Священное дерево

В марте 2002 года я получил письмо из посёлка Красный Яр от Евгения Вениаминовича Смирнова, моего стародавнего друга и верного помощника по таёжным странствиям. В письме он сообщил о серии несчастных случаев, произошедших в посёлке в феврале, имевших прямое отношение к древнему шаманскому культу удэгейцев. Письмо меня взволновало, поскольку я хорошо знал почти всех участников событий. После того как я позвонил в Красный Яр и уточнил ряд деталей, у меня возникла идея написать рассказ.
Этот рассказ перед вами. По сути это авторская версия того, что происходило на Бикине в конце шестидесятых годов и как отзвук – в  феврале 2002.  В рассказе сохранены наиболее важные подробности случившихся событий. Разумеется, рассказ этот, как и любой другой содержит элементы авторской фантазии. Именно поэтому некоторые имена действующих лиц изменены.


Лето 1967 года выдалось на редкость жаркое. К августу Бикин обмелел настолько, что у Красного Яра реку можно было перейти вброд по косе. Земля в огородах высохла и потреска-лась. Липкая в сырое время грязь на центральной улице посёлка превратилась в серую пыль, которую в последние дни всё чаще тревожил одинокий промхозовский грузовичок: зачастил возить с пристани на склад бочки с голубикой.
День седьмого августа с утра ничем особым не выделялся. Не успевший охладиться за ночь недвижный воздух с восходом солнца снова начал разогреваться. Духота быстро заполонила округу, потекла в сумрак жилищ, не оставляя их обитателям надежд на полноценное отдохновение.
Часам к одиннадцати, когда уже казалось, что жара в очередной раз установилась на весь оставшийся день, с юго-востока неожиданно задул лёгкий ветер. Через несколько мгновений по центру посёлка бичом хлестанул упругий шквал. Сразу же на дороге, возле почты, неожиданно возник пыльный вихрь. Какое-то время он стоял на месте, рос, раскачиваясь из стороны в сторону. Поднявшись высоко над домами, вихревой жгут вдруг изогнулся дугой и, разгоняя переполошенных кур, двинулся через огороды в сторону пристани. По пути накрыл пекарню, раскидав дровяную поленницу, потом, рванув листья на тополе у ручья, понесся на дом Меривана. Зависнув некоторое время над усадьбой, смерч поднял с земли двухметровую берёзовую доску, и, крутанув ею, словно пропеллером, зашвырнул в окно дома. После содеянного пыльный вихрь обмяк, повернул на реку и где-то над ней рассыпался бесследно.
Бабка Сагдыевна, наблюдавшая со своего крыльца и оказавшаяся свидетелем воздушной атаки на соседский дом, некоторое время пребывала в оцепенении. Опомнившись, быстро засеменила через дорогу, чтобы рассказать соседу всё, что видела. Навстречу ей из дома вышел сам Мериван, босой, в заплатанных галифе и накинутом на голое тело солдатском бушлате. Покачивая головой и что-то бормоча себе под нос, он осмотрел разбитое окно, вынул из него доску и отнёс в сарай. Вернувшись, утихомирил собаку, невидящим взглядом посмотрел на соседку и, не проронив ни слова, удалился в избу. Сагдыевна ещё какое-то время постояла у разбитого окна, разглядывая что-то внутри комнаты, наконец, махнула рукой, развернулась и с разочарованным видом побрела к себе.

