Под небом Франции - 1

Внимание: эта вещь опубликована в журнале «Жемчужина» № 9, Брисбен 2002 г. В сборнике "Страна отцов", Австралия 2004 г. А также на личном сайте автора  http://tamaleevpearl.yolasite.com (здесь несколько фотографий).


     Несмотря на пасмурное небо и леденящий ветер с мелким колючим дождиком, день не казался хмурым. Напротив, от туч исходил какой-то ровный свет, и он не мешал мне, подняв лицо навстречу холодной водяной пыли, смотреть на небо. Небо Франции...
     Бывают в жизни редкие минуты, когда вдруг куда-то отступает реальность, теряются даты, время, место. Как-будто кто- то махнул волшебной палочкой и в мгновенье ока мы с мужем оказались в старинном поместье наполеоновских времён или эпохи Марии Антуанетты... Сквозь пушистые ветви вековых елей, что растут у ворот возле старинной каменной церкви, виднеется удивительно красивое трёхэтажное здание с высокими величественными окнами, из красного, с белой отделкой, камня. Перед зданием раскинулся огромный, как поле, газон, а на нём задумчиво присели серо-голубые ёлки... Почерневшая от времени каменная стена окаймляет газон с одной стороны, далеко внизу виднеются ставшие болотистыми от дождей поля. Вокруг газона, насколько может охватить глаз, тянется тропинка для прогулок. К подъезду здания, подходит полукругом довольно широкая, усыпанная галькой, дорожка. Так и кажется, что вот-вот подкатит к массивным ступеням подъезда роскошный экипаж, лакеи в ливреях помогут разнаряженным дамам выйти и те, неторопливо прогуливаясь, направятся по тропинке вдоль газона... Мужчины в белых кителях с погонами поспешат к ним навстречу, а в это время где-то рядом начнут играть в крокет. Так оно, наверное, и было в 18-м или 19-м веке...
     Холод и дождь, что успел уже порядком припустить, напомнили нам с Колей, что сейчас 1 января 2001 года, и что мы находимся в северном полушарии - почти двадцать тысяч километров от дома. А живописное место, поразившее нас своею красотой, в действительности - Леснинский монастырь; он находится в 100 километрах от Парижа - в местечке Provemont. Мы с мужем “русские австралийцы”, но приехали сюда из Испании, чтобы провести в монастыре русское Рождество. Игумения Макрина встретила нас как родных. Позвала сестёр, и они отвели нас в маленький уютный домик, который в течение 8-и дней будет нашим пристанищем.
     Это было незабываемое путешествие... Дня за два - 30-го декабря - я прилетела к Коле в Испанию, он находился там по работе уже целый месяц. Встретил он меня в аэропорту Barcelona и мы вместе поехали в его гостиницу в посёлке Vilafranca, что находится в ста километрах от города. Коля уже успел привыкнуть к новой обстановке и чувствовал себя вполне уверенно. А для меня... Было холодно, день казался хмурым, но люди были приветливые - только все они куда-то страшно спешили. И говорили... по-испански! Разговорник, которым я запаслась ещё дома, очень нам пригодился: сгибаясь под тяжестью чемодана, мы добрались, наконец, до своего пристанища. После долгого полёта, я проспала несколько часов. А вечером Коля повёл меня по ярко-освещённым узеньким улицам Vilafranca... Дул пронизывающий ледяной ветер - хорошо, что я привезла ему пальто. Несмотря на незнание испанского, я зашла в магазин и купила ему шерстяное кашне. Тут же, на улице, велела надеть: теперь Коля походил на настоящего европейца. Всё же Испании я тогда увидела мало, т.к. вечером следующего дня мы отправлялись на неделю во Францию - в Леснинский монастырь, чтобы провести там русское Рождество. “Страну великих инквизиторов” и завоевателей, я увижу потом, когда вернёмся, я проведу там целый месяц. А пока - в Париж! Как давно мне хотелось увидеть этот город...
     Удивляться испанским порядкам нам с Колей пришлось сразу же, покупая билеты на поезд: из самых благочестивых соображений нам выдали билеты, как “segnora” и “cabalero” - в отдельные купе. Уверять великих инквизиторов по-английски или по-русски, что нам с мужем “страшно” ехать порознь, было совершенно бесполезно. Они только руками разводили - “No comprendo...”
