономического развала страны и связанных с ним "издержек", немцы смогли бы снова обустроить окраины Российской империи и накормить народ, как это было в стародавние времена, но есть одно "но" - упрямство российского правительства и наша эмиграция. 

- Да, это просто, если в этом заинтересовано правительство, если есть финансы, - сказал Фёдор.

- А нас, немцев, вы опять в расчёт не берёте?

- Алька, ты почему такой?..

- Какой?

- Ершистый. Именно нас, немцев, и берут в расчёт, кого же ещё?

- Ну ладно... Правительство не заинтересовано - это однозначно, а финансы "поют романсы" - долг России Европейскому сообществу составляет что-то около 50-ти миллиардов долларов!..

- Рано или поздно Ельцин уступит корону Российской империи другому президенту, который сможет разобраться в существе немецкого вопроса и компромисс по республике немцев будет найден. Финансы есть, деньги работают и ждут своего часа. Большие деньги...

- Ну да, мы всегда верили в царя-батюшку и лили кровавые слезы по воскресениям... У каждого человека своё представление о величине - это я о деньгах.

- Во все времена Россия вкладывала в политику больше средств, чем Германия, чем Америка, настоящие цифры глубоко засекречены, на поверхность выходит малая верхушка гигантского айсберга.

- Зачем ты мне всё это рассказываешь?

- Потому что это давно не секрет, а доказать никто не может.

- Михаил Горбачёв живет в Германии, неужели ему ничего неизвестно?

- Думаю, он догадывался.

- А Ельцин?

- Этого я не знаю.

- Боишься сказать?

- Я был вдалеке от столичных воротил, но деньги получал колоссальные.

- На поддержание имиджа предпринимателя-миллионера, на идеологическую обработку переселенцев?

- Да.

- Вы циники.

- Мы трезвые головы. ФСБ - один из важнейших инструментов управления оркестром по имени государство.

- У меня иное отношение к музыке.

- Я знаю. Ты любишь классику и сумел привить свою любовь младшему сыну, в ком обнаружил эту склонность.

- ФСБ - инструмент в руках политиков, но это не скрипка, не фагот - это скальпель в руках хирурга в военной форме, выполняющего приказ старшего по званию, и ты... как ты мог?!.

- Всё очень сложно. Но прежде... обещай, что никто из родных или друзей о нашем разговоре не узнает...

- Ты и вправду прожжёный чекист. Хорошо, я обещаю, но только первые пять лет, как принято у вас...

- Вполне достаточно.

- А ты не хочешь познакомиться с моей семьей?

- Хочу, но не сейчас, позже... Извини, я очень хорошо знаю тебя и твоих близких, сейчас просто не время и не место...

- Откуда ты, американец, знаешь, чем жили мы всё это время?

- Достаточно было запросить наш информационный центр, куда стекается информация на всех политически активных деятелей немецкого движения. Ты помнишь исповедь Генриха Гроута в статье "Отставка"? Любой активист движения немедленно попадал в нашу картотеку и подвергался соответствующей идеологической обработке, что подтверждают "добровольные" подписки о сотрудничестве или отказе от пропаганды идей немецкой автономии. Это практиковалось в 60-е годы, это продолжается и сегодня, только более тонко, я бы сказал, интеллигентно.

-  Хотя да, конечно...

- Если бы ты передумал и вернулся домой, я пришёл бы к вам в первый же день...
- У меня нет дома. На том месте осталось моё кровоточащее сердце. Я не хочу стать свидетелем собственных  похорон.

- Я помогу вернуть всё обратно. У меня есть связи и деньги.

- Ты выселишь из моей квартиры людей? Закуёшь в кандалы и отправишь по этапу миллионы переселившихся в наши дома?

- Ты передёргиваешь. Лучший способ - строительство собственного дома рядом с твоим соседом, который будет рад твоему возвращению. Ты обижен, поэтому...

- Да, я обижен на вас, изгоняющих меня отовсюду, где я, где мы строим свои жилища. Я изгнан и вернусь только при выполнении правительством России своих обещаний. Пустые заверения меня не устроят, мне нужен "екатерининский" манифест президента и правительства России. Собственных средств для строительства дома мне не хватит ни в России, ни, тем более, в Германии.

- Понимаю.

- Сомневаюсь.

- Напрасно. Я хорошо знаю, чего хочет наш народ. Многие, кстати, в Россию никогда не вернутся.
 
