Роман Мой дивный род. Продолжение4

Тем молодость для нас прекрасна,
Что страсть не тлеет, горит ясно,
Воспламеняя вкруг себя
Частицу самого себя.
Ещё  родились Вова, Зоя.
Она доставила им горя.
От матери отдельно жили
И стрелочниками служили:
Посменно поезда встречали
И точно также провожали.
Никто в тот день не углядел,
Короче, каждый проглядел,
Как Зоя взобралась на рельсы,
Сидела, тихо пела песни,
Да камешками всё играла,
Беда со скоростью бежала.
По ней промчался товарняк,
Как будто бешеный рысак,
Гремя своею колесницей,
Иль пролетев огромной птицей.
Галина с горя поседела
И даже сильно заболела.
От страха Зоя обмерла,
Никак очнуться не могла.
Однако в чувство привели,
Но страх остался в ней в крови:
С ней эпилепсия жила,
Терзала, мучила и жгла.
С тех пор Галина не рожала,
Всех эмбрионов выкидала.
Из них – четырежды двойнят,
Потом – четырежды тройнят –
Всего их выкинула сорок.
Знать, крепок, сух её был порох.
В последний раз как понесла,
Врач строго ей произнесла:
«У матки стенки так тонки,
Я не рискую их скребти».

В холодну мартовскую ночь
В последний раз родила дочь.
При родах трубы удалили,
Её от мук освободили.
«Еленой» дочь свою назвали.
Да вскоре  свадьбы всем сыграли.
Пошли тут внучки и внучата,
Здоровы, крепкие ребята.
Все дети рядом проживали.
Да мать с отцом к себе всё звали.
В «Песчаном» дом приобрели,
Кой что немного завезли.
Галина здесь сама жила
И мужа каждый день ждала.
Однажды дети навестили,
Гостинцев ей напривозили.
С собою звали погостить,
У них немножечко пожить.
Она от просьбы отказалась,
На свою хворь, недуг сослалась.
«Тогда мы утром заберём,
И к себе в гости отвезём», -
Сказал ей сын и укатил…

Как ни был край, любим и мил,
Пришлось Агнессии оставить
В иную жизнь свой взор направить.
Ей овдовевший старичок,
На вид – ядреный мужичок,
И руку, сердце предложил,
Он   в Виннице один сам жил.
Ирине надо помогать:
Обуть, одеть… . Где деньги взять?!
Агнессия   и согласилась,
К нему в дом жить переселилась.
Уж  раненько всегда вставала:
Всё чисто в доме прибирала,
Варила, стряпала, пекла –
Хозяюшкой везде была.
Потом спешила на базар,
Несла свой скудненький товар:
Кой что из фруктов, овощей,
Иной раз даже из вещей.
А деньги поровну делила:
Часть – деду, часть – себе копила,
Потом Ирине отдавала,
Так понемногу помогала.
Через четыре-то годочка
С дипломом возвратилась дочка,
И сообщила – уезжает,
В Золотоношу направляют.
Там специальность обрела,
И себе спутника нашла:
Пуха Григорий – величали,
А сына «Сашенькой» назвали.

Как только умер старичок,
Агнессия в свой кулачок
Добро его всё прихватила:
Продала дом и укатила.
И дочке выстроила дом,
Да стала вместе с ней жить в нём.

Ирина – добрая душа!
Всем угождала, как могла:
Как осы, к ней на мёд слетались:
Бесплатно жили и питались.
А муж был просто прохиндей.
Любил таких, как сам людей:
Гулящих, пьющих и ленивых
И в обществе – невыносимых.
Зарплату вечно пропивал.
Ей говорил, что потерял,
То вдруг украли, недодали…
И всякий раз – одни печали.
Возможно, с ним она стерпелась,
Но его песенка проелась.
И тёща стала упрекать,
Его из дома выгонять.
Ирине тоже надоело
Спать в мокрой, засцанной постели.
И вскоре развелись они.
Настали, благодатны дни:
Сын армию как отслужил,
Так в институт и поступил.
Женился, деточки пошли. 
 
