Рондо для двоих. часть вторая. Ульяна. глава 1

                ЧАСТЬ ВТОРАЯ

                УЛЬЯНА

                Глава первая

                Словечко «ходок» первой произнесла как раз Улина мама, Катерина, а не Дарья. Она не вешала дочке на уши лапшу про погибшего в полярных снегах первопроходца-героя или летчика во время испытаний  самолета. Не было у нее желания украшать благородством негодника.
                – Был он у нас, доця, ходок. Думаю – у него планида такая – опылять цветочки на бегу. Так что думаю – братьев и сестер у тебя хватает.
Семилетняя Уля ничего не поняла про цветочки, опыленные папой на ходу, но женским сердцем схватила главное: папа был плохой.  Догадки про сестер и братьев пропустила мимо ушей, тем более что никто к ним в гости не приходил и подарков не приносил.
                Жили они с мамой в крошечной комнатушке на первом этаже трехэтажного дореволюционного дома. В таких чуланчиках раньше обитала мелкая прислуга. Жили плохо. То есть бедно. Мама этого словно не замечала, уставая на работе. Она была медсестрой в военном госпитале днем, но три раза в неделю уходила на ночь – подрабатывала нянечкой в другой больнице.
               Уле не нравилась их комната с единственной кроватью, на которой они с мамой спали вместе, не нравился раздолбанный платяной шкаф: у  него открывалась дверца с противным звуком – почему-то всегда ночью, пугая Улю. Не нравились потолки, такие высоченные, что во время побелки маме приходилось громоздить на стол высокий кухонный табурет, а Уле держать эту конструкцию и кричать от страха:
               – Ты упадешь, ты упадешь, слезай!
               Уля в детстве была крикливой девочкой, обидчивой, во дворе с нею часто ссорились подружки, в школе с нею не хотели сидеть за одной партой.
               – И в кого ты такая задиристая, доця? – печалилась мама, не умевшая скандалить вообще. – И что тебе все не нравится? Мы вроде бы хорошо живем...
               – Хорошо?! – возмущалась дочка и плакала злыми слезами.
               В двенадцать лет на очередное «хорошо живем» Уля произнесла такой страстный монолог, что Катерина онемела от удивления.
               – Ты посмотри вокруг, мама! Глаза открой! У тебя нет ни одного красивого платья! Сумочки! Ты губы красишь вонючей помадой! Она старая, ее положено менять! У тебя нет... Ладно, что говорить?! У тебя  нет ничего! Мебель эту,  – она ненавидяще обвела взглядом бабкину мебель, – пора выкинуть на помойку! Шторы заменить на кружевные гардины! Как у всех! После работы ты  дрыхнешь, а другие ходят в парк гулять! Он же под боком! Тебе надо замуж выйти! Но кто тебя возьмет – такую... серенькую!
               Катерина  заплакала, вытирая слезы рукавом застиранного байкового халатика. Уля не бросилась ее утешать, как делала раньше, а лупила словами:
               – Женщина должна быть красивой, модной, с прической, чтобы на нее  оглядывались на улице! Ты и меня... зачем ты меня назвала этим  жлобским именем?
               – Что ты болтаешь? – залепетала жалобно мама. – Почему – жлобским? Я тебя в честь Ульяны Громовой назвала!
               В ответ дочь сардонически расхохоталась:
               – Ах, как трогательно! В честь советской героини! А почему не в честь Зои Космодемьянской? Там хоть имя нормальное! Ульяной только в прошлом веке называли!
               – Глупая, это имя еще станет модным, – пророчески заявила Катерина. – Оно необычное! Ни у кого нет такого! Ты одна! Не понимаю, чем ты недовольна! Ты же красавица у меня! У тебя будет своя жизнь, лучше моей.
               – Я – не красавица, ты выдумала все. И у меня когда-нибудь все будет, что пожелаю. Но я хочу, чтобы и тебе повезло в жизни. Делать надо что-то для этого, а не сидеть!
               – Я не сижу, я работаю! –¬ рассердилась Катерина.
               Они, конечно, помирились. Даже всплакнули немного, хотя Уля размягчающими слезами не умела плакать – только злыми.
               – Я выйду замуж за иностранца. И уеду, – пообещала Уля.
               – Где ты их найдешь? Это раньше в Горном и Металлургическом институте учились «демократы». Помню – полно их было: чехов, болгар, немцев... А сейчас одни китайцы и негры. Ты уедешь в Нигерию или Китай? – слабо улыбнулась уставшая от бурной сцены Катерина.
