Оккупация 1

"ОККУПАЦИЯ" - является продолжением повести "СВЕТ ИЗДАЛЕКА". В ней через историю одной семьи показана судьба русского народа с начала прошлого века и до окончания Великой Отечественной войны.

Всё, о чём рассказывается в этих записках - реальные события, которые происходили на территории Смоленщины во время немецкой оккупации 1941 – 1943 гг. Тема эта долгое время замалчивалась. Почему-то считалось, что люди, оставшиеся на землях, оккупированных врагом, чуть ли не предатели
 
На самом деле – у каждого своя история. В частности, моя мама не успела эвакуироваться, потому что не верила, что Смоленск – дорога на Москву - может быть сдан врагу. К тому же, она находилась на первых месяцах беременности. Поэтому оказалась у своей матери в деревне Прасковино, Шумячского района, Смоленской области. Мой отец в это же время ушёл добровольцем на фронт.

КАЛЕЙДОСКОП ПЕРВЫХ ДНЕЙ

Немцы появились в Прасковино внезапно – на блестящих мотоциклах, холёные, красивые, с шифоновыми шарфиками на шее. Маме почему-то особенно запомнились эти самые шарфики...
 
По сравнению  с ними, отступавшие наши солдаты казались особенно невзрачными – невысокие, скуластые, заскорузлые. Прошло не более суток, как они проходили через деревню – без строя, вразнобой, измученные.

Бабам их было жалко. Каждая думала, может и мой сейчас вот так идёт – грязный и усталый. И они совали солдатикам на ходу кусочки сала с хлебом, наливали из крынки в алюминиевую кружку молоко. Пока солдат пил, женщина успевала спросить: «А ты, часом, не встречал…» - и каждая называла имя и фамилию своего сына, мужа, брата…
Солдат отрицательно качал головой и, быстро допив молоко, молча ускорял шаг.

   Тем эффектнее было появление в деревне рослых самоуверенных носителей нового порядка.
 - Культура! – уважительно произнёс Колька Жук, мужик, лет сорока пяти. Я - в империалистическую,  в плену у них был. Там – порядок. Теперь и мы заживём!
Сельчане, стоявшие рядом, не поддерживали восторгов Кольки. Они молчали и угрюмо смотрели, как мимо проезжает невиданная ранее техника.
Один только Жук из кожи вон лез, стараясь обратить внимание немцев на своё верноподданническое рвение.

 - Ты что же это, ирод, делаешь? – закричала Петрачиха, когда заметила, что Жук торопливо рвёт чернобривцы, растущие перед её домом. Но крик её остался гласом вопиющего в пустыне.
Через пару минут Колька уже снова стоял у дороги и размахивал цветами, приветствуя приход новой власти.

Вечером, сидя по своим хатам, сельчане осуждали Жука:
   - Иуда! Выслужиться перед немцами хочет.
   - Это он со страху - боится, что они узнают, как он народ в колхоз загонял.
   - Больную Нюрку Третьякову тогда, падла, ногами до смерти забил, когда она на работу выйти не смогла.
   - А может, сказать немцам, что Жук колхозным начальством был?
   - Нет, не надо. Колька, хоть и паразит, но всё ж свой,  деревенский. А своих выдавать – последнее дело.

Жук всё же не даром выражал свои верноподданнические чувства перед немцами. Его назначили сельским старостой, а по совместительству – старшим полицаем. Смышлёный по природе, первое время он не очень лютовал, присматривался, принюхивался – кто чем дышит, не вполне уверенный, в том, как повернётся дело? Немцам же было пока недосуг заниматься делами небольшой, затерянной в болотах деревни. Стремительное победоносное наступление на Москву продолжалось. Казалось, победа над Советами – совсем рядом, тогда и наведением Нового порядка можно было бы начать серьёзно заниматься.
 
   А пока первоочередной задачей являлось выявление и ликвидация всех евреев, коммунистов и комиссаров.
До сельчан стали доходить страшные слухи о расстрелах и казнях в соседних сёлах. Но в Прасковине до некоторого времени всё было относительно спокойно до тех пор, пока кто-то не принёс страшную новость – в лесу, на муравьиной куче, нашли исколотую штыками молодую учительницу-еврейку.

