Дядин саксофон

Поезд, громыхая колесами, мчался по просторам необъятной шири российских полей, приближаясь к провинциальному городу, находящемуся на прекрасной реке Волге.
В одном из вагонов, в купе на втором ярусе, крепко спал, под укачивание поезда, молодой парень тридцати лет. Его звали Леша.
С черными волосами, с карими глазами, худощавый, высокого роста, с приятной внешностью. Он крепко спал. И снилось ему лето, море, шум прилива и прекрасная красивая девушка Вероника.
 Подъезжаем через час – проводница громким голосом, проходя мимо, говорила каждому купе, стуча в дверь.
Все всполошились и, не торопясь, стали просыпаться и, собираясь в коридоре, молча занимая очередь в санузел.
Алеша ехал в гости к своей тетке по материнской линии – тете Варе.
Через час поезд подошел к окраинам города, а уже через пятнадцать минут он подошел к вокзалу и засвистел по рельсам колесами, тормозя и стуча вагонами. С огромными сумками, чемоданами, стали вылезать на перрон пассажиры электровоза и восторжен-но, с визгом, кто-то обнимался, а кто–то поспешил через вокзал к дороге, ловить такси.
Алеша, пройдя через вокзал, вышел на дорогу и, увидев первую попавшуюся машину, подошел к ней.
– Шеф, довезешь? Тут не далеко, я покажу куда, – сказал Алеша.
– Садись, – ответил усатый водитель.
Алеша, кряхтя, залез в машину. Водитель завел двигатель своего стального друга , чуть прогревая поршневую систему, и ругаясь на аккумулятор, тронулся с место рывком да так, что колёса завизжали и они поехали. Алеша показывал дорогу, жестикулируя рукой. Говорил – вот здесь налево, вот там направо. Скоро они подъехали к дому.
– Пятьдесят рублей, – сказал водитель.
– Ого, – Алеша ошарашенный стал копошиться в кармане, достав деньги, он протя-нул их водителю, – ну, пятьдесят так пятьдесят.
– Спасибо, – сказал Алеша и, вылез из машины, хлопнул дверью.
–  На здоровье, – ответил водитель в полуоткрытое окно.
Алеша зашел в подъезд, поднялся по ступенькам и позвонил в квартиру номер два-дцать семь.
Не спрашивая, кто там, дверь отворилась и он увидел перед собой в халате одетом на ночную рубашку, тетю Варю.
– Алёшенька, Алёша! – вскрикнула она и кинулась обнимать его.
Не давая сказать ему ни слова, она стала расспрашивать, как доехал, как родители. Они зашли в коридор, она взяла у него сумки и стала расстегивать на нем пуговицы, как бы помогая ему раздеться. Алеша устало и мило улыбался такому теплому гостеприим-ству тети Вари. В полголоса говорил, все хорошо, добрался хорошо, дома все хорошо, у меня тоже, вроде, пфу – пфу, все хорошо. Они зашли в зал и сели на диван, и стали разго-варивать.
Время, было, раннее и тетя Варя сказала: – Давай-ка ты иди, отдохни с дороги.
Она пошла в другую комнату и стала стелить ему постель. Они легли спать.
Алексей проснулся с утра пораньше. Открыв глаза, он долго еще ворочался и, позевывая, потягивался. Потом, быстро откинув одеяло, всунул ноги в полу холодные тапки и пошмыгал в ванную. Открыв кран с холодной и горячей водой, стал рассматривать себя в зеркале, немного удивляясь, какое опухшее у него лицо после сна. Затем он, с большим наслаждением, умывался, чистил зубы и полоскал рот, опрокидывая голову назад.
В это время тетя Варя на кухне поставила кипятить чайник, нарезая толстым слоем хлеб. Она намазывала на него масло и клала на блюдце.
Тут на кухню вошел Алексей.
– А, проснулся, – сказала тетя Варя.
Алеша, кивнув головой, сказал: – Проснулся.
– Ну, как спалось? Не замерз?
Алексей что–то пробормотал себе под нос и подошел к окну. Его глаза ослепило солнце.
– Хорошо–то как, – сказал он, потягиваясь.
Все тело его было помято ото сна. Он стоял и смотрел в окно на проходящих людей и думал, чем бы ему заняться.
Тетя Варя спросила его: – Ну, что, куда-нибудь пойдешь или дома останешься?
– Не знаю, – быстро ответил он. – Пока еще не знаю.
– Ну, да ладно, садись пить чай, а то пока раздумывать будешь, кипяток остынет.
Алексей сел на стул, положив ногу на ногу и, слегка покачиваясь на стуле, стал ве-село размешивать в бокале, положенный тетей Варей, сахар.
– Пей, пей, пока не остыл, – сказала тетя Варя и стала вспоминать, как в военные годы не то что чаю, а кипятку  горячему радовались. Она хмурила лоб и все время приго-варивала:
– Не дай бог, не дай бог. Что паразит наделал, фашист проклятый, сколько народу погубил.
Её, и без того печальное лицо, ещё сильнее было встревожено, и глаза её говорили обо всей печали её прошедшего времени. Она встала со стула, взяла стеклянную банку, налила в неё из-под крана воды и, продолжая говорить, принялась поливать цветы.
– А, что сейчас творят, ироды проклятые, пенсию копеечную и ту не дают вовремя. Толи мы зазря кровь проливали, да сутками на заводах стояли.  Есть совсем нечего было и работали. А сейчас, погляди, ну, вон всякой всячины. А разве купишь? Да и не надо мне этого, я так, для интересу, – продолжала она. – Вон, давеча, зашла в новый наш магазин, гляжу, там всякого продукту на полках, того и гляди обломятся, а, что купишь, не знаю, цены, цены-то, ой-ёй-ёй.! Что купишь на эти копейки. Это я так, от интересу. Нам что, много надо что ли? Взяла пачку творога, молока да булку. Что нам много надо, что ли? Это я так. Обидно мне. А нет, вот молодость прошла, и, не помню, как, а тут война эта еще свое дело сделала. А сколько строили, потом всю свою жизнь горбатилась и вот тебе, на. На нас у них, что и пенсии жалко стало. Сами-то вон, почитай всю страну разграбили. Ух, толстомордые, так вот прям, взяла бы да по башкам им. Сидят там, видишь ли ты, они думают. Чего думать-то, делать надо, а не разговоры вести, а они все разговаривают. А ведь мы их туда-то посадили вот и сидят они там, на нашей–то шее, думают. Прям, телевизор не включай – ну, везде, на каждом канале, ну, все болтают, тьфу, смотреть на них уже противно. Вон, давеча, не могли сынов спасти, всё у них не так. По продали всё обо-рудование и теперь помощь от кого–то ждем. Вот и проболтали, прождали, а ведь люди погибли-то, ой, сынки-то молодые – за что, ведь не война же. Лодку, значит, мы можем делать, а спасти сынков из нее – нет. Что ж это, право, не знай, такое творится–то. Ой, да как посмотришь вести, то почитай каждый день всё, что-то случается. Вот и не даром–то в библии написано, что к концу света всё какие–то катаклизмы будут да разрушения. Ой, да всё так и есть. Что-то я заболталась совсем. Ну, что, попил чаю? – она посмотрела на Алешу.
