Эрл Грей

Саундтрек:
1) Abel Korzeniowski – Evgeni's Waltz
2) Dario Marianelli – Briony (OST Искупление)
3) Сергей Рахманинов – Вокализ op. 34 № 14 для скрипки
4) Two Steps From Hell – Heart Of Courage
5) Clare Maguire – This Is Not The End
6) Chris de Burgh  – When Winter Comes
7) T.T.L. – Deep Shadow (Vocal Version)
8) Scorpions ft. Tarja Turunen – The Good Die Young
9) Lana Del Rey  –  Born To Die
10) Clare Maguire – The Shield And The Sword
11) T.T.L. – Deep Shadow (Extended Version)
12) eScala – Palladio
13) Dario Marianelli – Evey Reborn(V for Vendetta OST)
14) Hans Zimmer & Lisa Gerrard – Now We are Free
15) Florence And The Machine – Breath Of Life
16) Edith Piaf – Non, Je Ne Regrette Rien
17) Mathieu Mireille – La Marseillaise
18) OST "Cloud Atlas" – The Cloud Atlas Sextet For Orchestra


Злодеи злодействуют, и злодействуют злодеи злодейски...
(Книга пророка Исаии. XXIV, 16)

Доктрина 1/7
Положение 2. 4.
Согласно Положению 1.1. объявить вне закона следующее:
- религии, противоречащие учению Единой Церкви, право на исповедование других религиозных учений, не являющихся официально утвержденными Советом, как являющиеся потенциально опасными для морального воспитания граждан, их детей и подопечных.
- однополые отношения и браки, а так же все учреждения, пропагандирующие подобного рода проявления сексуальности с целью сохранения нравственности и естественного характера межличностных отношений при построении семьи и воспитании детей.
- пропаганду непринятия Единой Церкви и ее постулатов, направленных на сохранение безопасности граждан, как физической, так и моральной, что включает в себя все СМИ и прочее.
Согласно Положению 1.1. учредить следующее:
- ювенальную полицию, которой дается право инспектировать семьи иммигрантов, однополые семьи и  семьи граждан, подозревающихся в нелояльности к действующему Совету и Доктрине. За инспекторами полиции закрепляется право изымать детей из неблагополучных условий, с целью их дальнейшего воспитания в соответствии с ценностями нашего общества и государства.
- комиссию по контролю СМИ и образования, надзору за детьми, находящимися на попечении государства, после их сепарации, а так же, за гражданами, находящимися на «испытательном сроке».
Утверждено Советом, по результатам голосования о принятии Седьмой редакции действующей Доктрины.   


Запах чая был крепким и чистым.  Яркий цвет напитка ощущался через тонкие стенки простой белой чашки, стоящей на блюдце, от нее поднимался парок, щекочущий ноздри ароматом.  Он насыщал воздух теплом и яркостью, сочностью, от которой во рту собиралась слюна. Горьковатый вкус отборных листьев и цитрусовая сладость, пленкой эфирного масла растекающаяся по языку. Одна ложка сахара и никакого молока. Плевать, что на фарфоре останутся следы. Тихий стук ложечки о стенки, солнечный свет спиралью закручивается в янтарной глубине, в водовороте которой кружат чаинки и сахар. Сунуть ложечку в рот, ощущая ее тепло и легкий вкус серебра. Солнце светит прямо в глаза, ярко, по-осеннему. В столбе света витают пылинки, ложась на отполированную столешницу. Если прикрыть веки, то под ними будут разноцветные вспышки. Сначала хаотичные, а потом ты сам четко определяешь следующее пятно цвета. Красный, ярко-желтый, прохладный фиолетовый…
- Ты облизал мою ложку.
- Что? – я вздрогнул и открыл глаза, все так же держа ложку во рту.
- Повторю еще раз. Ты облизал мою ложку. Точнее, все еще облизываешь ее, – Эмбер, вернувшись из туалета, села напротив меня за стол, отодвинув сумочку и ноутбук в сторону.
- Прости, я просто положил сахар, размешал, а потом машинально…- я вытащил ложку и отложил ее на салфетку, пододвигая к подруге. Она внимательно смотрела на меня, чуть прищурившись и наклонив голову, словно не веря, что я занимаюсь таким идиотизмом. Я даже слегка покраснел.
- Ты что, серьезно думаешь, что я ей воспользуюсь? – короткий и едкий смешок.
- Между прочим, считается, что слюна хороший антисептик. К тому же, она серебряная, ну, может быть, – буркнул я, ощущая себя еще большим дураком.
- Похоже, все серьезнее, чем я думала. Я возьму твою ложку, – протянула она, придвигая свой чай ближе к себе, словно опасалась, что я покушусь не только на чайную посуду, но и на все ее вещи.
Принесли мою кружку с кофе, и божественный аромат чая наглухо забился крепким запахом обжаренных зерен арабики. Эмбер забрала ложку, предназначавшуюся мне, еще раз помешала чай, хоть в этом не было необходимости, и молча наблюдала, как я доливаю в кружку молоко и кладу сахар. Запах кофе мгновенно ослаб.
- И как ты только можешь пить это? – она приподняла бровь вместе с уголком рта, выражая свое неодобрение.
- Иначе я не проснусь до самого вечера, – аргументировал я, отпивая большой глоток напитка, отдаленно напоминающего кофе с молоком.
- По тебе и без того видно, что со сном у тебя не очень. Рассказывай, что произошло, - ее взгляд смягчился, очевидно, мои синяки под глазами и помятый вид произвели на нее впечатление.
- Меня выставили из редакции. Буквально на следующий день после выхода очередного номера. Мою статью вырезали, тираж, выставленный к продаже, изъяли, а через сутки мне прислали официальное уведомление, - я вытащил из сумки вскрытый конверт и положил на стол, придвигая ближе к Эмбер.
- Я, конечно, могу сказать «я тебя предупреждала», но какой теперь в этом смысл? – вытащив из конверта плотно сложенный лист бумаги, она пробежалась взглядом по строчкам и криво усмехнулась углом рта.
- Что мне теперь с этим делать? – я тяжело вздохнул, откинувшись на спинку сиденья, продолжая глотать кофе, вкуса которого почти не чувствовал.
- Тебя объявили «не толерантным» к действующей Доктрине. Так как пока не приняты все ее положения, тебя не могут официально обвинить в нарушении закона, это своего рода предупреждение, поэтому тебя отстранили от работы. Так что, тебе предписано сидеть тише воды, ниже травы, пока не закончится действие «испытательного срока».  Как раз до тех пор, пока Доктрина и все ее положения, приложения, поправки, и прочая, прочая, окончательно не утвердятся, - она сложила листок и вложила его обратно в конверт, но мне не вернула, а убрала в свою папку с документами.
- Зачем оно тебе? – удивился я.
- Подошью в дело. Это еще одно доказательство, что они фактически приняли свою чертову Доктрину, не считаясь с мнением большинства. Может быть, ты не откажешься быть свидетелем? – с надеждой спросила она, но я только покачал головой.
- Эмбер, я все понимаю, но это слишком. Меня потом просто не примут ни в одно приличное место. – я вздохнул и потер подбородок, с удивлением услышав хруст щетины под пальцами.
- Тебя и так не примут ни в одно приличное место! Тебя вообще никуда не примут, потому что в базе ты уже будешь идти с пометкой «сомнительный», – зло бросила она, нервно взявшись за ложечку и постукивая ей по краю чашки. Прядь волос выбилась из тугого узла на затылке и упала на лицо, Эмбер убрала ее за ухо резким движением.
Я только мог с сожалением смотреть на подругу, замечая, насколько она изменилась за последний год. Борьба  высасывала из нее силы, словно это не отстаивание прав граждан, а четвертая стадия рака. Она всегда была светлокожей, но теперь она стала просто прозрачной, и я мог разглядеть каждую венку, голубой ниткой протянувшуюся от шеи к виску, или узловатым шнурком выступившую на запястье. Глубокие тени залегли под глазами, так что даже умелый макияж не скрывал их. Высокие скулы обозначились четче, контраст с темными волосами добавлял болезненности, но вместе с тем ее взгляд горел неуемной энергией, жаждой деятельности, решимостью. И этот ее сжатый в нитку рот, поднятый уголок которого сочился ехидством и сарказмом.
Она вся была под стать своему характеру. Сухая, гибкая, хлесткая, холодная, строгая, деловая. Я никогда бы не подумал, что она может быть другой, если бы не знал ее ближе. Она великолепно готовила, цитировала классиков наизусть, умела вязать, но так же отлично разбиралась в юриспруденции, была настоящей акулой своего дела, затыкая за пояс суровых судей и прокуроров, демонстрируя сильную, абсолютно неженскую хватку. Одно ее слово и тщательно продуманный ход  могли полностью перевернуть дело, заставляя оппонентов хвататься за голову в поисках отходного пути.
Еще она обожала свои британские корни, и поэтому пыталась склонить меня к чаю, обзывая кофе пойлом. Про насаждение литературы я молчу, ибо мой статус журналиста обязывал меня к прочтению всего, что она считала нужным. И ее не волновало, что я, как типичный американец, вырос на комиксах, а не на романах Диккенса и пьесах Шекспира. И мыслил теми же стереотипами, жалея, что в реальном мире супергероев нет.
- Вот бы нам сюда «Лигу Справедливости», - вздохнул я, с сожалением глядя  в пустую кружку.
- И что? Попросить их пойти надрать задницы всем тем чиновникам, которые заседают в Совете? Не смеши меня, - фыркнула она, по глоточку цедя чай.
- Почему бы и нет? – я пожал плечами.
- Том, ты никак не поймешь, что с ними можно бороться только их же способами. Они нас задавят своими бумажками с печатями, прикрываясь тем, что так решило большинство. Нужно доказать фальсификацию выборов, но элита, которой это выгодно, не допустит этого. Поэтому либо ты устраиваешь революцию, на что никто не решится, либо ты отстаиваешь свою правоту, прикрываясь буквой закона, опираясь на права человека и угрожая Гаагским судом, что я и собираюсь сделать, - она со звоном поставила чашку на блюдце.
- Слушай, ты просто Чудо-Женщина, - восхитился я, понимая, что и в самом деле, с Эмбер бороться очень тяжело.
- Спасибо, без тебя знаю. Только в народе меня предпочитают называть Ведьмой, если ты вдруг не в курсе, - саркастически хмыкнула она, подзывая официанта и заказывая себе еще чая и кофе для меня.
- Честно говоря, эта Единая Церковь пугает меня до дрожи. Почему внезапно ее признали официальной? – я стянул резинку с волос и запустил пальцы в растрепанные пряди, успокаивая разыгравшуюся головную боль.
- Потому что она на протяжении десятилетий устанавливала свое господство, - пожала плечами подруга. – Они дали людям Веру, максимально упростили для понимания свои постулаты, яростно борются за мораль, честь и добродетель. Как бороться с тем, что изначально не воспринимают как нечто плохое?
- Но ведь это же неправильно. Это словно секта, где все сплошь фанатики, – буркнул я, вспоминая лекции по истории.
- Они и есть фанатики. Ну, или выдают себя за них. У меня есть достаточный компромат на каждого, и поверь, Том, они не белые овечки, за каких себя выдают, когда на городских экранах транслируется Служба. И все эти смиренно-скорбные лица. А потом они идут трахать малолеток, - она взяла со стола сигареты и прикурила одну, откинувшись на спинку сиденья и пристально глядя на поднимающийся дым.
- Тогда нужно просто опубликовать это…- предложил я, порядочно удивленный тем, что имея такого рода оружие, Эмбер им не воспользовалась.
- Методы получения компромата не слишком законные -  во-первых. А во-вторых, меня обвинят во вторжении в личную жизнь, что не добавит мне весомости и репутации. Поэтому то, что я имею, сродни «ядерному чемоданчику», - она ухмыльнулась углом рта, и больше к этой теме не вернулась, молча курила, стряхивая пепел на блюдце и оглядывая кафе.
- Ты помнишь, как притащил меня сюда в первый раз? Нес какой-то бред про английский стиль и чай, а все дело было гораздо проще, - внезапно улыбнулась она, разглядывая барную стойку.
- Не понимаю, что ты имеешь в виду, - было легко притвориться невозмутимым. Я снова издевался над кофе, стараясь не смотреть в глаза подруге.
- Все дело было в бармене, - Эмбер развеселилась, поигрывая своей сигаретой и пуская дым кольцами. В утреннем осеннем свете она выглядела лучше, солнечные лучи отражались в ее светло-зеленых глазах, давали правой скуле персиковый румянец.
- Ты мне никогда этого не простишь? – с легким отчаянием спросил я, украдкой оглядываясь на бар. Но там было пусто.
- Ты бы видел себя тогда. Этот горящий взгляд, дрожащие руки. У тебя даже голос срывался, когда ты кофе заказывал, - фыркнула она, туша сигарету.
- Я встречался тогда с Эллисон. Или Марой. Или как ее там? – с легкой паникой спросил я.
- Понятия не имею, кого ты вдруг вспомнил из своих бесконечных шлюх. Знаю одно, в тот момент ни об одной из них ты не думал, - она снова принялась за чай.
- Может быть ты и права. Но я никогда не был…одним из них. Зачем все усложнять? – попытался аргументировать я. Но за это только получил папкой по голове.
- Терпеть не могу, когда люди врут, и особенно, когда врут сами себе. Я тебя знаю столько лет, что могу подать на развод, не заключая с тобой брак. Во-первых, у «них» есть вполне емкое определение, выражающееся не таким уж сложным существительным. Гомосексуалисты. Геи. Содомиты, если тебе угодно, - она показала пальцами кавычки.
- Мне было больно, - я потер место удара, отсаживаясь от нее подальше.
- Правда всегда больно бьет, - философски заметила она, вздергивая свой лисий нос.
- Это была не правда, а твоя папка. И судя по всему, она набита не бумагой, а кирпичами, - хмыкнул я, опираясь на локти и тяжело вздыхая. И совершенно не ожидал, что она мягко возьмет меня за руку, поглаживая большим пальцем мои не раз сбитые костяшки. Сейчас они покрылись коркой от спарринга со стенкой, когда я вымещал приступ гнева после прочтения письма.
- Ты уже большой мальчик. Ты у меня сам все прекрасно видишь, отличаешь не только белое от черного, но и полутона ощущаешь. Только почему-то закрываешь глаза на происходящее вокруг. Ты ведь знаешь не хуже меня, что наши супергерои – это мы сами. У нас другая реальность, другие методы борьбы, но бороться нужно. Ты прекрасный журналист, и раз тебя выкинули из редакции, значит, ты замутил им воду, сам не заметил, как раскопал что-то дурно пахнущее. Поэтому тебя отстранили. Ты должен продолжать писать. Писать правду, чтобы люди знали, что не все СМИ купили и заткнули законом. Я не спорю, это опасно. Но теперь тебе будет опасно везде. Забудь уже про все сдерживающие факторы. Ни твоя семья, ни государство не вправе указывать тебе, как строить свою жизнь. Почему ты запрещаешь себе даже такие мелочи, как изменить многолетние привычки? Я вижу, как тебя тошнит от кофе. Закажи чай. Я вижу, как тебе противны все эти твои девушки, которые приходили и уходили, не оставляя после себя ничего. Я знаю, почему ты ходишь сюда, и знаю, что тебе не хватает смелости просто подойти к нему и пригласить на ужин. Просто попробуй. Измени что-то для начала в своей жизни, а потом берись за большее, становись героем, спасай этот чертов, загнивший мир, - она поцеловала наши переплетенные пальцы, а я только потрясенно смотрел на нее, хлопая глазами, как последний дурак.
Эмбер вздохнула, погладила меня по щеке и отпустила. Словно магия момента медленно таяла, оставляя после себя пряный осенний запах и золотистый, невидимый глазу след нашей минутной связи.
- Мне пора. Подумай над моими словами. И позвони мне вечером, я буду ждать, - она полезла за кошельком, но я остановил ее, пообещав расплатиться, когда буду уходить. Поцеловав меня в лоб, она собрала вещи, перекинула пальто через локоть и ушла, кокетливо махнув на прощание бармену, выставляющему на стойку пластиковую корзину с посудой.
Я увидел, как она стремительно меняется, выйдя из кафе. Я наблюдал за ней через стекло окна, больше напоминающего витрину. Ее улыбка растаяла на глазах, рот сжался в тонкую полоску, а брови сошлись к переносице. Даже ее жесты стали сухи и скупы, когда она вскинула руку, останавливая такси. И ни разу не оглянулась.
Утреннее солнце неотвратимо затягивало тучами, и краем уха я слышал прогноз погоды, обещающий затяжные дожди.