               – Нет, я в Европу. Или в Америку.
               – Мечтай, мечтай... А родину надо любить.
               Уля только насмешливо хмыкнула. У нее были свои планы. Маленьким скандалом она хотела подтолкнуть свою равнодушную к судьбе мамочку быть сочувствующей в реализации своих замыслов.
               Планы она построила грандиозные. В них входило непременное образование (высшее), всестороннее развитие ума (чтение книг), работа над внешностью  (изучение журналов мод), поиски хорошего мужа ( в перспективе).
Ей повезло на отличную память, так что учеба в школе не стала первым препятствием на пути к  жизненному идеалу. К чтению она привыкла с детства.   Куклы недолго занимали ее внимание. Очень быстро они стали служить манекенами для нарядов. Уля шила им из тряпочек такие платьица, что девочки во дворе помирали от зависти. Швейная машинка, доставшаяся от бабушки, оказалась самой ценной вещью в доме.
               – Может, в модистки пойдешь? – робко спрашивала Катерина, наблюдая, как дочь терпеливо налаживает ровный шов. У нее самой не хватало таланта на такую мелкую работу.
               – Делать мне нечего. Я доктором буду.
               – Туда поступить трудно. Без блата.
               – Еще посмотрим.
               Катерину даже пугала такая целеустремленность дочки, никак не вязавшаяся с представлением о женственности. В двенадцать лет так четко заявить о своей жизненной программе! Под боком вырастало существо с непонятной для вялой Катерины внутренней силой.
               Когда по воскресным  утрам  она сквозь прижмуренные веки смотрела, как дочка в трусиках делает приседания, бормоча счет сквозь зубы,  ей становилось не по себе. Зачем девочке эти упражнения,  когда все дети еще спят,  и если она и так худая, быстрая, и лучшая бегунья в классе?
              – Мам,  а устрой меня нянечкой в свой госпиталь, – попросила Уля однажды. – Мне деньги нужны.
              – Не возьмут. У нас детям работать запрещают. Закон такой.
              – А я вот читала, как дочка американского миллионера на заправке работает в свободное время. Чтобы карманные деньги иметь. Какие законы у нас глупые!
              – Зачем тебе деньги? Я же на завтраки тебе даю!
              – Так что – мне не завтракать, если нужны деньги?
              – И не вздумай голодать, дурочка!
              – Я работать хочу.
              Катерина все-таки нашла работу своей настырной доченьке – сиделкой возле одного богатой старухи  в больнице. Родственникам некогда было за  нею ухаживать. Та была слишком требовательна, чтобы с нею справились обычные няньки в отделении. Старухе нужно было читать, мыть голову, а потом расчесывать длинные волосы. К ней все время приходили в гости  старые медики, вспоминали прошлое, и было понятно, что эта дама – не из простых. Не даром же ее положили в палату, где  было  всего три койки. Только ей и разрешили спать на домашних белоснежных простынях  и подушках с нарядными наволочками.
             – Не побрезгуешь? Иногда санитарку не дозовешься, тогда и судно вынести попросит.
             – Я согласна.
             – Платят родственники, а не больница. Это же так: вроде бы  и ты родня старухе. Три раза в неделю после уроков... потянешь?
             – Не бойся.
             – Смотри, говорят, старуха важная и капризная...
             Почему-то Катерина надеялась, что дочь  не потянет и сама откажется от этого сомнительного мероприятия.
             Уля не отказалась – дотянула до самой выписки подопечной старухи, когда врачи прямо заявили, что больше держать ее не будут: коек не хватает.
Старуха оказалась первой   наградой судьбы упрямой девочке.  Только тогда еще ни Уля, ни ее мама не подозревали об этом.
             Анна Казимировна оказалась не просто больной с капризным нравом – она стала первым учителем,  капитаном в опасном плаванье по жизни двенадцатилетней девочки, возомнившей, что у нее хватит силенок  на все.
             – Я тебя беру с собой, – заявила  Анна Казимировна в день выписки.               
             – Посмотришь, как я живу.  Будешь приходить, когда сможешь, помогать. За деньги, не бойся. Ты мне нужна. А я тебе. Хоть живи у меня.
             – Я маму не брошу.
             – И не надо. Мы твою маму не обидим.
