Самка

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Я хотел написать рассказ на эту тему где-то с 2009 года. За прошедшее время идея претерпела некоторые изменения, но вместе с тем, я сделал то, что хотел. Писал под The Rippingtons – Gypsy Eyes и другие популярные композиции в стиле нео фламенко.

В рассказе описываются сцены насилия, поэтому тем, кто подобных вещей не переносит, читать рассказ совершенно не нужно.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~


* * *

В высоких лесах, среди древних холмов
Поспешно к Ниголму двигался орт.
На помощь повстанцам, встретивших там
Ранения, смерть и множество ран.
Полдюжины дней уже позади,
Третьдюжины их ещё впереди.

Грязь под ногами, мозоли и пот,
На лицах усталось - пехотный орт.
Мечи, арбалеты, копья, щиты,
Орудия приданы — дюжины три.
И ядер обозы мириты везли,
Врага под Ниголмом чтобы разбить

Путь долгий, унылый и скучный то был.
Путь к битвам кровавым, где огнь и дым .
Теряешь друзей где за пару мгновений,
Где от смерти бежишь ко врагу во плененье.
Большая бутыль с поолией мутной
Дарила тепло в то холодное утро.

И ветви шумели вверху над колонной,
Виднелись вдали холмов древних склоны,
И жёлтые листья мешались с землёю
Под сотнями ног спешащих на бойню.
Все, сколько их было, шли побеждать,
И не было тех, кто хотел умирать.


* * *

Их пехотный орт попал в засаду на пути через лес. Их уже ждали – вероятно, очередной предатель слил имперцам информацию о передвижении очередного подкрепления к блокированной возле Ниголма повстанческой армии. И ещё одно подкрепление бесследно сгинуло неизвестно где.

Растянувшаяся на несколько телио колонна напоминала червя, которого разрубили несколькими одновременными ударами. Бой распался на множество фрагментов. Командиры кричали команды, которые не могли быть исполнены. Их никто не слушал. Стрелы и болты прилетали из ниоткуда. Стало некому выкрикивать команды. Затем нападавшие обрушились на деморализованную толпу... Крики, удары. Не было смысла оставаться и драться до последнего дыхания. В лес, бросить всё, развернуться, забыть обо всём, бежать в лес, исчезнуть.

Они бежали уже несколько часов. Оружие бросили давно, когда поняли, что не было смысла сражаться. Побросали оружие и ринулись в лес, в густые, спасительные заросли. Шлемы, доспехи побросали почти сразу же по ходу бега, чтобы не мешали движению.

В спасительный лес. Куда угодно, неважно. Главное – бежать от бессмысленной смерти от мечей и топоров обезумевших имперцев, чтобы потом подыхать в мокрой листве, и чтобы потом лесные твари сожрали ночью. Или если в плен возьмут, то будут пытать. Ладно, если попадёшь просто к солдатне - изобьют, а потом или убьют, или отправят на мирите в женском платье с отрезанными ушами обратно к своим. Только и всего. Но если попадёшь к ихним имперским колдунам... Поэтому о том, чтобы идти сдаваться, никто не думал.

Бежали подряд несколько часов. Сначала крики убивающих и умирающих были отчётливо слышны позади, затем остался только невнятный шум. А потом и это исчезло. Только биение сердца в голове, тяжёлое дыхание в сухих лёгких, жар от разогретого тела, шум ветвей вверху и наступающий вечер.

Когда страх начал проходить, и стало понятно, что никакой погони нет, они обессилено упали на землю. А затем начали думать, куда идти, и что делать дальше. Да идти-то, собственно, некуда. Пробиваться к своим – не вариант. Во-первых, непонятно, где эти "свои", во-вторых, придётся объяснять, как получилось остаться в живых, и выяснится, что удалось это благодаря обычному трусливому бегству. А с трусами не церемонятся нигде. Но снова-таки, непонятно, куда идти, в какую сторону. Страх загнал их очень далеко, непонятно куда.

