Оккупация продолжение 2

                *******************
Рассказывая о периоде немецкой оккупации, мама никогда не нагнетала страсти, как на её месте это мог делать кто-либо другой. Только много времени спустя, когда мамы давно не было в живых, и у меня самой уже были взрослые дети, до меня дошло, какой силой духа обладала эта женщина.

Оказаться беременной во время вражеского нашествия в глухом селе с матерью, без еды, одежды и вообще, всего самого необходимого. Потом в маленькой, топившейся по-чёрному, баньке, в лютые морозы родить ребёнка. А потом – без всяких пелёнок-распашонок, в почти постоянном присутствии грубой вражеской солдатни, почти до года приходилось прятать девочку на печке.

И всё же не уберечь малышку и от немецкого медика узнать, что ребёнок обречён… А потом, после освобождения, сделать всё для спасения дочери - и всё равно потерять её,
девятилетнюю. И спустя годы рассказывать обо всё пережитом без всякой патетики и надрыва…

Поистине, нет на свете никого сильнее и прекраснее русской женщины, способной вынести на своих плечах так много и при этом не потерять ни доброты, ни умения любить и сопереживать. Светлая память тебе, мамочка…

А теперь будут маленькие истории, в которых я постараюсь сохранить неповторимую мамину интонацию.

СИЗИФОВ  ТРУД

Первое время, когда немецкие войска активно наступали, они не задерживались в селе надолго. Остановится в Прасковино какая-нибудь часть, построит себе туалеты, приготовит обед, использует туалеты по назначению – и отправится себе дальше.

Об этих «туалетных делах» мама рассказывала всегда посмеиваясь. Сейчас в это трудно поверить, но ещё в 50-60 годах, даже самые примитивные туалеты в виде деревянных скворечников были далеко не у каждого дома.
Что же говорить о самом  начале сороковых годов? Тогда сельчане сплошь и рядом ходили по нужде за сараи или в огород. А что, разве плохо? И свежим ветерком обдувает и тощей огородной землице хорошее удобрение.

Немцы же, покинув свои кафельные туалеты, возмущались нравами аборигенов и даже при непродолжительном привале, первым делом начинали возводить эти столь  необходимые для жизни сооружения.

Удивляясь в душе бесполезности всего предприятия, аборигены под дулами автоматов вынуждены были копать выгребные ямы для очередной воинской части, а потом из молодых осинок или берёзок строить сортиры для солдат и отдельно - для офицеров.
После того, как часть покидала деревню, сельчане растаскивали все туалеты на дрова, а зловонные выгребные ямы, отчаянно матерясь, засыпали землёй.

Так продолжалось довольно долго. Каждая новая часть упорно строила себе туалеты, а сельчане с тем же упорством их уничтожали.
Эта «сортирная эпопея» продолжалось до тех пор, пока практически всё мужское население не ушло в партизаны. Оставшиеся на месте женщины, дети и немощные старики ни строить, ни разрушать что-либо были просто не в состоянии.

Поэтому, когда очередная воинская часть, ругаясь на «русских свиней», собственными силами построила себе из любимых берёзок туалеты, то по их уходу, ничто из построенного не было подвергнуто уничтожению.
Таким образом, Прасковинцы избавились от своего странного «сизифового труда».

ПОД ОДНОЙ  КРЫШЕЙ С ВРАГОМ

  О ВРЕДЕ КАРТОФЕЛЯ

В ноябре сорок первого года я была уже на седьмом месяце беременности. Есть было нечего, одна картошка ещё оставалась. Вот мы с Лидой - а она была приблизительно на таком же сроке - сидим у нас в хате возле чугунка с картошкой и наминаем её «нищимную», то есть, безо всего. Ребёнок-то в животе уже большой, питания требует, поэтому кушать просто ужасно хочется.

В этот момент заходит в хату немец - из тех, что у нас уже несколько дней жил и даже знал, как меня зовут. Видит, сидят две молодые девки и картошку жадно трескают. И девки-то, ничего себе, симпатичные. Одна – темноволосая, черноглазая, другая – блондинка, с ярко-голубыми глазами. Только животы у них почему-то слишком большие.