Не прошло и получаса, как Мериван снова показался на улице. На этот раз одет был в белую рубаху с закатанными рукавами, в чёрные сатиновые шаровары и тряпичные штиблеты на босу ногу. Приткнув поленом входную дверь, он вышел со двора и, чуть прихрамывая, зашагал по деревянному тротуару в сторону почты. Не доходя почты, свернул на тропку, петляющую меж бурьянов. По ней вскоре вышел к одинокому домику с облупившейся глиняной штукатуркой, утопавшему в зарослях конопли и полыни.
На пороге дома Мериван остановился в нерешительности. Какое-то время потоптался. Наконец зашёл в дверь дощатого коридора и, ступив два шага, остановился перед закрытой дверью, ведущей в комнаты. Не успел он сжать кулак, чтобы постучать, как за дверью тихо, но вполне отчётливо послышалось: «За-хо-ди». Мериван осторожно отворил дверь.
Посреди сумрачной комнаты на полу спиной к входу, ссутулившись, сидел старый человек в замусоленном халате тэга. Перед ним лежал бубен мунту. Вокруг разбросаны какие-то тря-почки, шнурки, палочки. Человек обернулся и указал рукой на лавку возле окна. Мериван переступил порог и прошёл через комнату, разглядывая с любопытством раскиданные на полу вещи. Сев на указанное место, заговорил нарочитым баритоном, иногда переходящим на высокие нотки:
– Здорово, Гулино. Что-то давно не встречал тебя. Как поживаешь?...Ремонтуй что ли?
Гулино медленным движением отложил в сторону бубен, накрыл его куском козьей шкуры, потом, обратив большое заросшее густой седой бородой лицо к гостю, внимательно посмотрел ему в глаза.
Встретив этот взгляд, Меривану показалось, что какая-то сила стала вжимать его в лавку. Руки и ноги налились тяжестью. Он слышал от людей, что Гулино обладает гипнотической силой и даже способен видеть болезни человека. Однако никогда не верил этому. Ещё с молодых лет он недолюбливал слишком гордого, как ему казалось, непохожего на остальных односельчан бородатого человека. Лишь в последний год, с тех пор как почувствовал недомогание, он всё чаще почему-то стал вспоминать о шамане. Поначалу гнал от себя эти мысли. Свои болезни он всегда лечил сам. Пил травяные отвары, настойку женьшеня, лишь иногда обращался к фельдшеру за таблетками. Однако на этот раз всё это не помогало. В предчувствии серьёзной болезни излишняя самоуверенность, обычно сквозившая во всех его дей-ствиях, постепенно стала исчезать. Он то и дело задумывался о прожитом, копаясь в самых укромных уголках памяти. В последнюю неделю, когда в груди появилось сильное жжение, которое усиливалось по вечерам, начал думать о шамане непрерывно. И вот разбитое странным образом окно, поселившее в нём острое ощущение тревоги, заставило окончательно смириться и прийти в этот дом на краю посёлка. Нахлынувшее чувство сомнения, правильно ли он поступил, растаяло, как только зазвучал размеренный с хрипотцой доброжелательный голос Гулино:
– На тебе много вины, поэтому в твоём сердце открылась рана…
После этих слов Мериван почувствовал, что у него будто тисками сдавило сердце и задергались мышцы на правой ноге. Дрогнувшим голосом он попытался возразить:
- Гулино, я никому не причинял зла…
Гулино мягко перебил, продолжая начатую мысль:
– Ты забыл обычаи своего народа. Всю жизнь ты служил чужому Богу. Делал всё, чтобы память, которую столетиями копили наши предки, была стёрта… Сегодня ночью Большой Шаман на Хоре ушёл в верхний мир.  Я общался с ним… Он сказал, что удэгейцев ждут большие беды, если они не вернутся к вере предков.
После воцарившегося молчания добавил, слегка повысив голос:
- Народ – он как кедровое дерево. Шишка на нём – это род твой. Орех – это ты. Чтобы зрели орехи, нужно думать о дереве.
Никогда не слышавший подобных речей Мериван растерянно молчал. С одной стороны, вроде бы, всё то, что сказал Гулино, сплошной бред. Но в то же время где-то внутри он почувствовал, что в словах этих истина. Осознав это в одно мгновение, он, быть может, впервые за всю жизнь решил не упорствовать и сдаться без боя:
-  Что же я могу сделать?
- Ты должен совершить обряд благодарения духов. Должен просить их вернуть людям веру… Ты сильный человек, но заблудился. За твои неверные поступки тебя уже наказывали. Вспомни своего первого сына…
– Как это, обряд…?
- Нужно идти в тайгу, сделать зарубку на кедре, как делал это твой отец, и помолиться. Чем быстрее, тем лучше. И мо-литься всякий раз, когда заходишь в тайгу и выходишь из неё… И молодых учи делать то же.
– А ты мне поможешь?
– Я уже помог. И если сделаешь, что я сказал, помогу ещё… Теперь ступай.
Мериван поднялся с лавки и словно во сне поплелся к выходу. На ярком свету улицы он почувствовал облегчение, будто с души сняли тяжкий камень. Смятение в мыслях куда-то улетучилось. Он вдруг ясно осознал, что нужно делать. Идти в тайгу завтра же. Но прежде сходить в контору, отпроситься у директора и получить деньги. Деньги необходимы, чтобы купить чаю и муки, но главное – водки, хотя бы бутылку. Водка нужна для совершения обряда. Но где её купить? В магазине нет – сухой закон…