 Эту симпатичную черноволосую девушку знали все. Она учительствовала в тамошней школе – одной на три деревни. В то время учитель был один из самых уважаемых на селе людей. Ведь он давал образование и воспитывал детей, родители которых сами только недавно научились грамоте.

С приходом немцев, девушка исчезла из села, и вот – такое страшное известие. Потом стало известно, что девушку выдал кто-то из своих, деревенских.
Мама рассказывала эту историю, явно страдая и ужасаясь произошедшему зверству. Но главное, что её угнетвло – это предательство! Вообще эта тема всегда волновала её.

- Свои же и выдавали, - грустно говорила она, - немцы-то пришли в чужую страну, откуда они могли всё знать, кто кем был и кто есть сейчас? И я боялась, что меня выдадут – ведь я была комсомолка и муж мой был партийный. Вот и приходилось всяким паразитам угождать, чтобы не озлобились и меня не выдали.

Мама оказалась в Прасковино как раз накануне прихода немцев. Мой отец, Иван Михайлович Шелихов, перед тем, как уйти добровольцем в действующую армию, отправил беременную жену к её матери. О том, что Смоленск – дорога на Москву - может быть сдан, у него и мысли не возникало. Так что Марии, считал он, надо только переждать, когда закончатся бои за Смоленск.
 
Поселилась она вместе с матерью и братом Володей в новом, только год назад построенном доме-пятистенке. Владимир совсем недавно вернулся после тяжёлого ранения ноги, полученного зимой во время  боевых действий в Финляндии. Тогда врачи чудом спасли его ногу от ампутации. После излечения в госпитале, из-за хромоты Владимир был признан негодным к военной службе. Чтобы окончательно окрепнуть, холостой парень вернулся на Смоленщину, где его и застала фашистская оккупация.

КАК ВОЛОДЬКА СТАЛ ПОЛИЦАЕМ

   Однажды тёплым сентябрьским вечером в дом к Шкуратовым вошёл неожиданный гость – Колька Жук. В этот момент вся немногочисленная семья – в лице Марфы Платоновны, Марии и Владимира, только что собралась вечерять. Ничего хорошего от этого визита хозяева не могли ожидать, но по славянской традиции и, не желая озлоблять мстительного Кольку, предложили ему присоединиться к их скромной трапезе.

   - Только у нас, сами видите, - Мария развела руками, с угощением не  густо, - картошка, да огурцы солёные… Все надеялись, что Жук откажется от их приглашения.
Но староста, видимо, готовился к визиту:

- Ничего, ничего, ноне такие времена, что в гости надо со своим ходить.
С этими словами он не спеша, вытащил из кармана небольшой свёрток и развернул его. На желтоватой вощёной бумаге лежал кусок свежего розоватого сала. Домочадцы, давно уже не видевшие на своём столе ничего, кроме грибов, картошки да капусты с огурцами, впились глазами в это немыслимое лакомство.

Довольный произведённым эффектом, Жук вытащил из внутреннего кармана новый форменной куртки бутылку из-под немецкого шнапса.
- Не бойтесь, это только бутылка ихняя, а начинка наша, местная. Пробовал я этот шнапс, куда ему до нашей самогонки! И градус не тот, и голова после тяжёлая… А ну-ка, бабы, быстренько соорудите нам стол - сальца, хлеба, стаканы дайте, у нас с Володькой серьёзный разговор будет.

   Чтобы не мешать мужчинам, Мария с матерью вышли в соседнюю комнату и прикрыли за собой дверь. Там они сели на лавку и начали напряжённо прислушиваться  к тому, что происходит на кухне. Ведь было ясно, что староста пришёл не для того, чтобы поесть сала и выпить водки.

- И чего этому паразиту надо от нашего Володьки? – испуганно спрашивала Марфа.
-Да тише, вы, мама, дайте послушать, не мешайте.  – И  женщины превратились в слух. Но как они не напрягались, до них долетали лишь отдельные слова и обрывки фраз.
Только и поняли дочь с матерью, что Жук на чём-то настаивает, а захмелевший Володька всё от чего-то отказывается. А потом, громкий голос Жука позвал:
- Эй, хозяйки, где вы там сховались? А ну, выходите, с гостем попрощайтесь.

