Карамболь. Рассказ 1. Немного счастья

Рассказ 2: http://www.proza.ru/2013/01/18/161
Рассказ 3: http://www.proza.ru/2013/01/18/211
Рассказ 4: http://www.proza.ru/2013/01/18/223
---------------------------------------------

1

  Сейчас вечер. Солнце уже скрылось за горизонт, поэтому в комнате темно. В ней нет света, есть только мрак, завернутый в стены - ощущение пустоты и замкнутости без единого звука и малейшего движения воздуха. И кажется, что время не властно здесь, и ничего и никогда не случится. И нет души, которая бы знала, что настанет утро, отступит тьма, и эта бездыханная комната вдруг оживет и обретет свою сущность, когда-то уснувшую. Ведь все меняется, все преобразуется. Живое умирает, чтобы когда-нибудь воскреснуть и рождается, чтобы потом умереть, свершая свой путь по кругу, называемому бытием. И эта комната, жива она или мертва, хочет того или нет, не сможет изменить бытию.
 
  Единственная дверь с легким, еле слышимым, скрипом открывается и через пару секунд возвращается в свое прежнее положение. В комнату вошел человек. В темноте очень трудно разглядеть даже очертания его фигуры, но он здесь. Он дышит и смотрит. Кто он и что здесь делает? Сейчас это не имеет значения. Важно то, что комната изменилась, преобразилась. Вошедший человек стал частью ее новой сущности, в которую принес свою. В тот момент, когда начала открываться дверь, старая комната умерла, но вместо нее родилась новая, наполненная другим сознанием, иной будущностью.
 
  Человек сделал несколько шагов вперед. Судя по всему, он теперь находился примерно в центре комнаты и что-то делал, но что именно, разглядеть невозможно: темнота позволяет лишь ощутить его движения, скрывая их смысл.
 
  Внезапно раздался резкий звук чиркнувшей о коробок спички, которая в тот же миг вспыхнула ярко-желтым огнем. По комнате поплыл запах сгоревшей серы. Небольшое пламя задрожало под неровным дыханием своего создателя. Оно очертило вокруг себя сферическую границу и заставило тьму отступить. В этом освещенном пространстве теперь можно было разглядеть пальцы, сжавшие спичку и лицо человека, почти неразличимое в слабых отблесках огня. Человек осторожно присел и опустил спичку до пола. Его прищуренные глаза что-то искали внизу. Через несколько мгновений мерцающий свет вырвал из темноты блюдце и свечу, стоящую в нем. Движимая волей своего хозяина спичка ринулась к вершине свечи, на секунду застыла и отпрянула, оставив той частичку себя. Человек резкими взмахами руки погасил спичку и положил ее на край блюдца. Некоторое время он наблюдал за тем, как растет пламя, растапливая воск. Потом поднялся и медленно направился к креслу, которое, благодаря свече, теперь можно было разглядеть. Кресло стояло в углу, рядом с окном. Человек тяжело опустился в него и шумно выдохнул воздух. Пламя чуть вздрогнуло, словно ощутило его дыхание.
 
  По мере того, как оно росло, освещая комнату, взгляду становилось доступнее ее содержимое. Но кроме блюдца со свечой и кресла, здесь был только портрет, прислоненный к стене напротив сидящего человека. С портрета, весело улыбаясь, смотрел молодой парень, одетый в военную форму. Художник, руке которого принадлежала эта картина, особо не заострял внимания на деталях мундира, зато черты лица изобразил с необычайной четкостью и реалистичностью. В полутьме, в отблесках пламени лицо выглядело словно живое. Казалось, парень хотел что-то сказать, и именно этот момент и запечатлел художник.

  Лицо человека в кресле, напротив, выглядело печальным и спокойным. Еще, быть может, немного сосредоточенным, о чем свидетельствовали слегка сдвинутые к переносице брови. У глаз и на висках выделялись морщины. На вид, ему было лет сорок пять.
 
  На стенах в ритме огня дрожали тени. Он не обращал на них внимания, смотрел то на портрет, то на пламя.

  Его губы подернулись едва заметной ухмылкой. Он достал из кармана пачку сигарет, спички и закурил. Воздух пропитался табаком, дым плавно поплыл к потолку. Он снова улыбнулся, на этот раз грустно. Пламя тянулось вверх. Он почти ощущал его тепло, хотя и был от него в нескольких метрах.
 
  Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Изредка подносил окурок к губам, затягивался, вдыхая терпкий табачный дым. Два или три раза он еле заметно улыбнулся, но эта улыбка была какой-то отрешенной, будто слепок с настоящей. Вскоре от сигареты остался небольшой окурок. Человек открыл глаза и посмотрел на него. Окурок неторопливо тлел, зажатый между пальцами. Он неминуемо должен был обжечь их. Но человек ничего не предпринимал, он просто наблюдал. Когда огонь, наконец, добрался до кожи, его пальцы непроизвольно дернулись, и окурок полетел на пол. Он улыбнулся, на этот раз рефлекторно. От удара о деревянный пол искры разлетелись в стороны и начали остывать одна за другой, превращаясь в обычный пепел.
 
  Он снова закрыл глаза и положил голову на спинку кресла, а через несколько секунд из-под его опущенных ресниц, одна за другой, потекли слезы.


2

  Ресторан оказался небольшим. Здесь стояло всего десять круглых столиков, расположенных вдоль стен, обслуживали посетителей лишь две официантки, одетые в белоснежную форму. Играла тихая музыка, что-то из классики. Обстановка была выполнена в голубоватых и розовых тонах с соответствующим светом, несколько приглушенным. Все это вызывало ощущение спокойствия, словно время текло здесь гораздо медленнее, чем где-то еще. Очень приятное место для отдыха и романтических встреч.
 
  Они пришли сюда около получаса назад. Только один столик оказался свободным. Он стоял в самом дальнем углу, как раз под великолепным зеленым растением, которое непонятно как удерживалось под потолком.
 
  На нем был черный костюм, под пиджаком голубая рубашка, которая, благодаря освещению, немного светилась. Галстуки он не носил.
 
  Она была одета в легкое сиреневое платья, сшитое очень просто, но необыкновенно элегантное. На груди сверкало ожерелье из жемчуга.

  Они заказали бутылку красного вина и еще мороженое.

  Она отпила вино из своего бокала, поставила его на столик и, чуть склонив голову к правому плечу, спросила.
 
  - Мы ведь знакомы уже два или три часа, а до сих пор так и не представились друг другу, - ее голос звучал красиво и мелодично, он приятно гармонировал с музыкой, - У вас есть имя?
 
  Молодой человек (ему было около двадцать пяти лет) достал из внутреннего кармана сигареты, вынул одну и положил пачку на середину столика, рядом с бутылкой вина. Затем прикурил с помощью зажигалки, затянулся и выдохнул голубоватый дым в воздух.

 - Меня зовут Карамболь, - его голос в отличие от голоса спутницы звучал грубо, хотя и не раздражал, не отталкивал.
 - Ка-рам-боль, - она произнесла его имя так, словно пробовала на вкус, - А мое имя – Крестьянка.

  Молодой человек снова затянулся. Он немного прикрыл глаза, оставив взгляду лишь маленькую щелочку.

  - Это имя не слишком к вам подходит. Вы его сами выбирали?
  - Разве имена можно выбирать? Они даются нам при рождении и остаются на век. Имя – это судьба. Разве можно изменить судьбу? – она улыбнулась и склонила голову к другому плечу. Ей явно нравился этот парень, хотя и был немного не в ее вкусе. Что-то тянуло к нему. Что-то непонятное, хотя и был он самым обычным. По сути, если бы она спросила себя, что в нем такого особенного, то не смогла бы ответить.
  - Что же такое судьба?
  - Мне кажется это что-то вроде дороги со знаками, ямами и колдобинами. Мы все несемся по ней с бешеной скоростью в своих машинах, хороших или плохих, и все зависит от того, насколько хорошо мы умеем водить, - она говорила, вскинув вверх подбородок и снабжая свою речь выразительными жестами. Закончив, она посмотрела на Карамболя, показывая всем своим видом, что ждет от него только восхищение и ничего больше, - Ну как?
  - Впечатляет, - он проговорил это совершенно без интонации, чем вызвал у нее, согласной лишь на аплодисменты, разочарование.
  - А каково ваше мнение, мистер? – спросила она, сделав преувеличенно обиженное выражение лица.

  Карамболь посмотрел куда-то за ее спину. В его взгляде мелькнула отрешенность.

  - Честно говоря, мне понравился ваш образ, но он слишком... – молодой человек слегка улыбнулся, - ...прост, - он сделал небольшую паузу и продолжил, - Мне кажется, все гораздо осмысленнее. Зачастую нам очень трудно увидеть этот смысл, потому что мы не знаем причин и целей, но он есть. Знаете, мне с необыкновенным постоянством, примерно раз в месяц, снится один и тот же сон. Мне снится совершенно пустая комната, вернее поначалу пустая, потому что в ней очень темно. Потом в ней, словно ниоткуда появляется свет, очень слабый свет, как от спички или свечи. Постепенно мои глаза привыкают к освещению, и я вижу лицо человека, но его трудно разглядеть, а когда я пытаюсь это сделать, то просыпаюсь.
  - И что же?
  - Я почти уверен, что вся моя жизнь связана с этим лицом, но кто этот человек, я не представляю.
 
  Девушка вздохнула.
 
  - А вот мне совершенно не снятся никакие сны. Правда несколько раз, просыпаясь, я испытываю чувство, будто что-то видела, но потом это чувство очень быстро проходит, - она снова вздохнула, - Мои подруги говорят, что у меня нет никакого внутреннего мира.
Закончив фразу, она хитро посмотрела на Карамболя, в надежде, что он опровергнет это ее замечание, но тот не заметил никакого намека.
  - Скажите, а почему вы согласились пойти со мной, ведь вы меня никогда раньше не видели, вы меня абсолютно не знаете, - Карамболь перевел взгляд на девушку.
  - А вы что, маньяк, да? – Крестьянка придала своему голосу интонацию, похожую на интонацию удивленного ребенка. Выждав около секунды, она игриво захлопала в ладоши и, чуть повысив голос, восхищенно произнесла, - Как это здорово. Настоящий маньяк!