Возле конторского крыльца трое чумазых пацанят возят по пыльной земле обрезки досок, усердно сопровождая это звуками, похожими на урчание автомашины. Мериван перешагнул через разъезженную «машинами» колею, поднялся на высокое крыльцо и отворил дверь. Изнутри повеяло прохладой с запахами бумажной пыли. В коридоре никого. За дверью в бухгалтерию бубнят женщины. Из открытой форточки слабо доносится ширкающий звук пилорамы, звучат редкие голоса рабочих. Где-то в окне жужжит одинокая муха. Дверь к директору открыта. Мериван прошёл к ней и заглянул внутрь. В дальнем углу, за столом, сидит Пётр Иваныч, что-то пишет. Мериван остановился в дверном проёме и стал ждать.
Дописав бумагу и аккуратно отложив её в сторону, Петр Иваныч глянул на посетителя поверх очков. Признав уважаемого ветерана, спросил  участливо: 
- А, Мериван Онкулевич. Что случилось?
Мериван сделал шаг вперед и объяснился:
– Иваныч, мне в тайгу надо. Нужны деньги. Аванс, хоть небольшой… За лыжи…
- А лыжи готовы?
– Три пары готовы. Камус вчера клеил… сохнут. Четыре пары осталось загнуть.
- Камус весь?
– Весь. Два куска не хватило, пришлось занимать у Сусана.
- Хорошо, хорошо… А в тайгу надолго?
– Не… дня три-четыре… Покорневать надо.
- Какая же корнёвка три дня?
– Я к себе… На участок… Я там корешок садил… Давно уже. Решил выкопать.
- И что тебе в жару дома не сидится?.. Ну иди… Аванс… Двадцать рублей могу выдать.
Достав чистый лист, директор обмакнул перо в чернильницу и стал писать распоряжение бухгалтеру. Промокнул текст и протянул листок. Мериван приблизился, подхватил бумагу, кив-нул головой в знак согласия и, качнувшись в сторону двери, остался на прежнем месте. Пётр Иваныч, уже было собравшийся снова взяться за работу, вновь посмотрел на чего-то ожидающего пришельца.
– Ещё что-то?
Стараясь смотреть в глаза директору, Мериван произнес совсем тихо и  доверительно:
- Иваныч, мне нужна водка. Бутылка… У тебя нету?
Встретившись со взглядом, излучавшим одновременно неуверенность и решимость, директор произнёс с легким волнением:
– Случилось чего?
- Ничего… Корень нужно залить. Приболел малость.
Пётр Иванович вытянул губы и, уставившись в стол, задумался. В этот момент внимание Меривана привлек портрет Владимира Ильича, висевший на стене прямо над головой директо-ра. В пристальном взгляде вождя ему вдруг почудился Гулино. В этом взгляде одиночество и печаль. В груди у Меривана что-то задрожало, на миг ему показалось, будто стена поехала навстречу. К реальности его вернул вновь зазвучавший голос Петра Иваныча:
– Зайди вечером ко мне домой, есть у меня...
- Мериван встрепенулся и, вторично кивнув в знак согласия, вышел из кабинета.

В пятом часу следующего утра Мериван был уже за околицей. Он небыстро ковылял по утоптанной дорожке в сторону ягодной мари. На этот раз одет был почти по-военному: в стертые кирзовые сапоги, почти новые офицерские галифе и выгоревшую на солнце солдатскую гимнастерку. В руках лёгкий посох, который подобрал возле перехода через протоку. За спиной старая поняга, к которой привязаны довольно объёмистый «картофельный» мешок и топорик. На голове замусоленная, некогда белая накидка пумпу, предохраняющая шею от укусов мошки и комаров.
Не доходя ягодной мари, он свернул на тропу и по ней вдоль края высокой бикинской террасы направился в восточном направлении.
К трём часам пополудни он добрался до поворота в сторону перевала на Додунгу. Очередной раз отдохнув у небольшого ручья, по тропе пошёл в гору, теперь уже в южном направлении. Одолев невысокий подъем, спустился к речке и вдоль неё вскоре вышел к зимовью.

