Праздники не проходят

        (Из цикла - "Мой сосед - Бендриков")

      Перед Крещением «завалились» Витька с Никитой и Полкан с Карлом.
      Слава Богу, что работать не хотелось – читал выступление чужого президента и пытался представить их ситуацию у нас. Цифры его о том, что у них на дорогах гибнет около пятидесяти тысяч, а от оружия, что на руках, всего около семи тысяч, требовали осмысления, что я и делал, тупо глядя на президента в мониторе, стараясь понять – понял ли он сам то, что  сказал.
      Период с середины декабря по сей день слился в какой-то непрерывный процесс спасения души и тела от возможного катаклизма, в котором Новый год прошёл незамеченным никем из всех тех, что прошли за эти дни мимо меня, превратив мой дом в «проходной двор».
       Снегопады были явно на стороне гостей, засыпая к утру, к их радости, машины и дороги до такого состояния, что убежать от праздника было невозможно.
       Верхние полки в магазине были почти пусты и выглядели невинными, как во времена борьбы с «зеленым змеем».
       Карл, его друзья, за время застолий приобрели с нашей помощью мешка два «красивых» и необычных бутылок, которые уже стали возвращаться домой наполненные новым содержанием и смыслом.
      Я вспоминал его наивный вопрос, который привёл однажды всех  в тягостно-задумчивое состояние на длительное время – «А вот почему не делают настойку на сушеных грибах?» и место в логической цепочке, на котором я остановился тогда, обосновывая  причину этого явления, под внимательные взгляды друзей.
      Надежду внушала  уверенность, что после Крещения наступит пауза до Дня советской Армии, совмещённого с Женским праздником, и я старался представить, как использовать самый спокойный месяц в году.
   – А на улице совсем и не холодно, – изрёк Никита, обметая снег со своих ботинок, заняв собой полкоридора.
   – А снег обметают на крыльце, а не в доме, – обменялись мы радостными приветствиями.
    Полкан, растолкав всех, прошёл и лёг на своё место, выразительно глядя в глаза Витьки и Никиты. Впрочем, примерно такой  же был взгляд и Карла на них.
     Я представил, как выгляжу я, и остался собой доволен, похвалив себя за то, что побрился вчера вечером под фразы: «Так и французом станешь – бриться на ночь», «Своих, что ли, у нас теперь мало?», «Припрутся же!», «Что им там – в городе не живется!» 
     Пока Витька снимал с себя франтоватую дублёнку, Карл поставил на стол, бутылку в виде противотанковой мины, стоящей на боку и подпер её с двух сторон «кирпичами» из под Джонни Уокер Блэк Лейбл, стоящими «на попа», и то ли вопросительно, то ли с вызовом глянул на Никиту. Никита улыбнулся и я понял, что ему есть чем ответить на этот «наглый вызов».
   – Огурцы? – спросил Никита неизвестно кого, садясь за стол. Вопрос вызвал кривую улыбку  Карла, которую он сопроводил взглядом, направленным к входной двери.
   – Давай, – Никита потирал руки, покосившись на Витьку.  На меня никто не обращал внимания, впрочем, как и на чужого президента, который подглядывал за нами из монитора, резко контрастируя со снегом, засыпавшим «всё и вся».
    Я немного отодвинулся, чтоб ему было лучше видно нас, и демонстративно-внимательно стал наблюдать за происходящими на моих глазах событиями.
     Тихий разговор Никиты и Полкана у печки, Карла и Витьки у стола давали мне понять, что гости стараются мне не мешать.
      Моё же молчание говорило – что и я не собираюсь им мешать, но в отличие от их –  моё ждало комментариев и объяснений.
      Поймав эту разницу в молчаниях, я углубился в изучение этого феномена и видимо, потерял бдительность, а с ним и необходимое выражение на лице. Это тут же было использовано ими: – Чё замер, как лещ на воздухе? – спросили меня.
      Образ мне понравился и я улыбнулся.
     Это я сделал зря, поскольку вслед прозвучало – «Хоть смотри, хоть гляди – зарплату не увеличат!»