  Карамболь рассмеялся.

  - Вы настоящая актриса, Крестьянка. В театре или кино не работаете? Я бы с удовольствием сходил на вашу премьеру.

  Девушка тут же сделала серьезное выражение лица, приняла расслабленную позу, откинувшись на спинку стула, и сказала с деловитым тоном:

  - У меня конечно много предложений, в том числе и от очень крупных известных кампаний, но на данный момент я хочу заняться собой. Постоянные съемки, знаете ли, так выматывают, так выматывают.

  Под конец ее слов Карамболь снова расхохотался, а чуть позже к нему присоединилась и сама девушка.

  - С вами очень приятно и весело. Мы говорим с вами о какой-то чуши, а настроение у меня преотличное, - сквозь смех проговорил молодой человек.
  - Это именно оттого, что мы говорим о какой-то чуши, - заметила Крестьянка.

  Карамболь наполнил пустые бокалы вином и поднял один перед собой. Крестьянка тут же подхватила другой и поднесла его к первому.

  - За что будем пить? – поинтересовалась она.
  - Скажите вы, у вас это получится лучше, - предложил молодой человек.
  - Тогда за... – она поводила бокалам из стороны в сторону и, воскликнув, - ...мечту! - слегка задела своим бокалом бокал Карамболя. Потом поднесла вино к губам и, морщась, все выпила. Не ограничившись этим, она со всего размаху бросила бокал на пол, и тот со звоном разлетелся вдребезги.
Через несколько минут молодой человек и девушка стояли на улице. Карамболь курил, Крестьянка, обнимая себя за плечи, смущенно оправдывалась.

  - Наверное, вино оказалось очень крепким. Я ведь вообще мало пью, а тут... Вы меня извините, как-то само все получилось. Я не хотела, честное слово, не хотела. Я бы...
  - А мне понравилось, - перебил ее молодой человек, - Вы просто молодец.

  Крестьянка с еле уловимым удивлением посмотрела на него. Она на самом деле считала свой поступок несколько не удачным и даже не к месту.

  - Я вам не верю, - произнесла она.
  - Правда. Только вот об одном все-таки жалею..., - он сделал затяжку и шумно выдохнул дым.
  - О чем?
  - Свой бокал не успел разбить.

  Молчание длилось около двух с половиной секунд. Затем раздался оглушительный смех двух людей, изредка прерываемый отдаленными раскатами грома.

  Был уже вечер. Дул холодный ветер. Все говорило о том, что скоро пойдет дождь.

  - Кстати, как вам мой тост, понравился? – спросила Крестьянка, когда они перестали смеяться.
 
  Карамболь посмотрел на нее, потом отвернулся, но она успела заметить в его взгляде что-то очень печальное. Такое может быть только в глубине души, а увидеть эту печаль можно лишь в глазах.

  - Все в порядке, Крестьянка. Когда-нибудь я тебе все расскажу. Просто сейчас мне немного лучше, чем обычно и я бы не хотел ничего вспоминать и объяснять, - он говорил тихо, задумчиво, изредка глядя на девушку и небо, - Я не часто испытываю такую легкость как сегодня. Я тебе очень благодарен за то, что ты сейчас рядом. Так здорово, что мы с тобой вот так случайно встретились, - он еле заметно улыбнулся, - Знаешь, мы скоро будем видеть друг друга каждый день, может, даже немного  устанем друг от друга. Хотя, нет, с тобой не соскучишься.
Карамболь закрыл глаза, сделал последнюю затяжку и отшвырнул окурок далеко в сторону. Окурок, подгоняемый ветром, словно гимнаст, сделал изящную петлю в воздухе и с силой плюхнулся в небольшую лужу рядом с мусорным баком, где моментально и потух.
 
  Примерно через двадцать минут по земле и крышам зданий застучали капли осеннего дождя. Сначала неторопливо, потом все чаще, и вскоре на город обрушился настоящий ливень. По переулкам и тротуарам  побежали быстрые ручейки, унося с собой листья и ветки, сбитые водными стрелами с деревьев, под навесами и крышами столпились люди, не успевшие добраться до своих домов. Некоторые из них о чем-то оживленно разговаривали, другие, напротив, стояли с задумчивыми лицами, наблюдая за дождем. Часы на городской площади показывали пять минут двенадцатого. Фонари уже были включены, но из-за сильного ливня их свет мало что давал. По дорогам осторожно пробирались машины и автобусы. Редкие прохожие бежали с зонтами, хотя уже с ног до головы промокли. Некоторые, особенно экстремальные личности, голосовали, пытались поймать машину, уповая на человеческую добродетель, которая бы восторжествовала над мещанским чувством к мокрому салону автомобиля.

  А дождь не переставая, лил все так же сильно. Закончился он лишь к утру.


3

  Слезы текли по щекам одна за другой. Они щекотали его кожу своей прохладой, задевали губы и, скатившись по подбородку, падали вниз. В них отражался огонь свечи, его тепло и цвет.
 
  Он просидел так минут сорок, прежде чем открыл глаза и поднялся из кресла. Затем неторопливо подошел к портрету и, остановившись почти вплотную к нему, опустился на колени. Теперь свеча была прямо за его спиной, между ним и портретом. Ее пламя освещало спину человека, оставляя во мраке его лицо и сам портрет. Несколько раз он опускал голову и поднимал ее снова, протягивал руки к картине и, казалось, что-то шептал. Но даже в этой тишине практически ничего не было слышно.

  Вечное спокойствие и грусть, непонятно почему и зачем – все это не просто так, но там, где не было прошлого, нельзя ничего сказать о будущем. По сути его тоже еще нет, но оно наверняка будет, тем или иным, но будет.

  Человек поднялся с коленей и повернулся к свече. Теперь его лицо было очень хорошо освещено. На нем не осталось и следа от слез. Оно по-прежнему оставалось печальным и чуть сосредоточенным, но ко всему этому добавилась еще и некая решительность. Его взгляд был устремлен на свечу, на пламя, но смотрел он гораздо дальше, куда-то глубоко в нее, словно пытался увидеть то, что скрывалось за внешне горячим и ярким огнем.

  Он простоял так очень долго и ни разу при этом не шелохнулся, превратившись в статую.
 
  Свеча успела сгореть уже на треть.

  Наконец в его позе появилось какое-то изменение. Сначала было очень трудно определить, что же именно изменилось, но с течением времени становилось понятно: человек необыкновенно медленно сжимал кулаки. Прошло около двух минут, прежде чем он сжал их полностью. Теперь его облик уже не казался печальным и усталым. Он выражал собой целеустремленность, от печали не осталось и следа. Лишь взгляд хранил некую глубину и задумчивость. Теперь этот человек стал другим и абсолютно не походил на того, кем был несколько минут назад. Словно и не было того прошлого, когда он вошел в комнату и зажег свечу.

  А пламя между тем, в отличии от человека, не изменилось, по крайней мере внешне. Оно, как и раньше, жило ярким лепестком, тянулось ввысь и излучало тепло и свет вокруг себя, плавно, почти не заметно, покачиваясь из стороны в сторону.


4

  Птица парила в небе, словно маленькое облако. Она ловила порывы ветра расправленными крыльями и, лишь изредка взмахивая ими, никуда не летела, а оставалась на месте. Весеннее солнце своим теплом согревало землю и птицу.
 
  Карамболь и Крестьянка лежали лицом к солнцу, небу и птице на мягкой траве почти в центре большой поляны, которую по краям обступил высокий березовый лес. Они были одеты во все зеленое, она - в светлое, он – в темное. С высоты птичьего взгляда они сливались с зеленым ковром. Девушка еле слышно напевала какую-то веселую мелодию, а Карамболь немного уставшим взглядом наблюдал за птицей.

  Крестьянка перестала петь.

  - Я хочу быть на свадьбе в голубом платье, как это небо, - она зажмурилась, - в золотой фате, как это солнце, а ты будешь только в черном, даже рубашка пусть будет черная, и пуговицы, как эта птица.
  - Будет необычно, - произнес Карамболь.
  - Да! А еще я хочу, чтобы все те, кто придут на нашу свадьбу, оделись в черно-белое, как березы, что вокруг, - она провела ладонью по траве и торжественно проговорила, - Венчаются раб божий Птица и раба божья Небо. Согласен ли ты, раб божий Птица, взять в жены рабу божью Небо, уважать..., - дальше она не выдержала и громко засмеялась.

  Карамболь только чуть улыбнулся и продолжал наблюдать за полетом птицы. Девушка повернуло свое лицо к нему.

  - О чем ты думаешь? – она провела кончиком указательного пальца по его переносице.
  - Эта птица никуда не улетает. Она просто парит над нами. Мне бы очень хотелось узнать, что она сейчас испытывает.
  - Может быть то же, что и ты? – Крестьянка улыбнулась.
  - Или ты, - прошептал Карамболь.
  - Или я, - согласилась она и, приподнявшись, заглянула в его глаза.
  - Ты чем-то огорчен, да?
  - Вовсе нет, - Карамболь попытался улыбнуться, но его улыбка вышла очень фальшивой.
  - Тогда, раз ты ничем не огорчен, значит, ты просто устал, - сказала Крестьянка с интонацией, с которой обычно разговаривают с очень маленьким ребенком.
 
  Карамболь прищурил глаза и поиграл желваками.

  - Это я то устал? Ты будешь наказана негодная! – продекламировал он и одним движением поменял положение своего тела. Теперь он был сверху, а Крестьянка испуганным и, одновременно, вызывающим взглядом смотрела на него снизу.

  Через мгновение их губы слились в поцелуе.

  Птица словно и не собиралась никуда улетать. Она по прежнему продолжала парить над молодой парой, отдавшись на волю ветру, будто парусник в море.