Мария с матерью показались в дверном проёме и остановились в нерешительности.
В круге света керосиновой лампы, что висела над столом, чётко виднелись разбросанные по столу остатки еды. Володька сидел на табурете, обхватив голову руками. Жук стоял у порога и с сопением застёгивал толстый ремень, но котором висела кобура с пистолетом.

- Значится так, - сказал он, не глядя на женщин, - мы тут с Володькой покалякали кое об чём. Он, по дурости своей, пока отказывается. Не хочет, вишь, ни водки вольной, ни сала. Ну, это его дело. А вам, бабы, я вот что скажу, - Жук застегнул свой ремень и неожиданно трезвым и цепким взглядом полоснул по женщинам:
- Немцы – народ дотошный, всё про всех знать хотят: и кто есть с жидовской кровью, и кто – комиссар или коммунист. А списочки про это кто составлять будет? Я! – ударил себя в грудь староста.

- Вот ты,  - обратился он к Марии, - комсомолочка, к тому же, от партейного брюхатая. Муженёк-то твой, небось, сейчас на фронте комиссарит. Ведь так?
У бедной Марии не то, что сердце, но и ребёночек в животе от страха сжался.
- Нет, мой муж не комиссар, его на фронт по мобилизации забрали…

- Ну, конечно, - ехидно улыбнулся Жук, - а то мы такие тёмные и не знаем, что шиш бы он директором школы стал, если бы в партии не состоял. Или вот, к примеру, Тимоха – сестрицы твоей муженёк, - продолжал свою пытку Колька, - он, где сейчас? Что молчите? А я знаю – в Красной Армии немцев бъёт. А Василий твой – обратился он у Марфе, - скажи-ка, Платоновна,  - не колхозное ли добро он от новой власти увёл?

Довольный, воцарившейся в избе гнетущей тишиной, староста снял с гвоздя форменную полицейскую пилотку, натянул её на свою крупную, с плоским затылком голову.
- Так что я пошёл. А вы тута, все вместе, покумекайте, что лучше для вас будет? В списочек тот расстрельный вам всем попасть - или завтра Володьку к нам на службу снарядить?

В эту ночь в Шкуратовском доме никто не сомкнул глаз…
А утром Володька отправился к сельсовету, где размещалась теперь новая власть. Так он стал полицаем.

О ПОЛЬЗЕ ТЕЛЕСНЫХ НАКАЗАНИЙ.

Вначале служба у новоиспечённого «блюстителя порядка» шла ни шатко, ни валко. То надо было охранять склад с обмундированием, то помогать расселять по избам прибывающие воинские части. Кроме этого, местные полицейские наблюдали за общим порядком в селе, чтобы не воровали, не дрались, не нарушали комендантский час.

Володька - молодой, рослый, с хорошей выправкой - выгодно отличался от своих неказистых сослуживцев, набранных из местных маргиналов, которых не взяли в Красную армию даже при всеобщей мобилизации. Поэтому, когда в Прасковино с инспекцией приехало немецкое начальство, Владимир произвёл на всех самое благоприятное впечатление.

Осведомившись, не было ли в роду Шкуратовых евреев, и не состоял ли он в партии - на что были получены отрицательные ответы - начальство посоветовало Жуку повысить «бравого парня» в должности.
Естественно, что совет этот ыл немедленно выполнен – и Володьке дали в подчинение трёх человек. Таким образом, он в своём селе становился вторым человеком после Жука.

Но, малоидейному и совершенно лишённому честолюбия парню, было абсолютно всё равно, какими полномочиями он теперь обладает. Володька относился к своей службе, как к неизбежному злу, которое надо просто переждать. Он равнодушно выполнял свои обязанности по поддержанию в селе порядка, а в свободные часы вместе со своими подчинёнными дегустировал самогонку. Это позволяло, хотя бы на некоторое время заглушить угрызения совести.
 