Далеко на горизонте виднелась огромная гора. Выскребая из памяти остатки знаний об окружающих странах, основываясь на движении светила, они пришли к выводу, что это потухший вулкан Монтуро, за которым расположена страна Кегол. И пусть о кегольцах ходили довольно неоднозначные слухи, всё это было ничто – выбора у беглецов не оставалось.


* * *

Они шли и шли пока не стемнело окончательно. Потом выбрали подходящее место, разожгли костёр, приготовились к ночлегу. Определили очерёдность дежурства и заснули тревожным сном на голодный желудок.

Утро встретило их беспощадным холодом и двумя сюрпризами. Во-первых, они проспали очень долго, Светило находилось уже очень высоко. Во-вторых, и это было причиной их долгого сна, последний часовой исчез. Всё, что осталось от него - это его нож и следы, которые говорили даже неискушённому в следопытном деле человеку, что по земле тащили что-то тяжёлое; по сторонам же от главного следа виднелись отпечатки каких-то лап или когтей. Или и лап, и когтей одновременно. Ни крови, ни следов борьбы.

Ужас сковал сердце каждого из четырёх. Никто из них не привык, что люди умирают без шума. Люди умирают от резаных, рваных, рубленых ран и потери крови или боли. Люди умирают от стрел и арбалетных болтов. Люди умирают от болезней. Люди умирают по разному. Но никогда так тихо. И ещё каждый понял, что Смерть была рядом, но прошла мимо них забрав только часового. Как его там звали, Девас, Деос, Дейис? А когда Смерть просто проходит мимо, это меняет человека навсегда. Это как раз тот момент, который в духовной литературе называется "очищающим ужасом".


* * *

Они бежали, поскольку всё, что могло их согреть изнутри и отвлечь от страха, - это бег. Поскорее туда, к вулкану и стране Кегол. Стать низшим из кегольцев, принять их религию, отпустить волосы на лице по их обычаю - всё это было куда лучшей перспективой, чем сдаваться врагам, искать своих или оставаться в этих холмах, где часовые умирают без шума.

Когда солнце начало клониться к закату, и с момента спасения, таким образом, прошли ровно сутки, они сначала услышали отчётливый шум, а затем - после ещё часа-полутора передвижений - увидели Реку.

Широкая горная река, быстрое течение, выступающие камни, небольшая глубина - примерно по пояс. А затем немного по грудь. Если бы не камни, быть бы всем смытыми, так как течение было по-настоящему горное, несмотря на то, что река, собственно, текла среди холмов, пусть и крутых, но холмов.

Каждый, кто смотрел вверх по течению, а смотрели все, знал, что оттуда может появиться что-то опасное. Так и вышло. "Жди беду - вот и она", как говорится в старой пословице. Где-то далеко по течению показались смутро различимые предметы, которые вскоре превратились в стволы деревьев. И каждый понял - если не поспешить, случится непоправимое.

Двое уже были на берегу, третьему вода начала доходить до пояса, а не до груди, но четвёртому повезло меньше всего. Флотилия старых деревьев, веток, мусора, задела его, сбила с ног и поволокла вниз по течению. Два раза оставшаяся в живых троица слышала отчаянный крик их товарища, а затем всё стало тихо. Только шелест листвы вверху, шум реки, и ничего больше вокруг.


* * *

Бег продолжался до начала заката. Костёр не разжигали на этот раз. Никому не хотелось быть тушей, которую неведомая тварь утянет без шума в заросли. Залезли на деревья и переночевали на ветках. Уже без часовых и подобных военных вещей.

Наступившее утро встретило трёх беглецов, во-первых, тем же холодом, а во-вторых, голосами. Да-да, человеческими голосами.

После более суток одичания цивилизованный человек стремится к любому голосу, издаваемому человеком - это однозначный факт. Он не хочет становиться асоциальным животным, ему нужны другие люди. И вот тут - голоса. И даже некоторые слова различимы. Пусть и акцент странный, неважно. Главное, что явно ведь люди.

Беглецы слезли с дерева и пошли на человеческий голос. И когда увидели фигуры, облачённые в серые шкуры, закричали приветственно. Мол, "Эй, мы здесь". Но фигуры числом, как показалось, больше трёх, сразу припали к земле. Это было странно, но главное, как думалось бывшим солдатам повстанческой армии, показать, что их намерения были чисты. По совету одного из них, они подняли руки вверх, показывая, что не вооружены, что они ищут дружбы.