       Я вспомнил Шарикова, и если бы раздалась какая-нибудь частушка под звук балалайки – я бы не удивился.
    – Карл, а на балалайках сейчас кто-нибудь играет? – спросил я в надежде прояснить этот вопрос для себя.
    – Нет! Сейчас, молча, пьют, – о чем петь? Кому петь? Всех моль поела! – отозвался он, не отрываясь от манипуляций за столом.
     – Подвигайся. Специального приглашения не будет, – сказал Никита от печки, поддержав  Карла,   агрессивной интонацией.
     «Четверо против одного…» – подумал я, встал и сел за стол. – «Пятеро против одного» – подумал, взглянув на молчащего ихнего президента в мониторе.
      Всё шло по заведенному ритуалу, как всегда.
      Полкан занимался своей косточкой лениво и бережно, когда чёрт меня дернул сказать: – Опубликовал я, к нашему спору-то пятнадцать тысяч знаков-то…
       В доме стало так тихо, что было слышно, как капает слюна у Полкана, поднявшего голову, на половик. Он замер,  оглядывая нас. Потом все стали смотреть на меня.
   – Ты про что это, дядя Сидор, – напомнил мне «неуловимых» Витька.
   – Как про что? Помните, мы спорили о том, что надо и чего не надо, и как надо, и как не надо подавать текст читателю. И можно ли уложиться в пятнадцать тысяч знаков, сжав сюжет трёхсерийного фильма? – с надеждой спросил я.
   – Помним, – сказал Никита, посмотрев на Витьку и пожал плечами. – Сжал, – спросил меня.
   – Сжал, – вздохнул я, поняв, то никто ничего не помнит.
    – Ну, и прекрасно! – подвел итог Витька, глянув на тёмный монитор. – Куда Поля Робсона дел?
       Я налил себе рюмку и выпил. Карл проводил её словами – «На малиновых побегах и березовых почках. Очень печени помогает!»
    – А-а-а-а! Это когда «Пятый раз воруют подлинник «Черного квадрата» Малевича и не возвращают. Хорошо, что в штате есть плотник дядя Вася». Да? – что-то стал вспоминать Витька, не поворачиваясь к столу.
     Я кивнул, расстроившись.
   – Ну, ничего, ничего, – сказал Никита, цитируя в интонациях полковника, который когда-то  похлопывал рядового  Сруль Шлемовича Шнеерзона по плечу.
   – А пошли вы все! – ответил я, цитируя интонации Вовочки, ответившего на приглашение отца сходить на  рыбалку.
    – Как назвал? – спросил Карл, нарезая новую партию огурцов и сала, с таким же безразличием, с каким обычно спрашивают отца, у которого родился ребёнок и пока он с матерью в роддоме, друзья «обмывают ножки».
    Я хотел как-то съязвить, потом передумал и сказал: – «Низкий старт» или «На низком старте»? Не помню!
    – Про спринтеров? – спросил Никита.
    – Ага! – согласился я.
    – Молодость вспомнил? – что-то захотел уточнить Витька.
    – Ну! – подтвердил я, вспомнив Эллочку Щукину.
    – И как? – поинтересовался Карл, жуя огурец. – Победил?
    – Ещё стоит на старте, – ехидно сказал я.
    – Задницей кверху  стоит? – спросил Никита.
    – Ну!
    – Ждёт выстрела? – вмешался Витька.
    – Уже нет! – ответил я с вызовом.
    – Хороша картина! – скакал Никита, улыбаясь. – Кто-то стоит задницей вверх, но сигнала «старт» не ждёт. И не боится так стоять?
     Я, молча, оглядел всех, слегка прищурившись и подняв подбородок, чуть склонив голову, что означало, если верить Станиславскому, – «Дураки!»
   – А, ну, дай читнуть? – сказал Никита, вставая, и направляясь к монитору.
    Я открыл текст и вернулся за стол.
     По времени я понял, что Никита сначала прошёл по тексту «по диагонали», потом третью часть внимательнее, потом стал читать весь текст.