- Я не изучал российских немцев с помощью прослушек и скрытых видеокамер, но тоже знаю, о чем думает колхозник Конради или строитель Шварц. Оставим эту тему. Скажи, у тебя есть семья? Что с Радой? Чем занимается Иленуца? Подожди, сколько же ей сейчас лет?.. Тридцать?!.  Кошмар, как летит время!.. Кем она чувствует себя: американкой, немкой из России или молдаванкой?..

- Алька, я потерял их...

- Потерял? То есть как это - потерял?.. Они погибли?..

- Нет, они живут там же, в Молдавии, но... однажды Рада выставила меня за дверь... После переезда из Сибири в Молдавию я снова запил...

- А потом?

- А потом я проснулся в канаве. Собрал вещички и... неисповедимыми путями оказался в Москве, в Министерстве Обороны СССР.

- Отличная стартовая площадка.

- Спрячь шипы, братец, мне было отвратительно смотреть на мир, на себя...

- Кого ты искал в Министерстве? Рогожина?

- Верно, я искал его. Он, я слышал, перевёлся в Москву. И я нашёл его, а через него нашёл и Людмилу. Ты ведь знаешь, как я любил её...

- Любил?.. Она тебя тоже выставила?

- Людмила умерла год назад - сердце...

- Она немало пережила. Извини...

- Мы поженились не спрашивая разрешения Рогожина, дослужившегося, кстати, до звания генерал-полковника. Раскалённый до бела генерал натравил на меня военную прокуратуру, состряпал уголовное дело и хотел было уже спровадить на золотодобывающие рудники Колымы. Людмила через друзей-офицеров штаба Московского военного округа разгадала коварный замысел отца и во всеуслышание заявила, что не уступит в твёрдости жёнам декабристов, арестованных после организации  восстания на Сенатской площади в 1825 году и поедет вслед за мной хоть куда, построит деревянную избу и будет жить в снегах до тех пор, пока не дождётся меня или не умрёт сама. Карьере Рогожина угрожала опасность "аморальным" поведением дочери, связавшей судьбу с "преступником". Но и видеть меня рядом с собой генерал не желал. Всё решилось после визита Рогожина к другу детства генерал-лейтенанту Добрынину, второму заместителю председателя КГБ Российской Федерации. Они любили вместе порыбачить, посидеть в сауне, попить пивка, поболтать о делах, сверить свою линию поведения с политическим курсом Кремля. Мы с Людмилой уехали из Москвы в Сергиев Посад, на дачу Рогожиных. Не успели насладиться горьким медовым месяцем, как заявился тесть и поставил ультиматум: или я делаю блистательную военную карьеру, или... Его недвусмысленный жест означал, что мы оба будем раздавлены солдафонскими каблуками. Тогда, знаешь ли, излюбленным способом уничтожения "аморальных" детей старших офицеров была неоднократно апробированная автомобильная катастрофа, но Рогожин никогда не придерживался моды и стандартов. В тот же час под давлением обстоятельств я написал заявление в КГБ РСФСР с просьбой о сотрудничестве. Мне также было предложено выбрать себе оперативный псевдоним. Он не должен был расшифровывать мою национальность, партийную принадлежность, пол, возраст и так далее. Так я стал Чёрным Агатом, сам не зная, существует ли такой минерал в природе. Я обязался не разглашать тайну вербовки никому, даже Людмиле, которая, я думаю, была не так глупа, чтобы не видеть истинного положения дел, кроме того, она сама была завербована, о чём мы с ней выяснили уже в Америке, в спецшколе КГБ, где проходили двухгодичный  курс интенсивной агентурной подготовки, включавшей, кроме профессиональных предметов, изучение английского и немецкого языков, международного права, экономики и так далее.

- Школа КГБ в Америке?!.

- А что тут удивительного? Обычная частная школа по изучению эмигрантами английского и немецкого языков.

- Ты рискуешь, посвящая меня в тайны КГБ?

- Нет. После развала Союза и преобразования КГБ в ФСБ кое-что изменилось. Я имею право легализоваться не разглашая того, что действительно строго засекречено. Школы той больше нет, её воспитанники либо провалены, либо вышли на пенсию, как я.

- В каком ты звании?

- Подполковник в отставке.

- Ни фига себе! Твое "служение" народу осложнит нам жизнь в Германии, если нас вообще не вышлют обратно как потенциальных шпионов!