     В моём купе на четырёх человек оказались две очень симпатичные француженки - они сразу заговорили со мной по-английски. И всё было хорошо, только помещенье наше было уж очень крошечное, а дамочки заняли своим багажом все свободные места, включая моё и, кстати, четвёртое, свободное сиденье. Сидели они с полным французским комфортом - раскрыв газеты, протянув ноги на мой диван... Ехать предстояло ночь, я уже была долго в полёте и не спала толком около трёх суток, поэтому держать свой чемодан всё время на коленях из-за чужой прихоти мне вовсе не хотелось. Извинившись, я вежливо попросила дам чуть-чуть, слегка хотя бы, пододвинуть веши. Как же они возмутились: “Разве вы не видите, как нам неудобно будет? Вот и видно вашу ментальность! Интересно, из какой страны вы приехали?..” Вещи однако убрали.
     Тогда, придав себе насколько возможно хладнокровный вид, я ответила: “Давайте, будем достаточно любезны и, не обсуждая ничью ментальность, проведём время по-дружески - ведь ехать нам вместе до утра.” Не хотелось показывать им как мне было грустно: вот тебе и француженки! И это в самый канун... этак невесело встречать 2001-й год. А дамочки ещё шире развернули газеты и демонстративно затрещали по-французски. “Ну, нет, - думаю: моя ментальность не позволит мне думать плохо о всех француженках, только потому, что эти две оказались крокодилами". К счастью мои соседки вскоре ушли в вагон-ресторан. Пришёл проводник открывать полки и стелить на ночь постели; он говорил по-английски. “Что делать! - развёл он руками: это - французские дамы...” Скоро заглянул Коля и уговорил меня перейти к нему в купе на часок: к его соседу-французу тоже пришла жена праздновать новый год. Это оказалась чудесная пара: он - знал немного по-русски, а она - по-английски, и ему переводила. Она научила меня нескольким выражениям и, кстати, “Бон ани..!” то есть, “С Новым годом!”
     Ранним утром, 1-го января, поезд подошёл к станции Paris-Austerlitz. Вот он: Париж! Было ещё темно и очень холодно, моросил мелкий дождь. Мы с Колей были голодные и очень уставшие. Нужно было где-то срочно обменять деньги, чтобы ехать дальше - в монастырь. Но на станции не было ни души, на улице тоже, все магазины закрыты: ведь было ещё очень рано и, кроме того, выходной день.
     Ещё в Брисбене - до своего отъезда в Испанию, Коля на работе повредил спину. Долго мучился, но теперь она разболелась вовсю. Из-за этого я не давала Коле прикоснуться к чемодану, уверяя, что он вовсе не тяжелый. Так мы бродили по улицам около часа - я с любопытством озираясь по сторонам, Коля - угрюмо глядя себе под ноги, спрашивая у случайных прохожих как нам проехать в городок Gesores. Дождь припустил. Колёсики моего чемодана пронзительно скрипели по булыжной мостовой на весь Париж... Коля был в плохом настроении: погода гнусная, скрип чемодана раздражал, а Париж - и того больше, о французах лучше даже и не говорить! Наконец мы, измученные, выяснили, что со станции Austerlitz надо было всего лишь перейти мост через Сену, затем повернуть разок-другой за угол и мы - на станции Gare de Lyon (Гардельон).
     И вот мы благополучно обменяли деньги, купили билеты и сели ждать поезда. Кстати, за это время нас несколько раз выручили приветливые и услужливые негры - один из них даже накричал на лохматого заспанного француза в окошке конторки, жестами показывая на нас и требуя, чтобы тот оказал содействие туристам. Хорошо, что в Viliafranca я купила кое-что с собой в дорогу, - теперь, когда Коля сидел и мирно закусывал, мы с ним наблюдали за прохожими. А посмотреть было на что...