Но вместо ответной дружбы они получили стрелу. По странной иронии, она попала в живот тому, кто предложил поднять руки вверх. Он закричал, затем застонал и рухнул в траву. Упали за ним и остальные - как-никак, солдаты, наученные, что делать в таких случаях. И пусть из оружия только ножи, но они собирались показать негостеприимным мразям, что такое повстанческая пехота и ножевой бой в частности.

Заросшие волосами охотники появились внезапно, будто вынырнув из-за деревьев. Серые шкуры, грубая кожа лиц - осознание этого заняло всего несколько секунд, а затем повстанцы атаковали хозяев этих лесов, и сделали это жестоко, по всей военной науке, которая, если признаться, мало чем отличалась от того, чему учили в имперских военных академиях. Особенно в части ножевого боя, а также дисциплин вроде "нож против копья" или "бой с ножом против двух противников".

Охотники были удивлены, так как не были всесильными духами леса, а всего лишь людьми, привыкшими добывать пропитание в лесу, они не были профессиональными убийцами, в отличие от тех, в кого они открыли стрельбу без видимого повода. Они привыкли охотиться на бессловесных тварей вроде копытных зверей. На этот раз, вместо жертв их стрел, которые обычно лежали, дожидаясь милосердного перерезания горла, из кустов выскочили персоны в кожаной одежде, похожие на солдат.

Если атака внезапна, то копьё не очень помогает против ножа, мягко говоря. Когда за своим кинжалом дотянуться нету времени - этих бесконечных двух секунд.

Каждый из повстанцев выбрал цели и начал атаку. С оглушающим криком они поднялись из кустов, преодолели прыжками полдюжины шагов и, всадив нож в грудь ближайшей цели (нож прошёл через серую шерсть очень мягко, как будто убиваешь дикую корову), последовали к той, что шла позади, с которой завязался некоторый бой, но так как в руках у застигнутого врасплох охотника было только бесполезное копьё (домашнего изготовления, из прямого ствола дерева, не из лёгкого металлического сплава), то армейский нож беспрепятственно вошёл в основание горла одному молодому охотнику и в глаз другому, ещё мальчишке.

Армейский ножевой бой, что тут говорить. Какие тут охотники и остальные крестьяне...

Затем повстанцы вернулись к первоидущим целям и дорезали их заученным движением по горлу. Те задёргали ногами, но затем затихли. Однако, как они затихали - на это у охотников смотреть времени не было. Их внимание было занято их товарищем, смертельно раненым стрелой в живот. Острая стрела и хороший лук - древко вошло в середину живота и вышло из спины. Не было никакой надежды - это не полевой лекарский лагерь.

Раненный лежал на боку (что естественно), звал маму, и изо рта у него шла кровь. Его товарищи стояли рядом, понимая, что уже ничего не сделаешь. Кроме того, чтобы добить друга, проведя ему по горлу острым лезвием. Однако, эта скорбная и сомнительная честь минула их. Раненный закатил глаза, захрипел, несколько раз дёрнулся, закатил глаза и затих.


* * *

Отец и братья не вернулись с охоты
Как скорбно и тяжко жить на свете
Остались мы с сёстрами и матерью
Одни во всём мире
Никто не защитит
Никто не накормит
Некуда деться
Отец и братья не вернулись с охоты


* * *

По армейской привычке, повстанцы быстро отвлеклись от умершего товарища, начав обыскивать трупы поражённых целей. Из оружия у них не нашлось ничего достойного - только луки и копья, пригодные только для забоя диких зверей, ну и ещё грубо сработанные ножи, подходящие разве что для убийства попавших в капканы животных. Но нашлось нечто ценное, тем не менее - какая-то каша в заплечных мешках. Она была съедена вся за короткое время. "Оставить на потом", "разделить провизию на равные части, чтобы хватило на двое суток" - это теория, известная лишь кабинетным исследователям, которые никогда не были в слишком стеснённых обстоятельствах.