   И вдруг этот немец обращается ко мне:
- Мария, филен эссен картофельн – никс гут! – «Есть много картофеля – не хорошо!» - и выставляет перед собой руки, показывая, какие огромные у нас могут быть животы.
Мы с Лидой аж рты пораскрывали. Не понимаем, то ли шутит над нами, беременными, этот немец или дурак такой?

А тот видит наше удивление и повторяет серьёзно:
- Не ешьте много картофеля, а то фигуры испортите, - и смотрит на нашу реакцию – поняли мы его или нет?

Ну, я Лидку под столом толкнула, чтобы рот свой закрыла, а сама головой немцу киваю: «Благодарю, мол, за ценный совет». Тут и Лидка, наконец, врубилась и вместе со мной кивает: "спасибо, всё поняла" - и демонстративно чугунок с картошкой от себя отодвигает.

Немец убедился, что до глупых девок, наконец, дошло, улыбнулся нам, ещё раз показал пальцами на свой живот, отрицательно головой покачал – и вышел из хаты.
Мы с Лидой подумали и решили, что немец вовсе не шутил, а на самом деле думал, что это у нас от картошки животы на нос лезут.
   - Ну и дурак! – всё удивлялась Лида. – Беременных что ли никогда не видел?

ПОДРУГИ ПО НЕСЧАСТЬЮ.

Мамины подругу Лиду я увидела, когда она, уже взрослой женщиной, с мужем – полковником КГБ и двумя красавицами-дочерьми, приехали в Прасковино.

В то время и мы были там на летнем отдыхе с мамой. Внимательно смотрела я на женщину, о которой из маминых рассказов знаю, что она – красавица. Сейчас - это крупная полноватая женщина, возможно, симпатичная, но мало что осталось от той безусловной красоты, о которой столько раз рассказывала мама.

Историю о том, как Лида торговала в Смоленске газированной водой, я слышала не один раз и сейчас приведу её здесь в том виде, в каком она запечатлелась в моей памяти.
             
                *****************
Было это до войны. В Смоленск восемнадцатилетняя Лида приехала сразу после окончания школы. С поступлением в институт у неё ничего не вышло – слишком слабые знания дала ей маленькая школа из самого удалённого от областного центра Шумячского района. Не желая возвращаться в свою болотистую глухомань, девушка устроилась работать официанткой в привокзальной ресторан.

Поначалу администрация была довольна новой работницей. Несомненная красота девушки способствовала наплыву посетителей, по преимуществу, мужского пола.
Но после того, как красавицу-официантку увидела жена директора ресторана, девушку уволили с работы. Дама увидела в ней потенциальную угрозу своему браку.

Пришлось девушке искать новую работу. И это оказалось совсем не просто. Начальственные дамы отказывали обаятельной девушке из зависти к её молодости и красоте. А мужчины- работодатели смотрели на Лидию такими сальными глазами, что она быстро уходила прочь, даже не заикаясь насчёт работы.

Только через пару недель девушка смогла устроиться продавщицей газированной воды и соков на одной из удалённых улиц Смоленска. Торговая точка, где Лиде предстояло работать всегда была убыточной и её вообще хотели закрывать из-за нерентабельности.

Но когда Лида приступила к делу, ситуация радикально изменилась. По окрестным улицам пронёсся слух о прекрасной продавщице газировки. Даже дамы, как известно, самые строгие ценители женской красоты, находили, что девушка, действительно, очень хороша!

Правильный овал лица, большие синие глаза, точёный носик и маленький, великолепно очерченный рот – всё это было ангельски-красиво и идеально гармонично.
Образ прекрасного ангела, спустившегося на землю, довершали белокурые, чуть вьющиеся волосы и стройная фигура. Надо ли говорить, что теперь перед этой, прежде совершенно неперспективной точкой общепита, постоянно толпился народ.