- Не беспокойся, если ты не вернёшься на Родину сейчас, обратно тебя не отправят и никаких осложнений по родственным связям не будет. После воссоединения Германии на её территории остались жить сотни тысяч бывших немецких коммунистов, штази, отставных военнослужащих, работников совпартаппарата.

- Так уж и сотни тысяч...

- Именно так! Официальный, легальный штат Штази насчитывал чуть меньше ста тысяч сотрудников, к ним стоит добавить и более ста семидесяти тысяч теневиков - неофициальный штат. Если ты примешь во внимание доверительные связи каждого сотрудника, то поймёшь, что ни в какую заграницу ты не выезжаешь. Не забывай, что западная сторона была точной копией восточной...

- И всё же я не могу понять, как такое могло произойти: я помогал землякам перестроить Систему, выступал за немецкую автономию, за решение проблем российских немцев, а в это время мой старший брат писал записки в КГБ!..

- Алька, а как ты хотел? Ты слышал об Александре Кичихине, одном из офицеров КГБ, приставленных в 1984 году для наблюдения за немецким движением?

- Ты бы лучше спросил, кого в движении я не знаю. Я познакомился с ним у гостиницы "Россия", где он две недели кряду простоял возле стендов, на которых были наклеены статьи, разоблачавшие гонения советских немцев. Видел я его и в редакции "Neuer Weg", где  мне рассказывали о том, что сотрудник КГБ неожиданно для всех пришёл в общество немцев "Возрождение", рассказал всё начистоту и стал активным членом нашего движения. Он был ближайшим советником Генриха Гроута. Гроут ему, говорят, доверял. Лидер Союза немцев Гуго Вормсбехер поддерживает прямой контакт с правительством, с Генрихом Гроутом было сложнее, поэтому, наверное, и появился Кичихин в роли "советника". Свое доверие людям направо и налево я не раздаю.

- Насчёт доверия Кичихину не знаю, но я был свидетелем одного разговора в приёмной Крючкова... Ты знаешь о мелиоративных преступлениях в Саратовской области?..

- О них много писали. Если ты имеешь в виду интервью корреспондента газеты "Спасение" с Александром Кичихиным, в котором он рассказал об этих преступлениях, то я его читал и сохранил в своём архиве. Он рассказывал о том, что на первой конференции общества "Возрождение" немцы пообещали после восстановления республики немцев Поволжья провести независимую экологическую экспертизу волжской земли. Прокуратура Саратовской области указывала на пятьсот миллионов разворованных рублей в трёх районах области, а районов там около десяти! Кичихин предлагал Крючкову провести проверку мелиоративных дел и в этой связи дать объективную информацию населению области о том, кто и как тормозит решение проблем автономии, проблем немцев вообще.

- Так вот, брат мой Альберт, Кичихин писал Крючкову объективные записки по проблемам немцев, другое дело, что сам Крючков, ЦК КПСС, Верховный Совет СССР не прислушивались к глубокому "историко-политическому анализу одного из самых осведомлённых специалистов по немецкому процессу".

- А мне моё шестое чувство подсказывает, что КГБ искусственно создавал негативное отношение к немцам. Для того и был запущен "мелиоративный план".

- Может и так.

- Вот видишь...

- В умах наших соотечественников застрял стереотип "докладных" 30-х годов, "сдававших" судебным "тройкам" соседей и товарищей по работе, даже братьев и сестёр, но, как выяснилось позже, сдававших под средневековыми кровавыми пытками. Тем не менее стереотип остался. Сидит он и в тебе. Между тем письма в ЦК КПСС по нашей  проблеме писали тысячи немцев, среди них были известные учёные, писатели, инженеры, простые колхозники. Многочисленные делегации в Москву, в Верховный Совет, к Михаилу Горбачёву - это ведь те же "записки", запротоколированные стенографистами!.. Выступления делегатов съездов - то же самое! А главный редактор "Deutsche Ring" Виктор Краузе, которого ты пропихнул на эту должность, он ведь тоже регулярно просвещал чекистов вашей округи по проблемам брожения немецкой крови! Просвещал ради просвещения, а не в угоду предательской жилки! Не будь идиотом, Альберт! И я писал Крючкову записки о проблемах интеграции выходцев из России в Америке. Объективность анализа проблем зависит от умственных способностей авторов, от имеющейся информации, от движущих мотивов... Ты должен видеть состояние дел шире и глубже, чем председатель колхоза, которого ты критиковал за командный подход к людям. В последние годы едва ли не все средства массовой информации поизгалялись над службой государственной безопасности Советского Союза, было за что, не спорю, но времена меняются, приходят новые люди, и работа секретного агента за рубежом...