А потом они продолжили свой путь к вулкану Монтуро. Преодолели ещё одну реку, уже очень узкую и совсем неопасную, напившись при случае из неё воды на много времени вперёд. Шли долго и заночевали снова на ветвях деревьев.


* * *

На следующее утро они продолжили свой путь к вулкану, но теперь они спускались в глубокую долину, спуск становился всё круче и круче. И случился тот самый момент, когда кто-то цепляется ногой за выступающий корень дерева и падает. Причём происходит это тогда, когда дно долины уже видимо невооружённым глазом.

Оступившийся товарищ покатился вниз по склону, потеряв всякое управление, ударяясь о коренья, кусты, пока не завершил свой путь, ударившись грудью о столб дерева.

Как обычно бывает в таких случаях, пострадавший, задохнувшись от удара, теряет сознание, а приходит в себя от боли в рёбрах, которая и сама по себе нестерпима, а при ходьбе вообще сводит с ума.

Напрасно раненый уговаривал своего товарища (Лонех, его его звали Лонех) "добить". Люди выживают и со сломанными рёбрами, не так ли. Поэтому Лонех принял решение тащить товарища на себе. Весь остаток пути, сколько бы не потребовалось.

Но тащить было настолько неудобно и тяжело, что он решил сделать привал и впоследствие заночевать в первой попавшейся пещере.


* * *

Пещера, несмотря на дикий вид и странные запахи, производила впечатление... обитаемой. Это не было заметно явно, но неявным образом ощущалось. Лонех положил товарища на пол, подложил ему под голову те серые шкуры, снятые с импульсивных охотников, и присел отдохнуть сам.

Но тут он заметил возле стены нечто вроде гнезда... из веток и травы, в котором лежало существо, напоминающее младенца, только размером с пятилетнего ребёнка и покрытое серокоричневым подшёрстком. Зрелище было настолько уродливое, но вместе с тем и завораживающее, что Лонех своевременно не отреагировал на появление в пещере ещё одной действующей стороны.

Света внезапно стало меньше, Лонех оглянулся и увидел в проёме Существо. Оно стояло на двух ногах, было покрыто короткой густой шерстью, на голове были длинные волосы... а больше разглядывать себя Существо не позволило, так как бросилось в атаку на Лонеха, беспечно стоявшего возле возле гнезда с огромным младенцем.

Бросок был стремительным, Лонех получил мощный удар плечом в грудь, оглушающий удар рукой (лапой?) по голове и потерял сознание.


* * *

Кто-то приходит в себя от боли. Кто-то приходит в себя от удушья. Лонех пришёл в себя, и дышать ему было и больно, и трудно. Очевидно, что тварь сломала ему пару рёбер.

Восстанавливающийся слух постепенно воспроизводил мерзкие звуки.

Чавкание. Причмокивание. Посасывание. Срыгивание.

Лонех поднял голову. Тварь лежала на его товарище и ела его голову.

От ужаса происходящего, и от созданной разумом перспективой того, что это же самое может ожидать и самого Лонеха, он ощутил страх - то чувство, которое начинается где-то в горле, переходит в грудь, опускается вниз и укореняется где-то внизу таза.

И это был животный сигнал - опрокинься на спину и лежи, ожидая смерти. Но был и другой сигнал, не имеющий ничего общего с животным миром, выпестованный в тренировочных лагерях и проверенный во множестве стычек и боях. И этот сигнал говорил - убей эту тварь; умри сам, но убей.

Взгляд остановился на гнезде с детёнышем твари. Лонех стремительно поднялся - грудь пронзила острая боль - и схватил урода. Поднял - тяжёлый... - прижал к себе и приставил нож к горлу.

Тварь отвлеклась от еды, увидела происходящее, удивлённо взрыкнула, вскочила, попыталась приблизиться к Лонеху, но остановилась. Это была самка - обвислые молочные железы явно просматривались под шерстью, между ног ничего не свисало. И эта тварь явно знала эффект холодного оружия - именно поэтому она не решалась атаковать. Знала, что такое нож - эта тонкая блестящая полоска, разрушающая жизни.