Зимовье это было единственным на всей Додунге. Построено ещё в пятьдесят третьем, в год смерти Сталина. Сложить сруб помог двоюродный брат Пимка. Последний раз Мериван был здесь ещё по снегу в конце февраля.
За лето вокруг домика густо поднялась осока с крапивой. В чёрном проёме распахнутой двери чуть вздрагивает кривое колесо паутины. Внутри сухо. На жестяной печи горка песка, ссы-павшегося из-за прогнившей разделки. На столе старая, слегка выцвевшая газета с портретом Хрущева, засеянная мышиным помётом и муравьиными опилками. На газете перевернутая кверху дном эмалированная кружка. На подоконнике стеклянная банка с солью, коробка спичек и жировой светильник. Вдоль стен на гвоздях алюминиевый чайник, кастрюля, решёточка для выпечки пампушек да пара тронутых тлением тряпок.
Оглядев всё, Мериван снял понягу и, прислонив её к стене, присел на дровяной чурбачок, криво торчащий из земли напротив дверного проёма. Стянул с головы накидку, обтер потное лицо. Подставил его мягкому солнечному теплу, льющемуся сквозь шевелящуюся листву молодых берёз. Когда стали одолевать комары, сорвал возле двери пучок осоки и, с трудом поднявшись, полез в дом. Там подмёл на столе и нарах, обмахнул со стен паутину. Затем под нарами отыскал ведро и поплёлся на речку за водой. Притащив воду, передохнул. Некоторое время походил туда-сюда в поисках посоха. Когда нашёл, посшибал им крапиву перед домом. Затем отвязал с поняги топор и принялся за заготовку дров. Натаскав и нарубив сучьев, разжёг небольшой костер и вскипятил в чайнике воду. Заварил чай, долго пил его, заедая размоченными сухарями. Утолив жажду, достал из-за пазухи заботливо расшитую витиеватым узором сумочку-кисет паду и вынул из неё трубку. Набил её самосадом, закурил.
Пока курил, очередной раз прислушался к состоянию организма. Того острого жжения в груди уже не было, но глубоко вздохнуть не получалось. При вдохе отзывалась боль в левой ло-патке. Ватная слабость в ногах ощущалась по-прежнему, тело было покрыто липкой испариной.
Вспомнив, зачем сюда пришёл, огляделся вокруг в поисках кедра, подходящего для проведения обряда. Вокруг домика рос в основном молодой ясень, среди крупных деревьев – лишь не-сколько белых берёз и тополя. Ближайшие шапки кедров просматривались на бугре, в сотне метрах к югу. Определившись с местом, стал обдумывать, как именно будет совершать обряд.
В детстве он часто наблюдал за старшими, когда они молились у зарубки пиу, но сам этого никогда не делал. Свой жизненный путь с юности он доверил вождям комсомола и ленинской партии. Был беззаветно предан великой Родине и ее руководству. И вот теперь он вдруг явственно осознал, что у него может быть кусочек собственной жизни, неразрывно связанной с жизнью своего маленького народа. Всё прошлое: армейская служба на границе, война с Японией, участие в разведочных операциях на территории Манчжурии – всё показалось ему смутным сном. Потом вспомнилось, каким самоуверенным он вернулся после войны с орденом на груди, как любили его женщины. И что в итоге? Работал как все, сначала в столярном цехе, потом охотником. Женился трижды. От первого брака детей не было. От второй жены родился неудачный сын, глухонемой от рождения. Когда сыну исполнилось пятнадцать, жизненный путь его закончился. Самоубийство. Прошлой осенью после долгой болезни умерла третья жена. Она успела родить дочку, которая живет в школе-интернате, дома почти не бывает.
Вместе с нахлынувшими воспоминаниями в груди у Меривана снова стало нарастать жжение. Сложив еду в мешок, он тяжело поднялся и полез в зимовье. Подвесив мешок к потолку, покидал на нары тряпки, какие нашёл на чердаке, привязал над ними полог, и, забравшись в ситцевый мешок, погрузился в забытье.