- Среди братьев по крови?..

- Именно так! Ты, кровный брат, всегда будешь цепляться за объективность в оценках и если наврёшь, то только себе во вред. Ты должен вернуться, Альберт!

- Я вернусь в республику! В Марксштадт, откуда выселили отца! Или в Сибирь, где жил я, где похоронены родители!

- Тебя заест тоска по Родине!

- Тебя тоже заела?

- Я возвращаюсь.

- Куда?

- В Сибирь, в Христианинбург.

- И будешь работать скотником на чужой ферме, воровать дерть мешками и выращивать к Рождеству кабанчиков?

- Я живу на сбережения и получаю пенсию. А чем будешь заниматься в Германии ты? Работать в "Deutsche Welle", в "Восточном экспрессе" или "Контакте"? Туда тебе не пробиться.

- Я - человек трезвомыслящий, Фёдор, я знаю свои способности, знаю, что меня ждут рабочие профессии - максимум, чего я добьюсь вообще. Мне нужен немецкий язык, он-то и выведет меня в люди... - Альберт помолчал, потом, спохватившись, спросил: - А дочь? Она приехала с тобой?

- Нет, она осталась в Америке - учится в Кембридже... В Россию не вернётся. Никогда. Я остался один...

- Ах, вон оно как!... Понятно... У меня нет сбережений от "колоссальных" гонораров КГБ, а до пенсии вряд ли доживу. Мне надо думать о будущем детей. Им нужно получить образование, работу, завести семьи. И перестать, наконец, страдать от комплекса неполноценности. Извини, Фёдор, но время моё вышло, мне надо возвращаться к семье. Пойдём, я познакомлю тебя с моими...

- Нет, Альберт, не сейчас. И, быть может, никогда...

- Но почему?

- Долго объяснять, а времени нет - скоро Ганновер...

- Мы увидимся?..

- Нет. Я возвращаюсь обратно не выходя из самолета.

- Чтоб ты поржавел, Фёдор!

- Не поржавею: в деревне я открою молочноконсервный комбинат, дам работу бедным, буду сбивать сливочное масло, а ты...

- А я дурак - это я и без тебя знаю. Ну что же, давай прощаться...

- Давай... Я навещу тебя в Германии...

- Нет. Или сейчас, или никогда!

- До чего же ты запуган, Альберт!

- Потому и рад, что вырвался.

Встретившись через двадцать семь лет и поговорив не более получаса, они в последний, быть может, раз крепко обнялись, потом с горчайшим сожалением оторвались друг от друга, долго смотрели в знакомые до боли глаза, искали ожидаемых перемен, но ничего, кроме боли и сожаления,  не нашли.

- Прости, - сказал потерявший близких и родных Фёдор.

- Да, конечно, прости и ты меня, - глухо отозвался изгой по имени Альберт.

Фёдор развернулся и пошёл в передний отсек самолёта.

Одолеваемый тяжелыми переживаниями, Альберт не отрываясь смотрел в удалявшуюся сгорбленную спину...

В конце отсека самолёта Фёдор оглянулся. Альберт вздрогнул, увидев лицо незнакомого человека, которого принял за бесследно пропавшего двадцать семь лет назад брата. Жил ли Фёдор на Украине, перебрался в Молдавию или вспомнил об исторической родине - этого Альберт не знал. Незнакомый мужчина сильно напомнил ему старшего брата, всё остальное - плод разыгравшегося воображения. Усаживаясь в кресло, мужчина ещё раз обернулся и Альберт убедился в том, что обознался. Погасив разочарование, он задумался. Непонятно, почему это вдруг он придумал довольно-таки странную историю судьбы Фёдора? Того Фёдора, который наверняка тихо и мирно живёт в какой-нибудь деревушке, присматривает за немудрёным домашним хозяйством и внуками. Составив накануне отъезда родословное древо от деда по отцу, за вековой период в пяти поколениях Альберт насчитал около двухсот человек, выходило так, что ветвь Фёдора тянулась выше всех и именно там можно было найти юного "некоронованного принца" фамилии Штейнгауэр. И с чего бы это вдруг дед "принца" Штейнгауэра носил погоны офицера госбезопасности? Что за ерунда?..