Алеша сидел, подложив руку к голове, и задумчиво слушал тетю Варю.
– Попил, – сказал он.
– Ой, да, забыла совсем, Алеша, у меня ведь варенье яблочное и клубничное, со-всем ведь забыла. Вот старая, совсем ведь без памяти стала, – сказала она и погладила Алешу по голове.
– Нет, нет, спасибо, – сказал Алеша. – Я уж попил и бутерброды все съел.
Он встрепенулся, встал и пошмыгал в комнату. Зайдя в комнату, он застелил кро-вать покрывалом, сел на кресло и стал, не торопясь, одеваться.
– А всё-таки, куда-то решил пойти? – сказала тетя Варя.
– Да – тихонечко сказал Алеша и кивнул головой. – Пожалуй, пойду, прогуляюсь, заодно зайду в консерваторию.
– Иди, иди, что толку дома сидеть. Вон, на улице погода какая хорошая.
Алеша оделся, подошел, поцеловал тетю Варю в щеку, взял со стола конфету и за-пихал её в рот, направился в коридор. Его черные огромные ботинки были слегка запач-каны. Он взял щетку, начал их тщательно натирать до блеска. Потом, одев их, стал, не то-ропясь, завязывать шнурки. Завязав шнурки, он встал, вытянувшись в полный рост и громко сказал – Тетя Варя, я ушел.
– Ступай, ступай – сказала она, тут же окликнув, – Алеша, ты к обеду, или уж, к ужину тебя ждать? Когда придешь?
– Не знаю – быстро сказал он и хлопнул дверью.
Спустившись на лифте с пятого этажа, неторопливо он вышел из подъезда на ули-цу.
Его охватил пронзительный холодок. Глубоко вздохнув, он зашагал широкими быстрыми шагами к вблизи ходящему транспорту. Его глаза ослеплял искристый от солнца снег. Шёл последний месяц уходящего 2000 года. Стоял слегка морозный декабрьский день. На деревьях лежал слегка припорошенный снег. Воробьи, весело щебеча, прыгали по затоптанным тропинкам в поисках пищи. Алеша, засунув руку в карман, достал горсть семечек и бросил на дорожку. Воробьи, увидев семечки, с резвым щебетаньем подлетев, начали их собирать.
– Клюйте, клюйте, – сказал Алеша, слегка улыбнувшись.
Из его рта заклубился белый пар. На лице у него осталась присутствовать легкая улыбка и задоринка в его глазах говорила о хорошем настроении. Он шёл, широко разма-хивая руками, взирая по сторонам. Снег хрустел у него под ногами и он, слегка подскаль-зываясь, как бы переваливался с ноги на ногу. Всё окружающее его вдохновляло и радо-вало и всё вокруг него ему виделось удивительно прекрасным. Он шёл и, то и дело, с большим наслаждением глубоко вздыхая думал, как же всё таки хорошо и прекрасно. Он шёл и ощущал необычайную легкость души. Но тут же его охватывала, словно ветерком, мысль о том, что всё не вечно, что придет тот день и тот час, когда всё утихнет. Он шёл и думал, что жизнь прекрасна такая, какая она есть, с её непредсказуемыми сюрпризами. Он шёл и думал, что жизнь и смерть живет в людях одновременно, что словно песочные ча-сы, жизнь уходит сквозь маленькое отверстие в небытие. Что люди, как планеты, крутятся по своей орбите. И только влиянием свыше они сталкиваются судьбами и несут какое-то значение в этом непредсказуемом, суетном мире. Он шёл и думал о тёти Варином расска-зе. В его голове крутились её слова, и анализировать всё происходящее ему было легче. Он понимал, что, несмотря на то, что трудности постоянно присущи каждому человеку, что многим нелегко в это время перемен. Но все–таки сама жизнь изменилась в лучшую сторону. Что многие люди стали на истинно правильный путь, что жизнь, не смотря на все её неудобства, стала гораздо прекрасней. Что многие люди осознавали все тонкости культурно-духовных ценностей.
Окружающая среда его заставляла думать о хорошем. Его хорошее настроение подчеркивало в нем всю доброту его души. Он шел и думал, что не вся так уж плоха ны-нешняя молодежь. Что среди них есть воистину хорошие талантливые подростки.
Незаметно быстро для него он подошел к остановке, на которой стояла небольшая кучка народу в ожидании транспорта. Алеша встал чуть в стороне от остановки и с при-стальным взглядом стал смотреть на дорогу. Расслабленно перевалившись на правую ногу он рассматривал проезжающие машины. Легкий морозец заставлял, переминаясь, ходить с места на место людей, стоящих на остановке. Но вскоре подошел троллейбус и все оживленно кинулись в него, слегка толкая друг друга. Алеша, пропустив всех, зашел последним и стал сзади возле окна. Троллейбус тронулся и кондуктор, проходя, расталкивая всех пассажиров, начал собирать деньги, небрежно раздавая талончики. Он ворчал и возмущенно смотрел в глаза тем, у кого были проездные билеты.
– Показывайте, показывайте, – говорил он, рассматривая подлинность проездных и удостоверений.
Алеша стоял в самом конце троллейбуса и, следя за кондуктором, слегка косился в окно. Недовольные удобством такого транспорта пассажиры начинали скандалить и всту-пали в словесную перепалку с нагло сварливым кондуктором.
– Что, денег нет? – говорил кондуктор. – Идите пешком.
– Сам иди, – выкрикивали из толпы.
– Не восемнадцатый век, что бы ходить пешком, – сказал  интеллигентного вида мужчина с бородкой.
– А что деньги, где им взяться? Зарплату не платят по три месяца, – жалобно сказала женщина, сидящая с ребенком на руках. – Сходишь на базар раз, за квартиру запла-тишь, за садик, вот и все. Где их брать, деньги-то? – Ее грустные глаза посмотрели на ре-бенка.
– Вот вы сели!? Сидите? И езжайте молча, – сказал кондуктор. – А не нравится, так вон пешком.
– Что ты заладил – пешком да пешком, – вступился рядом стоящий мужчина в се-ром пальто и с большой спортивной сумкой в руках. – На вот тебе, – он протянул мелочь, резко сказав, – Давай талон.
Кондуктор, оторвав ему талон, начал пролазить дальше, расталкивая и наступая на ноги. Сидящий пожилой мужчина на одиночном сидении стал рассуждать, уставясь гла-зами на девушку лет тридцати, рядом стоящую с ним.