В кафе я провел еще несколько часов. Прикончил еще одну кружку кофе, проверил почту, открыл и закрыл вордовский документ со статьей, которая практически разрушила мою карьеру. Разозлившись, я захлопнул ноутбук, смял пустую сигаретную пачку, забытую Эмбер, и пошел к барной стойке просить счет. И на мгновенье замер, встретившись взглядом с барменом, протягивающим мне блюдце со счетом. Мысли он, что ли, читает?
Но Эмбер была до отвратительности права. Даже сейчас, когда прошло столько времени с того момента, когда я увидел его впервые, он все еще был безумно привлекательным. Эти его руки, глаза, белая кожа. И безупречный британский акцент. Ему очень шло солнце, пусть оно сейчас и не заливало бар своим светом, как утром, но даже легкого прикосновения хватало, чтобы вызолотить карие глаза, заставить их сощуриться, чтобы морщинки разбежались к вискам. Улыбку я мог вспоминать потом несколько дней. Открытая и широкая, улыбка, совершенно меняющая лицо. Я видел его всяким. Хмурящимся, задумчиво протирающим стаканы, даже угрюмым, когда что-то не сходилось в столбцах цифр в огромной амбарной книге. Но всегда, когда к нему подходил посетитель, он находил в себе хотя бы одну настоящую улыбку. И всегда желал удачи или хорошего дня.
Его звали Уильям, очень типично для британца, но тут, у нас, он превратился в Билла. Его так звали все, а уж завсегдатаи так и вовсе «стариной Билли». Я шепотом катал это имя на языке, но ни разу по имени к нему так и не обратился. Спотыкаясь на словах от неловкости, и стараясь не покраснеть, я обращался к нему на «вы», путал предложения, и окончательно стушевавшись, просто затыкался. Потом, переведя дух, я все же объяснял, что хотел, сухо и немного официально, ощущая себя идиотом, каких свет не видывал. И получал в ответ все ту же улыбку, а в глазах его я видел что-то вроде жалости.
Ну и о каком приглашении на ужин может идти речь? Нет, я вовсе не был мямлей или занудой, не имевшим дела с девушками. С ними все получалось легко и естественно, а тут я словно терялся, переставая быть собой.
Расплатившись, в процессе чего мне даже удалось тупить меньше обычного, я вышел из кафе, прижимая к себе сумку с ноутбуком, пытаясь прикурить на ходу, бестолково щелкая зажигалкой. Едва не выронив свою ношу, стакан с кофе, взятый с собой, сигареты и телефон, я все же прикурил последнюю сигарету, но тут же оказался окаченным водой из ближайшей лужи. Стараясь подавить в себе зарождающуюся злость, я вернулся в кафе, сгружая сумку и вещи прямо на барную стойку. Получил еще один жалостливый взгляд в свой адрес, тяжело вздохнул и пошел в туалет умываться. Вернувшись, я обнаружил, что сумку обтерли, стакан с кофе заменили, а сверху него лежала новая пачка сигарет и зажигалка.
В баре было пусто. Пришлось просто положить деньги на стойку, черкнуть на салфетке «спасибо», и придавить все это сахарницей. Надев сумку через плечо, я сначала прикурил, потом разложил по карманам и сигареты, и телефон, спрятал, чтобы не потерять, зажигалку, взял кофе, нарочно растягивая время, в надежде, что бармен все же объявится. Ждать было бессмысленно, поэтому я все же ушел, решив, что поблагодарю еще в следующий раз лично.

Дома было уже совсем темно от свинцовых туч, заволокших небо. Разговор с Эмбер что-то расшевелил во мне, я смог оценить обстановку, в которой существовал около недели после увольнения. Бардак царил такой, что стало даже стыдно. Как я ухитрился довести небольшую квартиру, с минимумом мебели до состояния, что я беспрерывно обо что-то спотыкался, я сам не мог понять.
Работа всегда прочищала мне мозги, я открыл все жалюзи, впуская хоть немного света, открыл окна, разгоняя затхлый запах. Безжалостно сгребал весь мусор в пластиковый мешок, отправлял туда же бутылки, пепельницы, и нечто сомнительное, что раньше было моей домашней одеждой. Выбросив все это, я принялся приводить в порядок кухню. Раковины просто не было видно за посудой, из холодильника тоже пахло далеко не розами. Закончил я только глубокой ночью, и квартира стала выглядеть так, словно я только что в нее переехал. Круглосуточный магазин за углом не дал мне умереть от голода, я едва дотащил набитые пакеты, чудом сумел открыть дверь, а в кухню и вовсе заходил задом.
Мышцы приятно ломило, дурь вылетела из головы, и я даже ругал себя за подобное поведение.  Я  ощутил голод, и теперь только и ждал, чтобы расслабиться и улечься в постель,  заснуть моментально, не ворочаясь в ворохе одеял и простыней, как уж на сковородке.
Закинув в микроволновку один из купленных полуфабрикатов, я ушел в душ, смывая с себя пот и усталость.  И уже после ужина, лежа в постели, я ощущал себя намного лучше. Я был готов бороться, был готов на подвиги, о которых меня просила Эмбер. Из разговора с ней, пока я торопливо и жадно поглощал лазанью, я узнал, что ей удалось расширить материалы дела. Она сумела найти свидетелей, и работа кипела, а в четверг было назначено финальное слушание. Я гордился ей, желал, чтобы у нее все получилось.
- Жаль, я не смогла достать для тебя аккредитацию...- расстраивалась она.
- Я все равно уже не журналист, не переживай. Конечно, в давку и толпу перед зданием я не пойду, но обещаю дождаться тебя в кафе, отпразднуем, - предложил ей я.
- Хорошо, если будет, что праздновать, - саркастически хмыкнула она.
- Я уверен, что будет. Ты просто не можешь проиграть, - заявил я.
- Если что, у меня всегда есть козырь в кармане. И даже два, - в трубке был слышен щелчок зажигалки.
- Какие? – мне даже стало любопытно.
- Компромат и Гаагский суд. Хорошие такие козыри, - мечтательно произнесла она. – Мороки, конечно, много будет, но куда без этого?
- Я верю в тебя.
- А я верю в тебя, - она рассмеялась, пожелала доброй ночи и отключилась.

Мы встретились утром в четверг возле ее дома, было чертовски рано, но выглядела она изумительно. Столько решимости и энтузиазма я не видел уже давно. Не переставая лил дождь, она куталась в пальто, прижимала к себе папку и улыбалась. От влажности прядка ее волос, выбившаяся из прически, закрутилась в кокетливую кудряшку. Я заправил ее за ухо и поцеловал подругу в щеку, желая удачи.
Она только насмешливо смотрела на меня, глубоко затягиваясь первой за утро сигаретой. В такие моменты ее лицо начинало напоминать мне мордочку хищника. Лисицы или ласки, особенно ее прищуренный взгляд и острый нос. И мелкие белые зубы в легкой полуулыбке, подчеркнутые помадой пастельных тонов. Вообще ей шли более яркие оттенки, особенно классический вариант с вишневой помадой и стрелками, смягчающими ее взгляд матерого адвоката. Ее вид был обманчив, безобиден, и многие попадались на этом, расплачиваясь проигранными делами и солидной компенсацией. И сегодня Эмбер была хищником, скрывая свою суть до поры до времени.
- Я собираюсь сегодня напиться после этого суда. – заявила она, туша окурок каблуком и готовясь сесть в такси. Я держал над ней зонтик и кивнул, улыбаясь. Ну, вот она, первая демонстрация готовности к охоте.
- Так точно, мисс Вандер Вумен, – я даже приложил пальцы к воображаемому козырьку.
- Тоже мне, Бэтмен, - хмыкнула она, захлопывая дверцу, сверкнув на прощание клыками.
Такси, взметнув из лужи брызги воды и грязи, ловко ввернулось в общий поток машин, стремительно минуя пробки.

Ожидание было хуже всего. В кафе было много народу, несмотря на то, что был будний день. Многие задержались с ланча, обсуждая исход процесса. Я сидел, потягивая кофе, и строил планы на вечер. Настроение было приподнятым, в голове все крутились слова подруги. Начать с себя. С чего начать? Что изменить? Весь уклад жизни разом?
Для начала я решил заказать чай. Как раз постепенно люди расходились, обеденное время закончилось, их ждали офисы. Я сел за барную стойку, сумел улыбнуться бармену и попросил чайник Эрл Грея, прежде, чем он привычно поставил кружку под кофе-машину.
- Как непривычно для вас, - прокомментировал он, ставя передо мной чайник и чайную пару.
- Должно же что-то меняться в этой жизни, - улыбнулся я, понимая, что это не так сложно – поддерживать с ним легкую беседу. Только я собрался отпустить ему какой-нибудь ненавязчивый комплимент, как он указал на телевизор.
- Смотрите, ваша подруга.
И в самом деле, неожиданно пустили новостной блок прямо посреди одного из сериалов. Показывали толпу, собравшуюся перед зданием суда, и Эмбер, спускающуюся по ступеням вместе со своей командой. Я и не думал, что там собралось столько народа. Толпа разделилась на два лагеря, первые открыто поддерживали ее, а другие, причем их было гораздо больше, выкрикивали оскорбления в ее адрес, держали плакаты с перечеркнутой ее фотографией, призывали  Церковь наказать Ведьму.
Журналисты окружили ее плотным кольцом, спрашивая об исходе процесса, который и без того был известен. С другой стороны из здания уже вышел судья, с удовольствием комментируя происходящее и то, что процесс завершен, а поправка к Доктрине будет принята, как и планировалось.
Увидев это, Эмбер остановилась и начала отвечать на вопросы, попросив всех отойти на несколько шагов, и прекратить перекрикивать друг друга. Камера крупным планов взяла ее лицо, напряженно всматривающееся в журналиста и то, как она сдержанно и подробно отвечала на вопросы. Она обещала направить материалы дела  в Гаагский суд, обещала, что борьба не окончена и неожиданно вдруг сорвалась на пропагандистскую речь. Она всегда вела себя сдержанно на публике, а тут вдруг принялась осуждать происходящее. Толпу, Церковь, правительство. Репортеры замолкли, ловя каждое ее слово на диктофоны и предвкушая сочные статьи в утренних выпусках газет.
Возле здания суда творился хаос, полиция едва сдерживала напирающих людей, кое-где схлестнулись люди из толпы защитников Церкви и тех, кто пришел поддержать Эмбер. Подруга заметила это и окончила свою импровизированную пресс-конференцию. Показали общий план, толпа напирала даже на ступеньки здания, полиция с трудом удерживала пространство для автомобилей, куда направлялись все, кто присутствовал на суде. Но не успела Эмбер спуститься к машине, как странно дернулась, выронив папку, и упала назад, в шарахнувшуюся в испуге толпу.
Вопль женщины, звук выстрела, все это словно прозвучало с опозданием. Перед камерой замелькали лица, все смазывалось, очертания, звуки, суматоха превращалась в хаос. Прежде чем прямую трансляцию остановили, на весь экран показали застывшее лицо Эмбер, дождь, хлещущий по скулам, размывающий брызги и лужу крови, текущую по ступенькам.

Я почувствовал, что горячий чай льется мне на ноги, почувствовал, как стул кренится набок, почувствовал удар в голову равносильный выстрелу в упор. Слышал, как возгласы и шепотки идут по кафе, как бьется об пол чайная посуда, гремит ложечка, и хрустит под ботинками стекло и сахар. Время словно остановилось,  а восприятие перемешалось, во рту стало кисло и сухо, я почувствовал, что меня сейчас вырвет.
Холодная вода с шипением и брызгами била в раковину, обдавая волной холода, от которого сводило руки. Я глотал ее прямо из крана, засунув лицо под него, не обращая внимания на холодные струйки текущие за шиворот. С силой тер щеки и веки, бил себя по лицу, пытаясь заставить мозг работать. В зеркале отражался безумец с потерянным взглядом, бледный и перепуганный, тяжело ловящий воздух ртом.
Сколько времени я провел в туалете, я не знал точно. Вышел, словно сомнамбула, неуклюже сгреб свои вещи, дрожащими руками достал кошелек и стал выгребать смятые бумажки. Жесткая ладонь обхватила мой кулак, останавливая судорожное движение. Деньги вложили обратно в руку, сжали напоследок. Я все же поднял взгляд, натыкаясь на почти черные от боли и грусти глаза. И никакой дежурной улыбки. Возле рта залегла некрасивая складка, скулы обозначились четче.
- Мне очень жаль, - хриплый голос эхом отдался в моей голове. Не соображая, я высвободил руку, поправил ремень сумки на плече и вышел, под ревущий проливной дождь, механическим движением сунул в угол рта сигарету и так пешком шел с ней домой, несмотря на то, что она совершенно размокла.