 Вернёмся к Гале. Лишь вошли
На утро сын её и друг,
Остолбенели оба вдруг:
Она убитая лежала,
Совсем нагая и босая,
Истерзанная на полу.
Смерть приняла в чужом краю.
Как только дети укатили,
Два мужика к ней подкатили.
Давно за домом наблюдали,
Минуты тихой выжидали.
Один – худющий и высок,
Жил без семьи, был одинок.
Он где-то ногу потерял,
Всегда с култышкою скакал.
Был импотент. И сам не мог.
Ходил с дружком, чтоб тот помог.
А тот – крепыш и полон сил,
Ему добычу подносил.
Помочь, коль жертва не решалась,
Она на месте убивалась.
Сперва, над нею издевались,
 И, как хотели, измывались.
У крепыша есть дом большой,
Собака – на цепи стальной.
Дом в центре города Черкассы.
Старался выбрать с людской массы
Девицу, но всегда одну,
И просит помощь оказать ему.
А в дом зайдёт, оттуда не выходит.
Там смерть подобную себе находит.
Так сорок лет след оставляют,
Везде вдвоём и промышляют.
Но маскируют хорошо,
Найти, увы, не так легко.

Галину мать пережила.
До правнуков всех дожила.
Уж столько их – не сосчитать!
Настало время умирать.
Давно сестёр похоронила.
Да вдруг внезапно к ним отбыла.
Иринушка пока жива,
Хотя давно уже слаба.
Нога несчастную подводит,
На мысли тягостны наводит.
Есть внучки: Настенька и Саша,
И внук, Денис, наследник Сашин.

Теперь мы  к Фране перейдём,
Позор и стыд перенесём.
Она лицом была в отца,
С походкой твёрдою юнца.
Порхала, словно стрекоза,
Была ужасна егоза.
Училась в школе кое-как.
Сорвать урок, была мастак.
И школу часто пропускала,
В задворках где-нибудь гуляла; 
То в классе скажет: «Заболела.
Три дня уже как я не ела».
И у кого с собой что есть,
Всё отдадут ей, чтоб поесть.
«За двойку дома убивают.
Куда уйти, теперь не знаю.
Тружусь я дома, как раба,
И всё равно всем – не мила»-
Учителю так объясняла,
Чтоб только двойка не стояла.
А то возьмёт, порвёт тетрадь,
А скажет: «Сделал это брат».
На всё есть у неё причина.
Была коварная дивчина.

Однажды летнею порой
С подругой Настей Ходовой,
Когда в садах созрела вишня,
Нарвали ягод, много слишком.
В корыте всю её помяли,
Себя во всю разрисовали:
 Разделись наголо совсем,
Чтоб было жутко очень всем,
От головы до самых ног
Использовали этот сок.
Хвосты, рога понадевали,
Да водовоза поджидали.
В канаве тихо залегли.

А ранним утром – ни души.
Спокойно ехал водовоз,
Огромну бочку воды вёз,
Под нос тихонько напевал
И казуса не ожидал.
Но вдруг уже перед селом,
Два чёрта встали пред конём.
И на него давай, кидаться.
А конь туда, сюда метаться,
Да в голос очень громко ржать,
Пред ними на дыбы вставать.
С телеги бочка покатилась
И тут же вдребезги разбилась.

А то весеннею порой,
Когда стада гнались чредой
На сочны травушки в луга,
Напали вдруг на пастуха.
Разделись тоже до гола
/Неугомонна детвора/
С берёзок почки посрывали,
Всю клейкость с них они собрали,
Да к телу перья прикрепили.
Коровы воду как раз пили.
Всё стадо сразу разбежалось.
Но им потом с лихвой досталось.
Пастух уж так их отхлестал,
Потом никто не узнавал.
Таких курьёзов было тьма.
Она творила чудеса.
Отец однажды отругал
И, уходя, ей приказал:
«Коль если что-то сотворишь,
Иль снова где-то нагрешишь,
То в этой комнате одна
Утонешь, не спасут тебя».
И только вышел, слышит крик.
Открыл дверь, видит сильный тик.
От страха Франю всю трясло,
Куда-то вверх её несло.
Она на стол уж поднималась,
Захлёбывалась, задыхалась.
Все испугались: мать, отец
И даже престарелый дед.

Гаврила подсказал тогда:
«Иметь успех будешь всегда.
Лечи гипнозом всех людей,
Чтоб стали люди здоровей».
Однажды женщина пришла,
На вид иссохшая, больна.
Дед от гельминтов стал лечить,
Да в этом Августа учить.
Вот курс, когда она прошла,
В последний раз к нему пришла,
На землю попросил прилечь.
«Мне нужно из тебя извлечь
Червя, что всё нутро съедает,-
Ей дед спокойно объясняет, -
Ложись, родная, на живот,
Смотри вперёд. Раскрой свой рот.
И не кричи, и не вставай,
А лишь спокойно наблюдай».
В два шага, где-то от неё
Поставил в блюдце молоко.
С него пар лёгкий поднимался,
И ветерком слегка качался.
А Август стал ей вслух внушать:
«Чтоб червь не смог всю жизнь мешать,
Его с тебя мы извлечём,
На месте тут же и убьём.
Смотри внимательно вперёд.
Уже выходит, вот ползёт…»
И все увидели со рта,
Спокойно двигалась змея.
И к блюдцу стала подползать,
Он – блюдце дальше отставлять,
Быстрей, быстрее всё идёт,
Она за блюдцем всё ползёт.
Потом на палку накрутил
Её, как будто бы убил.
Да бросил тут же сразу в печь.
Потом спокойно завёл речь:
«Теперь, больная, поднимайся.
Побольше в жизни улыбайся.
Живи, трудись и кушай всё.
Отныне будет хорошо».
Она, как будто народилась,
Водицей сразу же умылась.
Да по селу весть понесла,
Что вышла из неё змея.