             К тому времени   Уля уже точно знала, какой хочет быть внешне и внутренне, и образ своего дома был в ее воображении почти готовым – не хватало деталей.
              Был у нее и свой женский идеал – внешний пока,  И жил он на той же улице, в самом ее начале,  учился в ее школе. Так что можно было любоваться им  на переменках и после уроков, и во время школьных экскурсий, куда их возили целыми классами. Например, по местам боевой славы.
              Мест таких хватало за большим городом. Свозили сюда детишек автобусами или электричкой. Скудная растительность, на фоне которой торчали почти обрушенные памятники,  детей не привлекала, но просторные овраги с мутными ручейками  на дне  и  крутыми подъемами вызывали общее желание бегать по дну, карабкаться наверх, скатываясь потом вниз – с воплями и смехом.
              Павшие за освобождение города безымянные герои никого особенно не волновали – именно в силу своей безымянности. Все ждали, когда закончатся речи пионервожатой или «училки», чтобы разбежаться.
              Отчаянные крики классных руководителей, призывающих немедленно вернуться, таяли в  голубых небесах. Возвращались сами – пообедать. Пиршество в траве на подстилках да   газетах и было главным событием дня. Какое удовольствие –  вывалить на общий «стол» мамин пакет с вареными яйцами, редиской, бутербродом  или сладким пирогом, выставить бутылку с компотом из первых вишен, а потом высматривать что-нибудь в этой куче – повкуснее, не надоевшее, чужое... О, как быстро все это уничтожалось, как нервничали бедные учителя, стараясь справедливо распределить добро! Научить эту банду проголодавшихся пионеров  приличному  поведению было невозможно.
              Так называемый «стол» каждый класс имел свой, с чужаками не смешивался, но располагались все неподалеку все равно, и Уля могла сколько влезет любоваться своим кумиром – девочкой Ирой из шестого «Б», почти соседкой... У девочки были густые короткие вьющиеся волосы каштанового цвета и серые глаза в черных ресницах, прямой нос и полные губы, но не противным сердечком, а с каким-то капризным изгибом,  что придавало ее аккуратному личику удивительную прелесть.
              Уля не могла тогда сформулировать свое впечатление так четко. Ей просто нравилась эта девочка, хотелось походить на нее во всем.
Об их странном  внешнем сходстве  она не думала совершенно, разглядывая себя в зеркале. Да, цвет волос, высокие скулы, большой рот и коротковатый носик будто кто-то срисовал с ее идеала. Но забыл волосы немного завить, нос слегка приподнять, глаза чуть-чуть увеличить, ресницы удлинить...
Девочка Ира имела привычку немного склонять голову на бок, словно прислушивалась к чему-то, сдувать челочку со лба, но главное очарование было в переменчивости  ее лица. Оно отражало  мгновенно возникающие  чувства и оттого казалось неспокойным. Вот она улыбается, с удовольствием жует пирожок, вот хмурится через полминуты, вот сияющим взглядом  отвечает на шепот подружки – на ухо, вот словно обиделась.
              К подружке Уля ревновала. Эта девочка, Танька, казалась ей легкомысленным существом, не понимающим, какое это счастье – всегда быть рядом с Ирочкой. Она слишком громко хохотала, бесцеремонно толкала Ирочку локтем, чтобы привлечь внимание к чему-то,  поминутно шептала ей на ухо.
              Танька была боевой девочкой и пользовалась вниманием у мальчишек, но бесцеремонно и со смехом лупила приставучих по башке. То есть, с точки зрения Ули, вела себя вульгарно. Правда, эта заводная хохотушка считалась самой красивой девочкой в школе:  носила толстую косу  золотистого цвета, была кареглазой, с ямочками на щеках. Таньку все знали, так как на школьных праздниках она читала стихи со сцены, всегда смешные. Зал хохотал.               
              Словом,   Танька была известной личностью среди школьников, имела кличку Артистка. Прямо как Любка Шевцова из «Молодой гвардии».
              Уля видела, что подружки часто возвращаются из школы в окружении мальчиков постарше, и в этой толпе  ранних поклонников всегда был один, на голову выше всех, черноволосый и широкоплечий парень по имени Павел. Долгое время Уля считала, что тот приходится братом кому-то из девочек.

продолжение  http://www.proza.ru/2013/01/16/1752