     Я молчал, вспоминая Станиславского. Вспомнил, что у него день рождения где-то перед другим важным для меня днём рождения и сказал: – Давайте-ка за День рождения Алексеева! А?
     Меня все поддержали, кроме Никиты, хотя я не был уверен, что мы вспоминали одного и того же Алексеева.
      Никита вернулся за стол и глянул на меня,  так же, как недавно я на них, только опустив подбородок.
    – А, ничего! Вот чего! – ответил ему я.
    Витька перевел взгляд с меня на Никиту, встал и пошёл к монитору.
    Карл налил Никите рюмку и сказал: – Ты за Алексеева не выпил! День рождения у него. Надо!
    – Ну… удачи ему! Пусть рядом с ним будут его друзья, – сказал он и выпил.   – Ты прав! Пусть я не помню, о чём я говорил «давеча», но я знаю, что я никогда и нигде, даже под гусеницами танка, не скажу того, что не является моим убеждением.  И смело могу сказать – «Это читателю не надо!», – он ткнул пальцем в сторону спины сидящего у компьютера Витьки.
     Витька, видимо почувствовал «тычок», встал и сел за стол к нам.
   – Согласен с Никитой, – грустно сказал он, наливая «по кругу».
     Я молчал. Карл посмотрел на меня, встал и  пошёл к компьютеру.
      А Витька с Никитой – на меня,  я же продолжал молчать. Полкан – на всех. Потом встал и подошёл к моему креслу. Я поднял ему ухо, давая понять, что я  увидел и оценил его поступок.
      Пришла мысль, что это уже где-то было, и сразу же вспомнил «Опять двойка»  Фёдора Павловича Решетникова.
      Вспомнил «отличницу» на заднем плане и стал размышлять о том, что «почему-то большинство отличников всегда на «заднем плане»?»  Потом подумал, что «в школах надо прививать любовь к живописи не на сложных картинах, подавляющих ребёнка своей фундаментальностью и техникой, а вот на таких – простых и понятных эпизодах из нашей повседневной жизни, со своими радостями и горестями, со своими взлетами и…»
    – Молчит! – сказал Никита Витьке, сбив меня с мысли.
    – «Русский стиль»! «Вьюны»! Ждёт атаки, чтоб мы кости себе сами переломали, – ответил тот ему.
    «Если взял паузу, то тяни её, сколько сможешь!!» – вспомнил я и стал вспоминать сюжет фильма, в котором я её слышал.
     Потом я  вспомнил и стал думать о странностях жизни и о том, что привело Сомерсета Моэма в разведку. О том, что было в его жизни первично, что вторично, что было «иголочкой», а что «ниточкой». Есть ли связь между ««Остриём бритвы» и «Лезвием бритвы» Ефремова?
      Почему ремейк  Иштвана Сабо получил «Оскара», а Яна Стрейча поругивали? Связано ли это с тем, что разница в четверть века вскрыла какие-то новые оттенки, связанные с ориентацией самого Моэма? 
      Было тихо, тепло, уютно. Звук вентилятора компьютера навевал дремоту.
   – А мне понравилось, – нарушил тишину Карл, брякнув для верности горлышком бутылки по стакану.
      Все головы повернулись к нему.
   – А и правильно она его поставила на вынуждение. Любой итог – ей на пользу. Что бы ни произошло – она в выигрыше.
    Вот ведь! Даже в такой момент обратила внимание на то, какой диск припёр секретарь. «Правильно думаешь» – ему говорит. – «А мне по барабану!»
   Тут бы не получилось так, что вообще всю эту заваруху она устроила. Три тома таких огромных одна прочитала? Вряд ли? Она их и писала! Вот в чём дело!
   Одно дело прикрывать задницу любимого человека, другое дело – когда он ничего не видит кроме своего бизнеса и никому не верит.   Итак она его, похоже, дотолкала до «дальше некуда». Теперь можно выходить из тени! Гладенько так надо выходить. Одно смущает – если спектакль с матерью не она устроила, то кто?