С утра Мериван сварил рис, позавтракал, подострил осилком топор, и отправился на бугор искать подходящее дерево. Бугор оказался намного шире, чем ему показалось издалека. Это была слабо наклонная поверхность ручьевой долины, примыкавшей к крутому склону. И долина, и склон горы были покрыты кедрово-еловым лесом с жёлтыми берёзами и клёнами. Метрах в пяти от ручьевого обрыва рос самый крупный кедр, сразу за ним еще три, чуть поменьше. Земля под ними была покрыта подушкой из перегнивших листьев и бурой хвоей с шелухой от шишек. С южной стороны у большого дерева были остатки веток от старого гайно, когда-то в нём отдыхала дикая свинья с поросятами.
Мериван дотронулся рукой до шероховатой фиолетово-красной коры. Она была тёплой и источала горьковатый смоляной дух. Сверху, со стороны могучей кроны, донеслось чуть слышное шипение воздуха, струящегося сквозь плотную ризу хвои. Дерево ему понравилось. Отступив на полшага, он поплевал на руки и, несильно размахнувшись, всадил топор в податливую мякоть живой древесины.
Через полчаса в стволе в метре над землей появилось углубление в виде правильного ярко-жёлтого треугольника размером с тетрадный лист и глубиной в ладонь. Расчистив место под ритуальной зарубкой, Мериван выискал поблизости небольшой клён, срубил его, сделал четыре колышка с рогульками и десяток прямых палочек. Забив рогульки в землю под деревом, соорудил жертвенный столик дагю. Когда всё было готово, сунул топор за ремень и огляделся. Вроде, всё как надо.
Вернувшись к зимовью, снова зажёг костер. Потом принёс к костру большую кастрюлю и замесил в ней тесто. Раскатал тесто в жгут, нарезал из него пятнадцать кругляшков. Налил в кастрюлю немного воды и, опустив на её дно деревянную решеточку, поставил на огонь. Не прошло и получаса, как вынул из кастрюли первые пампушки булу. Когда были готовы все пятнадцать, разложил их на берёсте. Пошёл на речку, вымыл руки и поплескал на лицо. Вернулся в домик и обтёрся пологом. После этого достал из мешка халат тэгу и, надев его сверху на гимнастерку, подпоясался верёвкой. За пазуху халата положил кружку и бутылку водки. Постукал по карману, проверяя спички. Осмотревшись в последний раз, поднял в руках берёсту с лепешками и, осторожно ступая, направился к кедру.
Подойдя к дереву, опустился на колени перед жертвенным столиком. Аккуратно переложил на него лепёшки в три пирамидки по пять штук в каждой. Потом выставил на берёсту бутылку с кружкой. Достал из кармана гимнастёрки сухие веточки багульника сэнке, которые сорвал еще вчера на мари, и сложил их рядом. Выбрав из веточек три самые толстые, воткнул их в пирамидки из лепешек и поджег спичкой, как свечи. Наконец он открыл бутылку и налил в кружку горячительной жидкости. Обмакнул в ней пальцы, стал брызгать вокруг. Когда делал это, почувствовал прилив сил, по всему телу побежали мурашки. Отпил немного из кружки, поставил её на берёсту. Глубоко вздохнув, обратил худое сильно почерневшее за лето лицо к вершине дерева и стал говорить вслух обо всём том, что продумал заранее. Сначала он сказал, что приветствует покровителя Буани, преклоняется перед духами предков и преподносит им еду. Потом налил водки ещё и, повторив все действия, обратился к духам с просьбой простить все грехи его и всех его близких. В третий раз он попросил за всех людей своего племени, чтобы духи не оставили их в беде.

Он не мог видеть, как в это самое время со стороны верховий Додунги стала быстро расти грозовая туча, первая за всё это необычайно жаркое лето. Как только Мериван закончил молитву, ему показалось, что с вершины дерева донёсся слабый звук колокольцев. С трепетным волнением он посмотрел вверх. В чуть дрогнувшей сине-зелёной башне из хвои послышался легкий гул. Это был предвестник надвигающегося грозового фронта. Мериван упал ниц и молился, пока грозовая туча не расползлась во всю ширь неба.
Хлестанувший вскоре с раскатами грома ливень закончился так же быстро, как и начался.
Под крышу Мериван вернулся промокший, но счастливый. В этот вечер впервые за много недель, а может и лет, он ложился спать с лёгким сердцем.