– Вот воевали, потом строили, а всё не поймешь чего,-то один к власти придет, то другой и опять давай всё заново ломать да строить. Нет, то уж все, мы своё, считай, отжи-ли, отстроили. Я вот после войны, почитай, ещё до восемьдесят третьего вкалывал. А что, кому я нужен, вспоминает, что ли, про нас правительство – нет! 200р прибавили пенсии, а инфляция вон как скачет, так вот, что было то и осталось. Все они там сидят да обирают нас. Всё у них там налоги, да налоги. А опять кто попадает, под них!? – вон, только мало-имущие. У меня вот, пенсионные льготы – хоть, что ни что, а как быть вот им–то – на за-водах–то ведь не платят, детей не прокормишь, да еще эти троллейбусные вышибалы убьют же за то, что бесплатно едешь, а за что платить? За то, что по часу ждешь его, да еще и не залезешь. За что платить? – повторял он. – За всё уж давно заплатили! Или рево-люцию напрасно делали?
Троллейбус шел, останавливаясь на остановках, люди выходили и входили, и начиналось то же самое. Прокашлявшись, кто-то подхватывал услышанную им тематику, кто-то, просто угрюмо уставившись, смотрел в окно.
Алеша, взявши талончик, положив его в карман, задумчивым взглядом смотрел в окно.
– Радищева, – передал водитель по микрофону хриплым прокуренным голосом.
Алеша стал неторопливо пролазить к двери, спрашивал приятным тихим голосом – Вы выходите? На Радищева выходите?
Троллейбус подошел к остановке, остановился. Алеша выскочил из троллейбуса, аккуратно проскальзывая мимо входящих и стоящих пассажиров, и стремительно быстро пошел в сторону консерватории.
Кружил легкий снег, он падал ему на шапку и тут же таял. Его глаза были зажмурены, на его ресницы попадали легкие снежинки и он, жмурясь, смотрел сквозь прищурено узкие прорези глаз. Он шел, ступая по чисто очищенному от снега тротуару, выложен-ному из квадратных плиточек. Он шел мимо пустующего стадиона, на котором не было никого кроме двух человек вдалеке, раскидывавших снег с прохода.
Подойдя к противоположной стороне консерватории, он повернулся к дороге и стал пропускать проезжающие машины. Он стоял и смотрел на замечательное сооруже-ние. Это было здание консерватории, сзади него стоял памятник Чернышевскому В.Г.
В Алешиной памяти мелькнуло, как вроде бы недавно здесь, вот на этой улице, по улице Кирова, ходили троллейбусы, а сейчас здесь все по–другому. Перейдя дорогу, он увидел, что напротив здания раскинул свои палатки небольшой базар. Подойдя к цен-тральному входу, взявшись за мощную дверную ручку, он дернул, но дверь была закрыта.
– Закрыто здесь, вход там со двора, – услышал он голос сзади, обернувшись, он увидел бородатого мужчину.
– Там? Со двора? – повторил Алеша.
– Да, там, – сказал бородатый мужчина, одетый в черное драповое пальто и в кожаной кепке на голове.
Алеша, наклонив голову вниз, пошмыгал обходить здание. Подойдя к двери, от-крывши резким движением руки, зайдя во внутрь, он быстро поднялся по лестнице на второй этаж. Алеша увидел идущего к нему навстречу мужчину. Что-то заурядное было в его приятной внешности, которое подчеркивало в нем какое-то вели-чие. Он был среднего роста с лысой головой, на которой только сзади и по бокам обхва-тывал ободок черных волос. Черные брюки, свитер, черные ботинки и светлый галстук на черной рубашке виднелся из-под свитера.
– Здравствуйте, – сказал Алеша, подойдя к нему.
– Здравствуйте, – сказал он.
– Скажите, пожалуйста, – продолжил Алеша, – где мне можно увидеть духовиков?
– А вам кто нужен? – мило улыбаясь, спросил он.
– Мне нужен преподаватель саксофонист.
– А вы, вообще, кто? – спросил он, пристально смотря на Алешу.
– Я, я, – Алеша, немного оробев, замельчешил. – Ну, я приезжий, здесь не учусь, а просто зашел ноты попросить, если можно, конечно, – ясно улыбнувшись, сказал он.
– Значит, ноты вам нужны?
– Да, хотел пьесы попросить.
– Так, я, вообще, заведующий кафедрой, – сказал он, наполовину представляясь. – Так, так, – повторял он, задумчиво сказав, – ну, пожалуй, сейчас вы здесь не найдете пре-подавателя. Сейчас все на репетиции в филармонии. Ступайте туда, Виктор Петрович сейчас там. Через двадцать минут будет перерыв, там вы его и найдете.
Они стали спускаться по лестнице.
– Да, молодой человек, у нас не принято ходить в помещении в шапке, – вежливо сделал он замечание Алеше.
Алеша покраснел и резко снял шапку.
Они спустились на первый этаж
– Дима, Дима, – окликнул заведующий кафедрой проходящего мимо молодого че-ловека с тубой в руках.
Дима, услышав его, остановился.
– Что, Геннадий Владимирович? – спросил Дима.
– Ты сейчас в филармонию пойдешь? – спросил он у Димы.
– Да, – отвечал он.
– Вот проводи молодого человека, покажи ему Виктора Петровича.
– Хорошо, – сказал он.
– Ну, вот, идите вместе с ним, он вам покажет Виктора Петровича, – обращаясь к Алеше, сказал заведующий кафедрой и пошел по коридору.
– Большое спасибо! – окликнув его, радостно сказал Алеша и пошмыгал за Димой.
Они шли молча, ни о чем не говоря, дойдя так до самой филармонии. Перейдя до-рогу, они подошли к зданию с колоннами и с парадными ступеньками. Это было здание филармонии. Оно было выбелено в белый цвет, с развешенными афишами с боку. Под-нявшись по ступенькам, они зашли во внутрь, пройдя через дверь с надписью «служебный вход», они зашли в фойе. Паркетный пол у них заскрипел под ногами.
Откуда–то слышалась духовая музыка. Они подошли к залу, в котором шла репе-тиция. Зайдя в зал, Алеша увидел на сцене играющий духовой оркестр и, размахивающего палочкой, дирижера. Это был худощавый человек в черных брюках и светлой рубашке, с черными с проседью волосами. Все его тело грациозно двигалось и руки плавно дирижировали. На всей сцене сидели прекрасно играющие музыканты.
Алеше сразу бросилась вся профессиональная тонкость их игры. Это звучала Еврейская рапсодия.
– Ты сядь, посиди, – сказал Дима Алеше, – я сейчас посмотрю, где Виктор Петро-вич и подойду к тебе.
Он пошел к сцене, поставив тромбон на пол.
Алеша сел и стал понемногу всех рассматривать. Тут подошел Дима.
– Он здесь, – сказал Дима и начал показывать и объяснять, где сидел Виктор Петрович.
Наконец, Алеша разглядел, где сидел Виктор Петрович.