    Вряд ли под крышей министерства сработала. Тут кто-то повыше! В министерстве продадут и выкупят. Вот тебе и Маша!
    Да! На такой работке замуж не выйдешь! Только с куколками и играть, да мультики в одиночестве смотреть. В тишине и не до такого додуматься можно! Козлы мужики все!
     Карл сел, оглядел всех и замолчал. Никита с Витькой посмотрели на меня. Я, молча, на Полкана.
   – А если ему голову свернут? – спросил Никита Карла.
   – А и похрену! Она уже не баба. Она такой же боец, как и они. Она-то ведь его уже не любит. Жалеет по старой памяти, а любви-то нет уже. Но понимает, что одной-то тоже тяжело. А вот он – один остался. «Нет меня!» – она же его в стойку вводит. «Нет меня! Давай один! Давай! Если сможешь!» Вот он и стоит «раком». То ли пнут, то ли первым прибежит.
      Правильно его корова кусала.
     Эти коровы… До чего умны бывают. Кстати, молоко-то у нас заказано. Не забыть бы! – Карл опять загремел стеклом.
    – Тут ведь как будет? И эксперты министерства, и «бараны» – другие компании, и зам, который что-то чувствует, и их контора, все полетят. Все! Выгнать-то - проблем нет, когда есть  кого на это место поставить. Попробуй выгони, когда заменить некем! «Отец народов» это хорошо понимал! Тут ведь… – продолжил Карл. – Может она себе зама приглядывает? Чем не зам?
    – Так что с матерью-то? – спросил Витька. – Ведь удар же?
    – А кто его знает? Может и её проверяют – как без неё запущенная «машина» будет катиться? В ту ли сторону? А может, проверяют, просто, на прочность?
     Ни брат, ни сестра  не звонили же. Может мать соседку попросила? Знаешь как бывает – напела – «Позвони Олюшке-то… Не хочется беспокоить-то…» – ну, тех… брата-то с сестрой… – «Напугаются!» Те и знать ничего и не знают.
     А может и вправду беда!  Тогда – судьба! Судьба тогда на излом проверяет! К чему-то большому готовит.
     …Да, нет! Вряд ли что страшное. Врач бы сказал, я как врач вам говорю. Если что серьезное – сказал бы!
      Скорее всего, в санаторий её брат отправил. А чтоб за скотиной кто посмотрел – сказали «в больницу отправили». 
     Самому-то не с руки за домом смотреть, вот соседку, что помоложе, и попросил. Так – скорее всего!
     Я слушал и вспоминал, как Карл однажды разглядывал картину, рассказывая мне про художника, и мне становилось немного не по себе.
    – А соседка, что панику поднимает, если ничего не знает? Дура что ли? – спросил Никита Карла.
    – Дура! Прогнуться перед подругой хочет, – согласился с ним Карл.
    – Ладно, умные! Ты-то что хотел сказать? – Витька кивнул на монитор.
    – Да ничего он сказать не хотел! – заступился за меня Карл. – Вы все извели столько бумаги, что… А что хотели-то сказать? Вот и он – ничего. В себе разбирался. Вы что? Для кого-то что ли пишите? Для себя ведь? Рады до поноса, когда вас поймут и похвалят. Я с таким всю жизнь проработал.
     Вы-то ещё ничего – почти здоровые. А бывают – жуть! Помните как у Владимира Семеновича? Вот! Там в точку. Как у вас – все всё знают, все всё умеют, ни одного дурака – все гении.
    «Степень глубины диагноза определяется наличием денег на забор» – процитировал кого-то Карл. – Много денег дадут – много больных будет. Мало – больше здоровых! Вы головенки-то себе не забивайте. Ни к чему это! Как там у вас – у Грибоедова – «горе оно ведь от чего?» Во, во!
     Кстати, а не выпить ли за здоровье Владимира Семеновича? А?
     Мы замолчали.
   – А почему «за здоровье»? –  спросил Витька.