  Было около двух часов дня. Погода стояла необыкновенно теплая, но вместе с тем после утреннего дождя свежая. Лесные запахи, наполнившие воздух, создавали чудесное ощущение, похожее на сказочное веяние после прочтения книжки о далеких землях и удивительных мирах. Было просто великолепно.

  - Просто здорово, - глубоко дыша, воскликнула Крестьянка, - Это безумно красивый и удивительно счастливый день.

  Карамболь перевел дыхание и снова посмотрел на птицу. Девушка проследила за его взглядом и тут же повернула его голову к себе. Теперь Карамболь кроме ее больших почти фиолетовых от солнечных лучей глаз ничего не видел.
 
  - Так, - сердито начала девушка, - Сейчас ты мне все расскажешь: почему такой задумчивый, почему тебе не грустно и о чем думаешь, и о чем не думаешь, все , все, все, - но, хоть она и пыталась выглядеть грозной, получилось это у нее настолько элегантно, что вызвало у Карамболя лишь восхищение ее красотой, поэтому он не испугался, а улыбнулся и поцеловал девушку в губы.
  - Я серьезно, мистер, и нечего подлизываться, - продолжала «сердиться» Крестьянка, - быстро выкладывай свои секреты и тайны, а иначе..., - она потрясла перед ним своим кулачком.
  - Хорошо, хорошо, только не бей меня, - подыграл ей Карамболь, выставляя перед собой ладонь с растопыренными в стороны пальцами. Крестьянка положила свои руки ему на грудь, потом опустила на них свой подбородок и застыла в ожидании. Карамболь глубоко вздохнул и закрыл глаза.

  Птица немного опустила крылья, и тот час же снизилась на несколько метров. Теперь можно было различить тонкую белую полосу на ее шее. Она вновь расправила крылья и застыла в небе, плавно покачиваясь из стороны в сторону.

  Веки Карамболя слегка дернулись, губы чуть дрогнули, и он заговорил.

  - Я родился в прекрасной семье. Мои родители любят меня. Я никогда не испытывал большой нужды в чем либо. У меня всегда было много друзей, очень хороших и преданных. Иногда вечерами я мечтаю о чем-нибудь и скоро это, так или иначе, сбывается. В школе и университете мне с легкостью давались все предметы. У меня никогда не было проблем с учебой. Изредка возникали некоторые проблемы с жизнью, но не такие уж и значительные, чтобы страдать от них, преодолимые. Я не хватал звезд с неба, но я... и не мечтал о них. Все прекрасно и легко, - Карамболь сделал небольшую паузу, потом открыл глаза и посмотрел на птицу, - Но я никогда не был счастлив, я жил так, словно мне и не нужно было счастье.
  - Что-то случилось? – спросила Крестьянка.
  - Нет. В этом то и дело. Ничего никогда не случалось. Происходило, но не случалось. Я имею в виду... ничего не было неожиданного. Я ко всему оказывался готовым.
  - Разве все, что ты сейчас рассказал – плохо?
  - Скажи, твои мысли всегда чем-нибудь заняты? Ты никогда не чувствовала..., - Карамболь задумался и снова закрыл глаза, - ...пустоты?

  Крестьянка перевела взгляд на траву.

  - Иногда, когда тебя нет рядом, я ощущаю, что мне чего-то не хватает. Я не испытываю потребности или желания в чем-то или в ком-то, я просто замираю, застываю в пространстве. Но когда ты появляешься, это ощущение мгновенно пропадает. Я чувствую себя..., - она наморщила лоб и даже недовольно хмыкнула, пытаясь найти подходящее слово, и, наконец, произнесла - ... целой!

  Карамболь улыбнулся. Он продолжал смотреть на птицу, парящую над поляной, и выглядел очень задумчивым. Могло показаться, что его улыбка вовсе не относится к последним словам девушки.

  - Так и должно быть...

  Крестьянка перевела взгляд на его лицо. Она хотела о чем-то спросить, но никак не могла понять, что же именно. Карамболь снова заговорил.

  - Мне часто бывает страшно. Я пытаюсь найти причину, понять, почему и кого я боюсь, но мне... просто страшно.
  - Милый, может ты шизофреник, - пошутила Крестьянка.

  Карамболь будто и не услышал ироничной интонации в ее голосе. Он сжал губы и с силой выдохнул.

  - Я очень долго думал о своем психическом состоянии. Было время, когда я считал себя полностью сумасшедшим, но это... не так. Я нормален, - он усмехнулся и шепотом добавил, - Может быть даже, слишком нормален.
  - Как и все люди, ты пытаешься разобраться в себе, понять смысл жизни. Оттого и мучаешься, - не торопясь, сказала Крестьянка.
  - Конечно, это так. Но... я не хочу, чтобы было так.
  - А как ты хочешь? – девушка поцеловала Карамболя в левую щеку и хитро на него посмотрела, но тот абсолютно никак не реагировал на ее шутливый тон.
  - Я хочу быть счастливым, - проговорил Карамболь и, спустя несколько секунд, добавил, - Хотя бы ненадолго.
  - Разве со мной ты не счастлив? – обиженно спросила девушка.
  - Это – любовь, Крестьянка, а я говорю о счастье.

  Девушка около минуты смотрела на него, будто ожидая продолжения фразы, потом легла на спину, лицом к небу.

  Птица по-прежнему парила в воздухе. Казалось, она совершенно не устает. За все то время, пока Крестьянка ее не видела, птица спустилась еще ниже. Кроме белой полосы на шее, такие же полосы, только более тонкие, были у нее и на крыльях.

  Карамболь и Крестьянка лежали на траве и долго ничего не говорили. Он и она смотрели на птицу.

  Наконец, девушка шевельнула губами, словно проверяя их подвижность, и заговорила медленно и тихо, чуть громче шелеста листьев.

  - Я вспомнила тот вечер, когда мы с тобой познакомились. Прохладный ветер, сумеречное небо. Я стояла возле фонтана, подставив лицо под брызги воды. Мне вовсе не было жарко, но я все равно не отходила, только прикрыла глаза. Я как раз была в том состоянии, о котором ты спрашивал: я замерла и просто ждала, даже не человека, а просто, ждала конца ожидания. Потом подошел ты, Карамболь, и заговорил так, будто мы знаем друг друга целую вечность, а минуту назад ты отлучился и вот вернулся, - девушка грустно улыбнулась, - Мне стало спокойно и тепло, как будто так и должно быть, - она вздохнула, - Я поняла, что пройдет совсем немного времени и я полюблю тебя. Когда это произошло, я ощутила себя счастливой. Поэтому мне не совсем понятно, почему ты разделяешь любовь и счастье. Помнишь, я спросила, понравился ли тебе мой тост? Ты сказал, что потом все мне объяснишь. И вот, теперь я знаю, что ты объяснил, но еще я знаю, что не поняла, - Крестьянка покачала головой из стороны в сторону, - Но я счастлива. Я чувствую, что тебе очень важно то, о чем ты говорил, но я... счастлива и..., - она повернулась к нему, - Я не хочу говорить о своих чувствах, они слишком тревожные, я просто хочу помочь тебе. Я буду всегда рядом, Карамболь. Чтобы ни случилось, я буду рядом с тобой, чтобы... успеть помочь.

  Карамболь обнял ее и прижал к себе.

  - О чем ты думаешь? – прошептала она.
  - О тебе, - прошептал он.

  Девушка улыбнулась и погладила шершавую щеку Карамболя.

  Птица не уставая, парила в небесах, будто бы была неотъемлемой частью нежно-голубого свода. Одновременно она снижалась к земле, но не слишком быстро. В ее полете не было ничего странного или требующего объяснения, но ее поведение, почему-то, вызывало необыкновенное спокойствие. Птица будто гипнотизировала взгляды, обращенные в ее сторону.

  Карамболь и Крестьянка лежали на траве и смотрели на птицу.

  Девушка нахмурила брови, словно о чем-то вспомнила.

  - Помнишь о том сне, который ты мне пересказывал? Тот о свече и лице?

  Карамболь ответил не сразу.

  - Да, помню.
  - Он тебе все еще снится?


5

  Тени плясали на стенах причудливыми фигурами, огромными и безмолвными.
 
  Человек со сжатыми кулаками не двигался. Он стоял неподвижно и смотрел на свечу, на ее пламя. Что он там видел? О чем он думал? Мысли – это единственное, что можно скрыть от других, пока они не высказаны. А человек ничего не говорил, его губы не шевелились.

  Все тайны полны скрытой неизвестностью, и оттого вызывают интерес или страх. Если живешь всю жизнь на свету, то тьма может стать смертью, и наоборот. Но тьма лишь там, где нет света, и наоборот. Мысли – это тьма, а слова – это свет. Но все может измениться, стать «наоборот». Когда не важно, где пол, где потолок, где тьма, а где свет, то жизнь может стать смертью. Разве отсутствие движения – это не смерть? Отталкиваясь от такого рода заблуждений можно сказать, что тень живет, а человек, стоящий без единого, уловимого движения, мертв. Но это, конечно, не так, ведь мы знаем, где тень, а где то, что ее отбрасывает. А если не знаем?

  Неожиданно человек пошевелился. Не разгибая кулаков, он медленно опустился на колени и наклонил голову, почти до пола.
 
  Если бы звучала музыка, то все бы выглядело по-другому, понятнее, чем на самом деле. Но звуков нет, есть только тени и то, что их отбрасывает, и еще пламя, похожее на солнце в этом маленьком, замкнутом мире.

  Человек снова пошевелился. На этот раз, он разжал кулаки и, сложив ладони вместе, поднес их к лицу, приняв позу молящегося. Свеча отреагировала резким кивком, будто одобряя действия человека.

  Он снова застыл, похожий на статую в отблесках желтого пламени.

  Свеча потеряла уже половину себя, прожила половину своей короткой жизни, хотя несколько часов, разве это мало. Тени на стенах живут еще меньше.