– А, вон там, да, рядом с кларнетом, да.
– Да, да, да, – сказал Дима, добавив, – ну, все, я пошел.
– Да, да, конечно, большое спасибо, – сказал Алеша.
Он снял шапку, облокотившись о парапет, вытянул ноги вперед и стал, наслажда-ясь, следить за репетицией: по правую сторону сцены, в три ряда по четыре стула в ряду, сидели трубачи; удаляясь, за ними виднелись валторны; чуть вправо от валторны были тромбоны; слева от них – тубы. По центру, на небольшом уступе, стоял дирижер; слева от него сидели кларнетисты; прямо перед дирижером сидели флейтисты и кларнетисты; вле-во от них виднелись саксофоны, сидящие полукругом; за ними стоял рояль; с двух сторон от рояля были ударники.
Вся сцена светилась золотистым блеском – медные инструменты переливались при свете. Сцена была необычайно красива и компактно уставлена стульями, на которых си-дели музыканты. Это были удивительные люди. Красота их игры захватывала дух. Алеша сидел в третьем ряду. На мгновенье, прервавший музыку, дирижер, уставившись в свои тетради, говорил: –Флейты – два такта, кларнеты – не играть, так, саксофон – из-за такта.
И они начинали черкать ручками в нотах. Потом опять, взмахом тонкой дирижер-ской палочкой, они оживали. И звуки сливались и переливались.
Это было потрясающе. Игра их была божественна. Алеша ощущал эмоциональный подъем. Он сидел и, наслаждаясь, духовно обогащался. Ему было плохо видно всех сидя-щих музыкантов на сцене, но он видел, как они вкладывают в игру свою душу, как пре-красны, как музыкально эмоциональны они.
Алеша пытался рассмотреть Виктора Петровича. Но, к сожалению, за нотной подставкой и впереди сидящими кларнетистами, его было плохо видно – слегка виднелась верхняя часть его головы и, даже, его глаза не совсем было видно.
Вскоре пришел заведующий кафедрой. Зайдя в зал, он осмотрел всех играющих на сцене, потом прошел в середину зала, сел на кресло, примерно в ряду десятом. Его голая, без волос, голова выглядела забавно при свете медных инструментов. Но это была не со-всем простая голова. Это была голова профессора с приятной политической внешностью – в его лице было что-то величественное.
Алеша сидел и ждал перерыва репетиции, изредка посматривая то на часы, то на затылок профессора. Дирижер дирижировал так, что можно было любоваться даже хотя бы одним им. В нем виделось громаднейшее профессиональное искусство, его грации та-ланта.
Звучали разные вариации. Иногда солирующие музыканты выходили на середину и подмостку дирижера, и играли. А после окончания их игры, в знак приязни, им хлопал весь музыкальный оркестр. Это было приятно и трогательно.
Но, вот дирижер, посмотрев на часы, сказал: – Так, все, достаточно, перерыв
Они начали вставать и расходиться кто куда. Алеша, стараясь следить глазами за Виктором Петровичем, поднялся. Виктор Петрович поднялся со стула и, быстро спустив-шись со сцены, прошел по залу, по противоположной стороне от Алеши.
Виктор Петрович был худощавый, высокого роста. Его шаги были быстрые. Он промчался по залу и вышел. Алеша поспешил за ним. Алеша вышел из зала, но Виктора Петровича уже не было, и только музыканты бродили по коридору.
– Виктора Петровича не видели? – спросил Алеша.
– Да вот в низ только что пошел, – сказали Алеше.
И Алеша пошел вниз. Пройдя по коридору, он стал спускаться по лестнице в полу-подвальное помещение. Лестница была крутая и заканчивалась прямо перед дверью. Алеша зашел в открытую дверь, увидев перед собой, играющих в домино, музыкантов.
– Виктора Петровича не видели? – спросил Алеша у них.
– Наверное, там курит, – сказали они, указав на противоположную дверь.
– Спасибо, – сказал Алеша.
Пройдя через комнату и выйдя в дверь, Алеша очутился в вестибюле. В стороне стояли и курили музыканты. Алеша подошел к ним, но Виктора Петровича среди них не было.
Алеша занервничал: – Виктора Петровича не видели?
– Да нет, – сказали они.
Алеша покрутился на месте и, увидев лестницу, ведущую наверх, стал неторопливо подниматься по ней. В растерянности думал, куда же мог пойти Виктор Петрович. Поднявшись по лестнице и там не увидев Виктора Петровича, он спустился обратно. Музыканты продолжали курить. Он встал от них чуть в стороне. Вокруг него клубился дымкой сизый табачный дым. Он стоял и смотрел в зеркало, наблюдая за курящими музыкантами. Проходящий мимо Алеши мужчина, крепкого телосложения со светлыми кудрявыми волосами, посмотрел на Алешу.
Поймав взгляд, Алеша спросил у него: – Виктора Петровича не видели?
– Да здесь он где-то ходит, – чуть-чуть приостановившись, сказал он.
– А где – здесь? – спросил Алеша. – Никак не могу его найти.
– Да не знаю где. По-моему, он уже на сцене, – сказал он и пошел дальше.
Алеша пошел вслед за ним. Зайдя в комнату игравших в домино, увидел, что музы-кантов уже не было. Он быстро поднялся по лестнице наверх и, выйдя в коридор, пошел к двери, ведущей на сцену. Мимо него промелькнул молодой человек.
Алеша, окликнув его, спросил: – Вы не знаете, где можно найти Виктора Петрови-ча?
– Сейчас посмотрю на сцене, – сказал он.
Зайдя и моментально выйдя, он сказал: – Он там уже играет.
Со сцены раздавались звуки, подготавливающихся к игре, музыкантов.
– Спасибо, – сказал Алеша. – Большое спасибо.
– Теперь только после репетиции, – сказал молодой человек Алеше.
Алеша, не торопясь, пошел опять в зал. Музыканты подготавливались. Они пере-бирали ноты, откашливались и дудели каждый на свой лад. Подошел дирижер. Они затихли.
– Ну, что, отдохнули? – сказал он. – Продолжим.
Он взял дирижерскую палочку, взмахнул. И они заиграли.
Алеша сел в кресло и стал слушать, продолжая любоваться их игрой. Он просидел еще час до конца репетиции, продолжая наслаждаться музыкой. Торопиться ему было не-куда и он спокойно сидел все это время, наслаждаясь ими.
Но вот репетиция подошла к концу. Дирижер поблагодарил всех, взяв папку, быст-ро сойдя со сцены, ушел. Музыканты стали не торопливо собираться, раскладывая и чистя свои инструменты. Виктор Петрович, спустившись со сцены и подойдя к первому ряду, принялся разбирать саксофон. Он его, аккуратно разобрав, начал стряхивать и протирать тряпочками. Все потихоньку начали расходиться.