Скоро очередь перед прекрасной продавщицей наполовину, если не больше, уже состояла из потенциальных женихов, самыми престижными из которых в те годы считались лётчики.
- Представляешь, лётчики к ней в очередь стояли! – удивлялась и гордилась за подругу мама, в который раз рассказывая мне об этом фантастическом успехе девичьей красоты.

Естественно, что в подобной ситуации Лидия была просто обречена на скорое замужество. Вопрос был лишь в том, кто именно станет избранником этой неземной красоты?
И Лида не подкачала. О её браке говорили, наверное, не менее, чем о её привлекательности:
- Красавица выбрала чудовище!

Ну, конечно, чудовище – это уж слишком. Избранник девушки был не очень молод – ему было чуть за тридцать. Не урод, но лицо его сильно портили следы от перенесённой когда-то оспы. Короче, он был рябым. Не знаю уж, почему, но в нашем народе человек, имеющий рябинки на лице, всегда считался каким-то ущербным.

И, хотя жених Лидии был высок ростом и строен, но…
- Вы слышали, - сообщала одна кумушка другой, - та, красивая  газировщица вышла замуж за рябого.
- Да что вы говорите? Не может быть!
- Совершенно точно. Все об этом говорят.
- И что же её заставило, неужели беременность? Или выгода?
- Скорее всего – страх…
- Что вы имеете в виду?
- Да он, знаете, - тут кумушка делала таинственное лицо и, наклонившись к уху собеседницы, выдыхала, - служит в НКВД!
Собеседница вздрагивала от страшного слова и качала головой:
- Ну, тогда всё понятно… Бедная девочка!

А «бедная девочка» интуитивно, а, может, и по любви, которая всегда – «тайна великая есть», сделала на самом деле, неплохой выбор. Её муж боготворил свою молодую и невинную - несмотря на все выпавшие на её долю искушения, жену. Он дал ей любовь, ласку, и, главное - покой.

Лида действительно очень устала от всей массы своих поклонников с их назойливыми ухаживаниями и постоянными требованиями немедленно сделать свой выбор. Девушка была рада обрести надёжный дом и умного и привлекательного спутника жизни.

- Вот говорят на Николая: «Рябой, рябой…»- говорила она своим неспешным голосом Марии, которая присутствовала на их скромной свадьбе. – А знаешь, какой он на самом деле симпатичный, какие у него глаза ласковые? И разве он виноват, что в детстве оспой переболел?

Мария слушала, не возражая. Хотя муж подруги казался ей староватым, слишком серьёзным и непонятым. Но Лидия так ждала от неё одобрения своему выбору, что Мария не стала её расстраивать:
- Не слушай никого, - обняла она девушку, - тебе с ним жить…

Может быть , при этом объятии произошло слияние судеб двух подруг, во всяком случае, не могут не удивлять последующие их совпадения.

Землячки по рождению, они учились в одной школе. Приблизительно в одно время вышли замуж. Обе, беременными, уйдя, как они считали, только на время обороны Смоленска из города, оказались в оккупированной немцами родной деревне. Потом, в лютые зимние холода родили дочерей. Обоим повезло дождаться с фронта мужей.

К сожалению, обе не смогли сохранить здоровья своим девочкам, причём, болезни детей были связаны с травмами костей. И обеих женщин постигло впоследствии страшное горе – смерть первенцев. Только у Марии Галочка умерла девятилетней, а Лидина Ниночка – прекрасной шестнадцатилетней девушкой.

Но тогда подруги ничего ещё не знали и были полны самых радужных надежд и планов на будущее.
Но вернёмся к маминым рассказам.

РАЗНОЕ…

После прихода немцев все население старалось быть как можно более незаметным. Даже всем известные на селе пьяницы и бузотёры приутихли. Что уж говорить о женщинах, особенно молодых. 
   - Мы с Лидой себе лица сажей пачкали, и тёмные платки до бровей надвигали, чтобы на на нас солдатня внимания не обратила. Ведь бывали случая насилия над девушками, а потом этих несчастных свои же и презирали. Или бывало ещё хуже…

И здесь мама рассказала, как после ухода немцев, одна из деревенских девушек родила здорового белокурого мальчика. У молодой  матери, невзирая на то, что ребёнок был «от врага», сработал материнский инстинкт, и она начала его выхаживать, как и положено в таких случаях.

