Цапка-царапка

- Товарищи учёные! Доценты с кандидатами!
Замучились вы с иксами, запутались в нулях!
Сидите, разлагаете молекулы на атомы,
Забыв, что разлагается картофель на полях.
                Владимир Высоцкий


В казённой квартире большого деревянного здания-казармы, что стояло около железнодорожного переезда, поселилась новая семья Станислава Прокоповича. Вначале глава семьи работал простым монтёром путей, но вскоре, присмотревшись, что он – мужчина спокойный, трудолюбивый, а главное – не пьющий, начальство назначило его бригадиром самой большой бригады путейцев околотка, который обслуживал ветку «Василевичи - Хойники». Прокоповичи приехали, говорили, откуда-то из-под Гродно. Чего именно на эту станцию-посёлок на другом конце Беларуси – никто не знал. Да, по правде говоря, не про это речь.

Переселенцам, как и всем железнодорожникам, выделили кусок земли, который, как и у всех, прилегал к железной дороге. Они посадили на нём картошку, сделали гряды с луком, огурцами, капустой, ещё всякой  зеленью.

Семья новосёлов была не компанейская какая-то, очень молчаливая. Ни с кем в казарме, где жило ещё несколько семей железнодорожников, ни в посёлке, Прокоповичи так и не сошлись, не подружились. Станислав был высокий, худощавый, его жена – на голову ниже, хорошо скроенная женщина, и тоже себе на уме. Никто не видел, чтобы она где-то с местными женщинами «чесала языком». Молча копалась на своём участке, а то что-то делала в доме-квартире. Время от времени на выходные к ним приезжал сын – высокий (в отца), красивый и, такой же молчаливый. Он учился где-то в областном центре. Не одна местная красавица старалась обратить на себя внимание парня – как горохом об стенку. Он даже в клуб не ходил.

«Сектант какой-то»,- обзывали его девчата за такое невнимание к себе.

«Молчуны» – такая кличка приклеилась очень быстро к этой семье в посёлке намертво. Во всяком случае, пока они там жили. Позже  окольными путями до местных дошли слухи, что не просто так Молчун забился в глухой куток (железнодорожная ветка была тупиковой), что где-то там, откуда приехал, что-то плохое сотворил и сидел в тюрьме, а чтобы не кололи глаза земляки, съехал с семьёй подальше – колесил по железной дороге,обитал по казённых квартирах.

Ну, да Бог с ними – каждый в жизни, рано или поздно, обязательно ответит за свои грехи.

Как и все вокруг Молчуны пололи, окучивали свою картошку. Он во всём помогал жене, а когда появлялся их сын, так и он становился рядом с матерью. Но, вот настала пора копки картошки, и ближайшие к Молчунам соседи по участках земли увидели невиданное до этого: отец, мать и их сын стали на ряды картошки один около одного и начали копать её необычным для этих мест способом. Да и не копать, а, скорее, – долбить. В руках каждого из них была тяпка, но не такая, как обкапывают картошку – со сплошной металлической пластинкой, а с четырьмя зубами, немного расплющенными на концах.

Здесь так испокон века никто не копал. Обычно мужчины лопатами подкапывали кусты, а затем женщины, вырывая их, отряхивали-обрывали клубни, раскапывали-разгребали руками картофельное гнездо, выбирая остальные корнеплоды. Некоторые из мужчин, ранним утром подкопав «про запас» целые куски, бежали на работу, кто куда, а женщины уже с детьми потом становились копать-выбирать клубни. Это в будние дни. А в выходные подкапыватели были рядом: то плохо, не очень глубоко подкопал, пальцы подламывались, не шли в землю, то тяжёлые кошёлки требовалось высыпать в мешки, или в кучу, тут же на поле, чтобы картошка проветрилась, а потом уже нужно было перевозить её с поля  домой.

Люди (в первую очередь женщины, конечно начали присматриваться к Молчунам и их необычным инструментам. Некоторые женщины тут же бросились посылать своих мужей рассмотреть тот инструмент и выковать им такой же самый в кузне местного обозо-колёсного завода. Мужья заупрямились: надо было разобраться ещё с теми новыми тяпками. Они сразу сообразили, что это же им, выходит, надо будет становиться рядом со своими жёнами и заниматься «бабским делом» – копать с ними вровень ту несчастную картошку. Надо было отбиваться от такой неожиданности, что-то делать, а не ждать с моря погоды. Мужчины немедленно сошлись «на перекур»

– Я не буду дятлом, – категорически заявил Сидор Баранок с обвислыми жёлтыми от самокруток усами, который имел кличку «Грижеватый», потому что ходил, широко расставляя ноги. От мужей, которые вместе ходили в железнодорожную баню, лучшую в посёлке, жёны знали, что у того между ног вылезла большая грыжа и не давала ему нормально ходить. Знали все и от чего – надорвался Сидор, когда строил свой небольшой дом – каждое бревно на плечах пришлось тягать. Ему сочувствовали, но кличку всё равно дали. Он не был исключением – все имели свои клички в этом посёлке: от простой и незамысловатой «Сидориха», например, до совсем непонятной «Етва». Наверное, в понятии хозяина клички оно означало русское «это же». Догадывались сами, кто как мог, потому что тот сам не знал, что оно обозначает.