Алеша сидел и ждал Виктора Петровича. И вот уже никого не осталось, кроме Виктора Петровича. Они прочистили инструменты, сложили их, оделись и стали молча идти по залу. Алеша встал и пошел им навстречу. Подойдя к ним, он посмотрел на Виктора Петровича и сказал тихим голосом: – Вы Виктор Петрович?
Виктор Петрович, немного ошалев, посмотрел на Алешу и сказал: – Да, я – Виктор Петрович. А что?
– Мне, мне, – Алеша немного оробел. – Я хотел с вами поговорить, – сказал ему Алеша.
– Да, я вас слушаю, говорите.
– Хотел у вас спросить пьесы.
– А вы кто?
– Я, я, – Алеша немного нервничал.
– Вы учитесь где?
– Нет, я приезжий, – сказал Алеша.
Они вышли из зала и пошли по коридору. Паркет скрипел у них под ногами. Теплоту души почувствовал Алеша, исходящую от Виктора Петровича. Виктор Петрович говорил очень мягко, искренне. И Алеша был тоже душевно мягкий человек. Алеша увидел в его лице какое-то маленькое сходство с великим музыкантом прошлого века и доброта души его овладела им. Виктор Петрович был высокого роста с худощавым лицом, акку-ратным средним носом, голубыми глазами и с крупным мужским подбородком.
– Какие пьесы?
Алеша, быстро подхватив разговор: – Ну, например, «Розовая пантера» или еще, и он начал перечислять.
– Нет, нет, нет. Такого у меня нет, – сказал Виктор Петрович.
– Нет, – повторил Алеша. – Ну, что-нибудь из «Папетти».
– Из «Папетти», – повторил Виктор Петрович. – Ну, из «Папетти» я посмотрю, что-то у меня есть.
Они вышли на улицу. Они остановились около дверей входа.
– Хорошо, хорошо, я понял. Да, да, конечно, посмотрю дома – есть, где-то есть, – говорил Виктор Петрович, мягко процеживая слова сквозь губы.
– Угу, угу, – Алеша махал головой. – Когда можно подойти?
– Приходите в понедельник, в 18.00, в восьмой кабинет, в консерваторию. Я буду там заниматься.
– Хорошо! Хорошо! – сказал Алеша.
Они попрощались и Виктор Петрович пошел вслед за кларнетистом, в сторону консерватории. Алеша, постояв немного у входа, осмотревшись по сторонам, не торопясь, пошмыгал в парк напротив. Он гулял и думал, какие прекрасные люди живут в этом городе.
Алеша долго гулял по парку, а потом, сев на троллейбус, поехал домой. Дома его встретила тетя Варя.
– Ну, наконец-то! – воскликнула она. – Пришел. Сколько можно тебя ждать, ушел с самого утра. Давай раздевайся скорей, мой руки. Сейчас ужинать будем, – засуетившись, сказала она Алеше и пошла на кухню разогревать ужин.
Алеша разделся и зашел на кухню, сел за стол. Тетя Варя быстро резала хлеб, кладя его на блюдце.
– Ты что, Алеша, как долго ходил? – беспокойно говорила она. – Куда ездил? Что так долго? Я к обеду ждала. Разве так можно? Я уже испереживалась, – с волнением гово-рила она.
– Да вот, так получилось, – оправдывающимся голосом сказал он.

День второй.
Солнце заглянуло в окно и пощекотало Алешу по щеке. Проснувшись, он, немного нежась в постели, прикидывал, чем займется. День начался, почти что, так же, как и предыдущий. Тетя Варя суетилась на кухне, гремя посудой. Он встал, умылся и зашел на кухню.
– Доброе утро, – сказал он, весело улыбаясь.
– Доброе утро, – сказала тетя Варя. – Выспался?
– Выспался, – сказал Алеша.
– Садись завтракать, – сказала она, ставя на стол тарелку с гречневой кашей, чай и бутерброды.
По радио пели песню:
«Земля в иллюминаторе,
Земля в иллюминаторе,
Земля в иллюминаторе
Видна,
Как сын грустит о матери,
Как сын грустит о матери,
Грустим мы о земле –
Она одна.»
Тетя Варя расплакалась от таких трогательных слов. Алеша ее нежно обнял по-братски, за плечо, и стал её успокаивать, нежно поговаривая: – Ну, ну, тетя Варя, пере-стань, не надо, зачем же.
– Вечно я так, прямо, как дура какая-то, расплачусь, – сказала тетя Варя, утирая нос фартуком. – А еще хуже, порой, на празднике, бывало, каком или на демонстрации. Все весело гуляют, а меня, прямо, ну, возьмет что-то и я, давай, слезы лить.
– Ну, это вы совсем зря так себя травмируете, – сказал Алеша.
– Нет, нет, всё, я всё, всё хорошо, Алёш. Этак от души надломленной порой бывает такое- сказала она.
Они сели и молча стали сидеть. Потом Алеша встал и долго ходил из комнаты в кухню, из кухни в комнату. А потом оделся и, сказав тете Варе, что он ушел, хлопнул две-рью и быстро по лестницам спустился вниз. Быстро дойдя до транспорта, он прыгнул в подошедший троллейбус и поехал, сам еще не зная куда. Так же как и всегда, в троллей-бусе разворачивались транспортные драматические переделки:
– Куда ты прешь? Ты че, баран?
– Сам ты баран. Я не пру, а залазию в троллейбус.
– Да не залазиешь, а прешь, как баран.
– Молчи ты, урод. Кто тебя родил, урода такого.
– Сам ты урод.
Схватились двое мужчин, одному, примерно лет пятьдесят, другому – около тридцати.
Рядом же в сторонке:
– Да что вы, в самом-то деле, дайте пролезть. Сумку, сумку мою отдайте. – Жен
щина пытается пролезть к двери.
Старушка, интеллигентного вида:
– Гениально, это же гениально. Я это читала много раз и не у одного автора. Это гениально, – повторяла она еще много раз. – Башня-то, башня-то стоит. Троса все погоре-ли, полопались, а стоит.
Мужчина пожилого возраста:
– Историю никто не знает, совсем никто не знает, – возмущался он. – Шесть часов без перерыву, вот это был оратор, в книгу рекордов Гиннеса попал, – говорил он про В. И. Ленина.
– О! Как же ты за него будешь голосовать? – начал разговор молодой парень, лет двадцати, со своим приятелем.
– Как, за кого, наша партия Баркашова , вот за него и буду голосовать.
Старушка, сидящая рядом:
– Какие партии, всю партию разрушили. Демократы, никакой демократии, одни воры, всю страну разграбили. А вы за них голосовать. Строили, строили коммунизм и вот пришли эти и разграбили всю страну. А вы партия, говорите. Где она, эта ваша партия? Какая она?
– Как какая, вот какая, – сказал молодой человек и пальцем вывел на стекле фа-шистский знак.
– Эх, вы что, за фашизм, что ли? – старушка вздохнула.