Но мать этой девушки - бабушка младенца - довела её до того, что помешавшаяся от трудных родов и стрессов молодая женщина, не помешала своей матери утопить «немецкого вы****ка» в заброшенном колодце.
-  А ребёночек-то в чём виноват? – горестно восклицает мама, - Да ещё хороший такой – здоровый, беленький…

Сейчас, когда я пишу об этом, не перестаю удивляться маминой объективности. Несмотря на всё пережитое, она не делила людей на своих и чужих. Каждого оценивала  по его делам и поступкам, прощая зло и помня добро.

- Армейские немцы, не эсесовцы, - тихо говорила мама, были не очень страшны, особенно в начале войны, когда у них на фронтах всё было хорошо. Их в основном на войну насильно погнали. Жизнь-то  у них была неплохая, зачем им было с нами воевать? Австриец Отто так и говорил:

- Мария, я не хочу воевать. Я был квалифицированный рабочий в Вене, хорошо зарабатывал, у меня прелестные дочери и красивая жена. Зачем нам воевать? Воюют Гитлер и Сталин. Надо, чтобы Гитлер – капут и Сталин – капут, а мы, простые люди, будем жить вот так! - Отто скрещивал и крепко сжимал свои ладони, изображая дружеское рукопожатие.
- Ах, Мария, я знаю, что меня убьют, – голубые глаза австрийца наполнялись слёзами…

- Ты, знаешь, - в голосе мамы звучит сочувствие, - Отто показывал мне фото, на котором были три хорошенькие девочки и симпатичная фрау в шляпке и перчатках – его жена. У нас тогда только актрисы так одевались или жёны директоров заводов и вообще, больших начальников.

- И что с ним стало? – интересуюсь я. Мне жалко этого австрийского рабочего, которому так не хотелось воевать.
- Убили, наверное…
- А, может, нет? – надеюсь я.
- Убили, - вздыхает мама,  - он твёрдо знал, что его убьют, всё плакал – так был в этом уверен.

- А как ты разговаривала с австрийцем, на каком языке?
- На немецком, конечно. Я же в институте немецкий учила. Вообще-то я скрывала, что знаю язык, чтобы не подумали, что я шпионю за немцами. Но с некоторыми понемногу общалась, когда чувствовала, что можно.

Надо же было как-то выживать, вот я и просила иногда что-нибудь для Галочки, например, тряпку какую-нибудь на пелёнки. Ведь для ребёнка абсолютно ничего не было. ОпИсает девочка тряпочку, я её на печке просушу  - и опять использую…

Мама замолкает. Заметно, что ей особенно тяжело говорить о своём первом ребёнке. Эта девочка, родившаяся в страшное время фашистской оккупации, провела почти год на русской печи. Странно, но Галочка почти не плакала – то ли потому, что такая тихая от природы была, то ли инстинктивно чувствовала, что нельзя шуметь. Так делает маленький зверёк, который при наличии опасности пытается затаиться. Даже немцы удивлялись, когда случайно обнаруживали, что в избе есть грудной ребёнок.

В связи с этим, произошёл однажды случай. Один офицер проживал у  них почти сутки, как вдруг, придя на обед, уловил какое-то подозрительное движение на печи…
Бдительный и осторожный, он велел денщику выяснить, что происходит на этом огромном русском отопительном сооружении? Его денщик – здоровенный белобрысый детина, немедленно полез на полати, а оттуда – на печь.

Мать с бабушкой Марфой стояли внизу, не смея даже громко дышать. Пару минут с печи доносилось только сопение денщика, а вскоре он уже стоял на полу с маленьким ребёнком на руках.
- Там есть только этот ребёнок! - отрапортовал краснорожий солдат и по знаку офицера, подал ему младенца.