   – Так чтоб здоров был! А то – как же? Был живым – одно здоровье. Теперь в памяти у людей – другое? Но живой же. А то как? Жил на земле, теперь живёт в памяти… Жил в теле своём, теперь в памяти у нас… Не пойму – что вам тут-то непонятно? Или, правда, вам диагноз плохой врач ставил?
   Что до этого многие с ним хлеб не ломали,  так и теперь не ломают…  Что тогда он был, что сейчас он есть!
    Я не понял – вы, правда, тупые?  Жизнь-то так устроена! – Карл застыл с поднятым «кирпичом» из-под виски.
  – А ну, выдави из него, что-нибудь! – кивнул Карл на монитор.
  Я поставил «Райские яблоки» и портрет поэта во весь экран.
   Мы сидели, слушали, смотрели.
  …«И за это меня застрелили без промаха в лоб» – прозвучало, как оправдание нам, что это сделали не мы, а кто-то другой.
    «Не берите в голову», – вроде как,– «я с вами, а они?.. Да хрен с ними!»
    Музыка стихла.
   …«Не скажу про живых, а покойников мы бережем!» – повторил Никита и поднял стакан.
    Мы сидели – молчали. Не знали – что говорить и о чём!
    Экран потух. Опять стал чёрным, как проём двери в неизвестное.
  – Ладно! Не о чем спорить! Раз есть, кому понравилось – то и вопросов нет. Не спорить же. Кому – поп, кому – попадья, мне – попова дочка!
 …Однако, чтоб так тебя читали – надо сначала стать кем-то, а уже потом требовать внимание читателя, – сказал Никита, глядя на меня.
   – Ага! «Я подол подниму, погрешу, погрешу, да в монахини пойду!» Так что ли? – Витька с вызовом посмотрел на Никиту.
   – Бросьте, парни! Мне вот без разницы кого из вас читать, лишь бы итог был – настроение ожидаемое. Даёте мне настроение – хорошо. Нет – плохо написано.
      Вы разные, пишите по-разному, о разном, для разных людей – это же не причина для того, чтоб травить друг друга настойкой белой поганки или уродовать друг друга кислотой?
     Для меня вы все любопытны, как пациенты для врача.
    Вы мне истину дать хотите? Так я за ней к Библии, к Корану обращусь, в Тибет поеду. «Словом» удивить? Так я Пушкина возьму!
   Кто кого догнал, кто от кого убежал – мне не интересно.
   Вот мне больше всех тут, – Карл кивнул на монитор, – девчонка понравилась. Она же на Машку, как на свою, смотрит. Сарафанчик там, ботиночки на сандалики заменила. Чистые ли гольфики. А эти… Что эти? Для чего живут?!..
    Вот… Вот водка… самогон… виски… одеколон… в чём разница? Только в выходе из настроения. А результат воздействия  всех их на организм одинаков. Как врач говорю!  Тут ведь всё зависит не от них. Тут всё зависит от собственной дури, которая уже в тебе есть. Чесно слово! Гад буду!
   У всех дурь разная – поэтому и люди разные. Ум-то у всех одинаков. Лев Николаевич мне сказал.
    А там все эти «хеннеси», эти как их там… Вот! Это всё пурга! Всё равно потом – солёные огурцы, молоко… ветер… и опять, как огурчик… не… в смысле и опять, как пионер – «Всегда готов!».
    Бросьте!
     Давайте по граммульке вот этой. Тут черника и жимолость. Поэтому она такая чёрная. Очень… очень помогает глазам. Очень… Английские лётчики очень её уважают. И наши тоже…
     … А вот почему не готовят настойку на грибах? А?
     А я тут как-то подумал и догадался.
    Карл стал разливать в рюмки какую-то черную жидкость.
    Я посмотрел на Никиту, тот пожал плечами и глянул на Витьку, который наблюдал, за Карлом.
     Потом мне стало жалко себя, своего героя и я подумал: «Ох, и стерва же – эта Ольга!»

*** "Низкий старт" -  http://www.proza.ru/2013/01/17/1347