Алеше стало искренне жаль ее. Он подумал, вот новое поколение, приходя, разру-шает старую идеологию, а старики, веря, держатся за старую жизнь. Но и старого уже нет, и новое совсем уж, не так уж хорошо.
Открылись двери на остановке. Алеша вышел напротив Крытого рынка, в котором шла во всю рыночная новогодняя распродажа. Но не сделав и шага вперед, он услышал как вдруг кто-то окликнул: – Алеша, Алеша.
Сначала он не придал вроде бы этому значения, но, взявши его за руку, с криком – Алеша, привет, –его остановила девушка.
– Наталья! – вскрикнул он. – Сколько лет, сколько зим! – он обнял ее.
Это была его старая добрая знакомая, или можно было сказать, даже друг. Они отошли в сторонку и стали спрашивать друг у друга, как да что и тут же рассказывать друг другу о себе.
– Ну, как ты, как, давай рассказывай, – повторял Алеша. – Вот те на, встреча, уж совсем не ожидал тебя увидеть в большом городе, вот так , случайность.
– Да я здесь, сейчас здесь вот работаю на базаре. Так сказать, бизнес открыла. Ну, вот помаленьку и, на точке торгуем зарабатываем.
– Ты смотри чё, молодец, – восхищенно говорил Алеша. – Ну, а так, как сама, дом, семья, что нового, какие изменения есть в жизни?
Они пошли потихоньку по грязному тротуару.
– Тебе чего, куда? Спросил Алеша её.
– Да мне маршрутку на Ленина.
– Ну, пойдем. Я все равно гуляю, спешить мне не куда. Недавно вот как приехал. Ну, давай, давай рассказывай, как ты. С добротой души повторял Алеша, как же всё таки здорово, что мы встретились.
Они пошли на улицу Ленина.
– Да ну, как тебе сказать, – стала рассказывать Наталья. – Кручусь, верчусь, все надоело. Ремонты, переезды, школы, дети. В общем, одни проблемы, кругом крутишься, как белка в колесе. Племянника, вот, ещё привезли. Он, бедняга, всё лето на стройке про-работал. Скопил денег, взял и мотоцикл купил, а тут, на днях, его угнали из сарая. Вот страна, я говорю, ну ни во что нельзя деньги вкладывать. В пору, хоть на них спи. Рабо-тал, работал мальчишка, горбатился все лето. И вот, сволочам каким-то всё досталось. Он сейчас, прямо, как не свой. Так вот, я и говорю. Тут нас в том году тоже обокрали. Работа-ешь, работаешь и всё коту под хвост. То обманут, то обкрадут, то правительство с этими своими реформами да с точками валютными, тоже пол страны обокрали. Ужас, Алеша, ужас, что творится, ужас.
Они подошли к остановке.
– Маршрутка моя, вон, идет. Ну, всё, я побежала. Ты, давай, в гости приезжай. Зво-ни, телефон помнишь?
– Конечно, конечно, – сказал он ей уже вдогонку.
Она залезла в маршрутку и уехала. Алеша, не торопясь, пошел вдоль дороги по улице Московской. Когда-то раньше, улица называлась Ленина. Прогуливаясь, он дошел до площади. Всё на площади сверкало и сияло со всех сторон. Всё говорило о наступаю-щем празднике. На площади бригада рабочих устанавливала ёлку, кучка народу столпи-лась, глазея на это мероприятие. Алеша с любопытством тоже остановился и стал наблю-дать. Вокруг была такая красота и Алеша стоял, и любовался этой красотой. Огромный памятник Владимиру Ульянову стоял  по центру площади. Тут же через дорогу было ад-министративное здание. Маленькая церковь, в виде памятника, сияла своим куполом. И, конечно же, огромное белое здание с колоннами у парадного входа – театр оперы и бале-та. Рядом небольшой парк с елями и соснами. Все было замечательно и удивительно кра-сиво. Он постоял и пошел, не торопясь, прогулочным шагом в сторону консерватории.
Подойдя к консерватории, он посмотрел на часы – время было около шести. Он зашел внутрь здания и пошел по коридору в восьмую комнату. Подойдя, он открыл дверь, но Виктора Петровича там не было.
– А где Виктор Петрович? – спросил он у сидящего там парня.
– По-моему он в четырнадцатом.
Алеша сказал: – Спасибо, – закрыл высокую плотную дверь и пошел в четырнадца-тый. В четырнадцатом кабинете раздавался разговор. Алеша зашел и увидел там Виктора Петровича и ещё двух преподавателей. Это были клавишница – женщина и , крупного телосложения со светлыми волосами, все тот же кларнетист.
– Здравствуйте, – сказал он.
Виктор Петрович сразу же всполошился: – Эх, забыл, ведь приготовил и забыл, – сказал он Алеше о нотах.— Как вас зовут-то, я забыл.
– Алеша, – сказал он.
– Алеша, запишите мой телефон, позвоните мне, напомните завтра вечером или се-годня, а то я с этими репетициями всё, напрочь, забыл. Да столько еще учеников, с ними тоже закрутился и забыл. Тут – кому трость, кому – ноты. Вы лучше позвоните, напомни-те мне. Нет, соберетесь подойти, так позвоните с вечера.
– Да нет, ничего, ничего, хорошо, конечно, я позвоню. Большое спасибо, – мягко сказал Алёша, попрощался и пошел.
Выйдя на улицу он сел в троллейбус и поехал домой. Дома его встретила тетя Варя, заботливо обрадовавшись ему.
Он поужинал и долго после сидел на кухне в темноте. Затем, включив свет, при-нялся что-то писать.
Тетя Варя легла спать, а он продолжал что-то писать до самого утра. Он быстро пи-сал на старых желтых листах, иногда их, скомкивая, бросал на пол. На полу от скомкан-ных листов создавалось впечатление, будто бы кто-то разбросал комки снега. Когда на часах было четыре тридцать он, с сощурившимися сонными глазами пошел спать.
На следующий день он проспал до самого обеда. Потом встал, не умываясь, он за-шел на кухню. Увидев там записку: «Обед на плите, я ушла на базар», он похлебал ложкой суп из кастрюли, стоящей на плите, и пошел в комнату.  Взял книжку, стал читать. Прочитав часа два, он опять задремал. Его разбудила хлопнувшая дверь. Это была тетя Варя. Вернувшись с базара, увидев Алешу в кровати, она усмехнулась и, пройдя на кухню, стала что-то стряпать.
Алеша встал, оделся и вышел к подъезду. Подышав свежим воздухом, он вернулся, вынул из кармана телефон и стал набирать номер.
– Алло, здравствуйте. А Виктора Петровича можно услышать?
– Да, да, можно.
– Виктор Петрович, это Алеша. Здравствуйте. Я завтра к вам подойду, у вас репе-тиции нет?
– Нет, нет. Завтра нет. Я целый день в консерватории.
– Ну, тогда возьмите ноты, пожалуйста, я подойду.