Младенец, а это была шестимесячная Галочка, попав из печного сумерка на свет, вначале зажмурилась, а потом чихнула и с улыбкой вцепилась ручонками в блестящую пуговицу на офицерском мундире. Тот строго осведомился у мамы, чей это ребёнок и зачем его принесли в дом?

Мария так растерялась, что даже забыла о том, что накануне говорила этому офицеру, что не знает немецкого языка. Она стала объяснять немцу, что это её дочь, что она здесь находилась всё время и вообще, девочка эта спокойная и не доставит господину-офицеру никаких неудобств.

Выдав тираду в защиту своего ребёнка, Мария с трепетом ждала, что будет дальше?
А немец неожиданно расчувствовался. Он держал Галочку на руках, умело поддерживая её под спинку и даже ответил на её беззубую улыбку.

- У этих славян бывают неплохие экземпляры, - обратился он к денщику, - у меня в Баварии осталась дочь, которой сейчас около года – на светлые глаза офицера набежала тень.
Со стороны сцена выглядела довольно элегически: бравый офицер вермахта держит на руках здорового славянского младенца.

И надо же такому случиться – в этот момент ребёнок начал кАкать.. Офицер не сразу отреагировал на происходящее, и на его безукоризненно-чистом мундире появилось маленькое коричневое пятнышко.

Немец скроил брезгливую гримасу и отбросил от себя девочку так, что Мария едва успела её подхватить.
- Простите, пожалуйста, она не нарочно, она ничего не понимает… - губы Марии тряслись, – Я сейчас всё исправлю, подождите…
Быстро передав ребёнка матери, Мария схватила чистое льняное полотенце и попыталась стереть пятно с мундира.
Но немец молча отстранил её и неожиданно спокойно произнёс:
- У всех младенцев – одна физиология. Они не виноваты в том, что гадят без спроса – С этими словами офицер снял мундир и приказал денщику:
- Проследи, чтобы мундир был приведён в порядок, а мне дай другой. Через двадцать минут я должен быть на совещании у полковника.

Мария поняла всё сказанное офицером – и у неё отлегло от сердца. Чистым полотенцем она с помощью мыла оттирала пятнышко на мундире, когда услышала обращённые к ней слова:
- А ты, оказывается, знаешь немецкий и скрываешь это. Я мог бы посчитать тебя русской разведчицей, но не думаю, что ты настолько безумна, чтобы заниматься этим, имея на руках грудного ребёнка. Так что благодари свою дочь.

Вот такая была история.  По тому, как мама рассказывала её, было видно, что в душе она не винит офицера, который, несмотря на все жестокости войны, смог сохранить в себе какие-то человеческие качества. Но совсем по-другому было в другой раз…

НОЖНИЦЫ

- Обычно каратели в наших местах долго не задерживались, - продолжает мама своё повествование. – Налетят, как коршуны, сделают дня за два-три свои чёрные дела – и умчатся на мотоциклах с колясками. Почему-то они всё на мотоциклах разъезжали…

Вот и у нас остановились тогда три эсесовца. А надо сказать, что это вам не простые солдаты. Если среди тех ещё иногда и встречались более или менее нормальные люди, то эсесовцы были настоящие звери! Нас, славян, за людей не считали, смотрели, как на тараканов, которых ничего не стоит прихлопнуть.

Мы и сидели при них, как тараканы за печкой и старались без крайней нужды носа не высовывать. Тем более, что кормились эсесовцы хорошими спецпайками и в наших услугах практически не нуждались.

Вот с печки-то я однажды и высмотрела у одного из них прекрасный набор для шитья: там и нитки разные, и иголки, а, главное, пара ножниц – одни побольше, а другие  - совсем маленькие, маникюрные.

Я, ну просто заболела, когда эти ножнички маленькие увидела. Мне ведь Галочке совсем нечем было ноготочки обрезать, и я их просто обгрызала зубами. О том, чтобы просить ножницы у эсесовцев, не могло быть и речи – и тогда в моей голове созрел план.