Вскоре после того как Мериван вернулся в посёлок, покинул этот мир Гулино. Сам Мериван прожил ещё двадцать лет. Его единственная и любимая дочь народила кучу внуков. Почти все эти годы он продолжал охотиться на своем участке. На месте старого зимовья ему помогли построить новое. И всё это время он никогда не забывал молиться перед священным деревом, про-сить помощи и благодарить, когда помощь приходила. Эта старинная удэгейская традиция постепенно передалась молодым охотникам. У каждого из них теперь снова были свои священные деревья и свои родовые зарубки.


К зиме 2002 года лесовырубки подошли вплотную к додунгинским покатям. С востока от Додунги  уже несколько лет велись работы по строительству автомобильной трассы краевого значения. Снующие по ней автомашины все чаще и навязчивее нарушали вековую тишину своим утробным ворчанием.
Территории к западу от дорожного полотна, в том числе и весь бассейн Додунги достались на вырубку национальному предприятию «Бикин», которое считалось преемником давно распавшегося госпромхоза. Понукаемые нуждой после затяжной экономической перестройки удэгейцы, долго не желавшие браться за работу, связанную с разрушением тайги, постепенно смирились с новым для них видом бизнеса, который оказался весьма прибыльным. С каждым годом число желающих поправить свое материальное положение за счёт продажи леса стало медленно, но неуклонно расти. Чтобы не разжигать ажиотажа и не вызывать лишних разговоров, в национальную бригаду лесорубов принимали только проверенных людей. Осознавая щекотливость своего положения, почти все члены бригады понимали, что уж коли не рубить лес нельзя, то делать это нужно с умом и наименьшими для тайги потерями. Костяком бригады были опытные вальщики и мотористы, в основном с Верхнего Перевала и Ясенёвого, которые уже помногу лет работали в лесной промышленности. Большинство из них выходцы из смешанных семей, носили русские и украинские фамилии. Тем не менее все они категорически относили себя к удэгейскому этносу.

К февралю бригада Игоря Кукченко начала осваивать левый склон Додунги, как раз в том месте, где находилось зимовье Меривана. Хотя самого старика уже давно не было в живых, по-чти каждый местный житель знал, что эта территория когда-то была участком, где охотился дед Мериван, и что это зимовье его. Сначала зимовье поддерживали преемники старого охотника, но когда трасса подошла совсем близко, и охотничий участок потерял былую привлекательность, крышу на домике латать перестали, и оставленное без присмотра таёжное жилье стало быстро ветшать.

Утром четвертого февраля вахтовая машина, подвозившая лесорубов на деляну, въехала на верхнюю площадку, расчищенную на пологом склоне Додунги примерно в километре ниже охотничьего зимовья. Когда все вылезли из машины, бригадир указал рукавицей на заснеженный покрытый уже прореженным лесом склон и объявил, что сегодня предстоит деликатная работа. Необходимо аккуратно срезать и вывезти сто пятьдесят кубов кедровника. Несмотря на морозную дымку, тёмное пятно кедровой куртины хорошо просматривалось на сером фоне основной массы леса. Было видно даже, как над самой большой кедровой шапкой кружились птицы: похоже, вороны нашли падаль – останки кем-то убитого зверя.

Мастер леса Леонид Погореленко первым направился на обход деляны, чтобы отобрать и пометить нужные деревья. Недалеко от старого зимовья, поднявшись на террасу, он сразу за-метил на кедре сильно оплывшую зарубку в виде правильного треугольника. Потрогав её рукой и осмотревшись, понял, что зарубка ритуальная, вполне возможно, деда Меривана. 
- Эх и кедры, – услышал он за спиной слова подходящего сзади самого опытного в бригаде вальщика Фёдора Уксуленко, – жалко такие трогать. Но жить-то надо. А, Леонид?
- Жить всем надо… Вот что, Фёдор, этот кедр не трогай. Тут зарубка особая, нельзя его трогать.
– Нельзя, так нельзя. Ты помечай, помечай. Мое дело выполнять указания.
Леонид прошёл к следующему дереву и, найдя его вполне пригодным, пометил топором. Подошедший следом Фёдор сбросил с плеча пилу, достал пачку «Мальборо» и закурил. Вскоре подоспели второй вальщик и чекеровщики. Стараясь попадать след в след, они гуськом подались за ушедшим вперед лесником. Один из них с топором за поясом остался с Фёдором.