     Толпа, что проходила мимо, была самая разно-шёрстная - облик некоторых очень напоминал смесь редких двуногих ископаемых и исчадий потустороннего мира, каких можно иногда увидеть у нас по телевизору на канале SBS. Вдруг недалеко от нас что-то громко шлёпнулось на грязный цементный пол, окатив прохожих целым озером воды. Прохожие посторонились и равнодушно посмотрели наверх: высоко над головой, в потолке вокзала, оторвался и болтался кусок прозрачной клеёнки, закрывающей большую дыру, и теперь дождь лил как из ведра прямо на перрон. Мы смеялись от души. Но ведь нельзя же судить о нации по вокзальной толпе! - утешала я Колю, - когда перестанет болеть спина, то и Париж, и люди покажутся чудесными. Часа через три мы, наконец, сели в поезд и потом ещё целый час добирались до Gesores. Выйдя из вокзала, я раз-другой оглянулась и с ходу поймала такси. К счастью, водители здесь хорошо знают русский монастырь: спустя полчаса мы уже были в деревушке Provemont.
     Заботливая игумения, милые и весёлые монашки-певуньи, там и тут мелькали послушницы, то и дело слышался их сдержанный радостный смех. Здесь были гости со всех концов мира, говорили на всех языках... Домик, к котором нас поместили сёстры, стоял чуть поодаль от главного здания. В нём было несколько комнат для паломников; наша была маленькая, тёплая, небольшое окно с двойной рамой смотрело на залитые дождями поля. Мерцающий свет лампадки придавал домашний уют...
     При каждом удобном случае мы с Колей выходили во двор подышать воздухом Франции, наслаждаясь красотой природы, старинными постройками. Подходили к покосившейся и почерневшей от времени каменной стене, что разделяла верхний двор с роскошным газоном и болотистые поля далеко внизу. Здесь даже были рвы и стены, уцелевшие со времён крестоносцев... Всё монастырское поместье числится как National Heritage. По этой причине власти не разрешают монастырю на его территории что-либо менять или переделывать. А мы-то удивлялись, увидев на монастырских воротах - где-то сбоку - маленький неприметный крест, и петуха вместо креста на вершине бывшей католической каменной церкви... Теперь там помещается православный храм, но служат в нём только в тёплое время года, т.к. слишком сложно и дорого отапливать каменное помещение. Поэтому зимой службы бывают в домовой церкви, в самом здании монастыря. Ах, что это было за здание! Скорее, это летний дворец какого-нибудь герцога: широкие лестницы и тёмные полированные перила; в зале, на первом этаже, где сейчас монастырская трапезная, всё отделано тёмным резным деревом; рядом, за такой же резной массивной дверью - домовая церковь.
     В этом зале, несомненно, в старину когда-то давали балы. Глядишь на мелькающие лица вокруг и - так и кажется: вот сбегает вниз по лестнице маркиза в белом парике, в светлом воздушном платье; швейцар у двери незаметно ей что-то передаёт; убедившись, что никого поблизости нет, маркиза направлятся лёгкой торопливой поступью в залу; гостей ещё нет, она подходит к окну, чуть отодвигает кружевной волан шторы и её головка склоняется над письмом...
     Между тем на улице, на широкой дорожке, что полукругом подходит к подъезду здания, раздались гудки автомобиля. В монастырской трапезной прошло волнение: Владыка Серафим приехал! Монашки и послушницы вышли на улицу. Приятно было познакомиться с Владыкой, но в то же время было довольно занятно за ним понаблюдать: повернётся он к какой- то старушке направо и - беседует с ней на чисто русском языке, повернётся налево - отвечает какому-нибудь господину... ну, что твой француз! Говорят, что Владыка владеет несколькими языками. Кстати, о языках. Общеизвестно горе эмигрантов, когда их дети забывают родной язык, и сама я нередко сетовала, что дети харбинцев “обавстралиились”. Но как же, - спрашиваю, - говорят о тех, кто променял своё “я” на культуру Франции? И сама же отвечаю: “офранцузились?” Впрочем, к своему стыду, должна признаться, что французская речь здесь, в устах подростков, почему-то не так огорчает и раздражает меня, как например английская. В ней есть что-то схожее с русской. Не оттого ли мы с Колей в толпе, на улицах Барселоны и Парижа, не раз вздрагивали и оборачивались, думая, что говорят по-русски? Однако, позвонили к обеду. Проходя к трапезной, мой взгляд невольно упал на портрет на стене. Я в изумлении остановилась: Игумения Екатерина, основательница Леснинского монастыря - какое же у неё поразительно красивое, одухотворённое лицо!