Но отсидеться до прихода своих у Володьки не получилось. Развивалось и ширилось сопротивление «новому порядку». Несколько раз ему со своими подчинёнными приходилось конвоировать в штаб пойманных красноармейцев и партизан, многие из которых были их земляками.

Не злой по натуре, парень каждый раз давал арестованному возможность благополучно бежать. Чтобы оправдаться перед немцами, приходилось рассказывать невероятные истории собственного сочинения о нападении на их маленький конвой отряда вооружённых до зубов партизан или вообще, каких-нибудь неизвестных лиц….

Несколько раз немцы поверили Володькиным историям, тем более, что эти россказни подтверждали и его подчинённые. Те тоже боялись наказания. К тому же, несмотря ни на что, все они оставались людьми  - и не хотели, чтобы мужики, со многими из которых состояли в родстве, вместе росли, дрались и пили водку – попали в гестапо или концлагерь.
Но, «сколько верёвочке не виться»… - в конце концов, Володьку заподозрили в пособничестве партизанам и даже хотели отправить в городское гестапо, но дело неожиданно спас староста-Жук.

Неглупый мужик понимал, что поскольку он лично рекомендовал Шкуратова в местную полицию, то признание того пособником партизан, может погубить его столь успешно начавшуюся карьеру. Поэтому староста постарался убедить немцев, что парень никакой не пособник партизан, а обыкновенный балбес и пьяница.

Так что дело закончилось тем, что в профилактических целях и в назидание всем жителям окрестных сёл, Володька был подвергнуть экзекуции – его били железными шомполами при большом скоплении народа.

Наказание это было тяжким ещё и потому, что кроме физической боли, парень испытал и нравственные муки, поскольку был привязан к скамье почти обнажённым. А в то достаточно целомудренное время, это было весьма унизительно для молодого человека.
Это жестокое наказание железными прутами, заставило парня очнуться от его всегдашней беспечности.

Как только Володька после экзекуции немного окреп - то сразу же сгинул в неизвестном направлении. Немцы, конечно, пытались выяснить, где находится их бывший полицай? Они хотели всё же отправить его в гестапо – пусть там разберутся, что к чему? Но на все вопросы родственники и сельчане отвечали приблизительно одно и то же:
- А что ж его знает, где Володька? Может, помирать в лес пошёл… Уж дюже крепко его тогда побили.

Немцы, хоть и не очень верили подобным ответам, но соваться в пугающий из лес,  из-за одного, может, уже действительно, неживого полицая, им как-то не очень хотелось. Так эта история самими же немцами и была благополучно похоронена.
А Володя вскоре тайно подал весточку своим родным, что жив-здоров. А позднее, объявился Марии,  да ещё и её привлёк к партизанскому движению в качестве разведчицы.

После войны, когда НКВД жёстко разбиралось со всеми пособниками оккупантов, дядю Володю не тронули – учли неоднократную помощь в побегах арестантов и дальнейшую искупительную активную деятельность в партизанском отряде.
Вот и получается, что порка спасла Володьке его бесшабашную жизнь.

МАРЧИХА. НАКАЗАННАЯ ЖАДНОСТЬ.

   В первые дни вражеской оккупации, когда на подворьях ещё сохранялась кое-какая живность, случилась с Шкуратовской соседкой – Марчихой вот такая история.
Заходит как-то к ней во двор молодой долговязый немецкий солдат и просит:
- Дай, матка, десять яиц…»

Здесь надо сказать, что с самого начала общение между незваными пришельцами и местными жителями происходило на странной смеси немецких, русских и польских слов. Ключевыми из них являлись: курка, яйки, млеко, пан, паненка и ряд команд и ругательств на немецком языке. Все эти слова, как гарниром, окружались родными для каждой из сторон словами,  обогащаясь интонацией, возгласами и междометиями.

Вот как приблизительно выглядел  диалог Марчихи с этим солдатом.
- Матка, гебен зи мир, цейн яйка, битте, - просит солдат и показывает для лучшего понимания две ладони с растопыренными пальцами.
- Что ты, паночек, что ты, - истово  складывает ладони перед своей тощей грудью, Марчиха, - откуда ж у меня яЕчки? Ваши хлопцы давно уже всех курей перебили.