Квартира, убранная и безликая, показалась мне сначала чужой. Я остановился на пороге, а потом посмотрел еще раз на латунные цифры на двери с наружной стороны. Но ошибки не было, это действительно мой дом. Холодный, пустой, серый. Неудивительно, что Эмбер не любила здесь бывать. Типичный городской склеп. Функционально, но без уюта. Пластик, металл, стекло. Даже рыбок почему-то не было видно в прозрачной стене-аквариуме, разделяющей кухню и гостиную. Подойдя поближе и постучав костяшками в стекло, я меланхолично проводил взглядом пузырь воздуха, рванувшийся вверх, а потом и увидел всплывших кверху брюхом радужных рыбок.
Словно все вокруг меня решили сдохнуть в одно чертово мгновение.
С балкона было видно весь город, стеклянные двери, открытые нараспашку, дрожали  и  дребезжали, словно порывы воды и ветра насиловали их, с силой ударяясь об обманчиво хрупкую поверхность закаленного стекла.  На плитке под ногами расплылись холодные лужи, капли дождя проходили по ним волнами, выбивая круги, пузыри и капли. Было холодно и одиноко, я пытался принять мысль о том, что близкого мне человека больше нет. Я думал, будет  сложно заставить себя сдержать слезы, но словно в насмешку надо мной – слезы не шли. По щекам били холодные струи воды, я впился ладонями в парапет так, что костяшки побелели, а ссадины вновь открылись и начали кровоточить. Я не знал, чего во мне сейчас больше – злобы, боли, обиды или непонимания? За что ее убили? Нет, я знал ответ на этот вопрос. Но кому это могло понадобиться? В глубине души, я и это знал, но отказывался понимать. Отказывался, потому что привык, несмотря ни на что, верить нашему Совету. Нашей политике, нашим новым законам. Я словно сам раздвоился и теперь не знал, в какую сторону податься. Мне хотелось, чтобы все вдруг стало хорошо и спокойно, чтобы ничего вовсе не начиналось. Никакой борьбы с политической системой, никаких вечных судов, расследований, опросов свидетелей, поисков несоответствий в конституции. Никакого полицейского произвола, ничего, приносящего боль обычным людям. Никаких смертей.
Оказывается, очень сложно жить, чтобы было хорошо всем. Почему-то там, наверху, в самом сердце Совета, сидят люди, не имеющие представления о реальной жизни.  Не знающие о количестве эмигрантов, о количестве настоящих преступников среди своих. Почему они не займутся тем, что действительно важно? Зачем было убивать человека, который лишь пытался открыть всем глаза на абсурдность происходящего?
От одного вида города, погруженного в дождь, становилось тошно. Я видел вдалеке и Башню Совета, и купол Единой Церкви, ее огромного, уродливого собора. Я был там только однажды, и ни одно другое архитектурное строение не может сравниться с ним. Огромное, гротескное здание, увенчанное тремя башнями, символизирующими Мать, Отца и Сына. И основа – единая вера. Треугольное строение с тремя дверями, больше похожими на врата ада. Одни изображали мир людей, вторые ад, а третьи – Царство Господне. И двери были украшены скульптурами, горгульями, столь реалистичными, что мороз пробирал до костей. Мука на лицах людей, всех без исключения, детей и взрослых. Адские чудовища, пламя и орудия пыток. Изображения разврата в нашем мире, чтобы показать, в какой грязи и нечестивости мы живем. И третьи двери, состоящие сплошь из изображений фанатиков, молящихся трем безликим, стоящим над всеми и словно попирающим ногами своих последователей.
Новообращенные должны были входить в собор через двери ада. Окрещенные в веру при рождении, или верующие более двадцати лет – могли входить через земные двери. И лишь высокопоставленные лица, служащие на благо Церкви и собственно сами священнослужители могли проходить в двери Господнего Царства. Каждый раз полагалось платить церковный налог. Помимо налога,  отчисляющегося ежемесячно, он вносился так же при каждом посещении. Они называли его размер «по совести», но если пожертвование было слишком маленьким, на службу могли и не допустить. Точнее, сначала служка обычно напоминал прихожанину, что скупость – один из пороков, и нельзя так относиться к собственной душе, вынуждая тем самым раскошелиться на более крупную сумму.
Спасите свои души, если сможете себе это позволить.
Везде ложь, везде лицемерие, обман! Хотелось выйти на улицу и кричать об этом всем. Но я прекрасно знал, что такие любители правды заканчивают в сумасшедшем доме.
Можно бороться только их собственным оружием. Только где взять сил, чтобы бороться? Зачем, Эмбер, зачем? Почему ты оставила меня? Почему позволила себя убить?
Очнулся я, когда снова и снова бил кулаком в стену, выкрикивая один и тот же вопрос. Костяшки обдавало болью каждый раз, кровь размазалась по светло-серой поверхности, засыхая бурыми потеками. Что я делаю? Что, и главное – зачем?
Едва переставляя ноги, я добрался до минибара, вытаскивая оттуда бутылку. Часть алкоголя вылил на сбитые руки, поморщившись, когда их защипало. А остальное я был намерен выпить.
Позже вечером мне позвонили. Во мне болталось примерно полбутылки виски, но слезы не шли. Я сидел напротив окна, тупо глядя в темноту, и вздрогнул, когда телефон зажужжал и пополз по полу. Пришлось ответить.
- Мистер Трюмпер? – осведомились на другом конце провода.
- Да, это я, - пришлось прочистить горло, чтобы собеседник хоть немного понял из того хрипа, что я выдал.
- Ваш телефон указан первым в списке экстренных контактов мисс Эмбер Рейнолдс. Вы являетесь ее родственником?
- Нет, у нее нет родных, я ее близкий друг, - глухо выговорил я, ощущая, как печет под веками.
- К сожалению, я вынужден сообщить, что мисс Рейнолдс погибла сегодня днем возле здания суда, - никакой жалости в этом сухом и официальном тоне в помине не было.
- Мне…мне уже сообщили. Куда я должен приехать? – запинаясь, спросил я.
- Ее тело находится в городском морге. С нами связался ее поверенный, он сказал, что должен встретиться с вами.
Мне сообщили адрес, я вызвал такси и поехал туда, несмотря на начавшуюся бурю. Ветер поднялся страшный, потоки воды хлестали по стеклам. Водитель, явно иммигрант, ругался, на чем свет стоял. Я смотрел на него, ощущая тупую пустоту где-то от горла до пупка, и думал, что через некоторое время его, скорее всего, депортируют. В лучшем случае. В худшем – даже думать не хотелось.
Мистер Ландерс, поверенный Эмбер, встретил меня на выходе из морга, стягивая перчатки. Выкинув их в урну, он взял меня за плечи и повел прочь, к своей машине.
- Ваше участие в опознании не требуется, это действительно она, – проговорил он. Его голос странно успокаивал. Он был глубокий и словно бархатный, низкий. Мужчине было ближе к шестидесяти, он был выше меня ростом, плотный и плечистый. Я никогда прежде его не видел, но Эмбер мельком упоминала его имя. Наверное, он ей напоминал отца. Во всяком случае, носы у них были похожи. Я думал о какой-то ерунде, пока не оказался внутри теплого салона.
- Что теперь? – задал я глупый, но важный для меня вопрос.
- Я забрал ее вещи, у меня есть то, что я должен передать вам после ее смерти, нам нужно поехать к ней домой. Вы справитесь с этим? – участливо поинтересовался он.
- Д-да, я в порядке. Немного пьян, вы уж простите, - ответил я, отчаянно тря лоб пальцами и сжимая переносицу.
- Хорошо, - больше он ни слова не говорил, пока мы не приехали к дому Эмбер.
В квартире было темно и тихо. Даже часы не тикали, не капала вода из крана. Я здесь редко бывал, но порядок у нее всегда был безупречный. Мистер Ландерс сразу прошел в ее кабинет, вернулся спустя пятнадцать минут, держа в руках небольшую коробку.
- Согласно ее завещанию, это все принадлежит вам. И это, - он поставил коробку на кофейный столик, вытащил из кармана пластиковый пакетик, в котором лежала цепочка и крестик.
- А все остальное? – глупо спросил я.
- Она распорядилась продать все, а деньги вы должны перечислить в одну из благотворительных организаций по своему выбору. Вот экземпляр ее завещания и моя визитка, - он протянул мне бумажный конверт и кремовую карточку. Я запихал их к остальным вещам в коробке.
- Даже не проверите? – поинтересовался он.
- Нет. Я не думаю, что вы могли что-то забыть, - устало отозвался я, поднимаясь с дивана, забирая коробку с собой и подходя к двери.
- Вас подвезти?
- Я буду вам благодарен, - язык уже начал заплетаться. Мы вышли, ключи от квартиры и почту я сложил в ту же коробку, а дорога до дома смазалась в одно пьяное пятно.
Мистер Ландерс отлично умел молчать.

Утро было серым. Дождь закончился, но стало заметно холоднее. Воздух словно напитался холодом, был прозрачным и свежим, резал легкие на вдохе. Зачем я стоял у открытого окна, выйдя из душа, я и сам толком понять не мог. Только начав выстукивать зубами военный марш, я закрыл окно и надел штаны. В кухне на столе стояла вчерашняя неразобранная коробка. Тупая боль снова поселилась где-то за ребрами, а осознание, что Эмбер больше нет, приходить не желало. Щелкнув кофеваркой и достав из коробки сигареты, бездумно прихваченные со столика вчера в  гостиной подруги, я вытащил одну, вертя в пальцах. Мы курили разные, я обычно предпочитал Мальборо, а вот Эмбер всегда брала Данхилл.
Я курил ее сигареты, пил кофе, вынимая вещи по одной из коробки. Внутри была старая Библия, не Единой Церкви, а обычная, католическая, что было странно, ведь Эмбер была приверженкой англиканской церкви. Дальше нашелся ее плеер, мобильный телефон, записная книжка, потрепанный томик Диккенса, большой фотоальбом, наша с ней фотография с какой-то вечеринки, где мы оба пьяные до зеленых чертей. Обручальные кольца ее родителей, несколько открыток, которые я ей посылал, когда уезжал куда-либо. Еще были виниловые пластинки, которыми она особенно дорожила. Несколько альбомов Битлов, Квин, французские, вроде Пиаф и Матье, первые записи Мадонны. Ее любимая чашка с пейзажем Лондона, серебряная ложка, подаренная ей на крещение. И маленький бумажный конверт, в котором лежали визитки, очевидно, он выпал из ее ежедневника. Вложив его обратно в порядком потрепанную книжку, я с тоской посмотрел на недопитый кофе и решил, что лучше пойти куда-нибудь поесть, сил на готовку не было совершенно.

В кафе было много народу, в пятницу рабочий день заканчивался раньше, и многие коротали здесь вечер перед выходными. Я нашел свободный столик в конце зала, но не успел расположиться, как ко мне подошла официантка и спросила, не соглашусь ли я пересесть к бару, если я пришел один, так как она не может усадить большую компанию. Я кивнул, слабо улыбнулся в ответ на ее широкую улыбку, и уселся за стойку.
- Не думал вас здесь увидеть, - передо мной появилась салфетка и пепельница.
- Я и сам об этом не думал. Холодильник решил за меня, - отозвался я, поднимая голову.
- Вы неважно выглядите. Кофе? – он смотрел так, словно его действительно беспокоило мое состояние.
- Лучше чай. Без разницы какой, но если существует такой, который избавляет от головной боли, я буду благодарен. И сэндвичи, - подумав, добавил я.
- Хорошо. Сейчас будет, - Билл скрылся в другом конце бара. Помимо него, сегодня работало еще три бармена, а в зале сновало несколько официантов.
Чай пах какими-то горькими травами, к нему полагался мед вместо сахара, Билл попытался объяснить мне подробности и подсунуть молоко, но я отмахнулся, отпивая крепкий настой. Язык сразу окутала вязкость, но постепенно вкус стал мягче, и мне понравилось.
Голод ощущался сильнее, поэтому я жадно откусил большой кусок сэндвича, смотря только в свою тарелку. Когда бармена не отвлекали гости, он стоял недалеко от меня, протирал посуду или что-то считал по чекам.
Утолив голод, я отодвинул пустую тарелку, попросил еще один чайник чая и достал ежедневник, принесенный с собой. Понятно, что убили Эмбер именно из-за политики. Но неужели только из-за угрозы Гаагским судом? Слишком уж дико… Может быть, кто-то узнал о компромате, который она упоминала?
В ежедневнике не было ничего такого, что могло бы навести на подозрения. Номера телефонов, записи о назначенных встречах, планы на день. Даже список покупок был, но больше ничего. Достав конверт с визитками, я стал их просматривать одну за другой. Ее поверенный, несколько визиток адвокатов, наверное, с которыми она работала. Дантист, парикмахер, служба такси. Я вытряхнул их все, и они рассыпались цветным веером. Последним выпал маленький плоский ключ, с номером, выгравированным на одной из сторон. Либо от почтового ящика, либо от банковской ячейки, или, может быть, сейфа. Но я не помнил, чтобы она упоминала что-то подобное. 
Сверяясь с визиткой, я набрал номер мистера Ландерса. Он ответил практически сразу же.
- Добрый день, мистер Ландерс, это Том Трюмпер, вы можете сейчас разговаривать?
- Добрый день, да, конечно. У вас возникли какие-то вопросы? – сразу же спросил он.
- Я лишь хотел узнать, была ли у Эмбер банковская ячейка? – я крутил ключ в пальцах.
- Минутку. Да, ячейка находится в Национальном Банке, и ее содержимое так же переходит вам, согласно завещанию, - в трубке было слышно, как он шуршит бумагами.
- Спасибо, мистер Ландерс, до свидания, - вздохнул я. Нужно будет поехать и разобраться с этим.
- Все в порядке? – я даже не заметил, что напротив меня снова стоит Билл, меняя пепельницу.
- Какое уж тут в порядке… Я сам в абсолютном беспорядке, - я снова потер лицо, складывая весь бумажный бардак обратно в  ежедневник.
- Я понимаю, - кивнул он, облизнув нижнюю губу. – Как ваша голова?
- Может, будет лучше обращаться на «ты»? – предложил я. – Я здесь частый гость, да и не такой уж я старый...  И было бы лучше, если бы пуля была в моей голове, а не в Эмбер, - буркнул я.
- В любом случае мне бы пришлось утешать кого-то из вас, - с сожалением сказал он.
- От нее было бы больше пользы, если бы она была жива, - в горле встал комок.
- Ты с этим ничего уже не можешь поделать. Просто смирись и жди. Ты ведь и сам это знаешь, - пожав плечами, сказал он, отходя к очередному клиенту.
«Ты ведь и сам это знаешь».
Они оба говорили одну и ту же фразу. Очевидную  истину, которую я отказывался понимать. Господи, если ты есть, дай мне сил, справиться со всем этим.
Не успел я допить чай, как снова зазвонил мобильный. Номер не определился, но все же я ответил.
- Добрый день, мистер Трюмпер. Меня зовут Энтони Джонсон, я инспектор полиции, мы расследуем убийство мисс Рейнолдс. Могу я с вами встретиться и задать несколько вопросов? – голос отдавал металлом и официозом.
- Да, конечно. Мне приехать в участок? – я сунул ежедневник в сумку, кинул купюры на стойку и махнул Биллу, направляясь к выходу.
- Нет, будет лучше, если мы поговорим в спокойной обстановке. Я сейчас нахожусь недалеко от вашего дома, могу я заехать к вам?
- Я буду дома через двадцать минут, буду ждать вас, инспектор, - я поймал такси и направился домой.