     Вот, что мне вскоре удалось узнать о монастыре и о его знаменитой первой настоятельнице, чьё имя неразрывно с ним связано...
     Леснинский монастырь возник ещё в России, в 1885 году в селе Лесне, Константиновского уезда, Седлецкой губернии - в местности, где столетиями преследовали и всеми способами систематически искореняли и русский народ, и Православную веру, в той самой местности, где когда-то в далёком 1683 году нашли древнюю русскую икону, прославившую это село, и которую отняли и 200 лет держали у себя католики.
     Предание о том, каким образом была найдена икона, и её дальнейшая судьба, когда она была отнята католиками, и затем вновь обретена, - интересно само по себе. Но повесть о первой настоятельнице Леснинского монастыря, игумении Екатерине, - поистине уникальна. Хочется, хотя бы вкратце, немного рассказать о ней. Потому что теперь, вместо призрачных видений маркиз в старинном поместье Provemont, выступает яркий и живой образ русской девушки: ей 19 лет, она - урождённая графиня Евгения Борисовна Ефимовская...
     Молодая графиня Ефимовская родилась в 1850 году, в хорошей благочестивой семье. Глубоко верующей и благочестивой была и сама Евгения Борисовна - она с юности тяготела к монашеству, интересовалась богословием и изучала его в течение всей своей жизни. Ещё живя в миру, она написала статью “Монастырь и христианский аскетизм”, где выразила не совсем принятые для того времени взгляды на монашество: ссылаясь на авторитет Св. Иоанна Кронштадтского, Евгения Борисовна утверждала, что, после губительных петровских реформ, монастырь должен вновь возложить на себя деятельную просветительную миссию - особенно ради детей и молодёжи, так как он является самым широким и верным путём служения миру.
     Евгения Борисовна была высоко образована, исключительно талантлива и... удивительно красива. Выдающиеся черты её характера, это - чувство ответственности и долга перед Богом и людьми, это - ясное сознание правильного пути и независимости, это - сильная воля, что способна увлекать и вести за собой многих. Таким, как графиня Ефимовская страной бы править...
     Да она скоро и стала править. Обителью. Не встретив сочувствия и поддержки в Велико-Будищском монастыре, куда она поступила как светская учительница прежде, чем принять иноческий постриг, она создала новый Леснинский монастырь.
     Начало было скромное: пять сестёр и двух сирот-девочек привела с собой в новую обитель первая её настоятельница, графиня Ефимовская, 19 октября 1885 года. С этого дня, а он считается днём основания обители, пребывала с ними и чудотворная икона Божией Матери: та самая, что была найдена в лесу, после - отнята католиками, и затем вновь возвращена православному населению.
     Но вот постепенно увеличивается число сестёр и к 1889 году - всего лишь четыре года спустя - эта небольшая Свято-Богородицкая женская община переименовывается в монастырь. Тяжкий труд и горькие лишения сопутствовали сёстрам и настоятельнице. Постриженная ещё в самом начале в монашество с именем Екатерины, бывшая графиня была теперь возведена в сан Игумении. Именно Матушка Екатерина исполняла самую чёрную, самую тяжёлую работу, вдохновляя и подавая пример другим. Невозможно полностью отдать должное её заслугам и талантам, или охватить всю деятельность монастыря. Однако, необходимо сказать следующее...
     За каких-нибудь 30 лет своего существования Леснинский монастырь стал не только центром православия в полурусском крае, он стал также носителем русского языка, русской идеи: одно за другим стали появляться там учреждения - школа, рукодельня, больница, приют; из самой Леснинской обители, а также и по примеру её, образовалось множество других монастырей. При всех материальных трудностях и неустанном труде Игумении Екатерины и сестёр, просветительная деятельность и благотворительность Леснинского монастыря, не признающего в деле милосердия различий веры или происхождения, сделали его известным далеко за пределами своей округи: ценя великий труд на благо ближнего, стали присылать помощь люди всех сословий из Варшавы, из Москвы, Петербурга, а скоро - из всей России. Особое внимание и покровительство оказывали монастырю Августейшая Семья Государя Императора Николая Александровича, а также о. Иоанн Кронштадтский.