Так лекарь новый объявился.
У Мойши, прадеда учился.
А в основном лечил всех сном.
Внушал, советовал, тайком
Давал таблетку, порошок;
Снимал гипнозом стресс и шок.
О тайне этой все молчали,
Чужим нигде не выдавали.
Сеансов всех не перечесть.
А деду слава была, честь.

А что же наша Ефросинья?
Не стала смелой, как гусыня,
Всю жизнь боялась, страх воды.
Поверьте, всё же с той поры
Поменьше стала куролесить,
И ярлыки позора весить.
В шестнадцать сексом занималась,
Пока Марией не засталась.
Да Волик, муж Марии, спас:
Её засватал в тот же час.
Так она замуж тайно вышла.
И стала между ними дышлом:
Днём с Гришей сладко целовалась,
А ночью с мужем обнималась,
Пока он, бедный, не погиб.
Жестоко кем-то был убит.
Она нисколь не горевала,
А мужа нового искала.
Сама второго разыскала,
А дома всем потом сказала:
«От вас я скоро отойду,
Так, как я замуж выхожу».
От этого сынка имела,
И дочь родить ещё хотела,
Но счастье быстро пронеслось,
И смертишкою забралось.
Холера, где она взялась?!
В семью незвано забралась.
Да увела сынка и мужа
И наступила в жизни стужа.
Ещё три раза выходила,
Но счастья так не находила:
Кто умирал, кого убило.
 
В войну в тюрягу угодила.
Они с Мариею вдвоём
В ведро с половою, зерном
 Отходы на току собрали,
Две пригоршни всего набрали,
Когда провеяли, зерна.
Знать, видно, доля их така:
По десять лет им присудили.
Тогда лишь их освободили,
Когда скончался Сталин – вождь.

Холодный шёл осенний дождь.
Мария мать похоронила,
Лишь свой порог переступила.
Сама в том доме доживала.
Ей дочка внуков нарожала:
Володю, Олю, Надю, Витю.
Она всё думала про Митю.
Про мужа, что погиб в войну,
Пролив всю кровушку свою.

А Франю забрала сестра,
Которая с семьёй жила,
В сибирском, страшном захолустье,
И далеко от места устья.
Вокруг – одна сплошная степь.
Ни озера, ни гор, ни рек;
Ни деревца и ни куста.
Одна лишь – жалкая трава:
Седой ковыль волной качался,
Куда ни глянь, везде встречался
Перекати-поле да полынь,
С огнём давали жар и дым.
Сюда ссылали латышей,
Бандеров, немцев – всех людей,
Что неугодные им были,
За что-то, где-то невзлюбили,
За правду, сказанную вслух.
А здесь ты будешь нем и глух.

Немного Франя пожила,
Под мужа Анны подползла.
Сестра недолго стыд терпела
И мужу строго повелела,
На отделение отправить,
Её работать там заставить.
Муж Анны выполнил приказ,
Отвёз её в тот самый час.
Она бордельник там открыла,
Любовью всех своей кормила.
С шофёром дольше всех жила,
Ребёнка от него ждала.
Родить, однако, не хотела.
Но адресок  один имела.
За тридцать вёрст в тяжёлый год
Пошла скорее на аборт.
Оттуда пешей она шла,
И кровь струёй за ней текла.
Как только выжила тогда,
Она не знала и сама.