  Человек расправил плечи и вздохнул. От его дыхания свеча задрожала, тени задергались в жуткой пляске.

  Через несколько мгновений, из которых состоят секунды, минуты, года, комната наполнится чем-то, до этого ею не познанным.

  Губы человека только начинают свое движение, но уже хранят в себе то, что скоро перестанет быть тайной, оживет, они раскрываются и ...

  - Ты не умер, ты живой.

  Голос человека не был подобен грому в небесах или взрыву ядерной бомбы, но здесь, в этой комнате, где каждый звук – это смысл, он стал не менее значим.
 
  Чуть хрипловатый, наполненный глубокой печалью, но вместе с тем и целеустремленностью, голос человека словно вырвался из каких-то оков и теперь освободился. Казалось, что голос тоже отбрасывает тень, настолько он был живой.

  Человек опустился еще ниже на пол и поднял лицо к потолку, невообразимо высокому и далекому, словно небо над головой.


6

  Четверо мужчин с помощью двух веревок осторожно опускали гроб в могилу. Они перебрасывались между собой негромкими словами и, почти синхронно, перебирали руками, чтобы не уронить гроб.

  Вокруг стояло несколько десятков людей, одетых в одежды черного цвета с редкими голубыми и белыми оттенками. Многие из них плакали, одни навзрыд, другие – сдержанно, вытирая слезы платками и пальцами.
 
  Гроб был небольшим, длиной всего около полутора метров. У края могилы, там, где у гроба должно быть изголовье, на коленях сидела женщина лет сорока. Ее лицо было скрыто черной вуалью, а руки сложены на груди, одна на другой.

  Она негромко плакала, иногда всхлипывая.

  Среди людей обступивших, могилу стояли Карамболь и Крестьянка. По щекам девушки текли слезы.

  - Сколько ему было лет? – шепотом спросил Карамболь.
  - Тринадцать. Через неделю должно было исполниться четырнадцать, - так же, шепотом, сквозь слезы, ответила Крестьянка.
  - Его звали Пилигрим?
  - Да.

  Карамболь обнял девушку за плечо.

  - Ты не должна так переживать. Ты ни в чем не виновата, - попытался он ее успокоить.
  - Но я могла его спасти, - она еле сдерживалась, чтобы не расплакаться.
  - Ты не знала, не могла знать. Тем более ты всего лишь его учительница, а не мать. Даже она ничего не смогла сделать.

  Карамболь старался говорить убедительно и спокойно, но его голос все равно дрожал.

  - Вот именно, я его учительница. Я обязана была заметить все перемены, ведь я видела его гораздо реже, чем мать, значит мне лучше заметны все изменения, происходящие в нем, - Крестьянка немного успокоилась, но ее голос часто срывался.
  - Поверь, ты не виновата.

  Гроб уже опустили. Двое мужчин спрыгнули вниз, чтобы отцепить веревки. Женщина, сидящая у могилы всхлипывала все чаще. Было видно, что она сдерживается, используя всю свою волю, но надолго ее не хватит.

  Карамболь вытер слезы с лица Крестьянки.
 
  - Он уже ничего не чувствует, но это не страшно. Быть может сейчас ему легче, чем его матери, - Карамболь говорил очень тихо, даже Крестьянка не слышала его слов. Его глаза смотрели на могилу, но взгляд был отрешенным.
 
  Двое мужчин уже вытащили веревки и теперь стояли недалеко от могилы с лопатами в руках и курили.

  Женщина в черной вуали поднялась с коленей, потом нагнулась и зацепила горсть земли. Держа руку с землей немного вытянутой на уровне талии, а вторую на груди, она сбивчиво, стараясь не разрыдаться, шептала последние слова умершему сыну. Никто не мог расслышать, что она говорит, но никто и не старался. Эти слова предназначались не им, а тому, кого не вернуть к жизни.

  Женщина закончила говорить, сделала шаг к самому краю, будто хотела прыгнуть вниз, подняла руку, в которой держала землю над могилой и, чуть задержав ее, разжала пальцы. Земля соскользнула с ее ладони и упала на гроб. Раздался звук удара земли о дерево. Тут она уже не смогла себя сдержать и, горько заплакав, стала оседать. К ней подбежала другая женщина и подхватила ее за руки. Вместе они отошли в сторону, под высокое дерево.

  Один за другим люди стали подходить к могиле и в полном молчании бросать горсти земли вниз, на гроб.

  Карамболь и Крестьянка сделали то же самое.

  После того как все выполнили эту печальную процедуру, те, кто опускал гроб, взялись за лопаты и направились к могиле.

  Все, кроме самых близких, начали расходиться.

  Карамболь и Крестьянка, держась за руки, медленной походкой направились прочь. В отличии от остальных, они пошли не к тому месту, где стоял автобус, а в противоположном направлении, намереваясь пройти через лес.

  В печальном молчании они, не торопясь, шли по лесной тропе. Сухие осенние листья шуршали и рассыпались под их шагами.

  - Как ты? – спросил Карамболь.
  - Все в порядке. Уже не так больно, - Крестьянка попыталась улыбнуться, но губы ее не послушались.

  Карамболь обнял ее за талию, она склонила голову ему на плечо.

  - Не принимай слишком близко к сердцу. Ты не должна так переживать.
  - Я стараюсь, - еле слышно произнесла девушка.
  - Вот и молодец.

  Осенняя прохлада ласкала кожу на их лицах. Птиц было уже почти не слышно, они начали собираться в стаи, покидая леса, чтобы отправиться в другие страны.

  - Завтра не иди на работу, посиди дома, - сказал Карамболь.
  - Хорошо, - отозвалась Крестьянка.

  Где-то в глубине леса стучал дятел, вытаскивая из древесной коры насекомых.

  - А ты как себя чувствуешь? Голова уже не болит? – Крестьянка почти успокоилась и чувствовала себя намного легче.
  - Нет, уже нет.
  - Почему ты не хочешь сходить к врачу? Вдруг что-то серьезное.
  - Не волнуйся за меня, милая, я в порядке.
  - А давай завтра проведем весь день вместе. Ты тоже не пойдешь на работу, и мы чем-нибудь займемся? – Крестьянка улыбнулась, но эта улыбка еще носила след грусти, оставшейся с похорон.
  - Ты ведь знаешь, что я не могу, меня не отпустят. Но все выходные мы проведем вместе где-нибудь за городом, подальше от этого шума. Идет? – предложил Карамболь.
  - Ну, хорошо. Так и быть. Уговорил, - она вздохнула полной грудью, - Какой свежий воздух.

  Крестьянка зажмурилась и улыбнулась, теперь уже не так грустно и печально.

  - Этот мальчик, Пилигрим, написал перед смертью записку. Не кому-нибудь, а просто так. Ее нашли в его вещах, - неожиданно произнесла она.
  - Ты ведь обещала, - укоризненно произнес Карамболь.
  - Нет, я уже не... Просто я еще долго не смогу забыть, скорее всего, никогда. Помнишь, ты учил меня, что все плохое лучше переживать сразу и не растягивать, чтобы потом было легче? Вот я и пытаюсь сделать так, чтобы все эмоции как можно сильней отбушевали и потом успокоились.
  - Что же было в этой записке?
  - Я сейчас тебе ее покажу, - она расстегнула сумочку и достала из нее сложенный вчетверо измятый листок бумаги, вырванный из школьной тетради, - Ты поймешь, что я все-таки виновата, потому что вовремя не разобралась.

  Она протянула листок Карамболю. Тот взял его и развернул. Почерк школьника был очень размашистым, но довольно понятным.

  «Уже не осталось ничего: нет идей, мыслей, жизнь с каждым днем становится пресной. Лишь наркотики пробуждают что-то новое, ненормальное – что-то интересное. Жизнь превращается в иллюзию.
  Я не помню прошлого, я не знаю будущего.
  Все, что было, умерло, все, что будет, умрет. Настоящего не существует...
  Я – это чья-то игра, сон, прихоть. Я есть, пока есть кто-то. Тот, кто вечен.
  Я – наименьшее, я – ничто. Но кто я? А может я и есть Бог?
  Найди и полюби меня. Пусть моя жизнь, наконец, обретет смысл. Я хочу этого.
  Я хочу чего-то другого, не того, что вокруг меня, не того, что мне предначертано...
  Я устал от жизни, я устал мыслить, видеть, ощущать, стремиться. Пусть я умру, но перед смертью пусть Он покажет мне Себя, может тогда я буду счастлив».

  Карамболь прочитал и посмотрел на Крестьянку. Лицо девушки было обращено к нему.

  - Зачем ты мне дала это прочитать? – спросил он.
  - Если честно, мне кажется, что какая я то часть этого письма очень близка тебе, - она опустила глаза, теперь ее взгляд что-то высматривал под ногами.
  - Да, ты права, - без особой радости в голосе ответил Карамболь.

  Крестьянка снова посмотрела на него.

  - Какая именно, Карамболь?

  Его взгляд стал печальным.

  - Зачем тебе это?
  - Я..., - Крестьянка пыталась разглядеть в его глазах что-то ускользающее, почти физически ощущая, как далеко прячут от нее то, что она пытается найти, - ...не хочу однажды найти записку, а не тебя. Боюсь, что тоже не успею, не смогу разобраться, когда ты начнешь меняться.
  - С чего ты решила, что я тоже начну меняться? Да, мне близки некоторые мысли этого школьника, но я не собираюсь кончать с собой. Просто я, как бы сказать так, чтобы не... Я маюсь. Это нормально, не волнуйся, - улыбаясь, успокаивал Карамболь.
  - Да, знаю. Но мне не по себе. Я что-то чувствую, какую-то..., - Крестьянка успела замолчать раньше, чем произнесла вертевшееся в голове и колющее сердце слово.

  Карамболь остановился, повернул девушку к себе лицом и поцеловал в лоб.

  - Я люблю тебя, - нежно проговорил он. Сначала одними губами, а потом вслух.