     Много испытаний выпало на долю Леснинского монастыря. Когда вспыхнула война 1914 года и фронт начал подходить к монастырским стенам, военные власти потребовали, чтобы монастырь - к тому времени он был подобен лавре, насчитывая более 400 монахинь и до 700 детей - эвакуировался вглубь России. После бед 17-го года, после перехода в Шапкинский монастырь на реке Днестре и неурядицы с румынской властью, 62 Леснинские монахини, во главе с престарелой Матушкой Екатериной и её наместницей, незаменимой и верной помощницей Матушкой Ниной, по приглашению короля Александра и церковных сербских властей переехали в Югославию и обосновались в монастыре Хопово. Там, в октябре 25-го года тихо скончалась основательница Леснинского монастыря, Матушка Екатерина, в миру - графиня Евгения Борисовна Ефимовская.
     Монахини пробыли в Хопово 20 лет, до 41-го года, когда немцы оккупировали Югославию. Последовали страшные военные годы, эвакуация в Белград и тяжкие условия в Сербии при коммунистах. В 1949 году скончалась Игумения Нина - в миру княгиня Львова, а год спустя, в 1950 году, Леснинские сёстры с новой Игуменией Феодорой выехали во Францию. Первым пристанищем Леснинских сестёр был дом в селе Фуркё, недалеко от Парижа, а в октябре 1967 года, при помощи многочисленных жертвователей, монастырь смог купить чудесное старинное поместье в деревушке Провемон, расположенное на 13- и гектарах - с большим домом, прудом, парком и речкой. Но самое главное, на этом участке была 200-летняя бывшая католическая каменная церковь...
     С тех пор прошло много лет, во многом изменились условия жизни русских за границей: уже нет той прежней безвыходной бедности, но всё более оскудевает их духовная жизнь. Заброшенная среди католического населения, Леснинская обитель - как когда-то в России, и затем в Хопово - продолжает нести свет православной веры. Хотя она ничем и не обеспечена, и в сущности постоянно испытывает недостаток, обитель представляет собою русский оазис. Люди приезжают сюда за духовной поддержкой и наставлением из всего Русского Зарубежья; приезжают даже местные французы - многие из них интересуются православием; постоянно бывают гости из России. Но самое поразительное - в Леснинский монастырь приезжает много детей, молодёжи. В нашем страшном мире безверия, где царствует всё извращённое, монастырь оказывает на молодые души доброе спасительное влияние, заботливо открывая им иной, благодатный и зачастую неизведанный мир русского православия. Словно в подтверждение этому, с портрета тихо смотрят добрые, умные глаза Матушки Екатерины, как бы говоря: “Я здесь, с вами, я молюсь за вас” Но это уже реальность: у Бога - все живы, и душа человека, создавшего эту обитель-детище, печётся о душах, что приходят в эти стены...
     Кроме прогулок в монастырском поместье, мы с Колей бродили все эти дни по живописным окрестностям Provemont, и каждый раз находили уголки достойные кисти художника. Видели кладбище, где похоронены сёстры Леснинского монастыря. Мы с Колей уходили очень далеко несколько раз в день и гуляли даже вечером, несмотря на холод и хмурое небо, и даже ранним утром, когда небо бывало чернее ночи. Неделя пролетала быстро: службы, молниеносные трапезы, прогулки и наша жизнь в уютном домике. Всё здесь было хорошо, всё, кроме одного: монастырь находился очень далеко от цивилизации, т.е. от всех магазинов, почты и транспорта. Хотя для нас это всё равно было бы почти что бесполезно, потому что “Ни попить без грамоты, ни поесть, на воротах номера не прочесть”, а английский язык, как мы убедились, открывает далеко не все двери...