Итак, полиция зашевелилась. Пусть больше для вида, но все же. С одной стороны, я был рад, что они решили заняться этим делом, пускай даже на них надавил Совет. Все же, оставлять без внимания явно заказное убийство – в высшей степени неблагоразумно. Им нужно подумать о своей репутации. Понятно, что на расследование уйдут месяцы, возможно годы. Не так-то просто выйти на заказчика, особенно, если киллер – профессионал. Все это лишь видимость, как и большая часть того, что они называют политикой. Неважно, политикой  внутренней или внешней, итог один. Принимаются идиотские, ненужные, выдуманные  законы, отвлекая внимание населения и позволяя проворачивать куда более важные вещи прямо у нас под носом. А такие, как Эмбер, расплачиваются за слепоту окружающих, стараясь вытащить их из болота, в которое они сами покорно идут, словно крысы под дудку Гамельнского крысолова.
Непонятно одно – что нужно полиции от меня? Они упоминали ряд вопросов, но о чем? Меня не было у здания суда, когда погибла Эмбер. О чем они хотят спросить?
В животе неприятно зашевелилась подозрительность. Она, моя подруга, никогда не доверяла копам. Она была вынуждена сотрудничать с ними, особенно до того, как занялась политикой. Но последнее время она отзывалась о них крайне негативно. Особенно о новых подразделениях. Церковь тоже основала свой «отдел безопасности». Теперь эти звери в белых кевларовых мундирах под белыми же рясами стоят у каждой церкви, сопровождают священнослужителей, контролируют большие скопления людей. А если вдруг отмечается один из «светлых дней», то от белых солдат рябит в глазах.
Эмбер рассказывала, как и где их набирают.  Военные базы, долгое время считавшиеся закрытыми, снова превратились в полигоны и лагеря по подготовке живых машин смерти. Была разработана программа, включающая в себя элементы подготовки лучших военных подразделений всех известных регулярных армий, существовавших ранее в различных государствах. После нескольких лет удалось сформировать первые отряды отборных бойцов, действующих по приказу правительства. Помимо физической подготовки, особое внимание уделялось и психологической. Контроль над разумом солдата, отсутствие каких-либо эмоций, беспрекословное исполнение приказов. Вот что скрывалось за безупречно белой формой, до поры до времени скрытой беленой шерстью рясы.
В нашем мире все было перевернуто с ног на голову, и только сейчас я стал обращать на это внимание. Ни полиции, которая защитит тебя, ни религии, которая облегчит твою душу и направит тебя по правильному пути.
Если в мире есть Справедливость, то пусть она восторжествует, пожалуйста, Боже. Я никогда не обращался к тебе прежде, но я прошу не за себя. Возможно, это неправильно – просить о возмездии. Но тот, кто виновен, должен быть наказан. Пожалуйста, услышь меня, Господи…
Почему-то мне казалось, что передо мной разверзлась пропасть, через которую мне не перебраться. Будущее словно стерли мокрой тряпкой, оставив меня посреди неясных серых разводов пустоты и печали, без путеводного света.
В животе екало, словно должно было что-то произойти. Эмбер называла это интуицией, но со мной это случалось настолько редко, что я не знал, как расценивать странную внутреннюю панику своего организма.
Такси мягко затормозило напротив моего подъезда, водитель остановил счетчик, и я расплатился, оставляя ему сдачу. Полицейских машин пока видно не было.
 Я спокойно поднялся, не став ждать лифт, зависший где-то наверху. Подъем занял не так много времени, и когда я прошел середину, лифт как раз тронулся и поехал вниз. Ну что за несправедливость? Дыхание сбилось, мышцы стали побаливать, хотя прошел я не так много. Похоже, сказывался тот факт, что я забросил тренажерный зал. Нужно снова начать тренироваться, а то двенадцать пролетов кажутся чем-то невероятным.
На пороге я уже тяжело дышал, руки тряслись так, что я не мог попасть ключом в скважину с первого раза, и мысленно проклинал сигареты. Хотелось упасть, желательно с бутылкой пива, перед телевизором, и ничего не делать. Но не успел я закрыть дверь, стащить с себя куртку и скинуть кеды, как раздался звонок.
- Мистер Трюмпер, это инспектор Джонсон, – послышалось из-за двери.
 Когда я ее открыл, мужчина, лет сорока, ухоженный, и даже какой-то слишком холеный, в светло- бежевом пальто, бесцеремонно вошел внутрь моей квартиры, на ходу ткнув мне в лицо своим значком.
 - Добрый день, сэр, – слегка растерянно отреагировал я, а затем увидел несколько сотрудников в форме.
- У нас есть к вам несколько вопросов.  А именно, что вы забрали из квартиры мисс Рейнолдс и где оно сейчас находится? – в лоб спросил он, рывком разворачиваясь ко мне, после того как бегло оглядел гостиную.
- Только то, что она оставила мне, согласно завещанию. Но, простите, какое это имеет отношение к ее убийству? – я пытался сопоставить эти два факта.
- Здесь мы задаем вопросы, мистер. Все, что от вас требуется, это предоставить нам необходимую информацию, тем самым, оказать нам помощь, и доказать свою лояльность. Ведь, насколько я знаю, ваш статус сейчас не вызывает доверия. Поэтому, настоятельно рекомендую вам сотрудничать с нами. Итак, где вещи мисс Рейнолдс? – холодно и жестко, чеканя каждое слово, что то свистело в воздухе, как удар бича, спросил инспектор.
Я молча указал на кухню, где на столе все так же стояла коробка с небрежно засунутыми внутрь вещами. По щелчку пальцев мистера Джонсона, оттеснив меня плечами, в квартиру вошли оперативники, перебирая все мои вещи. Сам инспектор деловито рылся в коробке, раскладывая вещи едва ли не по линеечке. Латексные белые перчатки обтянули его руки, а каждую вещь он осматривал, как улику. В прозрачные пластиковые пакеты с бирками отправилась большая часть ее вещей. Мобильный телефон, записная книжка, визитки, некоторые письма, показавшиеся подозрительными. Фотографии он перебирал, тщательно просматривая каждую. Взяв Библию и пролистав ее, мистер Джонсон хмыкнул и подошел ко мне, все еще растерянно смотрящему на погром, творящийся в моей квартире.
До меня медленно доходило, что все, что здесь сейчас происходит, совершенно не похоже на выяснение обстоятельств гибели Эмбер. Никаких стандартных вопросов, вроде – были ли у нее враги? С кем она общалась в последнее время? Не замечали ли вы, черт возьми, чего-то необычного в ее поведении? Это был банальный обыск, мать его, с элементами допроса, что, где, откуда и почему. Краем глаза я видел, как перебирают содержимое моих шкафов, вываливая вещи прямо на пол, топча их тяжелыми армейскими ботинками. Под ними хрустело битое стекло, шелестели страницы книг и журналов. Вся моя жизнь сейчас оказалась под этими ботинками. А на горло давили другие, классические, лакированные, начищенные так, что в носки можно было бы смотреться, словно в зеркало.
- Вот только за эту малость, мистер Трюмпер, я мог бы арестовать вас минимум на полгода. За хранение запрещенной литературы. Но мы с вами оба взрослые и разумные люди. Я понимаю, что вы еще не успели оценить всю опасность подобного наследства, мистер Трюмпер, - медленно, тягуче произнес инспектор, небрежно помахивая книжкой у меня перед носом.
- Что вы хотите этим сказать? – осипшим голосом спросил я, наблюдая, как полицейские снимают со стен картины и зеркала, очевидно ища сейф.
- Только то, что при должной степени вашего осознания всей важности нашего сотрудничества, я могу закрыть глаза на это, - он еще раз потряс Библией, словно боролся с желанием надавать мне ей по лицу, как нашкодившей собаке.
- Сэр, мы нашли здесь ежедневник, - не успел я и рта раскрыть, как оперативник протянул инспектору пухлую книгу и мою сумку заодно. Ее тоже перерыли, а записи Эмбер конфисковали.
- Вот видите, как все замечательно получается? Это все, что вы от нее получили, мистер Трюмпер? – елейным голосом поинтересовался он, оглядывая мою разгромленную квартиру.
- Замечательно? – я даже задохнулся от возмущения, но не успел сказать ничего больше, намереваясь сломать нос этому ублюдку. Он ворвался сюда, прикрываясь именем закона, растоптал все - то немногое, что у меня было. Превратил в руины мое жилище, мою жизнь, издевательски препарировал мое чувство долга и осознание моего социального статуса. Неблагонадежный. Должный своему государству. Законопослушный гражданин. Заслужите прощение. Окажите содействие. Предайте себя, свою дружбу, свою правду.
Но меня скрутили прежде, чем мой кулак приблизился к тщательно выбритому лицу. Удар под колени заставил меня рухнуть на них, боль прострелила коленную чашечку и я зажмурился. Еще один удар разбил в кровь нос и губы.
- Кажется, вы что-то не поняли, мистер. Я думал, мы с вами пришли к полному взаимопониманию. А вы тут решили в героя поиграть. И главное – зачем? – поддернув брюки, он присел передо мной на корточки. Все так же, не снимая перчаток, взял меня за подбородок, поворачивая мое лицо то в одну, то в другую сторону. Прямо ему на пальцы капала моя кровь, но он не обращал внимания. В ворот вывалился крестик Эмбер, который я надел утром, пока разбирал вещи. Он-то и заинтересовал полицейского.
- Какая красивая вещица. Полагаю, тоже последний подарок вашей подруги, - задумчиво сказал он, поддев крест пальцами. – Но он вам тоже не нужен. Я его конфискую, - резко дернув за цепочку, он сорвал ее с моей шеи, оставив на ней болезненную ссадину.
- Нет! Вы не имеете права! – рыкнул я, рванувшись вперед. Но крестик уже скрылся в глубоком кармане приличного, светло-бежевого пальто инспектора.
- Я сильно сомневаюсь, что этот крест принадлежит Единой Церкви. Поэтому я имею право, - оскалился мистер Джонсон, а резкий удар снова пришелся на нос. Тот хрустнул, взорвавшись болью, ударившей в переносицу и лоб.
Меня бросили на полу, как кучу ненужного тряпья, пнули напоследок, и ушли, не потрудившись даже закрыть дверь. Кровь и слюна, отдающая медным привкусом, расплылись лужицей по затоптанному полу. В голове гудело, словно от ударов колокола. С трудом, я все же сел, осторожно касаясь распухшей переносицы.
В ванной все тоже было перевернуто, вещи вытряхнуты из корзины для белья, флаконы и бутыли перепутаны, небрежно свалены прямо в ванну. Но аптечка осталась цела. Вернув свернутый набок нос в нормальное положение, я не удержался и выругался, грязно, как никогда раньше себе не позволял. Кровь закапала в раковину, но стало легче. Умывшись, я оценил ущерб. Губы все еще кровоточили, на переносице осталась ссадина, а верхний клык зашатался. Под глазами начали расплываться синяки, голова болела все сильнее и сильнее.
Вот тебе и правосудие. Бравая полиция, делающая все, чтобы мы спали как можно спокойнее, не смея даже почесаться без их разрешения.
Пара таблеток аспирина и лед. Думать потом. Когда это будет не так мучительно больно.

На похоронах почти никого не было. Несколько ее знакомых и коллег, безутешно рыдающих, прячущихся под большими черными зонтами. Погода совсем испортилась, небо было свинцовым, таким же серым и тяжелым. Ледяной дождь превращался в корку на машинах и асфальте, сбивал последние листья на деревьях. Руки немели, несмотря на кожаные перчатки, изо рта шел пар, а перебитый нос ломило от холода.
 Я ждал, пока все разойдутся. И так же я знал, что должен был быть в церкви. Но пересилить себя и отправиться на отпевание, проводимое по обряду Единой Церкви,  просто не мог. Я знал, что ей бы не понравилось. Но распоряжался всем ее поверенный, и, судя по всему, к нему тоже наведывалась полиция. Конечно, он не красовался с такими синяками на пол-лица, как я, но двигался скованно, словно ему отбили все ребра. С ним тоже пересекаться не хотелось. В итоге, к могиле я подошел, когда рабочие закончили свое дело и прикрыли землю искусственным газоном, пряча мерзлые и влажные комья земли. По надгробной плите бежали дорожки дождя, скатываясь каплями на цветы. Имя и даты. Ничего лишнего.
- Привет, Чудо-женщина, - хрипло начал я. И замер, не зная, что сказать дальше. Облизал пересохшие губы и прикурил новую сигарету, жалея, что не могу сесть прямо перед камнем.
- Ты знаешь.… Все словно с ног на голову перевернулось. Я запутался. Ничего не понимаю, не знаю, что делать дальше. Без тебя все совершенно иначе. Я и не знал, что все, что есть в моей жизни – это ты. А сейчас вдруг столько пустоты… Я так жалею. Что меня не было рядом, что я не пришел раньше, не увидел тебя…после. Но, может быть и лучше. Знаешь, я много думал. Над твоими словами, над всем, что ты делала. Прости, что не говорил тебе раньше, как я горжусь тобой. Ты, наверное, была бы рада узнать, что я попробовал чай. И попробовал заговорить с тем барменом, Биллом. Он чудесный, ты была права. Ты вообще во всем была права, а я был слишком слеп и глух, чтобы это понять. Прости меня, Эмбер…- под конец голос совсем осип и сорвался. Горло передавило комком, сигарета обожгла пальцы, которые онемели от холода, едва я снял перчатки.
- Я обещаю тебе, Эмбер…я сделаю все так, как ты хотела. Я прислушаюсь к твоим советам, и пусть я буду совершать ошибки, но я буду учиться на своем опыте. Я понял, что нужно хотя бы пытаться. Каждый день, каждый час, каждую минуту… Изменить себя, изменить мир вокруг.
Букет едва не выпал из руки, я поспешил отряхнуть его от дождя и снял промокшую бумагу. Почему-то вокруг было много лилий, хризантем и белых роз. Все было белым, и мои яркие, красно-оранжевые розы, которые она любила, вдруг выглядели жутко, словно кровавое пятно.
Слезы душили меня где-то в горле, но не шли наружу. Как я ни старался. И от этого было еще хуже, я винил себя в бездушии и холодности, но это было бесполезно.
Уже уезжая с кладбища, я понял, что сказал ничтожно мало. Все самые важные слова и обещания всплыли в моей голове, как только высокие кованые ворота оказались за моей спиной. Но возвращаться я не стал, мысленно пообещав, что приду снова, как только все изменится.
В салоне такси было так же холодно, как и на улице. Пар шел изо рта, руки совсем окоченели, так что пришлось надеть перчатки.   Таксист был мрачен и угрюм, и ограничился кивком, когда я попросил его сделать остановку у кафе, а не возле моего дома, как я планировал сначала.