Когда карательный отряд начал сниматься с места, и наши постояльцы куда-то вышли, я взяла их шкатулку для шитья и вытащила оттуда маленькие ножницы.

Сердце моё в этот момент страшно колотилось, я понимала, что совершала кражу и у кого?  Ведь в случае неудачи меня могло ожидать, что угодно. Но я рассчитывала на то, что немцы, сейчас уедут и им вряд скоро понадобятся ножницы. А, если, каким-нибудь невероятным образом, пропажа вдруг обнаружится,  неужели они станут возвращаться из-за такой мелочи?

Рассуждая так, я всё же постаралась получше спрятать свой трофей. Вначале хотела засунуть  ножнички в наше тряпьё, но, видимо, интуиция сработала, и я опустила их в цель между досок пола. Дом-то у нас был новый – только  в сороковом году построили – и полы потихоньку рассыхались…

Только я это сделала, как в хату вернулись наши постояльцы. Они быстро сложили в маленькие чемоданчики свои вещи, надели блестящие чёрные плащи и громко горгоча, вышли из хаты. Я стояла у окошка и с чувством облегчения наблюдала, как вся троица уселась на мотоцикл с коляской и с грохотом выехала со двора.

Но представь себе ужас, когда спустя некоторое время, эти же эсесовцы, разъярённые, вломились в наш дом. Оказалось, они проехали почти до Криволеса, когда каким-то образом обнаружили пропажу маленьких ножниц.

Ничего не объясняя, немцы поставили нас с матерью рядом. Один из них при этом наставил на нас автомат, а два других, страшно ругаясь, начали обыск.

Я стояла, крепко прижав Галочку к своей груди, чтобы, если будут стрелять, погибнуть сразу обеим. Однажды мне пришлось видеть, как ползал маленький ребёнок по телу убитой матери - и с тех пор в подобных случаях всегда прижимала Галочку к себе.

Мать моя ничего не понимала и только тряслась от страха. Разговаривать нам не разрешали. А эсесовцы продолжали раскидывать наши бедные пожитки, сбрасывали с полок посуду… Я понимала, чтО они ищут и благодарила Бога за то, что не спрятала ножницы в белье или одежде.

Не найдя ничего, один из них, тот самый, которому принадлежали ножницы, подошёл ко мне и начал кричать, что мы – «гнусные свиньи, стадо лживых воров и что он расстреляет нас вместе с нашим отродьем, если я не отдам им ножницы».

Я делала вид, что плохо понимаю, чего от нас хотят? Тогда эсесовец изобразил своими пальцами ножницы, и я сделала вид, что наконец-то поняла, в чём дело.
Для начала я пожала, как-бы недоумевая, плечами, а потом, «подумав», показала на щели в полу – мол, ножницы могли туда упасть.

Эсесовец понял меня. Он что-то сказал напарнику – тот вышел из дома и скоро вернулся  с какими-то лампами. Затем немцы подняли крышку от подполья и дали в тёмное пространство для страховки автоматную очередь. Включив свои лампы, которые светили, как прожекторы, двое из них полезли  под пол.
Третий продолжал держать нас с матерью под прицелом.

Несколько минут снизу доносилось приглушённое бормотанье, потом какой-то возглас. Когда эсесовцы вылезли наружу, в руках одного из них блестели маленькие маникюрные ножнички…

Владелец швейного набора подошёл к нам и сказал, что наше счастье, что мы не украли эти ножницы, иначе… - нам было всё понятно. Потом эсесовцы сели на свой мотоцикл и укатили в ночную мглу, оставив в хате полнейший разгром.

Но для меня это была наука – ничего и никогда у немцев не брать без спроса. Шутка-ли – из-за каких-то ножниц, чуть жизнями не поплатились!

Карательная операция в украинском селе 1942год
Фото из интернета

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
http://www.proza.ru/2013/01/16/25