  Девушка чуть улыбнулась, посмотрела на него и приникла к его груди. Ей на секунду показалось, что все ее тревоги совершенно не обоснованы, что это она сама придумывает все эти предчувствия. Она снова глубоко вздохнула, и ей стало легче.

  - Спасибо, что успокоил, Карамболь. Я дура, просто дура.
  - Зато красивая дура, - шепнул Карамболь.
  - Еще раз спасибо.

  Они стояли посреди тропы, обняв друг друга. Стояли и молчали. Осеннее солнце уже подошло к горизонту. Близился вечер.
  Карамболь думал о том, что написал этот маленький мальчик, еще школьник. Что испытывал он, автор таких строк? Что переживал? Но оно не повергло его в шок. Лишь смерть Пилигрима произвела свое гнетущее впечатление. Он давно пришел к определенному выводу и теперь думал лишь о том, сможет ли удержать себя или это ему все-таки не удастся. Сейчас он соизмерял цену и товар. Мерил своим сердцем, разумом, совестью, будет ли цена слишком высока по сравнению с тем, без чего он просто не может нормально жить. Ведь впереди столько лет жизни, но здесь, в этих годах он не сможет найти ответ на вопрос, его здесь нет.
  - Я не хочу тебя потерять, ведь я так счастлива с тобой, - проговорила Крестьянка, глядя Карамболю в глаза. Она сделала паузу, а потом добавила, - О чем ты думаешь?

  Карамболь ответил не сразу.

  - О тебе.


7

  Пламя продолжало гореть, продолжало жить своей жизнью. Его тепло и цвет все так же наполняли комнату, придавая ей необыкновенную задумчивую красоту.
 
  Человек подошел к креслу и сел. Очередная сигарета появилась в его руке. Вспыхнула и потухла спичка. Сигарета начала свой путь.

  Глаза человека были закрыты, веки иногда подергивались. Он верно о чем-то думал.

  Пальцы его левой руки монотонно постукивали по ручке кресла. Иногда на его лице появлялось выражение, напоминающее удивление, но в основном оно ничего не выражало. Казалось, что настроение, которому он подвергся некоторое время назад, уже совершенно покинуло его, и теперь он был абсолютно спокоен.

  Но впечатления бывают обманчивыми, хотя стоит ли говорить об их правдивости, когда нет возможности проверить, лгут они или нет. Стоит ли вообще думать о том, что так туманно и так далеко. Порой лучше не задумываться и не искать смысла там, где его и вовсе может не быть. Вдруг окажется так, что он там есть и вовсе не тот, каким представлялся изначально.
За оболочкой скрывается содержание или следующая оболочка.


8

  Комната была в состоянии полного разгрома. Разбросанные по углам вещи, горы банок, тарелок и просто белья, все это в большом хаосе, лишенное логики и хоть какого-то смысла. Такой беспорядок нельзя назвать даже творческим. Просто бедлам.

  Взъерошенная кошка с испуганными, полусумасшедшими глазами забилась под перевернутое кресло, откуда смотрела на окружающий ее мир почти бешеным взглядом. Будучи свидетельницей произошедшего, она старалась никак не показывать своего присутствия, лишь изредка вертела головой, словно проверяла, не угрожает ли ей что-нибудь или кто-нибудь.

  Но в комнате стояла полная тишина, за исключением, быть может, свиста ветра, врывающегося через распахнутое настежь окно.

  Можно было подумать, что здесь прошел ураган. Даже люстра покачивалась из стороны в сторону.

  Крестьянка вошла в комнату

  - Карамболь, - осторожно позвала она. Но ей никто не ответил. Она снова позвала мужа, уже громче, но и на этот раз никто не отозвался.

  Она заглянула за дверь, подошла к креслу и взяла на руки испуганную кошку.

  - Все в порядке, Сима, не волнуйся, - Крестьянка гладила перепуганное животное, но Сима никак не могла прийти в себя, - Все в порядке, успокойся.

  Крестьянка подошла к кладовке и присела рядом, прислонившись спиной к стене. Дверь была закрыта изнутри, сквозь щели пробивался свет.

  Не переставая гладить кошку, она что-то шептала.

  - Как ты? – спросила она громче, чтобы ее было слышно в кладовке.

  Но оттуда никто не отозвался. Ни одного звука, даже шороха не донеслось до ее слуха. Она выпустила кошку из рук и обняла себя за плечи. Ее пальцы немного подергивались.

  - Карамболь, отзовись же, ты ведь слышишь, - она подождала несколько секунд, - Или открой мне, - еще несколько секунд, - Пожалуйста.

  Но никто не отвечал. По-прежнему стояла гнетущая тишина. Кошка, поджав хвост, сидела рядом с Крестьянкой, ветер, время от времени, хлопал окном и свистел.

  - Карамболь, мне очень страшно, мне очень страшно за тебя. Пожалуйста, не молчи. Если не хочешь открывать, то хотя бы говори что-нибудь. Поговори со мной, милый, только не молчи, прошу тебя, - Крестьянка старалась быть спокойной, но скоро ее голос начал срываться. Она замолчала на несколько секунд, потом взяла себя в руки, - Я понимаю, что тебе плохо, но если ты будешь продолжать молчать, то сделаешь плохо еще и мне. Карамболь, прошу тебя, не молчи. Ты должен со мной поговорить.

  Крестьянке удалось совладать со своим голосом, и она говорила уже достаточно спокойно, по крайней мере, так могло показаться тому, кто ее сейчас мог слышать. Но ее глаза, полные печали и усталости, не смогли бы никого обмануть. То, что сейчас она испытывала, накладывало на нее сильный отпечаток.

  - Карамболь, я очень устала, я не могу больше. Мне кажется, что я постепенно схожу с ума. Почему ты не хочешь со мной говорить? Почему молчишь? Разве мы плохо друг друга знаем? Поговори со мной. Можешь ничего не рассказывать, только не молчи.

  Люстра в комнате уже перестала качаться. Теперь лишь ветер, время от времени раздувающий шторы, наполнял квартиру хоть и слабой, но жизнью.

  Крестьянка закрыла лицо ладонями. Через минуту из-под них покатились слезы.

  Она плакала тихо.

  - Господи, почему? – шептала она сквозь слезы, - Чем я провинилась перед тобой, в чем мой грех? Неужели быть счастливой, это грех? Я просто хотела быть счастливой, я просто просила счастья. Почему же теперь, дав его мне, ты его отбираешь? Что я сделала против твоей воли? Почему ты тоже молчишь? Зачем так сильно меня мучаешь? Ты ведь знаешь, Господи, я не выдержу этого. Почему?

  Она отняла ладони от лица и обхватила руками колени. Потом, глубоко вздохнув, откинула голову назад, прислонившись к стене.

  Кошка лежала рядом, вытянув лапы. В отличии от своей хозяйки, она выглядела спокойной.

  - Вызови врачей, - раздался голос Карамболя, - Ты знаешь, каких, - он говорил негромко и хрипло, почти без интонации.

  Крестьянка при первом же звуке резко повернула голову к кладовке. Дослушав до конца, она подождала около минуты, затем, молча поднялась и пошла на кухню. Ее движения были неторопливыми, но вместе с тем какими то неестественными.

  Она подошла к телефону, подняла трубку и так же медленно стала набирать номер. Диск при каждом повороте недовольно скрипел.

  - Здравствуйте, это я. Да. Да, по этому. Не знаю. Лучше сейчас. Да. Хорошо.

  Весь разговор продолжался около двадцати секунд.

  Крестьянка повесила трубку и прислонилась спиной к стене. Постояв так немного, она стала медленно оседать на пол.

  - Я тебя люблю, Карамболь, - произнесла она очень грустно и устало.


9

  Скоро должен был наступить рассвет. Небо уже начинало светлеть.

  Свеча сгорела больше, чем наполовину.

  Человек сидел в кресле в расслабленной позе, вытянув ноги вперед. Рядом с креслом, на полу, валялась куча окурков, больших и маленьких. Откуда-то, через стены доносилась музыка. Мелодия проникала в комнату и сливалась с воздухом. Человек дышал этой смесью, плавно покачивая головой из стороны в сторону.

  Освещенный пламенем свечи портрет по-прежнему стоял, прислоненный к стене. Казалось, что молодой человек, изображенный на нем, смотрит на того, кто сидит сейчас в углу с закрытыми глазами. Между их лицами было что-то общее, еле уловимое сходство, но такое, которое бывает только между родными или прожившими очень долгое время бок о бок людьми. Казалось, что веселое лицо, глядящее с портрета и лицо, никуда не смотрящее, видели сейчас одно и тоже, только, быть может, по-разному. Даже радость, запечатленная художником, и живая грусть были чем-то похожи.

  А свеча продолжала гореть, отмечая собою уходящее в небытие и память время. Пламя дрожало, расплавленный воск стекал вниз и застывал.


10

  В углу комнаты стояла кровать. Она была старая и при любом прикосновении скрипела. Единственное окно в комнате было загорожено решеткой с обеих сторон. Вместо люстры в комнате в верхнем углу висела небольшая лампа. Лишь она освещала по вечерам это мрачное помещение. Именно мрачное, потому что, даже белые стены без обоев не могли сгладить подавленность и ощущение пустоты, навеваемые комнатой.

  Кроме него в комнате никого больше не существовало, но в этом не было ничего плохого, только хорошее. Теперь он мог находиться в одиночестве гораздо большее время, чем раньше.
 
  Здесь не было часов, но он знал, что сейчас около восьми вечера.

  Недавно приходил врач в белом халате, он задал несколько вопросов и ушел, пообещав, что еще зайдет. Этот человек напоминал ему привидение. Только в таком качестве он не раздражал его сознание. Мысленно он так и называл его: «Белое Привидение».

  Он подошел к окну и, скрестив руки на груди, посмотрел сквозь квадраты решетки на улицу.

  Уже смеркалось.
 
