В ту пору мне минуло восемнадцать, как раз под осенний призыв. Там, на срочной, с тоски принялся писать, по всякому поводу, стихи и раз, среди прочего, вдруг написал о старости. Тему навеял мичман Евсеев, старый он был мужчина, лет сорока пяти: седой, с потной, крепкой, как валун, лысиной, обыкновенно прикрытой от посторонних глаз фуражкой-аэродромом. На черных Евсеевских погонах лежали сугробы вековой перхоти, тугой засаленный воротничок стягивал багровую шею с кочевым фурункулом. Я накропал стишок о старости в лице Евсеева – то аллегорически бредущей дальним лесом, то почитывающей старую газету на дачной веранде среди ведер с антоновкой и сухих оконных мух. В строках сквозила добродушная ирония: как же тебя, ** твою, Евсеев, так угораздило! Я бережно подшил творение в записную книжку, а баталер Валера Магницкий написал на эти стихи невеселую песню с гитарными рифами и аккордами медиатором. Евсееву песню исполнять не стали, дабы старик не расстроился.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.