А солдат, то ли плохо понимает смысл стенаний бабы, то ли просто надеется, что пусть всех кур воинство перебило, но десяток яиц всё же у хозяйки найдётся.
- Ну, дай, сколько есть, хотя бы девять или восемь…

А Марчиха, хоть немецкого языка отродясь не учила, но, видя перед собой девять, а потом восемь пальцев в сочетании с «яйками», прекрасно понимает о чём идёт речь.
- Ой, милочек, - продолжат выть скупая баба, - не только что восемь, но и единого яичка не осталось. Неужто я бы не дала, коли что было?

Солдат же очень настырный оказался – слушает, как «матка» страдает, но не отстаёт, продолжает просить, но теперь уже только семь пальцев показывает.
Но и Марчиха не сдаётся, продолжает свою линию гнуть:
-Нету ничего, родимый, хоть зарежь!

Проситель же, по всей видимости, резать женщину вовсе не собирается, наоборот, смотрит почти жалостно и уже всего пять пальцев показывает. Но Марчиху на жалость не возьмёшь, стоит на своём: нету ничего  - и баста!

Мария в это время у себя на заднем дворе была и стала невольным свидетелем этого странного аукциона «на понижение».
И вот солдат, уже достаточно раздражённый, всего четыре яйца просит. Тут бы жадной бабе и почувствовать, что ситуация начинает меняться не в её пользу.
Но Марчиха продолжает бить себя в грудь, доказывая, что ничем не может помочь «паночку».

 «Представление» закончилось, когда немец дошёл до «айн яйца», и получил заверение, что и одного в доме нет. Тогда он неожиданно поднял с земли деревянную лестницу для лазания на чердак, приставил её к стене и начал подниматься вверх.

На дворе сразу воцарилась полная тишина. Марчиха, до этого вопившая, как сирена, теперь молча наблюдала за действиями солдата. А тот - добрался до маленькой дверцы, ведущей на сеновал, толкнул её и нырнул в тёмный маленький квадрат.

  Несколько минут всё было тихо. Потом сверху донеслись немецкие ругательства – и скоро в дверном проёме показался согнувшийся вдвое, солдат. В руках у него было большое лукошко, в котором лежало около сотни яиц.

Всё время, пока немец со своей добычей осторожно спускался по шаткой лестнице, Марчиха пребывала в ступоре, лишь её расширенные немигающие глаза выражали ужас и безграничное отчаяние.

И только, когда солдат с лукошком оказался на земле и с ругательствами в адрес «лживой старухи» направился со двора, Марчиха с воплем рванулась ему в след и попыталась отнять у захватчика его неправедную добычу.

Но что могла сделать тощая баба со здоровым парнем, да к тому же, вооруженным автоматом. Немец плечом сделал почти неуловимое движение – и Марчиха упала наземь. Но и лёжа в пыли, она не оставляла попыток остановить грабителя.

Тогда солдат осторожно поставил лукошко с яйцами на деревянный пень для колки дров, снял с плеча автомат и со злым выражением лица направил его на Марчиху.
И та, как ни была глупа, инстинктивно поняла, что сейчас может запросто лишиться жизни – и тогда уж точно, никакие яйца ей не потребуются.
Поэтому все стенания её сразу прекратились. Женщина осталась лежать не земле и только с тоской смотрела, как за калиткой навсегда исчезает её сокровище.

- Вот ведь глупая баба, - усмехалась мама, в который раз рассказывая нам эту историю, - ну что ей стоило дать немцу, хотя бы с десяток яиц или даже пяток? Он бы довольный ушёл, а остальное можно было потом перепрятать и использовать в своё удовольствие.
И странно, - продолжала мама, как бы про себя, - как она умудрилась под немцами сберечь столько яиц? Ведь  к тому времени мы в деревне уже давно ничего не видели, кроме грибов да картошки…

Немецкий мотоциклист времён Второй Мировой войны.
Фото из интернета

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
http://www.proza.ru/2013/01/17/2170