Возвращаться в разгромленную квартиру не хотелось, несмотря на то, что я смел стекло и мусор, собрал испорченные вещи в пластиковые мешки и выкинул все это. Там было серо, пусто и холодно. И, наверное, уже никогда не будет иначе. Я начал подумывать о переезде. Возможно, даже в другой город. Или за границу, если, конечно, меня выпустят из страны.
Все становилось только сложнее, совсем не так, как я планировал. Я понял, что загадывать что-либо на будущее, было делом бессмысленным и глупым. Оставалось только искать выходы из сложившейся ситуации.
В кафе было тепло и полно свободных столиков. Я взял из проволочной корзины газету, намереваясь заодно просмотреть раздел объявлений о продаже недвижимости, и сел за угловой столик возле окна, внезапно понимая, что по привычке сел на наше с Эмбер место. Сначала захотелось пересесть, к горлу снова подкатил горький комок, но все же я решил остаться. Под абажуром лампы было приятно тепло и светло, за окном в мутной пелене дождя сновали люди. Можно было закрыть глаза и представить, что Эмбер ушла в туалет…
- Привет. Как ты? – голос Билла выдернул меня из мыслей,  и я открыл глаза, видя, как он стоит рядом с моим столиком, с ящиком пива в руках.
- Привет. Просто на миллион долларов, - я отнял руки от лица, на которые опирался и он присвистнул, увидев мои синяки и нос.
- Кто это тебя так? – поинтересовался он, ставя ящик на стол и осторожно касаясь моего подбородка, поворачивая лицо к свету, рассматривая детально. От его горячих пальцев по коже побежали мурашки, а во рту пересохло. Я едва вспомнил, что он задал мне вопрос.
- Парни из полиции. Не страшно, скоро пройдет. Принеси мне, пожалуйста, виски и черный кофе. Хотя, лучше, наверное, чай, крепкий, и горячий. Я…я был на похоронах Эмбер…и я страшно замерз, - выговорил я, отстраняясь от его ладони и разматывая шарф.
- Ох, мне очень жаль. Сейчас принесу, располагайся, - в его взгляде моментально появилось беспокойство, он подхватил ящик и ушел в бар.
Я уже успел снять пальто и шарф, потихоньку сунуть ноги под столом поближе к батарее, и развернуть газету, как вдруг передо мной появилась пиала с супом, от которого валил пар и шел аппетитный запах.
- Я подумал, что тебе стоит согреться чем-то получше, чем просто алкоголем. Ешь, пока не остыл, - Билл выставил следом рокс с виски и большой чайник чая, пахнущий снова травами и лимоном.
- Спасибо, Билл, - я улыбнулся, ощущая, как от его внезапной заботы становится тепло в животе. Он только похлопал меня по плечу и вернулся на свое рабочее место.
К супу полагались горячие чесночные гренки, истекающие маслом и посыпанные зеленью. От их тепла даже зубы заломило, а желудок заныл, напоминая, что я забыл о нем в последнее время. Толстая корочка тягучего сыра, крепкий, горячий бульон. Я и не помнил, когда в последний раз ел суп. Ложка за ложкой, я проглатывал удивительно вкусное блюдо, простое, сытное, от которого тепло заструилось по венам, а в животе появилась приятная тяжесть. Пальцы, распухшие после холода, перестали болеть, желудок успокоился. Я сам не заметил, как съел все до единой гренки и до последней капли суп.
- Лучше? – бармен снова появился тихо и незаметно.
- Намного…  Большое спасибо. Суп потрясающий, - от его улыбки было тоже хорошо, хоть она и была немного другой. Более смущенной, что ли.
- Что-нибудь еще принести? – он забрал пустую посуду и прислонился бедром к столу. Как он умудряется работать в баре и не пачкать свои классические брюки и рубашки? Редко, когда я его видел в джинсах и ковбойке, обычно в тот день в баре была либо уборка, либо большая попойка, когда число неформальных клиентов, хорошо знающих Билла, возрастало в несколько раз.
- Нет, спасибо, разве что сигареты, - попросил я. Билл кивнул и ушел, едва слышно поскрипывая подошвами темно-рыжих оксфордов.
Остаток дня я провел, обводя карандашом интересующие меня объявления, покуривая сигареты и потягивая чай. Кажется, я начал понимать, что в этом находила Эмбер. Ближе к вечеру, когда в кафе стал собираться народ, я решил, что пора закругляться. Подошел к бару, где раскрасневшийся Билл наливал очередной стакан пива. Он улыбался и шутил, перекидывался фразами со старыми друзьями, его глаза блестели, а щеки разрумянились от жары. Волосы на висках взмокли от пота, рукава рубашки были закатаны до локтей, и даже сквозь шум и гам было слышно, как поскрипывают его ботинки. Он сунул сигарету в угол рта, щелкнул потертой зипповской зажигалкой и выпустил кольцо сизого дыма, прищурившись и ухмыляясь над какой-то шуткой собеседника. А потом он заметил меня и его улыбка снова поменялась.
В счете был только чай и виски, но Билл отмахнулся и сказал, что это его дело.
- Получается, ты угостил меня супом, теперь за мной должок? – уточнил я, облокотившись на стойку.
- Что-то в этом роде. Ах да, чуть не забыл. Ты оставил здесь это в прошлый раз, - он спохватился и достал из кассы бумажный конверт с визитками и ключом от банковской ячейки. Вот я болван.
- Черт, Билл, спасибо, - выдохнул я, зажимая ключ в кулаке и понимая, что мне повезло, что я его оставил здесь. Иначе, его бы конфисковали, и я никогда бы не узнал, что для меня оставила Эмбер.
- Не за что. Это что-то важное? – спросил он, забыв об остальных клиентах.
- Да, это от Эмбер. Как думаешь, Национальный Банк еще работает? – Билл оглянулся на большие настенные часы в стиле ретро и кивнул.
- Он закрывается через час, думаю, ты успеешь, - он отдал мне сдачу и кивнул на выход, где как раз затормозило такси.
Благодарить было некогда, я выскочил на улицу, едва не поскользнувшись на обледеневших ступеньках, и успел сесть в машину. До Банка было не больше пяти кварталов, и от жажды узнать, что меня ждет, где то глубоко внутри, толи в животе, толи в груди, щекотало тысячами маленьких пузырьков, как в шампанском.

Город почти намертво встал в пробках, холодный дождь все так же хлестал по крышам и тротуарам, ветер выворачивал зонтики, срывал с прохожих капюшоны и шляпы. Листья и газеты наперегонки кувыркались по тротуарам, облепливая столбы и ноги. Из Собора слышались колокола, начиналась вечерняя служба .Водитель переключил радиоволну, поймав трансляцию песнопений из церкви и в полголоса начал подпевать молитвам.
Автомобили сигналили и не двигались, молитва, прерывающаяся помехами из-за плохой погоды, вкупе с тихим блеянием водителя, монотонный звук дождя, гул улицы… Все это сливалось в ужасающую какофонию, от которой начинала ныть голова. Пробка и не думала рассасываться, а часы показывали, что до закрытия Банка осталось всего полчаса. Его высокое, старинное, монолитное здание уже виднелось за следующим поворотом, и я решил, что лучше дойду пешком. Сунул водителю двадцатку, хлопнул его по плечу и вышел под проливной дождь. Капли моментально затекли под воротник и за шиворот, да и встал я прямо в лужу, ощущая, как напитываются водой ботинки. Раскрыв зонтик, я все же выбрался на тротуар и направился к зданию банка. Полы пальто хлопали на ветру, как паруса «Летучего голландца», зонт вывернуло наизнанку и вырвало из рук, протащив по улице еще пару метров, пока он не зацепился погнутыми спицами за проволочную урну, моментально став похожим на тощего паука, ищущего опору посреди порванной паутины.
Когда я оказался внутри дорогого и сверкающего холла Национального Банка, с меня лило на ковровую дорожку так, словно я был не под дождем, а под душем. Положение спасало только то, что после похорон я не переоделся. Дорогое черное пальто, которое я до этого надевал только на похороны родителей, дождалось своего второго скорбного выхода, но битву с проливным дождем проиграло по всем позициям. Впрочем, как и ботинки. Но я хотя бы выглядел мокрым деловым человеком, а не оборванцем.
Служащий вежливо заметил, что погода сегодня совсем не радует, предложил повесить пальто и проводил меня к стойке, передав с рук на руки своему клону, такому же безупречному и вежливому мужчине, как он сам.
Я объяснил ситуацию с наследством ячейки, показал ключ и копию завещания. Через десять минут все формальности были улажены и меня проводили в кабинет, ожидать мое наследство. Одновременно с железным ящиком принесли и кофе. Я поблагодарил и отпил крепкую жидкость из крошечной чашечки, скривившись от горечи, растекшейся по языку. Поразительно, как быстро я привык к чаю.
Открывать ящик было страшно. Но одновременно с этим меня грызло любопытство, беспокойство, горечь. Внутри, прямо сверху, лежало письмо, подписанное рукой Эмбер и адресованное мне. Я вытащил его, поглаживая кремовую хрусткую бумагу конверта. Листы были вырваны из ежедневника, и исписаны ее убористым почерком с обеих сторон. Сердце сжималось от одной мысли, что это последнее, что мне осталось от нее. Как сообщение с того света. Ее ускользающий, призрачный голос с неизменными хриплыми нотками и смешками, наполнил мою голову, стоило лишь пробежаться по строчкам взглядом.
« Том, если ты читаешь это письмо, значит, меня, как в дешевых детективах, уже убили. Ну, или я очень неудачно попала под машину, что, по сути, тоже может оказаться умело подстроенным убийством. Но разницы особой нет, так как я в любом случае лежу в могиле и уже ничего сделать с этим не могу. Это очень дико писать, сидя за своим столом и только  закончив разговаривать с тобой по телефону. Но лучше перестраховаться, так как ты моя единственная надежда.
Я позволяю тебе достойно оплакать меня, похоронить и залить горе виски. Но дальше я хочу, чтобы ты продолжил жить. И не как раньше, изображая из себя высокоинтеллектуальную амебу. Я знаю, ты способен на большее.
Вместе с этим письмом ты получишь и весь компромат, который я упоминала. Мне нужно, чтобы борьба продолжилась, иначе кроме меня погибнут другие люди, ни в чем не виноватые, кроме своей веры, сексуальных предпочтений, и национальности. Получится, что моя смерть была напрасной.
Используй все материалы, все связи, лей грязь, не жалея, отбрось страхи и нерешительность. Все, что тебе нужно, у тебя есть. Компромат, острый язык, мастерский слог, умение быть лидером.
Не сдавайся, Том, прошу тебя.
Я всегда буду рядом. Во всяком случае, я в это верю.
С любовью, Эмбер.
P.S. Если не разберешься, как заварить чай, обратись к Биллу. Он поможет. Ну, ты понял, на что я намекаю».

Под письмом лежала пухлая папка, запечатанная в полиэтилен, и деревянная коробка, внутри которой лежал холщовый мешок, от которого шел сильный запах бергамота. Ее любимый сорт чая.
Даже после смерти, она продолжала заботиться обо мне, словно зная наперед, что так будет. Моя бедная Эмбер, как мне тебя не хватает…
С удивлением, я обнаружил, что стою, прижимая мешочек чая к себе, глубоко вдыхая цитрусовый запах, а сухие спазмы, сжимающие горло, вдруг превратились в скупые всхлипы, но по щекам покатились слезы.