– Хорошо, хорошо, – сказал он вежливым голосом.
– Ну, тогда до завтра.
– До свидания.
Алеша взял тетрадь и стал что-то опять писать. Он прописал часов до трех ночи и после, выключив свет, он уснул. Спал он очень плохо, в каком-то бреду, всё ворочался. Ему слышалась музыка и виделись образы людей. И он не понимал, то ли это во сне, то ли в бреду.
День начался с того же, как и всегда. Он встал, умылся, позавтракал, немного по-болтал с тетей Варей и, одевшись, вышел и поехал в консерваторию. Приехав туда, он вошел в восьмой кабинет, но там никого не было. Тогда он зашел в четырнадцатый каби-нет.
– Здравствуйте, – он поздоровался, там были Виктор Петрович, пианистка Елена Григорьевна и молодой парень, играющий на саксофоне под сопровождение рояля, на ко-тором играла Елена Григорьевна. После зашел все тот же кларнетист Василий Сергеевич. Виктор Петрович дал Алеше ноты и он стал переписывать. Переписал? Алёша махнул головой Виктору Петровичу и он, подходя, показывал, что переписывать дальше, говоря между собой:
– Елена Григорьевна, могу промолчать или, хуже того, нагрубить, но к делу я от-ношусь серьезно, никак не по-хамски – если сказал, то сделаю. А то, что он, видите ли, после дня рождения не может отойти, запил он. И что теперь, концерт отменять. Нет, это-го не будет.
Елена Григорьевна: – Ну, так значит будет концерт.
Виктор Петрович: – Конечно, будет.
Елена Григорьевна: – Не знаю, что мне одеть.
Виктор Петрович: – Одевайтесь празднично.
Елена Григорьевна: – Я думала, будут одни духовики.
Виктор Петрович: – Нет, нет, и клавишники тоже, одевайтесь по праздничному.
Елена Григорьевна: – Ну, так, конечно, я тогда черное свое платье одену.
Они говорили и замолкали, потом опять начинали говорить. Алеша сидел и пере-писывал ноты. Входили ребята и начинали играть под сопровождение Елены Григорьев-ны.
– Хорошо, хорошо, очень хорошо, – говорил Виктор Петрович и что-то подсказы-вал.
Иногда подходя и смотря, что переписывает Алеша, он показывал пальцем, что пе-реписать еще. И снова начинали они слушать ребят, играющих на инструментах. Когда отыграл уже немолодой парень с легкой бородкой и в очках, на своем теноровом саксо-фоне, Виктор Петрович сказал:
– Ну, вот все, по-моему, у меня сегодня больше никого не будет.
Он стал складывать свою сумку. Елена Григорьевна встала из-за рояля и, подойдя  к Василию Сергеевичу, села рядом с ним на скамье.
Виктор Петрович посмотрел на Алешу и сказал ему: – Ну, что, дописал до конца?
Алеша кивнул  ему головой, встал и подошел к нему, дал ему шоколадку.
– Спасибо, Виктор Петрович, большое спасибо.
– Да, ладно, – ответил Виктор Петрович и, не сразу, но с уважением, взял шоколад-ку.
Елена Григорьевна, усмехнувшись, гыкнула и сказала:
– Ну, вот бери, бери, чай с шоколадом попьем.
Виктор Петрович положил шоколадку в сумку и в полусогнутом положении, не поднимая головы, не отрываясь от сумки, сказал любезно Алеше:
– Ну, переписал и, на сегодня хватит, рука вон, поди, устала писать.
Он, подняв голову, выпрямился и продолжал: – Бери с собой тетрадь и приходи завтра, ещё что-нибудь я тебе дам, перепишешь, – любезно сказал он Алеше.
– Спасибо, большое спасибо – с уважением сказал ему Алеша, попрощался и вы-шел из кабинета.
Он быстро поспешил домой. Его ждала с ужином тетя Варя. Всю дорогу Алеша думал, какой хороший человек, этот Виктор Петрович. Что редко можно встретить сейчас таких отзывчивых и душевно богатых, порядочных людей. Приехав домой, он заскочил на кухню, поцеловал тетю Варю, налил из чайника стакан воды и залпом выпил.
– Тетя Варя, а где вы прячете дяди Витин саксофон? – отдышавшись, сказал он.
– Да где, вон он в кладовке лежит, я его и не прячу. Как Витенька умер, я его туда положила, там он до сих пор и лежит.
– А что, давайте его достанем.
Тетя Варя пошла в кладовку и принялась разгребать всякие не нужные уже, со вре-менем устаревшие, вещи. Она вытаскивала их и аккуратно клала на пол. Показался фу-тляр. Вытаскивая его, она сказала: – Ну, вот и саксофон.
Алеша взял его и пошел в комнату. Он открыл футляр и долго смотрел на инстру-мент.
Потом собрал его и хотел сыграть, но, к сожалению, для него не было трости. Да и время уже было позднее, не для игры. Он отложил его в сторону и тихо сказал тете Варе: – Пойдемте ужинать.
Они пошли ужинать. За ужином тетя Варя говорила о покойном дяде Вите, иногда замолкая и, как бы, уходя в себя, смотрела в окно и вздыхала. Поужинав, тетя Варя стала убирать со стола и мыть посуду, после тщательно вытирая ее, и клала вилки и ложки в стол, и в висячий шкаф ставя тарелки. Она приговаривала:
– Порядок и чистота – залог здоровья.
А Алеша пошел в комнату и, сев за стол, стал что-то писать. Иногда вставая и про-хаживаясь по комнате туда-сюда, он что-то насвистывал и размахивал рукой. Потом резко замирал и бросался за стол опять писать.
Тетя Варя, убравшись на кухне, зашла в другую комнату и, включив телевизор, легла на диван. Пролежав не долго, она встала, выключила телевизор и легла спать. Але-ша просидел за столом ещё часа два и после, уже не вытерпев напряжения сна, он тоже лег спать.
Утром его разбудил трезвон звонка в дверь. Тетя Варя открыла дверь и он услышал разговор. Это был почтальон, принесший пенсию.
Алеша встал и, как обычно, пошел в ванную комнату умываться. После он позав-тракал и сел рассматривать, что он написал ночью. Тетя Варя ходила и бурчала что-то се-бе под нос, а после ушла к своей подруге по соседству, на другой этаж. Алеша взял свою записную книжку и, подойдя к телефону, стал набирать номера, но никого не было дома. Он перебрал все номера своих знакомых, но телефон молчал безответно, только гудки ту – ту – ту были в трубке.
 Он быстро оделся, взял нотную тетрадь, авторучку и вышел из дома. Погода была не так уж хороша, снег таял и под ногами была слякоть, и ветер, омерзительно не прият-ный, дул прямо в лицо. Он поднял воротник и пошагал, хлюпая по лужам, к остановке. Подойдя, он увидел приближающийся к остановке полупустой троллейбус. Троллейбус остановился, Алеша зашел и сел на сиденье. Троллейбус тронулся. Алеша услышал храп. Он обернулся – сзади сидел средних лет мужчина в кожаной куртке и кожаной шапке, и, опустив голову вниз чуть ли не до пупка, он громко храпел. Он был крупного телосложе-ния и с животом. В руках его была сумка.