Скорее всего, подумал Альберт, во мне происходит раздвоение сознания. Сказались несколько лет двойной жизни. Той жизни, о которой не знала даже Рената. Выдуманная судьба старшего брата - всего лишь продолжение последнего разговора с новым председателем Христианинбургского управления госбезопасности, состоявшегося несколько дней назад, когда Альберт зашёл к нему, чтобы заявить о прекращении сотрудничества с органами.

- Я уезжаю в Германию и хочу жить там спокойно, - сказал он.

- Нет проблем, - ответил председатель - мужчина лет сорока, роста выше среднего, крепкого телосложения. - Кто курировал вас?

- Морозов. Он, говорят, работает сейчас в администрации города.

- Сейчас выясним... - шеф тайной канцелярии снял трубку внутренней связи, сказал кому-то: - Зайдите ко мне... Прямо сейчас.

Не прошло и минуты, как в кабинет вошёл... Морозов! Альберта прошиб холодный пот: куратор продолжал работать в госбезопасности и ни к какой администрации города отношения не имел!.. Вернее сказать, имел, но в своём прежнем качестве.

- Здравствуйте, - как ни в чём ни бывало кивнул он Штейнгауэру, в то же время обращаясь весь в слух, ожидая вопросов председателя.

- Альберт Генрихович хочет прекратить сотрудничество с нами. Принесите его заявление, - сказал председатель.

- Понял. Сейчас принесу, - Морозов терял и без того непрочную связь с журналистом и был этим недоволен. Но он без лишних слов повернулся и вышел из кабинета.

Время тянулось медленно. Альберт делал вид, что разглядывает кабинет, сам же бросал редкие острые взгляды на чекиста, который спокойно ждал возвращения сотрудника, в свою очередь изучая лицо Штейнгауэра, проникая в его мысли. Говорить было не о чем. Да и визит Штейнгауэра был внезапным, к этому не был готов вероятно даже он сам.

Вошёл Морозов. Он отсутствовал не более пяти минут, протянул своему начальнику лист бумаги. Это был обыкновенный листочек из школьной тетрадки в клеточку. Альберт узнал его.

- Отдайте, - жестом расправленной ладони показал  на Штейнгауэра председатель.

Морозов молча переадресовал бумагу своему, теперь уже бывшему, подопечному. В брошенном взгляде читался укор. Сотрудник госбезопасности вероятно давно уже догадался о том, что на сотрудничество с органами Штейнгауэр согласился не по своей воле, а из страха перед репрессивными мерами, ожидавшими его после публикации статьи "Единоборство...". Скорее всего ему хотелось предупредить Штейнгауэра о том, что репрессии последовать могут и позже, независимо от места его нового жительства, но он опять ничего не сказал.

Альберт взял бумагу, бегло просмотрел. Что-то в ней было не то. Слова о борьбе во имя демократии и гласности стояли на своём месте, но цвет чернил... они либо поблекли от времени, либо выдавали копию документа. Впрочем, для него сейчас был важен сам факт расторжения договора, всё остальное значения не имело. Ещё раньше он присмотрел на столе начальника зажигалку и пепельницу. Не говоря ни слова, он привстал со стула, поставил пепельницу поближе, поджёг бумагу.

- Так будет лучше, - сказал он молча наблюдавшим за его действиями чекистам.
Уходя из управления, он не почувствовал облегчения. Тяжесть совершённой в прошлом под прессом реальных угроз расправы над родными ошибки лежала в душе камнем преткновения, спотыкаться об него он будет ежедневно, спотыкаться и возвращаться назад, прокручивать в голове воспоминания, будет добираться до дня нынешнего, чтобы снова вернуться назад, в прошлое, где ничего уже не исправить. Ему думалось, что миллионы таких, как он, людей  также "добровольно" попадали под тяжёлый пресс тоталитарной системы и теперь мучались угрызениями совести. Конечно, это так и было, так и есть. И всё же таких, протестующих открыто, называющих вещи своими именами в печати, было мало. Он ещё не знал, что служители дьявола - бывшие и нынешние сексоты, к которым он по духу своему не принадлежал, от которых отрёкся при первой же возможности,  рискуя запретом на выезд за границу, - эти люди превратят его жизнь в ад. Эти люди считают свои поступки правыми и благородными. От своих принципов они не отказываются. Свою подмышку, как заметила однажды сестра Альберта Катерина, не нюхают.

Продолжение: http://www.proza.ru/2013/01/16/1183