В окнах моей квартиры горел свет. Это было совершенно точно, равно так же, как и моя уверенность, что я его гасил перед уходом. На мгновение меня объял страх, и даже отвращение. Я предполагал, кто меня там ждет и зачем. Учитывая то, что я забрал все содержимое из банковской ячейки, идти домой было более, чем неразумно. Но я не знал, куда сбежать. Попросив водителя ехать дальше, я вышел через пару кварталов, пешком направляясь к единственному островку жизни и света.
В баре осталось не больше двух постоянных посетителей. Стулья стояли перевернутыми на столах, Билл протирал стойку, болтая с пожилыми джентльменами. Двери были предсказуемо заперты, а табличка гласила, что они уже закрыты. Но я все равно постучался.
Мужчины обернулись одновременно, а Билл бросил полотенце и удивленно вскинул брови, а потом нахмурился. Но все же обошел барную стойку и открыл мне дверь, впуская в помещение.
- Что-то случилось? – с тем же беспокойством в голосе спросил он.
- Ничего такого, просто. Я бы хотел поговорить наедине, если можно, - смутившись и облизав пересохшие губы, сказал я.
- Конечно. За баром есть подсобка, иди, я сейчас закончу и приду, - он кивнул в сторону служебный помещений.
Его припозднившиеся гости уже засобирались, они кивнули мне, а особенно пожилой старичок даже приподнял шляпу. С Биллом они прощались сердечнее, крепко пожимали руки и хлопали по плечу, обещая заглянуть завтра. Он улыбался и посмеивался, а потом закрыл за ними дверь, опустил жалюзи и направился ко мне. А я даже до подсобки дойти не успел. Так и стоял у бара, прижимая к себе сумку. Повисло странное молчание, Билл запустил руку в волосы, растрепывая небрежно завязанный, куцый хвостик.
- Ну, хочешь кофе? – как всегда со смущенной улыбкой, предложил он.
- Нет, Билл, спасибо. Я, честно говоря, я…- все, словно язык проглотил.
- У тебя все в порядке? – подняв брови домиком, спросил он.
- Честно говоря, нет. Не знаю, - я тяжело вздохнул и сел на барный стул. Парень подошел ближе, все так же внимательно глядя мне в лицо. На миг показалось, что в его взгляде мелькнуло сочувствие. Или что-то в этом роде.
- Расскажи. Только давай я здесь все закрою, и мы поднимемся наверх? Ты не против?
- Куда наверх? – насколько я помнил, второго этажа в баре не было.
- Моя квартира наверху. Очень удобно, я могу закрывать свой бар достаточно поздно.
- Это твой бар? – снова с глупым выражением спросил я.
- Ну да, я думал, ты понял. Я купил его вместе с квартирой. Пойдем, - он кивнул в сторону подсобки.
Погасив свет в баре, он закрыл за нами тяжелую железную дверь, ведущую из подсобки на лестницу. Через пару пролетов я оказался у него в гостях. Оба верхних этажа этого старого здания занимала его квартира. Одна стена была из красного кирпича, металлическая лестница спиралью поднималась вверх, где, судя по всему, располагалась спальня хозяина, отгороженная стеллажами с книгами и безделушками. Гостиная и кухня были совмещены, мягкий желтый свет делал большое пространство уютнее, и дом Билла, при всей своей похожести, был совершенно не таким, как моя серая квартира.
На белых досках пола лежал кофейный ковер, занимая почти все пространство, исключая зону кухни. Ей, судя по всему, довольно часто пользовались. Вымытая посуда сохла на сушилке, отдельный шкафчик со специями переливался стеклянными боками баночек, а плетеная корзинка была набита кривоватыми домашними печеньками. 
Билл проводил меня в гостиную, усадил на диван и сам устроился напротив. Поставил пепельницу между нами и приготовился слушать то, что я ему скажу.
- В общем… У меня в квартире меня ждут. – глухо ответил я.
- Кто ждет?
- Полиция. Это из-за Эмбер. Точнее, из-за того, что она оставила мне после своей смерти, - медленно выговорил я.
С чего я взял, что я могу доверять Биллу? Ведь мы толком не знакомы, да и заговорил я с ним всего пару дней назад. Естественно все дело в том, что он меня привлекает в качестве партнера. Но это не должно становиться определяющим фактором доверия. Видимо, это отразилось у меня на лице. Билл вздохнул и потер лицо, а потом все же заговорил.
- Я знаю, чем занималась твоя подруга. Я передавал ей часть информации, которая касалась меня. Думаю, ты понял, что я британец. Даже за годы, проведенные здесь, я так и не избавился от акцента, а надежда получить двойное гражданство рухнула, - он невесело улыбнулся.
- То есть, тебя тоже причислили к эмигрантам? – удивленно спросил я.
- Да, только к другой категории. Пару месяцев назад мне прислали официальное уведомление, определившее мой статус. Но все ухудшал тот факт, что я предпочитаю спать с мужчинами, – он так спокойно это произнес, что я даже позавидовал. Лично мне в лицо бросилась краска, я кивнул и никак это не прокомментировал.
- То есть, можно сказать, мы в одной лодке, - промямлил я, расслабляясь.
- Если ты сохранишь мою тайну, я сохраню твою, - улыбнулся он.
- Договорились. У тебя есть сейф? – поинтересовался я.
- Есть, но он небольшой. Что нужно спрятать?
- Документы. – я вытащил папку из сумки.
- Иди за мной.
Сейф у него оказался в весьма странном месте. Я думал, он будет за картиной или за книжной полкой, но Билл привел меня в ванную, выложенную ярко-голубой плиткой. Одна, под самой душевой кабиной, отскочила, когда он на нее нажал.  За ней был сейф с цифровым замком. Там уже лежали какие-то документы, коробка и пистолет. Я удивленно вскинул на него взгляд.
- Отцовский. Дорог как память, – пояснил он. Затем он уложил на дно мою папку и показал код. И вернул плитку на место. Сразу стало легче дышать. Я и не заметил, как взмок в своем пальто и костюме.
- Может теперь, все-таки, кофе? – улыбнувшись, спросил он, выходя из ванной.
- Да, не откажусь, - я все же стащил с себя пальто и сбросил ботинки, ослабил и отбросил надоевший галстук.
- Диван у меня очень удобный, хоть и кажется узким. Можешь сходить в душ,  я найду тебе какую-нибудь одежду, - внезапно сказал Билл, занимаясь кофе на своей кухоньке. Запахло арабикой и специями.
- Прости, что? – ошеломленно спросил я.
- Ну, как я понял, домой тебе идти не стоит. У тебя еще прежние украшения довольно свежие. Думаю, у тебя не так много альтернативных вариантов. Либо отель, либо мой диван, - он протянул мне кружку ароматного кофе с молоком и пряностями, присаживаясь рядом.
- Билл, я, конечно, очень тебе благодарен.… Но я просто хочу понять – почему? – нервно облизав губы, спросил я.
- Людям нужно помогать. К тому же, ты выглядишь так, словно потерявшаяся собака. Прости за такую аналогию, но вид у тебя ошарашенный. Похоже, ты давно толком не спал, что неудивительно, учитывая ситуацию. Но тебе нужно передохнуть в спокойной обстановке. Выспишься, поешь, утром обсудим, что тебе делать дальше. Людям, пережившим потерю, не стоит замыкаться в себе. Одиночество может провоцировать на неправильные поступки.
Его размеренный голос, так правильно рассуждавший обо всем и расславляющий все по местам, успокаивал. Кофе согревал и расслаблял изнутри, я практически сполз по дивану.
- Спасибо. Раз ты не против, я в душ, - кивнул я, больше желая сбежать от собственного смущения, чем от близости парня моей мечты.
- Подожди, я дам тебе вещи, - он встал, забирая наши кружки, и затем поднялся наверх. Послышался скрип комода, и вскоре он вернулся со стопкой чистой одежды и полотенцем.
Но не успел я закрыться в ванной и начать раздеваться, как он постучался. Я приоткрыл дверь и выглянул, уже по пояс голый.
- Я лишь хотел сказать, что можешь кинуть вещи в машинку. И я постелил тебе на диване. Второе одеяло куда-то запропастилось, но плед очень теплый и вполне подойдет, - начал он достаточно деловито, но по мере движения его взгляда вдоль моего торса, его речь замедлилась.
- А в чем я завтра ходить буду? – спросил я.
- У меня есть пара вещей твоего размера, - признался Билл, наконец-то отрывая взгляд от моего пресса и смотря мне в лицо. Его щеки опять раскраснелись, а губы он часто-часто облизывал.
- Откуда? – полюбопытствовал я, хоть и знал, что этот порок сгубил кошку.
- От моего бывшего, джинсы и пара свитеров. Утром посмотришь, - нехотя признался он, помялся еще немного у двери и ушел.
Вскоре я закончил, завязал отросшие пряди волос и косички в пучок и переоделся в широкие полосатые пижамные штаны. На футболке был выцветший логотип Роллингов, и выглядел я довольно странно. Но от одежды приятно пахло кондиционером для белья, высунутый язык на лого вызывал улыбку. Захотелось лечь, укутаться в обещанный плед и уснуть. В этот момент я почти хвалил себя за то, что поддался седьмому чувству и пришел к Биллу. Наверное, это все та самая интуиция, о которой говорила Эмбер.
В квартире свет уже был погашен, только наверху горел ночник Билла. Диван и в самом деле оказался удобным и достаточно широким. Не успел я улечься, как следует, как сон свалил меня, накрыв подобно шотландскому пледу.

Сон не хотел отпускать меня. Я просыпался дважды или трижды, поднимая тяжелую голову от подушки, но не нашел сил даже доползти за стаканом воды. Под пледом было тепло и уютно и немного колюче, но даже ступни согрелись в его кусачей шерсти.
Когда я проснулся в первый раз, за окном было еще темно, только гудели поливальные машины. Во второй раз я подумал, что все еще сплю и вижу странный сон. Билл отжимался возле балкона, с шипением выдыхая через стиснутые зубы. В утреннем свете он был такой тонкий и сильный одновременно, что я беззастенчиво разглядывал его, свято веря, что он лишь сновидение. Сухие, но крепкие мускулы на руках напрягались, покрытые тонкой пленкой пота, который собрался в ложбинке позвоночника, затекая на пояс штанов, уже порядочно потемневших от влаги. Короткие волоски на шее, выбившиеся из хвостика, завились колечками и облепили кожу. От этого зрелища утренний стояк шевельнулся и затвердел еще больше, но я уснул раньше, чем успел это осознать, желая, чтобы интересный сон продолжился.
Окончательно я проснулся только пару часов спустя. В квартире было светло и тихо, пахло чаем и беконом, но, судя по всему, я был один. В теле царила приятная расслабленность, даже мышцы перестали болеть, а вчерашнее ощущение простуженности исчезло без следа. Шлепая босыми ногами по полу, я дошел до кухни. На плите стояла сковорода, накрытая крышкой,  на которой осталось несколько полосок бекона и тост с яйцом в серединке. Чайник был еще теплым. Есть хотелось так сильно, что я прикончил все без остатка в один момент, прямо хватая руками со сковородки.
Уже после этого небольшого завтрака я привел себя в порядок. Вещи Билл оставил прямо возле дивана, где я спал. Джинсы пришлись почти впору, только я никогда не носил ничего настолько обтягивающего. Видно, я все же был крупнее, чем его бывший. От вида джинсовой ткани, плотно облепившей мой зад, мне стало слегка не по себе. Но мои вещи были все еще влажными, хоть и заботливо развешанными для просушки.
А вот свитер мне понравился. Темно-серый, из мягкой шерсти, достаточно длинный, чтобы прикрыть бесстыдство на месте моей задницы.
Ботинки были насквозь мокрыми и пахли затхлой сыростью. Похоже, их придется выбросить. К счастью, у нас с Биллом оказался один размер, и я влез в его кеды, мучаясь угрызениями совести, ощущая, как пылают уши.  В зеркале я выглядел более, чем непривычно. За эти дни я похудел, синяки с лица еще не до конца сошли, под пальцами похрустывала щетина. Да и с волосами нужно что-то сделать, либо постричься, либо заплести в косы всю голову. А пока она напоминала воронье гнездо. Но даже после того, как я переделал пучок, несколько косичек выбились с одной стороны, а другая  свесилась с правой, делая меня похожим на падавана.
Наверное, Эмбер была моим мастером Йодой, разве что не была зеленой и не сыпала инверсиями в каждом предложении.

В баре, когда я спустился вниз, было довольно многолюдно. И, что было крайне странным – тихо.  Все смотрели на экраны телевизоров, некоторые даже жевать перестали. Я увидел Билла за кассой, тоже напряженно всматривающимся в утренний выпуск новостей.
- Что-то случилось? – потихоньку спросил я, ощущая неприятный холодок в животе.
- Похоже на то, - кивнул он, выглядя достаточно ошеломленным, чтобы я начал беспокоиться сильнее. Но новостной блок закончился, и поднялся шум, все обсуждали утренние события. Один я был в неведении.
- Что происходит? – еще раз спросил я, но Билл только взял меня за локоть и увел обратно в подсобку, откуда я, собственно, только что вышел.
- Все очень серьезно, Том. Арестовали всех участников процесса против принятия Доктрины. Они объявлены вне закона и ожидают приговора в тюрьме. Смертного приговора, за подготовку заговора против действующего правительства. Эмбер Рейнолдс была объявлена преступницей и обвинена в измене. Ее поверенный, мистер Ландерс, убит при попытке ареста. Они не дадут продолжать ее дело, понимаешь?
У меня было ощущение, что кто-то надел мне на голову котел и от души ударил по нему. Смысл слов Билла доходил до меня с опозданием, я видел, как шевелятся его губы, но звук отдавался гулом и вызывал головную боль и дезориентацию в пространстве. Кажется, я не удержался на ногах и с размаху сел на какой-то мешок.
Билл затряс меня за плечо, присел на корточки напротив, обеспокоенно глядя мне в лицо. Потом он вышел и вернулся с кружкой, в которой на треть плескался виски. После пары глотков мне полегчало, но все происходящее не перестало казаться мне театром абсурда.
- И… что теперь будет? – осипшим голосом спросил я.
- Понятия не имею. В городе собрались демонстрации, напротив здания Совета, Суда, пытаются осадить Церковь. Кажется, начинается хаос.
- Как реагирует правительство? – я допил виски и отставил кружку на металлический стеллаж.
- Жестко, - одно это хлесткое слово охарактеризовало ситуацию как нельзя лучше.
- Мне нужно домой, - внезапно осознал я.
- Тебя могут арестовать. Это неразумно, - тут же среагировал Билл.
- Но там все мои вещи, мои документы, ноутбук, все.
- Забирай все и возвращайся.
Я даже опешил. Ошеломленно посмотрел на него, пытаясь понять, серьезно ли он.
- Билл?..
- Одного тебя точно арестуют, а здесь искать никто не будет. У меня отличный диван, имеется сейф, а квартира хорошо защищена. Этот дом – один из немногих, оставшихся после Войны. Он защищен программой городского наследия, но вместе с тем, является моей собственностью. Я подписал контракт, обязывающий меня заботиться о его состоянии. Штурмом его точно брать не станут, - он улыбнулся.
- Ты сейчас серьезно? – я все еще не мог поверить.
- Мне нравится, как ты храпишь. Даже сверху слышно, - предельно серьезно сказал он, протягивая ладонь.
- Я буду тебе должен по гроб жизни, - хрипло ответил я, пожимая его руку.
- Об оплате поговорим после. Собирайся, я отвезу тебя, - он пошел к лестнице.
- Скажи одно – зачем ты это делаешь? – попросил я.
- Это все джинсы. Я не могу допустить, чтобы с такой задницей что-то случилось, - немного кокетливо сказал он, скрываясь под лестницей, где был, как оказалось, выход на задний двор.
Никогда не думал, что джинсы могут стать чем-то вроде поворота в моей жизни.