     И всё-таки, несмотря на оторванность от внешнего мира, мы с Колей не унывали: у нас появились новые знакомые. Во-первых, в монастыре проживало несколько пар сестёр-близнецов, - они с удовольствием выстроились в ряд и, застенчиво опустив глаза, дали на себя вдоволь наглядеться... Сходство между сёстрами было поразительное, я их даже на видеокамеру сняла. Ближе познакомились с близнецами Хозариными; когда мы разговорились о своих корнях, то оказалось, что сёстры - из России, и происходили они из старинного боярского рода. Какая отрада была для нас, когда мы вскоре обнаружили, что одна из монахинь, сестра Анна, англичанка. Она знала Париж и, оттого, что мы могли говорить на её родном языке, мы узнали, как туда доехать, куда пойти и что посмотреть. В прошлом сестра Анна работала медсестрой и сейчас лечила Колю; правда, спина у него всё ещё продолжала болеть, но уже заметно шло на улучшение. Рядом с нашим домиком стояла старая двухэтажная деревянная постройка - весь верхний этаж занимала гостиница для паломников, а внизу... говорили, что когда-то там была господская конюшня, а теперь туда ставят монастырскую машину. Рядом с этим гаражом, за стеной, находится столовая, где паломники в любое время могут отогреть душу чайком и всласть наговориться. Вот там-то мы и встретили молодую пару - приветливых и общительных Кирилла и Гаэль, в полной уверенности, что они оба, или по-крайней мере Кирилл - “офранцуженные” русские. Каково же было наше удивление, когда выяснилось, что они оба - французы, причём православные. К счастью, оба говорили по-английски.
     Поэтому мы узнали, что они - жених с невестой, что Гаэль - скромная, красивая, с грустными и лучистыми как у газели глазами, пишет иконы, а Кирилл терпеть не может французов. Однако, это сущий вздор: если все французы такие как эти двое, то это должна быть вполне приятная нация. Но меня совершенно покорила немка, сестра Наталия. Весёлая, приветливая, она говорила по-русски с ошибками, которым её заметный акцент только придавал ещё больше прелести. Она очень любила котов. Однажды я попросила разрешения сфотографировать её с рыжим любимцем, но кот был не в духе и позировать не захотел. “У него плёхой совесть!” – смеясь, объяснила сестра Наталия.
     Приближалось Рождество. Весь монастырь готовился к празднику: чистили, убирали; потом поставили ёлку. Самое большое удовольствие было, когда все вместе - и монахини и гости - пекли к Рождеству пряники. Даже владыка Серафим надел фартук и потребовал скалку...
     Как-раз в это время в монастыре едва избежали беды. Случилось так, что на кухне - там, где в деревянной постройке была столовая для паломников - одна из женщин, что жила при монастыре и следила за кухней, включила газовую плиту, но не сразу сообразила, что газ кончился. Баллоны стояли на улице. Не выключив крана, она вышла во двор. А я зашла налить себе и Коле чаю. И удивилась: в кухне сильный запах газа, окна открыты, и рядом - никого. Попробовала чиркнуть спичкой. Одна из горелок зашипела, вспыхнула и - погасла. Я решила больше не трогать старую плиту и позвать Колю. Только уходя, из-за запаха, открыла настежь двери. Пока ходила, искала его, Коля и сам успел побывать на кухне. Вскоре мы встретились у себя в комнате. Он спросил: “Ты зачем пооткрывала ВСЕ краны на плите?” Не сразу поверил, что, кроме одного, я их вовсе не трогала! Сказал однако, что, уходя из кухни, он краны ЗАКРЫЛ - как полагается! - и ещё шире открыл окна. Уже потом только игумения выяснила: та самая, апатичная с виду женщина, что следит за кухней, стараясь зажечь хоть какую-нибудь горелку, пооткручивала один за другим все краны. До отказа. Чайник вскипятить ей не удалось, и она ушла. А на верхнем этаже, над этой самой кухней, жили паломники с маленькими детьми! Шок, от сознания - что могло произойти, когда бы привезли новые баллоны, и газ беспрепятственно пошёл бы в открытые краны, наступил позднее... Сам Бог послал тогда Колю в эту кухню.
     Наступил Сочельник. Служба должна была продолжаться всю ночь. Незадолго до начала, уже на ночь глядя, в монастырь пожаловал неожиданный гость - хмурый, бритоголовый молодой человек, типа десантника, я таких в Союзе видела. Я издали услышала, как кто-то делал ему выговор, укорял, что “в женский монастырь без разрешения, да ещё не предупредив, не приезжают...” Однако, молодой человек настойчиво просил его “приютить”. Говорил, что он родом из западной Украины, но работал в Чехословакии; сказал, что пробовал наниматься в ЛЕГИОН, но французы в свою армию его не приняли и ему теперь некуда деться. Ему разрешили остаться в монастыре “только до утра”.
