Видение

Гадать бабушка не разрешала. Говорила: «Загад не бывает богат» и сурово поджимала губы. Я не спорила. Во-первых, без толку, во-вторых, бабушка небось знает, раз говорит. Да мы и так не скучали. Январские дни коротки – то один праздник, то другой – столько всего успеть надо.

В тот раз затеяли ватрушки с повидлом. С самого утра принялись месить вязкое тесто, источавшее кисловатый хлебный дух. На деревянной столешнице, припудренной мукой, мы вдвоем хорошенько намяли ему бока и, переложив тяжелый желтоватый ком в глубокую кастрюлю, поставили к теплой печке – отдыхать. А хозяйкам рассиживаться недосуг. Бабушка командует, знай, поворачивайся: «Маслица достань, дровец принеси, муки просей…»
Сама банку открывает, повидло пробует. И мне дает.
За окном кухни синий от холода день и мерзлый сад, утонувший в бугристых снегах. И не верится, что на его черных корявых ветках выросли те самые золотые яблоки и медовые сливы, что лежат теперь уваренные в запотевшей банке, вынутой из подпола.

Ватрушки – дело хлопотное. Тесто расстоялось, пыхтит, желтое пузо из кастрюли кажет. Пора на стол его – колобки лепить. У бабушки ловко выходит: скатает шарик, согнутым пальцем в нем ямку провертит и повидло в середину – шмяк! «Ишь, – говорит, – как птенчик в гнездышке». А у меня, что ни гнездо, то катастрофа. Бабушка посмеивается: «Эх, кулема! Будто и не руками делала». Лучше буду дебелые ватрушечные бока взбитым яичком глянцевать – то-то они в печи румяной корочкой схватятся.

Пока ватрушки пеклись, а потом остывали на противне, укрытые чистым полотенцем, свечерело. Бабушка собрала гостинец: в сухарницу сложила горкой ватрушки, прикрыла салфеткой.
– Симе снесешь, – сказала она. – Угостить надо.

Старшая бабушкина сестра Сима жила по соседству, наши дворы разделял невысокий штакетник с вечно распахнутой калиткой. Я послушно сунула ноги в валенки, накинула пуховый платок.
Гулкая морозная тишина стояла во дворе. Наш старый дом сгорбился, нахлобучил снеговой колпак по самые завалинки и дышал в застывшие небеса печным жаром. Прижав к себе ватрушки, пока не выстыли, я засеменила по утоптанной стежке вдоль нетронутых сугробов.

В окнах у бабы Симы стояла тьма. Спит она, что ли? Поднялась по нечищеным скрипучим ступеням. Обитая ватином дверь была не заперта. Слабый колеблющийся свет проникал в сенцы из комнаты, и дрожащие старческие голоса негромко выпевали протяжное. У бабы Симы – гости.
– Здрасьте, – сказала я и в удивлении застыла на пороге.
На столе у занавешенного окна горели расставленные кругом тонкие церковные свечи, пахло сосновой смолкой и растопленным воском. Посередине стояло глубокое блюдо с водой.

Три головы, повязанные платочками, разом повернулись ко мне, и я узнала Симиных соседок – тетю Лиду и бабу Катю.
– Ватрушки вот, – я протянула гостинец. – Бабушка передать велела.
– Спасибо детка, – обрадовалась баба Сима. – Садись-ка с нами.
Баба Катя приветливо кивнула и подвинулась, давая мне место.
– Ватрушки-то теплые еще, – тетя Лида разломила одну, слизнула янтарную каплю повидла, вдохнула густой запах свежего печева.
Я оглядела стол и даже привстала, собираясь заглянуть в блюдо с мерцавшими в нем свечными огоньками.
– Что это у вас?
– Нельзя, нельзя! – горячо зашикали старушки, и усадили меня обратно.
– Не баловство это! – баба Сима смотрела строго. – А поглядеть хочешь, милости просим. Не сробей только …

И они меня научили.
– Как подблюдную петь станем, в самую середку гляди, – объяснила баба Катя. – Да не моргай и не ойкай, как вода замутится. Что увидишь, запомни. Поняла?
Я кивнула.
Баба Сима сняла с шеи серебряный крестик, пошептала над ним и опустила в воду. Потом прикрыла глаза и вдруг тоненько запела, раскачиваясь в такт. Соседки подхватили, и опять полилась тягучая, тающая песнь. Я с волнением заглянула в блюдо.

Духота, напряжение или монотонный напев были тому виной – не знаю, но только вдруг показалось, что края посудины раздвинулись, и вода в нем стала темной и гладкой как зеркало. В глубине потекли красные огоньки, словно от едущих впереди машин. Я увидела большие каменные дома, цепочку ярких фонарей вдоль улицы и снега, громоздящиеся до самых форточек. С неба валило еще и еще. И сияли сквозь метель широкие витрины, над ними вспыхивали алые, синие и зеленые буквы. Хотела прочесть, но в голове помутилось, и я кулем свалилась прямо в чьи-то подставленные руки.
– Ишь, сомлела глупенькая, – сказал кто-то, и мир погас, будто его задули.

Когда очнулась, в комнате горел свет. Со стола было прибрано, бабушки чинно пили чай и нахваливали ватрушки. Передо мной стояла дымящаяся чашка. Никто ни о чем не спрашивал, только тетя Лида погладила по голове шершавой теплой ладонью. Рассказывать про снежный город, не хотелось, мало ли что привидится… И я стала молча пить чай, еще не зная, что эта зима в старом доме – последняя. Что заметенный снегами таинственный город на краю света ждет меня совсем скоро – я даже вырасти не успею.