Пикап казался ужасно старым. Но брать красавца Камаро Билл отказался, мотивировав, что на улицах может быть небезопасно. Тут я с ним был согласен. К тому же, в пикап влезло бы больше вещей. Не успели мы проехать пары кварталов, как увидели на другой стороне перекрестка заграждения. И солдат в белых кевларовых мундирах. Рясы отсутствовали, зато были щиты, почти в половину их роста, шлемы, и много разного оружия. Что-то подсказывало мне, что не все оно – травматика.
Билл выругался и свернул на другую улицу. Пришлось делать крюк, но все же нам удалось добраться до места.
- Позвони, если все окей, - попросил он.
- Если не позвоню через десять минут, уезжай, хорошо? – добавил я, отстегивая ремень.
- Договорились, - кивнул он, хотя я был уверен, что он останется. Ну, или мне хотелось в это верить.
В квартире было пусто, замок был взломан, хоть дверь и была прикрыта. И в ней были следы чужого пребывания. Полная пепельница окурков, дочерна затоптанный пол. Я все еще не был уверен, что один там, и поэтому крался, так тихо, как только мог. Проверив все комнаты и балкон, я опрометью кинулся собирать вещи в большую спортивную сумку. Все документы, все материалы, которые я использовал для написания статей, несколько смен одежды, деньги, ноутбук. Это был побег, причем побег в неизвестность, но это было лучше, чем достаточно комфортная камера предварительного заключения.
И только после этого панического метания по квартире, я вспомнил, что не позвонил Биллу. Чертыхаясь, я все же набрал номер и услышал вздох облегчения.
- Твою мать, я уже подумал, что тебя арестовали.
- Почему же не уехал? – удивленно спросил я.
- Решил дождаться, как тебя поведут в наручниках.
- Я уже спускаюсь, - сказал я, сгребая в сумку все, что подарила мне Эмбер. Кто знает, вернусь ли я в эту квартиру еще раз?
Было жаль бросать ее, хоть она и не приносила мне радости с тех пор, как я в нее переехал. По-хорошему, нужно было основательно собрать вещи. Многие диски и книги мне нравились, и я остановился у полки, забирая пластинки Эмбер и пару своих в придачу. Снял со стены несколько фотографий, забрал еще пару мелочей, которые не были уничтожены при обыске. И все равно сумка получилась полупустой.
 Когда я вернулся в машину, Билл уже нервно барабанил пальцами по рулю. Похоже, он всерьез переживал, пока меня не было.
- Все забрал? – он с сомнением покосился на сумку.
- Самое необходимое.
- Ладно, поехали. Пока они не перекрыли весь город.
Билл оказался прав. Военные и полиция буквально наводнили город, перекрывая доступ к центру. Нас тоже остановили, попросили выйти из машины. Сердце неожиданно заколотилось в горле. Слева от нас я видел толпу, сдерживаемую полицией. Были видны плакаты, я слышал их выкрики и механический голос, усиленный мегафоном. От белых мундиров было не по себе.
- Я владелец местного бара, мы везем со склада ящики с пивом, - краем уха услышал я. Надо же, как складно Билл заливает солдату, остановившему нас.
- Припаркуйте автомобиль здесь, дальше въезд запрещен. Это для вашей же безопасности, сэр, – ответил ему солдат, держа руку на кобуре.
- Хорошо, - Билл согласился, мы снова сели в машину, и он припарковался в указанном месте. – Идем, поможешь вытащить ящики.
- Какие ящики? – забросив ремень сумки на плечо, я вышел и наблюдал, как парень закрывает машину и любовно гладит ее по капоту, словно прощаясь.
- С пивом. С вечера разгрузить не успел. Они не тяжелые, но забрать нужно. Для прикрытия, - он обошел пикап и передал мне два ящика. Они весили достаточно, и я подумал, что Биллу должно быть тяжелее. Но он оказался привычным к переносу ящиков. Идти было около двух кварталов, и с одной стороны полиция мобилизовалась. Несколько таких же прохожих, как мы, спешно пересекали улицу, скрываясь в домах или сокращая путь, сворачивая в переулки.
Подъехали фургоны телеканалов, полиция держала оцепление, парни в белых кевларах невозмутимо и холодно смотрели на происходящее. Офицеры просили любопытных вернуться в дома и магазины, из которых они высыпали, глазея на улицу, словно оказались свидетелями съемок фантастического фильма.
Кто-то из толпы кинул кирпич, который  пролетел несколько метров и разбился на несколько кусков прямо перед моими ногами. Я мельком подумал, что следующий камень может попасть мне в голову. Как-то это получилось отстраненно, наверное, из-за растущей внутри паники.
Билл шел торопливо, стиснув зубы, и сжав рот в тонкую нитку. В его кармане звенели ключи от пикапа, а костяшки пальцев побелели от тяжести двух ящиков. По виску катилась капля пота.
Все остальное случилось очень быстро и долго одновременно. Никогда в жизни не предполагал, что окажусь в центре обезумевшей толпы. Улица была достаточно широкой, с нее было можно быстро выйти к Кафедральному Собору. Я и понятия не имел, что у нас такое большое количество недовольных. Видно, прошедшие утром аресты не прошли бесследно. Страх ушел, уступив место животной ярости. Эмигранты, нелегалы, сексуальные меньшинства, сочувствующие. Все они вышли на улицу, решив устроить маленькую революцию. По мне – так это буря в стакане воды.
Полиция сдерживала их, но Совет ошибся, не рассчитав силы, отправленные на успокоение толпы и сдерживание ее бешеного марша. Журналисты, захлебываясь от восторга, едва ли не кричали, стараясь в прямом эфире описать все происходящее. Белые мундиры заволновались, перегруппировались и заняли удобные позиции, готовясь отражать натиск митингующих.
Мимо пролетела бутылка, а разбившись, внезапно загорелась. Я едва не споткнулся, кто-то вскрикнул. Вопли в мегафон стали яростнее, но и скандирующая толпа не уступала им. Руки задрожали, а Билл оглянулся через плечо, оценивая ситуацию.
- Давай быстрее, нужно убираться отсюда.
Не успел он сказать это, как толпа прорвала оцепление, сметая полицию, с ревом девятого вала хлынув на улицу. Рассредоточенные группы полицейских тут же среагировали, как и парни в белом. Сначала толпа мужественно рванулась им навстречу, но наткнулась на щиты и дубинки.
- Твою мать! – я не понял, у кого это вырвалось – у меня или у Билла. Но ящики с пивом были брошены и забыты, а толпа стремительно приближалась к нам.
Я понял, что стою как вкопанный, только когда Билл с силой дернул меня за плечо, разворачивая к себе. Но нас тут же едва не смели. Я потерял его, заметавшись то в одну, то в другую сторону. Самые отчаянные еще сопротивлялись, сцепившись с полицией, но в большинстве своем, они просто бежали. Пахло потом и едкой, химической гарью, под ногами мешались брошенные плакаты и раздавленные банки пива из наших ящиков. В толпе было трудно дышать, паника душила стальным кулаком, я пытался уйти в сторону, переждать поток, вопящий и орущий. Там было все, мат и лозунги, имя Эмбер, требования свободы прав и слова.
Плечом я влетел в стену, вскрикнув от боли, когда на меня же навалилось еще несколько человек. Полиция требовала прекратить сопротивление и сдаться. А потом они начали стрелять по людям. Отдельные вопли прорезали воздух, словно нож. От них холодело в груди, и волосы вставали дыбом. Толпа потеряла цельность, распалась на группы. Одно дело быть арестованным, а совсем другое – получить пулю, пускай и резиновую.
В один момент стало почти спокойно. Или просто я выпал из реальности, что время замедлило ход, а звуки отошли на второй план. Люди разбегались, но выходы в другие кварталы уже перекрыли. Прибыло подкрепление, полицейских стало больше. Я отошел от стены, придерживая ноющее от боли плечо.

Боевой запал протестующих был задавлен в зародыше. Конечно, среди них нашлись и совсем безумные. Когда одного парня попытались скрутить и заковать, он с криком разбил одну из последних бутылок, поджигая себя и полицейского заодно. К общему хаосу и вони добавился запах горелой плоти и жуткие вопли сгорающих заживо людей.
Но совершеннейшим ударом для меня стала совсем другая сцена. Девушке было от силы двадцать, может меньше. Коротко стриженная и встрепанная, как воробей, она залезла на капот одного из автомобилей, едва не поскользнувшись в своих огромных рыжих ботинках.
И вдруг она запела. Голос у нее был громкий и звонкий, чуть срывающийся на хрипотцу от надрыва. Она пела на французском, и я моментально узнал то, что она практически выкрикивала.
- Allons enfants de la Patrie, Le jour de gloire est arriv; ! Contre nous de la tyrannie, - это была Марсельеза.
 Я понятия не имел, сколько человек вокруг знают эту песню времен Великой французской Революции, но я точно знал, что этим она только что подписала себе смертный приговор.
- Aux armes, citoyens, Formez vos bataillons, Marchons, marchons ! Qu'un sang impur, Abreuve nos sillons ! – она успела допеть первый куплет и припев, прежде чем к ней прорвались солдаты Единой Церкви.
К этому моменту к ее голосу добавилось еще несколько, ничтожно мало, но они были. Остальные отвечали свистом и выкриками, несмотря на тщетные попытки полиции подавить их. Я непроизвольно отметил, что и сам беззвучно шепчу слова полузабытого гимна.
- Не имеете права! Я гражданка Франции и требую, чтобы меня отпустили! Я международная журналистка! Ублюдки! За свободу! Да здравствует свобода! Мы не сдадимся!
Я видел, как ее сдернули с капота автомобиля, как ей заломили руки, пока она продолжала выкрикивать фразы, срываясь на французский. Ее хриплый голос эхом раскатывался по улице.
Но еще громче мне показался хруст, с которым ей проломили голову, ударив прикладом винтовки в висок. Она обмякла в руках солдат и ее тут же бросили на асфальт, а по ее лицу побежали струйки крови, попадая в широко раскрытые глаза.
Спазм сжал горло, и я согнулся, расставаясь с завтраком. Внутри было так гадко и страшно, во рту стоял привкус желчи, а ребра болели от спазмов. Я знал, что вряд ли мог слышать, как хрустят ее кости, но от одного воспоминания внутренности скручивало тугим узлом. Когда меня вздернули на ноги, я вздрогнул и приготовился защищаться, подумав, что полиция добралась и до меня.
Но это оказался лишь Билл. Его ладони были ссажены до крови, очевидно, он упал, когда толпа разделила нас. Бровь тоже была рассечена, и багровые потеки засохшей коркой покрыли левую часть его лица.
- Давай, вставай, и побежали, - откашлявшись, сказал он.
Я не знал, каких усилий ему стоило отыскать меня в этом хаосе, но я был ему благодарен. Я вцепился в его руку и шел за ним, спотыкаясь и переходя на бег. Свернув в один из переулков, мы все же добрались до нужной нам улицы. Толпа была и здесь, но гораздо меньше, а полиция уже брала ситуацию под свой контроль.
Сумка больно била по бедру, желудок то подкатывал к горлу, то камнем ухал в живот. Билл ругался как сапожник, утирая кровь, попадающую в глаза, но руку не отпускал, хотя ему наверняка было больно из-за ссадин.
В бар мы влетели, не удивляясь, что он полон испуганных людей. Я свалился на пол, переводя дыхание и пытаясь унять колющую боль в боку. А Билл кинулся закрывать дверь и опускать на витрины частые металлические решетки и жалюзи. Только после этого он привалился к входной двери  и сполз на пол. Его бармены тут же кинулись к нам, поднимая с пола и наперебой пытаясь выяснить, что произошло.
Билл остановил их одним жестом. В баре было небезопасно, особенно, когда в нем такое количество людей.
- Слушайте внимательно. Пока оцепление не добралось сюда, вам нужно уйти. Через задний двор есть арки на соседние переулки. Делайте крюки, но не выходите на главные улицы. Не привлекайте внимание полиции, если не хотите, чтобы вас арестовали или избили, - тяжело дыша, хрипло сказал Билл. Персонал он тоже отпустил, попросив их показать дорогу посетителям.
- Ты в порядке? – поинтересовался я, когда смог нормально дышать, а голова перестала кружиться.
- Пойдет. Я сейчас все здесь заберу и закрою дверь вниз. Помоги мне, - попросил он, доставая из кассы деньги. Потом он закрыл тяжелую железную дверь из подсобки, такую же, ведущую на лестницу, и последнюю – входную в квартире.
- Похоже, город на грани гражданской войны, - тихо сказал он, когда мы оказались в относительной безопасности.
- Не удивлюсь, увидев вечером баррикады.
- Не удивлюсь, если увижу тебя на них, - в том же тоне ответил он.

Остаток дня прошел как в тумане. Я разбирал вещи, не зная, куда их деть, а спрашивать у Билла я стеснялся. Правда он сам заметил, что я бестолково сгрузил все на диван, и дал мне пару коробок для мелочей, а так же выделил полку в шкафу. Он первый сходил в душ, обработал свои ссадины и царапины, молча ходил по квартире, куря сигареты одну за другой. Иногда он подходил к окну и подолгу смотрел на хаос творящийся на улице.
Мы убрались очень вовремя. Сейчас, когда на улице стемнело, было видно прожектора и зарево пожаров на горизонте. Кажется, жгли покрышки, громили машины. Теперь я понял, почему Билл прощался со стариной пикапом. Вряд ли от него останется что-то больше обгорелого кузова.
Все программы, кроме новостей, отменили. Одни и те же кадры демонстрировали противостояние полиции и мятежников, как их быстро окрестили журналисты.
Но все как один, каналы поддерживали сторону правительства. Репортажи сменялись прямыми трансляциями, а те – официальными заявлениями представителей Совета, или проповедью Главного Настоятеля Единой Церкви.
Билл сначала внимательно смотрел на все это, а потом выключил звук, оставив изображение.
- Ты голоден? – ближе к вечеру спросил он, когда я закончил разбирать вещи и тоже вымылся, переоделся в домашние вещи, в которых спал накануне, и почувствовал себя лучше. Хотя эмоциональное состояние было не совсем стабильным. У меня в ушах до сих пор стоял голос той девушки.
- Да, немного.
- Я сделаю сэндвичи. Нет сил что-либо готовить, - его бровь припухла, но уже не кровоточила.
Я вызвался помогать ему, наблюдая, как он режет хлеб, укладывает начинку, и обжаривает классический и вкусный клубный сэндвич. От запаха потекли слюнки, я понял, что и в самом деле голоден. Мы расположились за барной стойкой, Билл сделал две больших кружки крепкого чая, и едва мы принялись за еду, как новостной блок прервался официальным заявлением от главы Совета.
«Сегодняшний день стал черным в истории нашего государства и города. Мне горько осознавать, что наши граждане оказались зараженными этими идеями, подрывающими устои нашего общества. Это должно служить наглядным примером, какая опасность таится во всем том, от чего мы стремимся вас оградить и защитить. Группировки, религиозные общины фанатиков, разнузданные извращенцы, агрессивные эмигранты, которые не более, чем паразиты на теле нашей системы. Это словно раковая опухоль, и ее нужно вырезать и выжечь! Узрите Свет, впустите его в ваши души и обратите свою силу против зла, которое сеет хаос и ужас посреди гармонии и порядка. Объединитесь и защищайте свой город и семьи, откажитесь от преступных связей и встаньте на нашу сторону. Доктрина создана, чтобы защищать вас. Преступники будут наказаны, изменники – призваны к ответу. Пожар, разгорается от одной маленькой искры. И этой искрой стала Эмбер Рейнолдс. Чужая нам, она пришла и стала устанавливать свои правила, уверенная, что имеет на это право. Промысел Божий не дал злу свершиться, ее смерть должна была стать мерой пресечения и устрашения. Все ее слова и действия – опасная ересь, измена стране, которой она присягала на верность. Это пример, как далеко зло может пустить свои корни, каких людей оно захватывает в свои щупальца.
Улицы города превратились в баррикады, страх и ужас прошлись по ним, собирая свою жатву. Неужели вы забыли Последнюю Войну? Вы хотите, чтобы все вернулось к исходной точке, после тех лет процветания, что мы подарили вам? Оглянитесь вокруг и сделайте правильный выбор, Совет и Церковь защитят вас.
Да пребудет с вами Свет Единства».
- Лживый ублюдок, - коротко отреагировал Билл, отставляя недоеденный сэндвич в сторону. У меня тоже пропал аппетит, и я едва смог проглотить откушенный кусок.
- Что будем делать? – спросил я, глядя на него. Но он только пожал плечами, забрал кружку с чаем и ушел на мой диван. Мне не оставалось ничего другого, кроме как пойти за ним.
Он завернулся в плед, в котором я спал, поджал колени к груди, а потом вздохнул и сел по-турецки. Окна мы наглухо закрыли и плотно завесили шторами, верхний свет не включали, а от ночников и ламп в кухне был только мягкий полумрак. Голубоватые отблески ложились на лицо Билла, делая его еще красивее. Впервые я увидел его в мягком оранжевом свете, который красиво оттенял его бледную, почти фарфоровую кожу и карие глаза. Они светились янтарными отблесками, улыбаясь всем, и мне в том числе. Я просто зашел за кофе и сигаретами, а сам влюбился в тепло этого человека. И потом тем же вечером рассказывал Эмбер об этом чудесном баре в английском стиле. Правда в голове не осталось ни одного элемента обстановки, только красивый британский акцент и улыбка.
А сейчас он сидел напряженный и задумчивый. Мы оба оказались в ловушке, и у нас было не так много вариантов выхода из нее. Оставаться гражданами на испытательном сроке, изо всех сил доказывая свою лояльность? Бред. Наступать на горло собственной природе и принципам, закрывать глаза на беспредел, творящийся вокруг.
Я так не могу. Я понял, что я устал притворяться, устал бояться. Устал скулить в углу, как этого желало правительство. Им удалось исподволь, незаметно ввести политику террора, прикрывая все это благими намерениями. Эмбер была права, сумев разглядеть это в самом начале.
Но не было ли уже слишком поздно? Есть ли смысл что-то делать?
- Смысл есть, - ответил Билл. Похоже, я говорил вслух.
- То есть?
- Ты хочешь бороться? – спросил он, поворачиваясь ко мне.
- Хочу. Но я не знаю, что я могу сделать, - сокрушенно пожал я плечами.
- А что ты делаешь лучше всего?
- Пишу, - признался я.
- Вот тебе и ответ. Пиши. Кто-то может драться, кто-то поддерживает людей, кто-то координирует, когда масштаб мятежа разворачивается до  такой степени. А кто-то должен открывать людям глаза на правду. И это ты.
Я только открывал и закрывал рот, не зная, как возразить. И понял, что он прав. Очевидно, я всегда буду ведомым, потому что врожденный страх, даже тщательно искореняемый, не исчезнет сам по себе за пару минут. И даже пару месяцев. Или лет.
Все, что произошло, само по себе стало мощным катализатором, изменившим мою жизнь и сознание.
Только жаль, что для этого потребовалось так много. Смерть Эмбер, хаос, война на улицах, распространяющаяся вокруг со скоростью пандемии чумы.
- Время стать рыцарем, мой юный падаван, - проговорил он, протянув руку и коснувшись поджившей ссадины на моей переносице. А потом пробежался вверх по косичке, и его пальцы зарылись в волосы на моем затылке. Он спокойно смотрел мне в глаза, не прерывая этой неожиданной и странной ласки. Просто массировал, легонько проводил ногтями по голове, растрепав пучок. Сердце колотилось где-то в горле, ладони стали влажными. Будь на его месте девушка, я бы уже не раздумывая повалил бы его на диван, жадно целуя. А здесь я ничего не мог с собой поделать, только смотрел на него и пытался унять мысли, скачущие по голове, словно взбесившиеся белки.
Раньше слова о том, что война и чрезвычайные ситуации сближают, казались мне глупостью. Я не мог представить себе, что люди будут думать о любви и сексе, когда вокруг хаос. А все оказалось с точностью до наоборот. Не знаю, дело ли в стрессовой ситуации, в которую мы попали, не видя выхода, или в тех джинсах. А может, просто я оказался достаточно привлекательным для него, и дал волю своей давней симпатии.
Наверное, я все же пересилил свой ступор, в тот же момент, когда он потянулся вперед. Его губы были горячими, мягкими от чая, горьковатыми от его крепости. Он не боялся и не задумывался, что и как сделать. Он просто целовал, закрыв глаза и  неспешно погружаясь в процесс. Отстранившись с тихим влажным звуком, он внимательно посмотрел мне в лицо и снова приник к губам, проникая языком внутрь, мягко сталкиваясь с моим собственным, неуклюже отвечавшим на его ласку. Билл сам пересел мне на колени, одной рукой все так же зарывшись в волосы на затылке, а другой раскрытой ладонью скользя по груди.