     Тяжело было стоять всю ночь, но служба была красивая и хор пел замечательно. Мне запомнилась одна молоденькая монахиня. В течение всей недели ей допекала некая старушка, больше похожая на сварливую родственницу, чем на одну из послушниц. Во время службы она то и дело придиралась к ней по пустякам - я могла бы поклясться, что раз-другой она её даже ущипнула... Бедняжка переносила всё с ангельским смирением. Я только диву давалась: ну, кто бы ещё мог такое выдержать? Однако, в манере этой старушки - дай Бог ей здоровья! - проскальзывало против воли что-то добродушное и даже комичное, поэтому принимать её всерьёз было просто невозможно. В конце концов каждому человеку даётся в жизни кто-то вредный, так, для искушения... И вот сейчас, во время Рождественской службы, эта молоденькая монахиня прислуживала. Она стояла с длинной до пола свечой, низко склонив голову. Казалось, она вся тонула в молитве, и столько в ней было естественной и скромной грации, и достоинства, и в то же время глубочайшего смирения и простоты, что я не могла оторвать от неё глаз...
     Под утро сели разговляться. Сёстры и послушницы очень постарались, накрывая праздничный стол: поставили разноцветные свечи, подали изумительный сыр “Каприз богов”. Кто-то их гостей пошутил:
     - Наш премьер жалуется: “Попробуйте управлять страной, в которой имеется более ста видов сыра...”
     После короткого отдыха, паломники и гости пошли поздравлять игуменью с праздником. Те, что жили во Франции, несли нарядные, повязанные огромными бантами коробки с печеньем и конфетами. Но мы с Колей приехали из-за моря-океана, да ещё угодили в выходные дни, когда, увы, все магазины закрыты. Погоревав, мы решили вместо подарка сделать хорошее пожертвование: так больше пользы - ведь, жизнь во Франции очень дорогая и монастырю, где постоянно бывают гости, наверное, трудно. В полдень сёстры пригласили паломников на чашку кофе. В книжном киоске уже были накрыты столики, стояло угощение. После этого сёстры пели колядки, очень стройно и красиво, на нескольких языках. Под их пение Владыка Серафим сладко заснул...
     На следующее утро мы прощались с этим милым гостеприимным местом, где провели 8 дней. Рано утром нас на машине довезли до станции Gesores. С нами уезжал в Париж тот самый молодой человек, что старался устроиться во французкую армию. Ни он, ни мы не говорили по-французски; конечно же, вместе нам ехать было веселее. Однако, мы с Колей собирались весь день “покорять” Париж, а вечером ехать к друзьям. Ему же, собственно, ехать было некуда. В поезде мы разговорились. Он опять стал рассказывать о своей жизни. Сказал, что его отец и дядя в своё время, вот так же, нанимались к НЕМЦАМ в армию. Я грустно головой покачала и отвернулась: неудивительно, что и он себя продаёт! Когда в Париже мы выходили из поезда, он долго смотрел нам вслед - у него был жалкий, потерянный вид...
     Весь день мы бродили по улицам Парижа и привыкли к нему настолько, что он уже казался нам “своим”. Погода была солнечная, но было холодно. Больше у Коли ничего не болело: ему помогла монашка-англичанка; поэтому ему теперь нравились и Париж и парижане. А вечером, как привычные жители города, мы сели на поезд и поехали в гости к Петру Николаевичу Семёнову-Тяншаньскому в Robinson, что находится в 40 км от центра.
     Наш новый друг Петр Николаевич встретил нас на станции. В преклонных годах, он был в пальто, кашне и, как все французы, в берете; по-русски говорил превосходно, хотя и с лёгким пикантным акцентом. Тогда мы с Колей ещё не знали, что он родился в Англии и никогда России не видел. Несмотря на то, что мы встретились впервые в жизни, мы узнали друг друга сразу...
     И вот мы в гостях у Семёновых-Тяншаньских. Петр Николаевич и его супруга-француженка Изабэль Ивановна приняли нас как родных. Весь вечер мы разговаривали “через переводчика”. Правда, Изабэль Ивановна знала немного по-русски, но этим она нас скорее развлекала...