Контролер, озабоченно проходя мимо него, толкала его и говорила:
– Ну, давай, просыпайся. Тебе докуда ехать?
Тот ничего не говорил и, буркая в ответ, продолжал храпеть, пуская слюни.
Доехав до Радищева, Алеша вышел и пошел в консерваторию. Зайдя, он снял шап-ку и пошел по ковру, постеленному на полу. Кругом раздавались шумы разных духовых инструментов. Прямо в коридоре стояли ребята и весело играли на трубах и саксофонах, валторнах. Эхом в помещении раздавалась музыка и оглушала. Он подошел к кабинету и, взявшись за ручку, дернул дверь. Дверь открылась, там стоял парень с саксофоном и что-то наигрывал, смотря в ноты. Это был Костя. Он поздоровался с Алешей. Алеша кивнул ему в ответ и спросил: – А где Виктор Петрович?
– Он сейчас подойдет.
Алеша вышел в коридор и, уставясь в пол, стал ждать Виктора Петровича. В сосед-нем кабинете открылась дверь и вышел Виктор Петрович с Сергеем Владимировичем.
Увидев Алешу, Виктор Петрович пошел к нему. Подходя, он улыбнулся и мило сказал: – Пришел, заходи, сейчас работать будем.
Они зашли в кабинет. Алеша сел за стол. Виктор Петрович достал из сумки ноты.
– Садись сюда, к свету поближе, – показал он на другой стол, ближе стоящий к освещению.
Кабинет был небольшой, с двумя роялями и пятью столами, и с высоким потолком. Алеша взял ноты и сел за стол ближе к освещению. Виктор Петрович показал, что переписывать и Алеша, наклонившись к тетради, стал переписывать.
– Так, ну, что готов? – Виктор Петрович обратился к Диме.
– Готов, – ответил он.
Виктор Петрович сел на стул на небольшое возвышение между роялями.
– Ну, давай, начинай.
Дима стал играть.
– Так, стоп, стоп, – оборвал его Виктор Петрович. – Почувствуй душой музыку, – стал он нежным, внушительно приятным голосом, говорить Диме. – Ты же художник, ты должен рисовать музыку. Ведь музыка – она от бога. Ты должен играть божественно. Че-ловек – это что-то подобие бога по своей сущности. Человек одинок, ему не с кем поде-литься, порой, своим горем или радостью, или же он боится, что его не поймут, осмеют. И его душа наполнена и неисчерпаема. И он это всё вкладывает в музыку. Ты понял?
– Да, – Дима кивнул головой.
– Побольше, побольше романтизма. Ты должен это всё душой прочувствовать и нарисовать музыку. Ты – художник. Понял?
– Да, – сказал Дима.
– Ну, давай, еще разок.
Дима заиграл. Он играл гораздо лучше, чем первый раз. Чувствовалось, как повли-ял на него Виктор Петрович. Он проиграл до конца.
– Ну, не плохо, не плохо, – сказал Виктор Петрович. – Ну, а что еще там у тебя? – он перевернул ноты. – Давай, – сказал Виктор Петрович.
Дима заиграл. Он играл и Виктор Петрович иногда останавливал его, начинал подсказывать:
– Стаккато отбивай, стаккато.
Дима начинал играть.
– Стоп, стоп, Вот здесь веди, плавней веди. А бемоль незаметно проскальзывает, совсем должна еле слышаться. Понял?
– Да, – говорил Дима.
И снова начинал играть. А Алеша сидел и переписывал. Открылась дверь, вошел Сергей. Дима перестал играть.
– Явился, – сказал Виктор Петрович Сергею. – Давай раздевайся и подготавливай-ся. Сейчас будешь играть.
– Виктор Петрович, у меня что-то с животом. Давайте завтра.
– Сергунчик, ты знаешь, что у тебя двойка. Так, что давай не отлынивай, раздевай-ся, доставай инструмент.
Сергей стал раздеваться.
– Откуда я знал, что у нас экзамен.
– А я, что теперь, причем, что ты не знал, – сказал Виктор Петрович.
Сергей стал возмущаться, громко говорить:
– А что мне никто не сказал, я не знал, что надо сдавать.
– Вот брат твой знал и сдал, кстати, а почему ты не знал?- Я не знаю.     –И, что я должен знать откуда-то, что ты не знаешь. Спросил бы у брата. Сказал ,Виктор Петрович.
– И он мне ничего не сказал, – обиженно говорил Сергей.
Виктор Петрович, с расстроенным и недоуменным видом, вышел в коридор. Сергей собрал инструмент и стал играть. Дима попрощался с Сергеем и Алешей, и пошел.
Вошел Виктор Петрович: – Ну, что, готов? Давай.
Сергей заиграл, проиграв до конца, с небольшими ошибками. Виктор Петрович ему:
– Ну, что, бездарно, совсем бездарно играешь, делаешь ошибки. Я не знаю, Сергей, кто в этом виноват –я или ты сам. А ведь ещё наизусть надо выучить и не одну пьесу. Ты не успеешь, это всё к пятнице выучить. И не надо искать виновных, у нас висит расписа-ние.
Сергей, опустив голову вниз, молча стоял.
– Ты не расстраивайся, а давай готовься к пятнице. Три дня осталось.
Тут зашел в кабинет пожилой мужчина небольшого роста, в костюме. Виктор Пет-рович встал, подошел к нему, пожал с уважением его руку. Спросил:
– У вас, что, начались занятия?
– Да, да, – ответил он.
– Я скоро к вам подойду, – сказал Виктор Петрович.
И тот, повернувшись, не сказав ни слова, ушел. Сергей вышел в коридор. Виктор Петрович сел за рояль и стал наигрывать душевную романтическую мелодию. Его тонкие пальцы касались нежно клавиш. Он с задумчивым видом, плавными движениями касался клавиш, будто бы гладил их. Зашел Сергей, прервав его.Тут Алеша встал и сказал: – Всё, я всё переписал. Вот только не понял вот здесь, – и он показал на пьесу в тетради. – Стоит фа или диез.
– Это фа, – сказал Виктор Петрович. – Ну, приходи, я тебе ещё что-нибудь найду, дома посмотрю. У меня есть, что-то там, я сейчас вот не помню.
– Хорошо, – сказал Алеша. – Большое спасибо.
Он попрощался и вышел. И пошел в ближайший магазин. Зайдя туда, он купил трость и, выйдя, направился домой. Придя домой, он поставил трость и стал тихонько иг-рать на дядином саксофоне . Соседи за стенами затихли и, казалось, что весь дом замер и слушал Алёшу.