Мир сузился до отзывчивого теплого тела. Не было лишних слов, напускного смущения или кокетства. Мне нравились его руки, чуть шершавые от работы ладони,  тонкие кости запястий и сухие мускулы плеч. Хоть сердце и колотилось от такого внезапного поворота судьбы, упускать я его не собирался. Раз он позволил мне войти в его квартиру, жизнь, предлагал свое тело и постель, почему я должен был сомневаться? Я давно этого хотел, и он, судя по всему, тоже. Мы долго просто сидели и целовались, мое напряжение уходило, и его тоже.
Он первый стащил с меня футболку, а потом и я с него. От одного ощущения горячей кожи под ладонями к паху прилила кровь, и я жадно гладил его спину, пока не наткнулся на несколько продольных шрамов.
- Английские розги в школе, - со сбитым дыханием ответил он, отрываясь от моего рта. А потом встал с моих колен, кивнув в сторону лестницы на второй этаж. Я несколько раз на ней едва не споткнулся, следуя за ним. Билл уже стоял у постели, широкой и низкой, освещенной лишь ночниками на прикроватных столиках. Я немного опешил, когда он стащил с себя домашние штаны вместе с нижним бельем. И склонил голову набок, выжидающе глядя на меня.
- Ты…ты точно хочешь? – запнувшись и прочистив горло, спросил я.
- Хочу. Давно и сильно. Но был уверен, что это не твое.
- А теперь? – глупо полюбопытствовал я, хотя ответ был очевиден.
- А теперь не отстану.
Он подошел, вжавшись всем телом, жадно и быстро целуя, почти сминая губы. Одним движением снял с меня и штаны и боксеры, толкнул на постель и залез сверху, возвращаясь к жаркому темпу поцелуев в гостиной. Отдаться на его волю и растерзание эмоций оказалось легче, чем я думал. Я успел огладить все его тело, насладиться его видом, его затуманенным взглядом.
Мне было уже все равно, что это был мой первый раз с парнем. Я не боялся, я знал что делать. Опыт у меня с девушками был более, чем богатый. Нам пришлось прерваться всего один раз, пока Билл доставал из тумбочки смазку и несколько презервативов. Он так удачно встал на колени, прогнулся, что стали видны ямочки на пояснице и старые шрамы. Кожа влажно поблескивала от пота, и я не удержался от того, чтобы прикоснуться к нему.
Потом он послушно лег на живот, широко разведя ноги и едва ли не поскуливая от нетерпения. Я не знал, как давно у него не было секса, и был осторожен, хотя у самого руки тряслись от возбуждения. Давно я никого не хотел с такой силой, как сейчас этого худого парня, ждущего моих прикосновений.
Мышцы были тугие, поддавались неохотно, несмотря на достаточное количество смазки и то, что Билл максимально расслабился. Он обнял подушку, поднял бедра повыше и ждал, тяжело дыша, пока я, поглаживая его поясницу и ягодицы, подготовлю его. Я всегда гордился своими размерами и прочим, но сейчас, глядя на налившийся член, прижавшийся к животу, я боялся, что причиню боль Биллу, из-за того, какой тугой и узкий он был. Приходилось прожимать до ладони все три пальца, поворачивая и разводя их. Мы оба взмокли, Билл скулил на каждом выдохе, но не останавливал меня.
Сил терпеть почти не оставалось, я трясущимися руками разорвал упаковку и раскатал презерватив по члену, наскоро смазав его. Обхватив парня поперек груди, я начал медленно входить, помогая себе рукой, дюйм за дюймом, пока не оказался внутри полностью.
Кажется, мы оба даже дышать перестали. Я ощущал, как под ладонью заполошно бьется его сердце. Я все еще ждал, хотя это стоило мне неимоверных усилий. Хотелось вталкиваться в тесную глубину снова и снова, чтобы все накопившиеся чувства нашли выход. Но я терпел, сдерживаемый мыслью о том, что могу сделать Биллу больно. Он решил все сам, толкнувшись, буквально насадившись на меня самостоятельно. И так несколько раз, пока вымученные, болезненные стоны не изменились, не поднялись на октаву выше, а его дыхание не начало вновь срываться.
Перехватив бармена поудобнее, я принялся двигаться сам, вколачиваясь все сильнее и сильнее, пока от тел не послышались влажные хлопки. Билл совсем голову потерял, скулил и извивался, изголодавшись по сексу, а может, просто потому, что это был я. Мне было хорошо от этих обоих фактов. И от того, что он такой чувственный, совсем другой, не такой, каким был целый день. И не такой, как я увидел его впервые.
Я заставил его прогнуться, лечь грудью на матрас, чтобы изменить угол. И он начал форменным образом орать, поджимать пальцы на ногах, просить еще, наслаждаясь от того, как я его брал, сжимая его бедра до синяков.
Нашего запала и терпения не хватило на что-то большее. Только на жадные ласки, быстрый, сбивчивый секс, жесткий, грязный и жаркий. Он вдруг крупно вздрогнул, застонал на одной ноте и кончил себе в руку, едва сделав пару движений по стволу. Почувствовав, как сжимается его нутро вокруг моего члена, я успел лишь втолкнуться глубже, утыкаясь щекой ему в шею, во влажные пряди волос, испытывая один из лучших оргазмов в жизни.
На то, чтобы отдышаться ушло много времени. Я боялся, что Билл уйдет в душ, или с безразличным лицом отправится курить на балкон. Я опасался его неправильной реакции за то, что поддался на его провокацию, не сдержался, не обуздал себя. Но он только расслабленно лежал с выражением умиротворенности на лице, дождался, пока я выйду из его тела, и даже не поморщился, когда завязанный узлом презерватив упал куда-то на пол.
Он лишь переполз под одеяло, сбитое во время нашей возни, и придержал край, предлагая залезть следом. Потом устроился у меня под боком, уткнувшись в подмышку и заснул. Его тело было как печка, губы припухли и покрылись корочками, шершавыми на ощупь. Я любовался им, наконец-то перестав ощущать беспокойство по поводу наших странных взаимоотношений. Он был хорош как друг, но как любовник нравился мне больше. Прежде чем уснуть, я коснулся ложбинки между его ягодиц, ощупывая припухшее и влажное кольцо мышц. Но крови, к счастью, не было.
Снизу были видны голубоватые отблески телевизора, на улице наверняка все еще был бардак и ужас, но тут, в постели, я ощущал себя в безопасности рядом с Биллом. И спалось  с ним даже лучше, чем под теплым шотландским пледом.

С балкона было видно большую часть центра города. Кое-где дым еще поднимался тонкими столбами, а часть фасада здания Совета была с сильными следами пожара и выбитыми стеклами.
Война шла уже третью неделю. Правительство было шокировано такими массовыми протестами и мятежами. Их жесткие меры вызывали еще больший резонанс, и усиливали агрессию со стороны народа. Пять дней назад был издан приказ о строительстве гетто на территории  районов, признанных самыми опасными. На стенах города были расклеены портреты жертв этих вооруженных столкновений.
Прямо напротив меня, на стене театра, закрытого на этот тяжелый период, висел плакат Эмбер. Чуть дальше – фотография маленького мальчика. Еще дальше, та девушка-француженка, такая живая и яркая. И этих фотографий были сотни. Это были погибшие в первый день, арестованные и расстрелянные. Перед ними лежали цветы, сухие и свежие. Горели свечи, лежали записки. Люди скорбели, несмотря на происходящее вокруг. Переломы борьбы были то в одну, то в другую сторону. Телевизор не хотелось смотреть, по всем каналам, кроме федерального, показывали лишь пустую заставку, а остальные – агитационные призывы Главы Совета.
В интернете тоже был хаос. Постоянные хакерские атаки, запреты целых сайтов, социальных сетей. Людей пытались дезориентировать. Но принцип «Разделяй и властвуй», кажется, начал проваливаться.
Я прислонился к косяку и послал Эмбер воздушный поцелуй. Я делаю все так, как ты хотела. Борюсь, чтобы что-то изменить.
- Ты в порядке? – Билл подошел сзади, протягивая мне кружку с пейзажем Лондона и серебряной ложкой. От нее шел густой цитрусовый запах.
- Вполне. Наконец-то я ощущаю себя…правильно.
- Я переживаю за тебя и за твой проект, - он встал рядом, устроив подбородок на моем плече.
- Все будет в порядке. Я на это надеюсь.
- Мне звонил мой дядя. Он предприниматель, англичанин. Он уезжает из страны завтра утром. Предлагал нам поехать вместе с ним.
- И что ты ответил? – я повернул к нему голову.
- Сказал, что мое место здесь. Рядом с тобой.
- Я уж испугался, что ты бросишь меня.
- Никогда. Если уезжать, то вдвоем. Зачем ты поставил эту пластинку? – из квартиры доносились звуки «Non, je ne regrette rien», с записей Эмбер.
- Потому что это то, что у меня сейчас в голове, - я привлек его к себе, обняв за талию.
- Я боюсь думать о будущем, - признался Билл. – Но мне хватает осознания, что ты со мной, что я делаю что-то полезное.
- Ты делаешь намного больше,- я поцеловал его в бровь, где остался розовый шрам.
Часы на городской башне пробили полдень. И тут же из динамиков, установленных на улице, и из каждого окна, где был включен компьютер или телевизор, донеслись звуки Марсельезы. Голос Мирей Матье эхом отдавался в пространстве, заглушая удивленные возгласы.
Эта вирусная провокация стоила мне крупной суммы денег и еще большего количества нервов. Я до последнего не верил, что это возможно. Но хакерская группировка сделала свое дело. Вместе с записью везде была опубликована статья, многостраничный манифест, обличающий всех и каждого, на кого был материал в компромате, собранном Эмбер. Тысячи копий в настоящий момент были оставлены в городе, сброшены со зданий, и листы покрывали улицу, точно снег. Порывистый и холодный ветер подхватывал их, поднимая и кружа, унося вместе с эхом запрещенной революционной песни.
Это было начало битвы за свободу. Никто из нас не знал, что будет завтра. Не был уверен, что полиция или солдаты в белых кевларовых мундирах, не ворвется в дом посреди ночи, стаскивая с постели всех, на кого писались доносы. Я не знал, как долго я смогу делать то, что решился, но страха не было. Он сопровождал меня слишком долго в этой жизни, и теперь я решил, что ему больше нет места здесь.
У меня есть Билл, есть вера в то, что мы делаем, есть надежда на то, что мир изменится. Ведь мы покупаем свободу своей кровью, понимая, что иначе все пойдет прахом. Некуда бежать, некому сражаться кроме нас, что нужно использовать каждый шанс, каждую минуту, чтобы изменить мир вокруг нас. Но прежде, чем браться за это, нужно пережить все внутри, изменить себя, чтобы найти силы делать это для других.
Иногда для этого нужно совсем мало. Иногда – чтобы кто-то погиб, доказывая на личном примере, что происходит в этом прогнившем мире. В любом случае, цена будет высокой, и нужно быть готовым к тому, что ее придется заплатить.
И теперь я думал лишь о том, уплатил ли я ее сполна за то, что был слишком долго в стороне, или все еще впереди и эти потери и шрамы были одними из первых?
Этого не знал никто.
Время покажет.
The End.