     Вскоре приехала их дочь Ирина с мужем. Ирина была очаровательна, высоко образована, и очень скромна. По-русски говорила хорошо, хотя писать не решалась: свою книгу “Весна веры в России” она недавно издала на французском языке. Кстати, её книга среди французов, которые очень интересуются православием, очень популярна. Изабэль Ивановна меня в этот вечер просто покорила. “Приезжайте к нам в Австралию! - говорю ей по-русски. Она внимательно прислушалась, поняла, и, рассмеявшись, махнула рукой: “Мэрхси боку, далэко!”
     Моё внимание привлекли на стене портреты. На одном был снят великий предок Петра Николаевича - знаменитый географ, о котором упоминал некогда в своих книгах Арсеньев. На второй фотографии - отец Петра Николаевича, командир корабля, который в момент революции находился в английских водах и поэтому о возвращении в Россию не могло быть и речи. Я попросила разрешения переснять их на память своим фотоаппаратом. Не менее интересна была и сама Изабэль Ивановна, которая происходила из старинного аристократического рода. Она назвала фамилию предка-маркиза, изображённого на одной из фотографий, но мне сейчас трудно будет воспроизвести её точно. Этот маркиз был убит во время французской революции. Когда они с Ириной подошли и встали рядом с портретом, я поразилась сходству: прошло несколько поколений, но их лица походили на маркиза как две капли воды! Конечно же, я сделала снимок и этого портрета...
     За один короткий вечер мы подружились Семёновыми-Тяншаньскими так, как-будто давно были знакомы. Петр Николаевич расспрашивал об Австралии и о нашей общей знакомой ‘С’., и тут же всё переводил Изабэль Ивановне. Нам с Колей непременно хотелось знать всё о русских в Париже: об их жизни, занятиях, стремлениях. В надежде найти во Франции читателей, да и пишущих людей, я привезла с собой несколько номеров моих журналов. И была тронута до глубины души, когда Петр Николаевич, просмотрев их внимательно, вдруг встал и, слегка поклонившись, поднял тост за “Жемчужину”. Из смущения меня вывела Ирина, эта чистейшей воды аристократка: сначала она никак не решалась, но потом выждала удобный момент и застенчиво подсела ко мне со своей книгой “Весна веры в России”. Перелистывая с любовью страницы, она рассказывала, как работала над книгой, как ездила – одна - по отдалённым местам России, выискивая, и разговаривая со старожилами, фотографируя их, и как она расплакалась, когда кто-то без всякой задней мысли назвал её “иностранкой”...
     На следующее утро Петр Николаевич повёз нас на машине осматривать Париж. Он показывал нам все лучшие места города - Собор Парижской Богоматери, Церковь Святой Геневевы, площадь Бастилии, Эйфелеву башню, театры, дом и больницу инвалидов, статую “СВОБОДА”, мост Александра III... Потом, по моей просьбе, он подвёз нас к университету Сорбонна. В середине дня мы зашли в кафе. Перекусили, выпили вина как настоящие парижане - этак и никакой холод не страшен! - и ещё долго сидели и разговаривали. Что и говорить: Париж пришёлся нам с Колей по душе, - не мы, а он нас совершенно покорил. Это был почти что “наш” город, мы были в него просто влюблены и решили, что, вернувшись домой, непременно начнём учить французский язык.
     Пришло время расставаться с Петром Николаевичем. Почему-то сразу стало грустно. Подняв на нас печальные глаза и запахивая пальто от ледяного ветра, наш новый добрый друг неожиданно сказал: “Помолитесь о моих детях, их ждёт много испытаний...”
     Кто бы мог подумать, что так жаль будет уезжать из Парижа! На прощанье мы с Колей сели на катер и в последний раз прокатились по Сене. Ни холод, ни пронизывающий ветер не могли заставить нас сидеть в кабине: вечерний Париж прекрасен: светится золотое кружево Эйфелевой башни, а вот опять Собор Парижской Богоматери, и снова здания и мосты, мосты, но самый красивый из них, это - мост Александра III... Мы смотрели на ночной город и не могли насмотреться.
     А через какие-то два часа поезд уносил нас обратно в Испанию. Позади остались и призраки ночного Парижа, и Леснинский монастырь, и незабываемый образ Матушки Екатерины, и наше необыкновенное Рождество под небом Франции...

         Тамара Малеевская. Брисбен.