РОндо для двоих. Часть 2. Гл. 5

                Глава пятая


                Шурик доказал довольно быстро, какой он хороший и послушный сын. Главное – послушный. К концу лета под маминым нежным уходом он уже напоминал любовно выращенный и окончательно созревший плод, готовый  сорваться в подставленные  руки. Ульяна теперь и ему казалась похожей на Ирочку, хотя ничего общего с тою – эмоциональной, иногда непредсказуемой и даже непонятной, –  не было. Это касалось характера.
                Тот факт, что Уля была умна и образованна не по летам, он не оценил, потому что Ирочка была такой же. Ему казалось нормой, что девушка из хорошей семьи читает книжки, ходит в театр и учится в институте. Он просто не знал других девочек. То есть, он-то знал, что они существуют – хотя бы в родном институте их полно. Но его чужая среда не притягивала. Девушки и парни из Донецкого края, переполненного крошечными шахтерскими городишками и поселками, поступив в Горный институт огромного города, долго еще не могли избавиться от провинциальных привычек, акцента, манеры одеваться, ругаться матерно, пить водяру в общежитиях, громко орать в институтских коридорах. К четвертому курсу они уже не отличались от студентов других институтов, но пили по-прежнему, как нигде, и этим прославили родное учебное заведение.
                Шурик, взращенный в интеллигентном поселке научных работников, закончивший  лучшую школу в районе, где жили и учились дети преподавателей вузов, шарахался от наехавших чужаков. Если бы не его папа, работавший в этом же институте и уговоривший сына сюда поступать, послушный Шурик избрал бы другую специальность. Школу он закончил с медалью, ему было все равно, где учиться.
                Итак, он почти влюбился. А Ульяна – нет. Она трезво оценила свое душевное состояние как спокойную симпатию. Ей было просто хорошо с этим человеком. Он не вызывал отвращения. С ним приятно было целоваться. Страсти она не испытывала, но думала, что все впереди. С Шуриком можно было обсуждать прочитанное и говорить об институтских событиях, друзьях, даже о моде. По мнению  Анны Казимировны, он был бы идеальным мужем и отцом, но она не советовала торопить события. Это делала Маргарита Борисовна – из страха, что Уля  тоже бросит ее мальчика, и тот опять перестанет спать и есть, как было недавно.
                Обе семьи теперь объединяло взволнованное ожидание. Взаимная симпатия росла как на дрожжах, и женщины уже с энтузиазмом строили общие планы на будущее своих детей, позабыв, что дети их – не родные. Шурик был племянником Маргариты Борисовны, но его усыновили еще младенцем. Бездетная тетушка считала это своеобразным подарком: младшая сестра нагуляла близнецов и с радостью отдала одного, «лишнего», оставив себе девочку. Шурик считал ее двоюродной сестрой.
Пока Уля устраивала свое личное счастье, ее братец Павел терпеливо ждал у моря погоды – то бишь, когда его любимая все-таки опомнится и поймет, что он единственный, кто любит ее по-настоящему. Правда, одна из его сокурсниц лишила его девственности, проявив бурную активность. Так что у Павлика появилось двойственное отношение к женщине. Если раньше он  наивно полагал, что сможет совместить дружбу, любовь и страсть, направив  сей букет на одну особу, то сейчас он находился в некоторой растерянности. Желание обладать временно подмяло под себя чистые помыслы просто любить,  пусть даже безответно.
                Теперь при встрече  с Ириной (под разными предлогами),  он испытывал раздражение. Она что – дура? Не понимает, как ему трудно слышать о ее неудачах на личном фронте?!
                – Павлик, ну почему мне так не везет? Этот Володька оказался  жутким эгоистом! Представляешь: исчез, все его уже похоронили, милиция обыскалась, мать рыдает, а он...
                – И ты рыдаешь, – насмешливо отозвался Павел. – А он того стоит?
                – Вот я и говорю: не стоит ничьих слез! Он, видите ли, драпанул на север – лес валить из-за несчастной любви к замужней женщине! А потом написал мне, чтобы я выслала деньги на обратную дорогу! Будто у меня есть эти деньги!