  Мысли начинали просыпаться, верные своему постоянству. Какими они придут сегодня, он не знал. Не знал и того, что они расскажут, и что он сделает, когда они докажут то, что должны доказать.

  У любого человека есть темы для размышления, даже у того, кто счастлив. У него их было много. Он не впускал их в свою жизнь, они приходили сами. Иногда мысли не давали покоя, не отпускали его разум ни на минуту. Они вплетались в сознание, и уже трудно было понять, где он сам, а где они. Трудно было отделить себя от них. Сколько раз он хватался за бритву, подбегал к окну, но сдерживался, хотя и не осознавал причин,  удержавших его.

  После такого невольно начинаешь считать себя сумасшедшим, что говорить о близких и друзьях. Ему становилось все страшнее и страшнее быть одному, находиться только в обществе себя, но человек способен приспособиться к чему угодно, а он – человек. Сначала он думал: «шизофрения», потом: «легкое психическое отклонение». Так было легче. Но рядом уже никого не осталось.

  Одиночество лишь с первого взгляда отталкивает, на самом деле оно вовсе не такое ужасное. К нему тоже нужно просто привыкнуть. И он конечно привык. Теперь он не боялся своих мыслей, Он научился любить их, как раньше любил боль, чтобы перетерпеть ее. А перестав бояться их, он стал открывать им двери, запускать в себя, жить ими. Это опасно, отдавать себя своим мыслям. Ты не замечаешь, как сходишь с ума. Об этом могут сказать только те, кто смотрит, не понимает и боится. Но когда их нет, что тогда? Когда никого нет, что тогда? Как понять, кто ты и зачем ты вообще нужен?

  Зажглась лампа. Значит уже половина девятого. Скоро должно было появиться «Белое Привидение».

  Но человек не может жить совершенно один. Человек – это коллективное животное. И даже, если он отторгает от себя весь мир, выносит себя на обособленное место, говоря или думая, что он не похож на остальных, что он не такой как все, лучше или хуже, все равно, даже готовый к одиночеству на все сто процентов, через некоторое время он поймет, как ошибался. Конечно, потом, если сможет вернуться и перестать быть одиноким, он будет более независим и самостоятелен, но он уже никогда сам не захочет стать одиноким, потому что он – человек, он – часть, а не целое. Поэтому хотя бы один из миллионов, но должен быть рядом, чтобы окончательно не свихнуться.

  В дверь постучали. Прошла недолгая пауза и дверь открылась. На пороге стоял человек в белом халате. На вид ему было примерно пятьдесят лет. Лицо обхватила ровная чуть рыжеватая бородка, на носу покоились очки необыкновенно больших размеров. Как выяснилось раньше, без этих очков он ничего не видел дальше вытянутой руки. И, как обычно, в левой руке он держал свернутую в рулон газету.

  При первой их встрече этот человек представился как Целитель. Но единственным именем, которое к нему хоть как-то подходило, было «Белое Привидение».

  - Ну, здравствуй еще раз, Карамболь, - голос Целителя звучал, словно труба, - Я уже закончил обход, теперь, как и обещал, зашел к тебе. Прогонишь?

  Целитель сделал несколько шагов вперед и остановился в центре комнаты, приняв при этом ту же позу, в которой сейчас стоял Карамболь, только руки лежали на груди не крест на крест, а одна на другой.

  - Нет, оставайтесь, - отозвался Карамболь.

  Целитель медленно подошел к кровати и сел на ее край, на что та отозвалась заунывным скрипом. Он положил правую ногу на левую, облокотился на спинку и бросил свернутую газету рядом с собой. Газета моментально развернулась.

  - О чем думаешь? – поинтересовался Целитель.
  - Сочиняю стихи, - ответил Карамболь.

  Целитель немного пошевелился, чтобы принять более удобную позу, кровать снова заскрипела.

  - Ну, продекламируй, - предложил врач.
  - Я еще не закончил. Осталось немного.
  - Что ж, я подожду. Как будешь готов, начнешь.

  Солнце уже совсем скрылось за горизонтом. Единственным источником света была эта лампа в углу. Ее тусклого свечения едва хватало на всю комнату.

  Целитель что-то разглядывал в потолке, слегка хмуря брови. Карамболь все так же стоял около окна лицом к решетке. В таком обоюдном молчании прошло десять минут.

  Карамболь улыбнулся и начал.

  - Кто-то оставил меня на потом и ушел,

  Я слышу, его шаги затихают.

  Мне страшно: вокруг пустота и темно,
  Мне тесно, я задыхаюсь.

  Стерты со стен и смыты с асфальта рисунки.
  Я знаю: кто-то задел выключатель.
  В этом, судьбой ограниченном мире
  Мне тесно, я задыхаюсь.

  Карамболь замолчал. Целитель смотрел на него  задумчивым взглядом. Прошло около минуты.

  - Жду, когда счастье затронет мой взгляд,
  Я верю, его огонь я замечу.
  Я так боюсь его спутать с кострами солдат,
  Мне страшно, но я отвечу.

  Карамболь снова остановился, но на этот раз пауза составила лишь несколько секунд.

  - Весь мир превратился в огромный маленький склеп,
  Я помню, но я боюсь, не узнаю.
  В мире, заполненном сотнями тысяч людей,
  Мне тесно, я задыхаюсь.

  Интонация Карамболя говорила о том, что стихотворение закончено. Целитель молчал, он даже не шелохнулся.
 
  Скоро время должно было подойти к отметке в десять часов вечера, и, согласно заведенному в больнице порядку, пациенты отправятся на покой, чтобы проснуться утром на следующий день.

  Целитель поднялся с кровати и стал неторопливо ходить от одной стены к другой. На пятом круге он остановился, примерно в двух метрах от Карамболя, и спросил.

  - Это клаустрофобия?
  - Да, своего рода, - прозвучал ответ.

  Целитель согласно кивнул головой.

  - Знаешь, из всего, что ты мне рассказывал, меня не оставляет в покое одно обстоятельство, - он снова посмотрел на потолок, - А именно, тот факт, что имея практически все, что ни пожелаешь, и будучи абсолютно здоровым, я имею в виду физическое здоровье, ты попал сюда. Ты не имел никакого отношения к наркотикам, не испытывал никаких сильных потрясений в жизни, в течение которой просто наслаждался. О такой судьбе, как у тебя, люди обычно грезят и мечтают. И, тем не менее, твоя психика, как показало обследование, очень сильно расстроена, а у меня есть все основания предполагать, что причиной тому исключительно твой разум. Я хочу сказать, что ты сам загнал себя в эту комнату, при чем только своими мыслями. Зачем, Карамболь? Может, есть что-то, о чем ты никогда никому не рассказывал?

  Карамболь повернулся к врачу.

  - Я никогда не был счастлив..
  - Ну, а радости, веселье и победы ты испытывал?
  - Конечно.
  - Любимая женщина?
  - Да.
  - Пики судьбы, когда все казалось идет под откос, а потом резкий взлет на вершину?
  - Все это было. Но ни разу в своей жизни я не был счастлив.
  - Знаешь, - начал Целитель после непродолжительной тишины, - Мне кажется, ты просто хотел чего-то большего, чем счастье, поэтому ты называешь счастьем не счастье, а недостижимое состояние.
  - Вы говорите о наркотиках? – Карамболь слегка улыбнулся.
  - Боже упаси, конечно, нет.
  - Но ведь наркотики поднимают адреналин до предела, а это счастье для некоторых.
  - Но не для тебя?
  - Да, не для меня, - еле слышно сказал Карамболь.

  Они оба замолчали и некоторое время не издавали ни звука. Нарушил наступившую тишину Целитель.

  - Этот мир на самом деле тесен для тебя?
  - Да. В нем нет ответов на мои вопросы, - ответил Карамболь.
  - Может, ты их просто не видишь или не хочешь замечать?
  - Их просто нет.

  Целитель прищурил глаза и посмотрел на кровать. Потом, что-то вспомнив, он резко поднял левую руку и взглянул на часы.

  - Уже десять, мне надо идти, Карамболь.
  - Я вас не держу, - отозвался тот.

  Целитель подошел к кровати и взял газету.

  - Скажи, а как ты собираешься найти ответы, которых нет? – взгляд Целителя выражал некоторую обеспокоенность.

  Карамболь снова повернулся к окну, хотя на улице уже ничего нельзя было разглядеть.

  - Наверное, я не знаю.
  - Странный ответ.
  - Что поделаешь, - сказал Карамболь, продолжая смотреть в окно.

  Целитель постоял около минуты около кровати, потом быстрой походкой направился к двери.

  Уже взявшись за ручку, он снова остановился и повернулся к Карамболю.

  - Давай-ка, завтра продолжим этот разговор. Одна голова – хорошо, а две – лучше, как говорится. Может, вдвоем нам и удастся что-нибудь решить или найти какой-нибудь ответ. Ты как на это смотришь?
  - Без особого энтузиазма, - буркнул Карамболь.
  - И, тем не менее, я приду как раз с этой целью.

  Целитель замолчал, подергал ручку из стороны в сторону и вышел из комнаты.

  Карамболь продолжал стоять около окна.

  Через пять минут после ухода врача лампа погасла, но Карамболь не торопился спать.

  Мысли снова начинали стучать по вискам, словно пытаясь найти выход из черепной коробки. Иногда ему хотелось биться головой об стену, настолько больно они это делали. К чему они сегодня его приведут, что поведают, что докажут? Сможет ли он обмануть их или нет?

  С того времени, как его привезли сюда, он стал бояться, что однажды все-таки сможет найти выход, но не знал, каким тот предстанет. Не знал, но был уверен, что каким бы  ни оказался этот выход, он будет единственным и, что еще хуже, реальным. А, значит, он пойдет к нему, воспользуется им, пусть даже для этого придется умереть.

  Слишком сложно жить и знать, что никогда не будешь счастливым. Никогда. Слишком важно быть счастливым.
 
  Пусть бы лучше у него ничего не было, кроме одного счастья. Именно оно нужно ему.
 
