Кто в армии служил. Шинель

До моей службы в Советской Армии, во время неё и после велась перманентная борьба с дедовщиной. Года за три до этого в части, где я служил, доведённый до крайности солдат расстрелял полкараула.  В мою бытность проявления откровенной  дикости, издевательства над личностью уже не было. Но, позаимствовать что-нибудь у молодых,  из пайки что-нибудь урвать, для «стариков» считалось делом обычным.
Когда дембеля собирались домой, они экипировались обмундированием молодых: мы же домой едем из АРМИИ – должны выглядеть достойно, а тебе молодому перед кем тут в части выпендриваться – так походишь; а до дембеля доживёшь – также оденешься красиво. Всё вроде бы справедливо по армейским понятиям.
Боролись с этим как-то вяло. Но в очередную осеннюю демобилизацию взялись очень круто. Всех строго-настрого предупредили: у молодых ничего не брать.  На каждом предмете обмундирования военнослужащего срочной службы на внутренней поверхности хлоркой выжигался номер военного билета (а он, как ИНН, уникален). Командиры всех рангов проверяли каждую партию увольняемых в запас.  При несоответствии номеров дембеля задерживали до следующей партии, могли и на губу на недельку посадить. И это тогда, когда он уже домой написал, что уже едет, все родственники на ушах, водяры несколько ящиков купили, друзья-подруги ждут боевого друга, каждый день и час считают.
Проверяет наш ротный дембелей. Они построились:  шапки купили новые в магазине, но шинели старые, короткие – выше  колена, сапоги разные (кто-то где-то яловые офицерские раздобыл), но у всех на высоких каблуках. Тогда уже в парадную форму входили ботинки, но толи их у них украли, толи они считали, что в сапогах у них вид более военный, примандячили к ним каблуки самодельные высокие, скошенные. Помню ротный на них орал:
- что это вы, бл*, как проститутки вырядились!
Те отрывают каблуки. От какой-то совсем старой шинели отрезают полоски сантиметров 5-6 и пришивают по всему подолу  к своим. Получается не совсем ровно, и полоска другого цвета.
Потом они идут представляться командованию батальона. Там с ними тоже ласково, по-отечески говорят, и они бегут в роту: шинели забраковали. Согласно регламенту шинель должна быть от пола 29-32 см., а у них больше.  Уже от другой шинели отрезают ещё полоски на добавку и пришивают.
 Когда они снова строятся, вид у них как у женского народного хора на сцене колхозного клуба: у тех рюшечки по подолам  цветных сарафанов, у наших по низу шинелей две-три полоски разного цвета, тоже с оборочками (шов-то не ровный). 
   Подходит ко мне сержант из другого взвода и говорит:
 - Будь человеком, дай шинель, тебе домой весной, все равно же в ней не поедешь, здесь бросишь.
У меня прекрасная шинель. Я первые полгода служил в сержантской школе – там нам выдали очень хорошие курсантские шинели: они и цветом отличались, и фасоном от просто солдатских, и сукно лучшего качества.
Я понимаю его: он в сержанты вышел из рядовых – в его шинели дембеля уехали, когда он был совсем бесправным молодым солдатом. Но мне не хочется отдавать мою хорошую шинель, потому что мне в ней ещё зиму ходить. Я ему и говорю, что возьми, попроси по-хорошему у своих. Он был нормальным не зверским до одури младшим командиром, и солдаты его отделения вполне добровольно могли его выручить.
Он мне:
- Да разве слова подчинённого могут быть аргументом в таком щекотливом вопросе, никто и слушать их не будет. Другое дело ты. Ротный ничего не скажет. Да и батальонные, и командир части тебя знают лично. Одного твоего слова будет достаточно.
Я в то время был старшим сержантом, заместителем командира взвода. По штату был у нас прапорщик старшина, но в наличии его никогда не было, и фактически по приказу командира я исполнял обязанности старшины роты. Естественно, никто в то время ничего у меня отнять не мог.
Короче, уговорил он меня и уехал в моей шинели. А я даже не поинтересовался его шинелью – не было необходимости. Гардеробов в то время нигде не было: ни в  столовой, ни в солдатском клубе.  В любой мороз ходили строем в столовую и даже в баню в одном х/б. И никто не простужался.
Но возникла, наконец, необходимость пойти всей ротой по полной форме. Дежурный по роте строит всех на улице перед казармой и докладывает мне. Я уже собрался и тут вижу, что на длинной пустой вешалке висит сиротливо потрёпанная, грязная с полу-оторванными  погонами рядового, шинель. Делать нечего: надеваю эту шинелку. Выгляжу, конечно, как пугало огородное, но форма одежды, да холодно уже – конец октября или ноябрь на Урале.
После этого мероприятия офицеры собираются домой на обед, командир роты даёт мне команду вести народ в расположение и приказывает разобраться с сержантским составом роты за какой-то косяк. Перед казармой, трёхэтажное на два входа здание для всего батальона, я распускаю солдат, а сержантами начинаю разборку.
Разговор военный: без сюсюкания, мать вашу … и т.д. Идёт мимо капитан, не наш, хрен его знает, откуда. Привязывается ко мне, что, мол, ты тут вытворяешь. Я, с плохо скрываемым раздражением, говорю ему, что разговариваю со своими, знаю, что делаю. Это можно расценить, примерно, как: чего дое*-лся, иди куда шёл.  Он совсем разошёлся и орёт:
- Есть офицеры в роте?
Я ему:
- Нет, я тут старший!
            Он, моим сержантам, которые стоят перед нами в строю:
           -вы, какого хрена стоите … ?
Те в непонятках, просто пялятся, ничего не говорят. Он мне:
            - Тогда пошли со мной!
-  Куда?
- Отведу тебя в штаб, если нет никого из командования, то пусть тебе дежурный по части объявит несколько суток ареста, сам отведу тебя на губу.
Послать его нельзя: я всё-таки военнослужащий срочной службы, а он офицер. У нас сержантов на губу не садили, скорее разжалуют, а потом уж и садят. Ну, думаю, перебарщивает кэп:  я, конечно, без почтения с ним разговаривал, но ведь ничего не нарушил.
Идём мы с ним, разговариваем. Навстречу ещё капитан, ротный из нашего батальона, здоровается с ним и со мной за руку. Тот спрашивает нашего:
- Ты его знаешь?
- Конечно, знаю – это Карпова, командира четвёртой роты, старшина.
Оказалось, что этот капитан принял меня за расхристанного, в конец оборзевшего старослужащего, который так обнаглел, что принародно отчитывает сержантов. А я совсем забыл, что на мне эта растрёпанная шинелка с погонами рядового и думал, что этот идиот привязался ко мне лишь потому, что я с сержантами был не очень вежлив.
Чужой капитан пошёл, наконец, куда шёл, а мы с нашим - в свою казарму. Я по дороге рассказал ему, как я сделал доброе дело, подарил свою шинель, и что из этого вышло. Он хохотал и под конец сказал: «воистину, не делай добра …»