                –А-а, ты уже разлюбила своего пианиста. Так легко злишься на него...
                – Значит – не любила. Это было увлечение.
                – И ради него ты бросила Сашку! А он был нормальный пацан.
                – Ты же его критиковал?
                – Мне и положено всех твоих... критиковать, – отшутился Павел.
                – Это почему же? – удивилась Ирина.
                «Дура она все-таки», – тоже удивился Павел, который привык считать свою подругу очень даже умной девушкой.
                – Может, нашла другого – раз так быстро успокоилась? – догадался Павел.
                Ирина вроде бы рассердилась:
                – Глупости не болтай!
                Но вид у нее был сконфуженный.
                «Все! Точно! Угадал.  Глаза  в сторону, слов не находит, – упал духом Павел,  –  надо с этим делом завязывать. Пусть катится ко всем чертям!»
                Но легко было говорить...
                Его любовь больше не казалась ему чистой. Если раньше Павел просто любовался каждым движением и жестом Ирины, ее легкой походкой, тонкой талией, улыбкой, лукавыми глазами, а  перед сном воспроизводил  ее образ с нежностью в сердце, то теперь взгляд его в первую очередь устремлялся   на высокую грудь, стройные бедра и без всякого согласования с сердцем...  раздевал девушку. Воображение дразнило плоть и туманило рассудок. Когда Ирина хватала его за руку, чтобы привлечь внимание к своим словам, Павел  руку отдергивал, словно ошпаренный.
               – Ты чего?  – удивлялась Ирочка, не подозревая о тех переменах, что произошли в ее друге после первого сексуального опыта.
             На какое-то время он исчезал из ее жизни. Месяц, два, три – столько длился очередной виток его плотских утех с девочками из общаги. Потом он снова объявлялся – телефонным дружеским звонком, неожиданной встречей на улице.
              Она, конечно, понимала, что нравится этому неуклюжему внешне, но такому спортивному парню, с грубоватыми манерами, не вылезающему из одних и тех же джинсов и  рубашки в клеточку, с закатанными рукавами. Но собственные переживания на любовном фронте затмевали взгляд, и она не замечала  чужого страдания по ней.
              – Ты преувеличиваешь, Танька, – говорила она подруге, когда та, наблюдая поведение Павлика, вздыхала:
              – Бедняга! Никак не поймет, что он тебе до лампочки!
Пока Ирина переживала очередное крушение любви, Уля – напротив – познавала ту сторону женской жизни, которая называется мирно – семейной –  и очень часто на какой-то срок приносит удовлетворение.

               Все у нее было хорошо! Любящие женщины под боком, ласковый муж, учеба в замечательном институте, материальный достаток (работу она бросила), да еще мама  оказалась пристроенной. Судьба улыбнулась Уле милостиво и вроде бы  не предвещала новых трудностей.
               Она перекочевала к Мазуркевичам и прижилась там сразу, без болезненного врастания в новую почву... Немного надоедала мама Шурика – уж очень радовалась, что сынок успокоился и стал хорошо кушать. Имя изменницы Ирины больше не звучало в доме, как это было еще долго после разрыва с нею. Уля  тоже чем-то напоминала Маргарите Борисовне Ирину, и это казалось опасным. Иногда в темной коридоре столкнутся – и сердце у бедной женщины замирает: боже мой, как они похожи! Может, потому ее мальчик и смирился с потерей, что под боком – ее копия? Почти копия. Волосы у Ирочки шикарнее  – целая копна, Уля волосы заплетает в одну косу, открывая лоб, ростом  она чуть ниже, Ирочка была поизящней... и, пожалуй, веселее.  Как она смеялась! Шурик  просто расцветал, когда слышал ее смех.
               Боже мой, думала Маргарита Борисовна, ловя себя на том, что сравнения  эти в пользу бессовестной изменницы! Они тут все успели ее полюбить, привязаться к  ней! А теперь надо перестраиваться... Уля, конечно, прекрасная девочка! И серьезнее Ирочки. Может, излишне серьезная эта приемная «внучка»  Анны Казимировны. Ей бы почаще улыбаться...