Как только люди отошли на безопасное расстояние, Фёдор завел пилу и начал зарезать клин. Первое дерево качнулось и, лишь чуть задев сучками стоящие рядом кедры, пошло к земле в намеченное место. Только Фёдор успел сделать шаг назад, как сверху вместе с оседающей лавиной снежной пыли на то место, где он только что стоял, шлёпнулся увесистый сучок, слегка за-дев суконную куртку на плече. Посмотрев вверх, потом на упавшую сухую ветку, Фёдор покачал головой и крикнул напарнику: «Так вот и погибают на таёжном фронте». Около следующего дерева он вёл себя уже осмотрительнее.

К обеду все помеченные кедры были спилены. Лесорубы тюкали топорами и жужжали пилами, заканчивая обрабатывать последние деревья. Трелёвочный трактор рявкал дизелем, гремел брёвнами.
Затянув лебедкой себе на спину очередную партию кедровых хлыстов, железная машина загудела ровнее и потащилась вниз по склону. Спустившись на ручьевую террасу, трейлер с натужным скрежетом стал разворачиваться у одиноко стоящего кедра. Его водитель Семён Уза, увидел спускающегося по тропе Фёдора, сбросил газ, взвизгнул клаксоном и, высунувшись из кабины, поманил вальщика рукой.
- Федя, глянь, ну мешает этот кедр. Из-за него не развер-нуться толком. Срежь ты его ради всех святых. Я же три дня буду так возить.
– Мастер сказал, нельзя его пилить. Тут зарубка какая-то.
- Что вы как дети малые носитесь с какими-то зарубками. Хотите последний трейлер угробить…
Сдвинув шапку на затылок, Фёдор осмотрел место. Разво-рот для трейлера дерево явно стесняло: у склона кедр не объедешь из-за выскоря, с другой стороны совсем близко обрыв к речке.
– Да тесновато… Ладно, спилю… Деревом больше, деревом меньше… Завтра… Сегодня уже ветерок поднялся. Подъедем с утра вместе и первым делом его вытащим.

С утра пятого февраля Фёдор подъехал к кедру в трелёвочнике вдвоём с водителем. На всякий случай в этот раз поверх шапки он надел каску. Тайга есть тайга: за семнадцать лет работы вальщиком он уяснил, что далеко не все шутки в ней уместны. Спрыгнув на дорогу, достал следом пилу и пошел к дереву. Некоторое время походил вокруг, обламывал кусты и утаптывал снег. Огляделся, куда лучше валить. Могучий, почти в два обхвата колосс стоял на удивление вертикально.
Отточенными за многолетнюю практику движениями Фёдор установил шину в горизонтальное положение, завёл пилу и привычно упершись в неё ногой, погрузил бегущую цепь в комель дерева. Выпилив из комля почти метровый клин, начал обпиливать дерево кругом. «Красиво работает», - подумал Семён, наблюдавший с безопасного расстояния за ловкими движениями вальщика. Почти отпиленное дерево продолжало упорно стоять, не подчиняясь воле человека. В голове Фёдора тут же созрел план повалить на кедр стоящую неподалеку берёзу, чтобы та своим весом толкнула упрямое дерево в нужном направлении.
Слегка наклонная берёза стала падать, когда шина прорезала лишь две трети её комля. Как только она уперлась в крону кедра, исполин дрогнул и медленно стал разворачиваться, захватив ветви березы. Под напором чудовищной силы берёза заскрипела. В этот миг Фёдор, ощутив опасность, бросил пилу и побежал. Он успел сделать лишь несколько шагов. Скручиваемая и одновременно удерживаемая с комля промороженная берёза лопнула. Сколовшийся повдоль отщеп молнией мелькнул за убегающим человеком. Раздался хлопок, какой бывает, когда пуля попадает в лопатку зверя. Наблюдавший всё это со стороны Се-мен успел заметить, что Фёдор упал, как подрезанный. Через несколько мгновений огромный кедр, ломая ясеня и клёны, со стоном грохнул о наледь попёрек ручья.
Когда Семён подбежал к товарищу, тот лежал ничком в снегу. Неестественно откинутая в сторону от средней части бедра нога была явно сломана. Из раны обильно шла кровь, растека-лась по зелёному сукну изнутри бурым пятном. Развернув Фёдора на бок, Степан выхватил из своих брюк ремень, намотнул его на бедро выше раны и стянул жгутом. Потом побежал к трактору и громким звуком клаксона стал подавать условные сигналы. Минут через двадцать со стороны верхней площадки подъехала вахтовка. Выбежавшие из неё люди подхватили Фёдора на руки.