Они стояли друг перед другом. Одна - пытаясь приблизиться к смыслу своей дикой жизни, находящейся в руках у непрошенного существа, приставившего смертоносную полоску к горлу её плачущего низким рёвом ребёнка; и он - не ощущая боль в груди, прижимая к себе урода, приставив к его горлу нож, кроя проклятьями и его мать, и его самого, и всё на свете. Всеми словами, самыми грязными и мерзкими.

Тварь была хитрее, чем могло показаться на первый взгляд. Её импульсивные рывки постепенно приближали её к Лонеху. Ещё несколько минут, и она бросилась бы на него, попытавшись вонзить острые ногти в нежное лицо человечишки. Но это не произошло.

Лонех отбросил уродца в сторону, и его мамаша, влекомая инстинктом, бросилась за ним, чтобы поймать, не допустить падения ребёнка на каменный пол. И поймала удар в правую грудь. Это армейский ножевой бой. Один удар, второй, третий. Удар коленом, опрокинуть на спину, сесть сверху, удар - удар - удар.

Самка завизжала от боли. Лонех нанёс несколько ударов в подреберье уродице, с наслаждением провернув лезвие. Туда, где у людей располагается печень.

Мощным броском самка откинула Лонеха в сторону, и заметалась по пещере. Но Лонех, наплевав на болевые ощущения от проломленной груди, настиг Самку, ударив её несколько раз в спину.

А затем он решил отомстить. Отомстить в лице этой мерзкой твари, непонятно от кого зачавшей своего высерка, всей этой дикой природе. Этим холмам. Этим рекам. Этим неведомым тварям, похищающим людей без шума. Всей этой дикой и враждебной природе.

Он несколько раз ударил Самку рукояткой ножа по голове. Когда тварь немного затихла, он перерезал ей сухожилия на ногах. И отполз в сторону. Отдохнув немного, встал, подошёл к Самке, приходящей в себя и рычащей что-то. Взял её за грязные волосы, выволок наружу. Она пыталась цепляться руками, но Лонеху было всё равно. Перерезав ей сухожилия на запястьях и локтях, он пошёл обратно в пещеру. Вышел оттуда с плачущим уродцем. Встал перед Самкой, так, чтобы та его видела. Положил высерка не землю. Она зарычала что-то. А он наступил сапогом на локтевой сустав урода. Раздался хруст.

Он ломал члены уродцу ещё три раза. И Самка кричала ещё громче. Уродливая образина покрытая грязными волосами. Визжал и высерок.

Не спуская взгляда с глаз Самки он перевернул уродца на спину и начал вонзать ему в живот нож. Точнее, это уродец оказался женского пола - между ногами ничего не было.

Ломех вонзал нож в живот и мягкую грудь мелкой уродицы, а мамаша всё ревела и ревела, будучи не в силах сдвинуться с места. А он всё бил и бил. За съеденное лицо товарища. За её дикий материнский инстинкт, толкающий на убийство без разбора, убийство тех, кто всего лишь искал кров. За этот слепой инстинкт, по которому она всегда права. На, тварь, на. Смотри, с-с-сука. Лежи, смотри и страдай.

Когда существо между ног превратилось в месиво, он поднялся. Самка смотрела на истыканный ножом кусок мяса и подвывала. Ломех ещё раз подошёл к ней, посмотрел на морду - уродливая образина, тем не менее, искажённая хорошо считываемыми эмоциями страдания и ненависти.

И прежде, чем уйти, он решил поставить последний штрих на этой обезумевшей от материнского инстинкта пожирательнице человеческих лиц. Он оглушил её ударом ногой в лицо, перевернул на спину и отрезал обе груди, выглядевших мерзко и отвратительно. Острый нож справился с задачей быстро. Пронзительный визг боли только подстёгивал его.

После того, как от отбросил вторую грудь в сторону, он перегорел. Ломех встал, отёр нож от крови, вернул его в ножны, развернулся и пошёл навстречу садящемуся Светилу, по направлению к вулкану Монтуро.

Туда, где его, возможно, ждала новая жизнь.



---
07 янв 2013