               Нет, все-таки получалось, что это Маргарита Борисовна приспосабливается к невестке, а не та к ней. И все сравнивает, сравнивает... Значит, ее зацепила эта измена, даже ранила так же, как и сына. Потому что недоуменье еще долго не отпускало женщину, сделавшую все, чтобы свести сына и девочку Иру, в которую влюбилась вся палата. Как она веселила всех по вечерам своими байками об учителях, подружках! Как она изображала палатного врача и нянечек! Настоящая артистка была. И вот, бросила Шурика... Как она могла такого славного и верного, такого симпатичного и умного променять на другого? Сын сказал, что теперь Ирочка встречается с музыкантом. И добавил  с досадой:
                –Ты чего меня в музыкальную школу в детстве  не отдала?  Играл бы сейчас на пианино, она бы не ушла.
                – Какое пианино, сынок? Как можно уйти из-за того, что у нас нет пианино? Купили бы! Научился бы. Подумаешь, пианино ей подавай!
                – Не фортепьяно ей нужно, мама, а музыка! Я в музыке профан!
                – Так по телевизору и радио музыку играют с утра до вечера!
                Шурик только вздохнул. Ему рассказали, как его Ирочка бегала по вечерам в общежитие университета и слушала своего пианиста часами!  Он тоже не мог понять, как можно из-за музыки разрушить любовь.
                Ему казалось, что все-таки  то была любовь. С его стороны – точно, полная, безоглядная, с ее – осторожная, робкая, какая-то задумчивая. Но ведь она – девушка! Так и положено! Как он прозевал момент разочарования в нем? Но было ли очарование?
                До исчезновения Володи, которого все называли на факультете пианистом, Уля встретила его еще раз. Ей показалось, что случайно, но обрадованный музыкант тут же выкрикнул:
                – А я вас ждал! Три трамвая пропустил! Вы ведь живете где-то рядом? И ездите первым номером, да?
                – И что дальше? – насмешливо спросила Уля, угадав, что парень привычно врет. Не мог он знать, что у нее сегодня вторая лента.
                – А дальше... мы с вами договоримся о встрече вечером. И я вам поиграю на фортепьяно, а потом...
                Они уже ехали в одном вагоне, заполненном студентами. Галдеж стоял такой, что приходилось чуть ли не соприкасаться головами, прислушиваясь к словам.
                Володя говорил какие-то банальности, не спускал с Ули  восхищенного взгляда, смотрел в упор, и это раздражало ее. «Еще и бабник, господи! Второй раз видит», –  думала она.
                Но сквозь эту мысль пробивалась другая, смутная: где же он настоящий – когда играет, забыв обо всем на свете, с лицом страдальца, или  когда пытается завязать знакомство – опять же – позабыв обо всех других женщинах? Чего он хочет? Что ищет? Благодарных слушателей?
                Володя увязался за нею, проводив до самого института, выспрашивая то номер телефона, то Улин адрес. И уже возле дверей, где толпились студенты-медики, Уля отошла в сторону, спросила грубовато:
                – Так вы Иру любите?
                Под Улиным суровым взглядом Володя сник:
                – Я люблю одну женщину, замужнюю, давно. А все остальное...
                – Тогда зачем вы с нею встречаетесь? А сейчас еще меня... преследуете? Вам  Ирочки мало? И той, замужней?
                Он молчал подавленно.
                Уля  повернулась и ушла,  а  он не окликнул...Но неприятное чувство незавершенности почему-то не покидало ее некоторое время после этой встречи. «Значит, я хотела продолжения? –  честно спросила себя Уля, недовольная собой. – Получается, этот тип и меня чем-то заинтересовал? А вообще, зачем я сунулась в чужую жизнь? У меня своя  есть, и, кажется, она налаживается».

продолжение http://www.proza.ru/2013/01/20/888
.