Уже через полчаса он лежал на кровати в ярской больнице. Ему поменяли жгут, обработали рану и сделали обезболивающие уколы.
Операцию делали в хирургическом отделении районной больницы уже вечером. К сожалению, ногу спасти не удалось. Слишком значительными оказались разрушения. От сильного бокового удара кость рассыпалась на мелкие кусочки, словно фарфоровая.

Утром следующего дня на сваленном кедре обрубили сучья, потом его зачекеровали и потащили на верхний склад. Там дерево распилили, погрузили на лесовоз вперемешку с другими бревнами и повезли в посёлок.
В деревне лесовоз как обычно свернул на центральную улицу. Недалеко от дома Меривана при объезде стоящего у обочины трактора машина не вписалась в дорожное полотно. Левая задняя колёсная пара съехала с накатанной снежной бровки. Нагруженные до предела колёса стащило в водоотводную канаву, и машина с лесом медленно завалилась на бок, проломив забор в огороде и рассыпав брёвна.

После этого события в бригаде лесорубов упорно поползли слухи о заговорённом дереве. Возможно, эти слухи улеглись бы сами собой, но через некоторое время пожаловался на боли в сердце Семён Уза, водитель трейлера. Забеспокоившийся бригадир направил его в недельный отпуск домой, в поселок Ясенёвый. Через десять дней водитель вернулся молчаливый, сильно похудевший, с тёмными провалами под глазами. Ещё через три дня, после ужина, ему стало совсем плохо. Все попытки снять сердечный кризис были безуспешными. Он умер, не приходя в сознание.
Тело его увезли в Лучегорск, где было проведено вскрытие. Медицина констатировала обширный инфаркт и разрыв клапана сердца.

После смерти Семёна лесорубы запаниковали. Большинство из них наотрез отказались работать до тех пор, пока начальство не решит возникшую проблему. Директор предприятия, поскольку сам был родом из Красого Яра и хорошо знал «шаманские заморочки», какое-то время пребывал в шоке. Поразмыслив, он решился, наконец, свозить на деляну людей, разби-рающихся в шаманских обрядах.
Все старики в один голос указали на бабу Дусю Кялундзига, сообщив при этом, что в их роду был подобный случай лет сорок назад. Несмышленые дети случайно разорили найденный на краю посёлка домик сэвохи джугдини с деревянными и соломенными куклами. В итоге, пока разобрались, что к чему, от несчастных случаев в течение месяца погибли три мальчика.

Баба Дуся сразу поняла, что от неё требуется. С собой на деляну взяла двух пожилых помощниц. Первым делом женщины осмотрели оставшийся пень от дерева, походили у старого зимовья. Потом указали, где сделать новую зарубку на ясене, недалеко от того места, где раньше стоял кедр. Такую же зарубку они попросили сделать на кедре возле посёлка лесорубов. После всего этого разожгли костёр и наготовили лепёшек булу. У каждого отмеченного дерева они положили дары, воскурили багульник сэнке, побрызгали водкой и обратились с просьбой к духам принять дары и не держать зла на людей.
После свершённого ритуала страсти где-то в неведомых нам пространствах утишились, и прерванная нить времени между поколениями таёжных людей снова была восстановлена.

  Владивосток, апрель 2002