  Только счастье и больше ничего.


11

  Свеча уже почти догорела, даже пламя было теперь не таким уж и большим.

  Сидящий в кресле человек держал зажатую между пальцев дымящуюся сигарету. Изредка подносил ее к губам, затягивался и стряхивал пепел на пол.

  Совсем скоро наступит рассвет, и солнечные лучи проникнут в комнату. Свеча станет не нужной, как впрочем, и сама комната. Новый день принесет новые проблемы, новые тревоги, но все они будут значимы уже по другую сторону этих стен, не здесь.

  Человек затянулся и кашлянул.

  Где-то недалеко по-прежнему продолжала звучать музыка. Еще не наступившее утро уже просыпалось, заставляя тьму думать о своем отступлении.
 
  Все вокруг медленно тянулось к своему продолжению, виток за витком.

  Человек докурил сигарету и поднялся из кресла. Он провел пальцами по прикрытым глазам и вздохнул. Его взгляд упал на свечу. Скоро и она перестанет жить. Он резкими движениями размял спину, несколько раз присел. Потом проделал несколько упражнений для шеи.

  Время начинало понемногу убыстряться. Лишь к вечеру, когда ему никуда не надо будет спешить, время начнет снова замедлять свой бег к бесконечности и, приведя его опять в эту комнату, станет течь размеренно и неторопливо.

  Человек отошел к двери и повернулся лицом к окну. Он смотрел на свечу, на портрет, на кресло и на кучу окурков и пепла рядом с креслом. Смотрел так, словно говорил «до свидания».

  Во время этого молчаливого прощания он несколько раз вздохнул и печально улыбнулся.

  Все будет по-прежнему. Он уйдет отсюда, а через несколько часов сюда придет горничная и приберет за ним. Уберет мусор, сотрет пыль. Еще она выкинет догоревшую свечу, вымоет блюдце и поставит в него новую. Так было раньше, так будет и сегодня. Ничего не изменится.

  Через минуту он уже держал в руках пиджак и собирался выйти, но как только он взялся за ручку двери, раздался звонок. Неожиданная трель заставила вздрогнуть человека всем телом. Он даже отпустил ручку и стоял теперь перед дверью с удивленным, почти испуганным взглядом.

  Звонок прозвучал во второй раз.


12

  Карамболь шел по узкой городской улице, постоянно наступая в лужи. Было холодно, и он замерз.

  Он передвигал ногами на уровне подсознания, не зная, куда идет, и как здесь очутился. Он был в таком состоянии, что даже не мог с уверенностью себе сказать, во сне он или наяву. Все окружающее казалось ему чуть ли ни нарисованным, словно взятым с картинки.

  Карамболь просто шел вперед, иногда оглядывался, стараясь найти среди серых домов, деревьев и мусорных баков хоть что-нибудь знакомое, но понимал, что никогда раньше здесь не бывал.

  За все время этого странного пути он не встретил ни одного прохожего, а шел он уже около часа. Разум говорил, что все это только кажется, что он во все не на улице, а в больнице, в теплой мягкой кровати, что он просто спит, что все эти дома деревья и скверы ему просто снятся. Но Карамболь не хотел верить, уж слишком сильно ему хотелось сделать этот сон реальностью. Поэтому он продолжал идти, высматривая глазами переулки, в которые никогда не заходил и дома, в которых никогда не жил. Если бы его спросили, что он здесь ищет, то он не смог бы ответить, потому что сам этого не знал. Но он продолжал идти, словно ведомый какой то силой.
 
  Со всех сторон его обступил мертвый город без единого движения или звука, а он шел по нему один непонятно куда и зачем.

  Наконец, окончательно выбившись из сил, он решил попытаться получить информацию не от своих глаз, а из уст жителей этого странного города. А, так как на улицах никого не было, Карамболь решил зайти в первый попавшийся ему дом и постучать в первую попавшуюся квартиру. Если ему повезет, то кто-нибудь откроет, и тогда он все разузнает. Если же не повезет, то он постучит в другую квартиру, войдет в другой дом, но в любом случае добьется своего.

  Как только в его голову пришла эта мысль, он повернул и пошагал к ближайшему подъезду.

  Внутри было тихо и спокойно, только откуда-то сверху раздавалась еле слышная музыка.

  Карамболь, держась за перила, поднялся на второй этаж и подошел к квартире расположенной прямо. Слева от двери белым пятном бросался в глаза звонок.

  Карамболь медленно поднял руку и нажал на серую кнопку. Он подождал несколько секунд, но никто не открыл.

  Карамболь позвонил во второй раз.


13

  Дверь открылась. Двое человек стояли по обе стороны порога и смотрели друг на друга. Не говоря ни слова, не произнося ни звука. Они рассматривали друг друга и не двигались.

  Внезапно один из них сделал шаг назад и удивленно, почти испуганно, произнес: «Это ты?». Его голос прозвучал необыкновенно громко, хотя на самом деле это был просто шепот. Казалось, он вобрал в себя все остальные звуки, даже музыка замолчала на некоторое время.

  Второй, стоящий напротив, улыбнулся слабой уставшей улыбкой и так же тихо, но в то же время крайне отчетливо, проговорил: «Помоги мне. Я устал».

  Первый снова сделал шаг назад.

  Теперь его глаза были уже не таким испуганными, только удивленными. Он, не отводя взгляда и почти не моргая, смотрел на стоящего в дверях. Его губы снова зашевелились: «Это ты». На этот раз его голос прозвучал тише.

  - Кто я? – почти прокричал Карамболь, - Кого ты видишь, отвечай!
  - Своего сына, - прошептал человек.
  - Меня зовут Карамболь. У меня есть отец, но это не ты.

  По щекам человека потекли слезы, одна за другой.

  - Проходи, не стой на пороге, - он протянул, руку приглашая Карамболя войти в ту самую комнату, из которой несколькими минутами ранее вышел.

  Карамболь послушно прошел вперед, в комнату, и увидел горящую свечу, кресло и прислоненный к стене портрет. Через мгновение он почувствовал, что начинает терять сознание. Это была в точности та комната, которая постоянно ему снилась. Все было абсолютно таким же, как во сне. Он ухватился левой рукой за дверной косяк, чтобы не упасть и закрыл глаза.

  - Что с тобой, сын? Тебе плохо? – человек уже закрыл дверь и, заметив, как Карамболь стал оседать на пол, подбежал к нему и поддержал за плечи, - Пойдем, я посажу тебя.

  Человек довел его до кресла и помог сесть. Почувствовав, что уже никуда не падает, Карамболь открыл глаза. Перед его взором стояла все та же комната. Он ожидал, что сейчас проснется, как бывало это раньше, но на этот раз пробуждения не последовало. Все было реально.

  Человек, впустивший его, стоял на коленях, держа его за руку. Его глаза блестели от слез.

  - Где я? – выдавил из себя Карамболь.
  - Ты у меня. В моей квартире, вернее, я ее снимаю, потому что бываю здесь только по ночам, да и то не всегда.
  - Как же тебя зовут?
  - Мне хочется, чтобы ты называл меня отцом.
  - А разве это правда? – спросил Карамболь почти со злостью.

  Человек смахнул слезу с щеки.

  - Да, и другой правды нет.
  - Я ничего не понимаю. Скажи мне, как я сюда попал? Ты знаешь?
  - Нет. Я думал, что ты знаешь, ведь ты сам сюда пришел, - человек выглядел растерянным.
  - Я должен быть в больнице, а не здесь. Честно говоря, ты кажешься мне сном.
  - Это не сон. Слава богу, это реальность.
  - Тогда, черт возьми, как я здесь оказался?! – закричал Карамболь и схватился за голову.
  - Расскажи мне о себе, - попросил человек, положив свою руку на плечо Карамболю.

  Карамболь поднял голову и посмотрел в глаза стоящего на коленях человека. Его взгляд выражал необыкновенно глубокую печаль. Внезапно Карамболь почувствовал сильную теплоту, исходящую от него. Он не казался ему чужим, наоборот, очень родным, как будто всю жизнь был рядом. Даже к своему отцу он не испытывал ничего подобного. Карамболь понял, что как никогда близок к тому, что безуспешно искал всю свою жизнь. Быть может через несколько мгновений он, наконец, почувствует, что значит, быть счастливым.

  Он полез в карман за сигаретами, но их там не оказалось.

  Человек, заметив это, достал свои сигареты и протянул одну Карамболю, еще одну взял себе. Он зажег спичку, и они закурили. Дым двумя голубоватыми струйками поплыл к потолку.

  Карамболь поспешно сделал еще несколько затяжек и взволнованным голосом начал рассказывать о себе.

  За все время, которое Карамболь говорил о своей жизни, о людях которых встречал и терял, человек ни разу его не перебил. Он слушал очень внимательно, изредка пряча глаза ладонью. Как казалось Карамболю, он прятал слезы Временами человек покачивал головой, будто находил подтверждение чему-то.

  Когда Карамболь закончил повествование своей последней встречей с Целителем, человек резко поднялся и нервно стал ходить от одной стены к другой, чем напомнил Карамболю «Белое привидение». При этом он покусывал костяшки пальцев и что-то шептал. Карамболю удалось расслышать только одну фразу, сказанную чуть громче остальных: «Этого не может быть». Карамболь смотрел на этого человека и все больше понимал, что только он и никто больше ответит ему на все вопросы, засевшие в его разуме. Только этот человек способен открыть ему дверь, как сделал это раньше, но уже другую, более важную, более значимую, самую нужную.

  Вскоре человек перестал метаться между двумя стенами и сел около одной из них, напротив другой и портрета.

  Его взгляд выражал глубокую задумчивость и сильное напряжение, как будто в данную минуту ему приходилось принимать какое-то очень важное решение.

  Наконец, человек повернул лицо к Карамболю и сказал:

  - Теперь моя очередь. Боюсь только, тебе не слишком понравится то, что я расскажу.
  - Так тому и быть, - ответил Карамболь.