– Я очень хочу им быть, и вон он хочет, – взорвался, кивая головой в сторону Степана Науменко, имевшего кличку «Тихоня», задиристый Иван Шкирман, он же – Етва. - Етва ж нужно причину какую-то придумать, чтобы раз и навсегда отбить у наших баб охоту к той тяпке.

Мужчины затянулись: кто сигаретой, кто самокруткой, закашлялись.

– И что они в них такого хорошего нашли? Как те грабли, только зубов меньше, да и те длинные, как клюв у аиста. Долбят только теми зубами картошку бедную да портят её, – вслух рассуждал Сидор. Цапка-царапка какая-то.

– Как ты сказал? – прямо встрепенулся Иван Етва. – Всё, мужики, с вас пол литра, мы спасены! Точно попал, Сидор! Куда же приткнуть попорченную, поклёванную картошку: в копец – етва ж не годится; в стёбку – тоже самое, етва; в подпол в дому – снова-таки, етва, погниёт подолбленная.

– Твоя правда, Иван, – подал голос Тихоня. – Но надо же, чтобы не от нас это дошло до наших баб. Они же – умри, а чтобы по-ихнему было.

– А давайте подговорим старую Бортничиху-гадалку. Она же век не видела той "цапки-царапки", привыкла копать, как мы все. Введём ей в уши, что Молчуны издеваются над картошкой, калечат её. К ней наши бабы прислушиваются, – подвёл «перекур» Сидор.

Мужики докурили свои самокрутки  и, хитро посмеиваясь, вернулись каждый на свой загон, как ни в чём не бывало. Была суббота. Тем же вечером Иван Шкирман по кличке Етва побывал у старой Бортничихи.

Назавтра, в воскресенье, процесс копки картошки шёл по старому обычаю, за исключением Молчунов. Жёны снова подступились к своим мужьям с требованием сделать им тоже такие, «как у Молчунов», тяпки. Мужья потихоньку отнекивались, а сами неприметно и с нетерпением посматривали в сторону улицы. Наконец, опираясь на суковатую палку-кавеньку, там показалась Бортничиха. Кивая седой головой на здравствования, что неслись со всех сторон, она доковыляла  до Молчунов. Поздоровалась с ними, пожелала хорошей картошки и Бога в помощь. Те в ответ что-то буркнули.

Бортничиха опёрлась на свою "кавеньку" и стала молча смотреть на процесс копания "царапкой". Молчуны под её пристальным взглядом не так споро стали клевать-копать картошку, чаще стали бить по картошинам и те, покалеченные, разорванные на куски, попадали в кошёлки и мимо них в таком неприглядном виде, что старая женщина не выдержала:

– Какие-то огрызки, а не картошка, – рассердилась вслух Бортничиха. – Это "цапка-царапка" рвёт, шматует картошку на куски. Где это видано, чтобы картошку рвали живосилом? Не годится нам такая копка, – сказала, как отрезала, старая. И поковыляла в сторону своего дома.

Все, кто был в поле, с замиранием слушали и смотрели весь этот спектакль, разыгранный, как по нотам, мужиками и исполненный старой и очень уважаемой женщиной. Мужья от счастья были на седьмом небе. А  Бортничиха по дороге домой всё не могла укротить свой гнев:

– Это же надо так издеваться над святым?.. – слышалось её бормотание.
До конца копки в тот день ни одна жена не раскрыла рта на своего мужа про новую тяпку. Мужчины тоже помалкивали и не нарывались на ссору.

Уже дома жена Степана Тихони обратилась за ужином к своему мужу:

– Ты уже заказал царапку?

– Заказал, а как же, – встрепенулся тот. – Так вон же, что сказала Бортничиха, –сослался было на поселковый авторитет Тихоня, но его прервала жена:

– Знаю, сама слышала, но не отменяй заказ. Сгодится пырей вытаскивать.

– Это ты хорошо, правильно решила, – обрадовался Тихоня. На пырей в самый раз, а на картошку… А сам тем временем соображал, как задним числом заказать кузнецу на заводе ту заразу – царапку, ведь он и не думал этого делать. Ещё чего…

Так и не прижилась в наших краях «цапка-царапка». Но всё же кое-кто успел под нажимом своих жён заказать и сделать её, а кто и сам выклепал-выковал что-то подобное. Но бабы использовали "царапку" только на разбивании пырейных  отвалов, да на болотных делянках, где картошка была «водяная» и шла на корм скоту. А семья Молчунов съехала с той квартиры так же быстро, как и появилась. Наверное, до Прокоповичей дошли слухи, что местный народ их не принял, вот  они и поехали на какую-то другую ветку-тупик со своими «цапками-царапками».


Рассказ опубликован в сборнике литературного объединения  «Пралеска» в 2010г.
Перевод с белорусского автора