Плевательницей всем была.
И с кем попало, с тем жила:
Казах, аль русский, аль узбек –
Лишь только был бы человек.
Потом племянница забрала,
Её кормила, одевала,
Да помогала ей во всём,
Заботился о ней весь дом,
Пока Галина не застала:
В постели с мужем её спала.
Запомнилась ей, тяжка ночь…
Прогнала Франю сразу прочь.
 В три года возраст отделял,
Николка в бытность с ней гулял,
Когда был юн и полон сил,
Её руки у ней просил.
Чрез много лет вновь повстречались,
Тайком от всех в любовь игрались.
Для Гали крёстною была,
Да жизнь «отравой» облила.
Всю жизнь в разврате провела,
Подруг таких же завела
И малолеток обучали,
К ним в очередь всегда вставали.
А Галя со стыда сгорала,
Когда сельчан своих встречала,
Была готова, провалиться,
Иль перед всеми удавиться
За непристойные дела,
Не рада, что её взяла,
На Украину привезла.
Ведь тётка как-никак была.
Да письма слала каждый раз,
Что наступил тяжёлый час,
Что все несчастную забыли,
А ведь когда-то вместе жили.

Через позор её и стыд,
Пришлось покинуть прежний быт
И скрыться где-нибудь подальше
От этой жуткой, страшной фальши.
В деревне век свой прожила
И одинокой умерла.
Ей дети Анны помогали:
Посылки, деньги высылали,
Но доходило ль до неё?!
Об этом знать – не суждено.
Всю жизнь кукушкою пропела
И оглянуться не успела,
Как старость быстро подошла,
Кукушка стала вся больна
И никому уж не нужна.
 

 Франц после Анны был рождён,
Отцом в костёле окрещён,
Рос сорванцом и разгильдяем,
И в детстве слыл, как «негодяем».
Над знаниями не потел,
Учиться вовсе не хотел.
А балагурил каждый день –
Не в тягость было, и не лень.
То косы девочкам все свяжет,
То парты чем-нибудь измажет,
А то залезет в уголок,
Под партой проведёт урок.
Из школы часто выгоняли
И на уроки не пускали.
Отец сначала бил, ругал,
К культуре, чести призывал.
Слова лишь мимо пролетали
И к разуму не доставали.
Три года в первый класс ходил,
Но знаний так и не добыл.
Отец уже с ним не справлялся,
Так дуремаром и остался.
Сначала пас коров, свиней,
Потом немного – лошадей,
Затем брат в Горловку забрал
И строго-строго наказал:
«Здесь, средь шахтёров, я в чести,
Не вздумай лапти мне плести.
Другой работы для себя
Ты не найдёшь уж никогда.
Опасно, трудно, но крепись.
За уголь крепенько держись».

С усердием он стал стараться
И в люди быстро выбиваться.
Здесь возмужал, окреп, подрос,
Да притупил немного нос,
Не стал так сильно зарываться,
И над бедой чужой смеяться.
Встречался с смертью каждый день,
Она ходила словно тень.
А в девятнадцать он женился,
В плену у девы очутился.
Моложе был на восемь  лет.
Тогда он удивил весь свет.
Они, как пара двух сапог,
Так спаровал их, видно, Бог.
Она безграмотной  была,
К тому ж ещё и – сирота.
А через год родился сын.
Теперь уж был он не один.
Хоть с Ганой в церкви не венчался,
Но, как по-людски, расписался.
Сын весь похож был на отца
И станом, и с его лица,
Да «Толей» нарекли его.

Перед войной отца его
С Донбасса на Урал послали.
Там тоже уголь добывали.
«Пока побуду там один,
Потом приедешь ты и сын, -
Так Франц жене своей сказал,
Обняв двоих, поцеловал,
И распрощался навсегда….
А следом шла за ним война.
Донбасс уже в огне горел,
Враг покорить страну хотел,
Он рвался к нефти и углю.
Цель: захватить добычу всю.

Пока Донбасс в огне горел,
Кузбасс, Урал в труде потел.
Урал снабжал страну углём,
Пласт поднимал ни только днём,
Но круглосуточно в строю
Он норму превышал свою.
И Франц отбыл туда один.
Жена и пятилетний сын,
Пока в селе остались жить
И с Ганной горюшко делить.
Кругом пылала вся земля
От ежедневного огня,
Да смерть косила всех подряд,
Бросая жуткий свой снаряд.
Уехать Ганна не смогла,
Везде шла грозная война,
Потом вдруг сильно забоялась,
Так у свекрови и осталась.

А на чужбине Франц – один
Пахал на угле за троих.
Недоедал, недосыпал….
Да о семье своей мечтал.
Урал оставить просто так.
Боялся даже и дурак.
За дезертирство – пуля в лоб.
Её боялся, даже сноб.
Когда мужчина не ухожен,
Он скрыт и очень осторожен,
И сторонится женский пол,
Хотя безумно любит стол,
Накрыт, изящною рукой.
В такой  миг хочется домой.

Приметила его вдова,
Постарше от него была:
Ему минуло двадцать семь.
А ей  уже все – тридцать семь.
Как он, безграмотной была
И рядом с шахтою жила.
 
    Продолжение следует.