  Человек еще некоторое время смотрел на него, потом снова перевел взгляд на портрет.

  - Я был молодым офицером в то время, когда началась эта война, - начала человек.
  - Какая война? – спросил Карамболь.
  - Не спрашивай, скоро ты все поймешь, - ответил человек и после короткой паузы продолжил, - Командовал я взводом. Солдаты доверяли мне. Они видели во мне хорошего командира. Клянусь, что это было именно так, - человек прокашлялся, - Однажды летом наше командование решило организовать наступление по флангам, чтобы окружить противника и затем, взяв в кольцо его силы, уничтожить их. Наш полк в составе четвертой армии должен был стоять в центре и ждать, когда остальные выполнят свои задачи. Нас разместили в близлежащих селах на постой. В общем, так получилось, что влюбился я там в одну девушку. Признаться, я уже не помню, как ее звали. Имя слишком сложное для меня. Так вот..., - человек снова прокашлялся, - С тех пор прошло больше пятнадцати лет. Когда наши армии возвращались с той войны, я, будучи уже полковником, проходил рядом с тем селом и заглянул в него. Оказалось, что та девушка родила мне сына. Помню, для меня это было огромной радостью. Я просто был на небесах от счастья, - Карамболь при этих словах вздрогнул, - Однажды утром, в часов восемь, мне надо было съездить в штаб, чтобы получить отпускные. Я хотел взять сына куда-нибудь на море и провести с ним все свободные дни. Но перед тем, как уехать в штаб, я взял фотоаппарат, чтобы сфотографировать сына. Я одел его в свою форму, ему очень понравилась моя форма, и мы вышли во двор. Поставив его рядом с крыльцом, я отошел на пару метров. Я поднял фотоаппарат и щелкнул кнопкой. Почти в ту же секунду мой сын рухнул на землю. Когда я подбежал, то увидел кровавое месиво вместо лица, - человек снова замолчал. Он достал сигарету и закурил, - Как выяснилось, это стрелял снайпер, один из тех, кто все еще воевал и не знал об официальном окончании войны. Его поймали через день. Он рассказал, что день назад он стрелял в полковника, которого кто-то фотографировал, - пальцы человека дрожали, видно никотин не слишком ему помогал, - Это был мой единственный сын. Я никогда не был женат.
  - Тогда почему вы называете меня своим сыном. Я вижу, что похож на него, если судить по портрету, но это ведь только внешнее сходство, - сказал Карамболь.
  - Я еще не все рассказал, - остановил его человек, - Я очень переживал и винил себя в том, что мой сын погиб. Спустя пять лет после тво... его смерти я вернулся на родину и ушел в запас. Но каждый день, каждую ночь передо мной вставал тв... его образ. Мне было очень больно. Я чувствовал себя самым несчастным человеком во всем мире, - он вздохнул и продолжил, - Тогда, не в силах больше этого выносить, я, чтобы не сойти с ума окончательно, снял вот эту комнату, в которой мы с тобой сейчас сидим, и стал приходить сюда под вечер и оставаться на ночь. Это получалось в среднем три-четыре раза в неделю. Я нанял горничную, чтобы она следила за порядком и каждый вечер приносила в комнату свечку, ставила ее в центре и уходила. А я приходил под вечер и представлял тебя. Я мечтал о том, каким бы ты был сейчас, как бы ты жил, чтобы делал и чем занимался. Я представлял, что у тебя все есть, что ты ни в чем не нуждаешься, что твоя жена тебя очень любит, и тебе ничего не нужно, - человек перевел дыхание и закончил, - Вот так.
 
  Карамболь смотрел ошеломленным взглядом на рассказчика.

  - Ты хочешь сказать, что я – это просто твоя фантазия? – удивленно произнес он.
  - Именно это я и хочу сказать, - подтвердил человек, - Как бы глупо или неправдоподобно это ни звучало, но это единственное объяснение.

  Карамболь снова схватился руками за голову. Боль от напряжения начинала пульсировать в висках.

  - Значит, я не реален, я только выдумка, как и все, кто мне встречался, кто утешал и заботился обо мне, все они – просто твоя фантазия и не больше, - шептал Карамболь, держась за голову, - Значит, их нет. Но раз ты придумал меня, раз ты дал мне продолжение жизни, тогда ты можешь все в отношении меня, ты можешь сделать так, чтобы мне было хорошо или плохо, грустно или весело. А, значит, ты можешь сделать меня счастливым! Ведь так, ты можешь сделать меня счастливым!? Тебе достаточно подумать, что я счастлив, и все! Ты просто обязан сделать меня счастливым! – кричал Карамболь.

  Человек глядел на него взглядом, полным грусти и понимания.

  - Я не могу сделать тебя счастливым. извини.
  - Но почему, ведь ты – Бог! Ты понимаешь, ты для меня – Бог!
  - Нет, уже нет. Ведь ты настолько же реален, насколько и я. Ты больше не принадлежишь моим фантазиям, ты живой, - человек протянул свои руки к рукам Карамболя, но тот убрал их.

  В ту же секунду Карамболь заплакал.

  - Успокойся, сын. Мы что-нибудь придумаем, и ты будешь счастлив, - пытался успокоить человек, - Вот увидишь, все будет хорошо.

  Карамболь даже не вытирал слезы, которые дождем текли из его глаз. Он ломал себе руки и стонал.

  - Я даже знаю ответы, но все равно, я не чувствую счастья, мне даже стало еще хуже. Почему все так? Я не заслужил этого. Почему ты думал обо мне, зачем ты меня придумал? Чтобы я был несчастным? Чтобы я вечно мучился в поисках ответов и счастья, которого нет?

  - Успокойся, сын, не надо, не казни меня, прошу.
  - Но только ты в этом виноват, только ты и никто другой, кого же мне тогда казнить, как не тебя, кого?
  - А зачем вообще кого-то казнить. Ты будешь жить в этом мире, в новом для тебя, тебе понравится здесь, я обещаю, ты будешь здесь счастлив.

  Карамболь медленно поднял лицо к тому, кто называл себя его отцом.

  - А ты здесь счастлив?
  - Нет, - тихо сказал человек.

  Внезапно боль в голове ударила с новой силой. У Карамболя все завертелось перед глазами. Он почувствовал, что теряет сознание и вцепился из последних сил в кресло. Он заметил, как человек бросился к нему, что-то крича, но Карамболь не слышал его.

  Спустя несколько мгновений его сознание погрузилось во мрак.


14

  Карамболь очнулся в постели. Целитель и еще какая-то медсестра склонились над ним. Целитель что-то говорил.

  - ...очнулся. Карамболь, ты как, в порядке? – наконец, разобрал Карамболь и сфокусировал свое зрение на «Белом Привидении».
  - Где я? – выговорил Карамболь.
  - В больнице. Ты потерял сознание. Утром к тебе в комнату зашла медсестра и застала лежащим на полу. Наверное, ты упал и ударился головой, что и вызвало...
  - Доктор, перестаньте, - оборвал его Карамболь, - Я хочу побыть один.
  - Я должен осмотреть тебя, - возразил Целитель.
  - Все в порядке, доктор. Я очень устал и просто хочу отдохнуть. Знаете, вы меня скоро выпишете.
  - С чего это вдруг? – удивился Целитель.
  - Мне так кажется, - ответил Карамболь.

  Целитель и медсестра переглянулись.

  - Доктор, ладно вам, я просто хочу побыть в одиночестве.
  - Ничего, больной, потерпите, - ответил Целитель и посмотрел на медсестру. Та кивнула и выбежала из комнаты, оставив дверь открытой.

  Целитель повернулся к Карамболю и, выждав около двух секунд, обратился к нему с вопросом.

  - Ты нашел способ стать счастливым?
  - Карамболь ответил не сразу.
  - Нет. Но теперь я спокоен.


15

  Этой зимой снег выпал рано, но таять в ближайшее время он явно не собирался.

  Карамболь шел по плохо утоптанной дорожке по переулку между стоящими по бокам серыми домами. На нем была черная зимняя куртка, джинсы и осенние ботинки.

  Его лицо выражало некоторую печаль. Взгляд смотрел куда-то далеко.

  Пройдя мимо высокого фонаря, он завернул за угол и, остановившись рядом с дубовой дверью, над которой красовалась вывеска «КАБАЧОК», достал сигарету и спички. Через секунду табачный дым, согретый его дыханием, поплыл вверх. Он сделал несколько затяжек и выбросил сигарету в стоящий рядом мусорный бак.  Потом открыл дубовую дверь и вошел внутрь.
Заведение было почти пусто, если не считать двух человек, примостившихся в углу со стаканами и кусками бутербродов.

  Карамболь огляделся и зашагал по направлению к прилавку, за которым стояла полная женщина в белом халате и зеленом чепчике.

  Он подошел и стал смотреть на женщину, не произнося при этом ни слова. Прошло около полуминуты, прежде чем женщина не выдержала.

  - Вам чего? – спросила она тоном, означающим «чего выпялился».

  Карамболь слегка улыбнулся.

  - Счастья, пожалуйста.
  - Сколько? – ухмыльнулась женщина.
  - Двести грамм, - отозвался Карамболь.

  Женщина еще раз ухмыльнулась и ехидно покачала головой. Потом достала бутылку водки, стакан, второй, поменьше, и, отмерив последним двести грамм, вылила его содержимое в первый. Затем, пододвинув стеклянный сосуд Карамболю, с еще большим ехидством поинтересовалась:

  - Чем закусывать будете?
  - Любовью, дружбой, мечтами, - хрипло проговорил Карамболь в ответ.

  Женщина в белом халате посмотрела на него презрительным взглядом и отвернулась. Она повозилась некоторое время с чем-то, спрятанным внизу прилавка и, несмотря в его сторону, объявила:

  - С вас семь восемьдесят.


Рецензии
Грустно, красиво, мистично.
Понравилось.

Мария Мерлот   08.03.2024 21:55     Заявить о нарушении
На это произведение написана 81 рецензия, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.