Мама, когда мы полетим?

Давным-давно в Испании существовал такой жанр – что-то вроде народной оперы. Под Мадридом, во дворце королей, который назывался Сарсуэла, была разыграна первая подобная пьеса. Потом музыка пропала. Композитор так и остался неизвестным, а ноты утеряны. В Испании так часто бывает. Этот мужчина умел играть сарсуэлу гранде. Сюжет развертывался на основе пения (с сопровождением оркестра), а пение состояло из речевых диалогов. Актерам разрешалось импровизировать, и они пели во весь голос что им взбредет в голову. И только дирижер играл настоящую сарсуэлу, он управлял многоголосием. На сцене появлялись певицы-танцовщицы, которые выстукивали каблуками сарабанду, чакону, а также болеро, фанданго, и конечно же хабанеру. Тогда никто не знал, как называются эти танцы, не было никаких хореографов и даже оркестра в современном понимании. Публика и актеры менялись местами, а сцена представляла собой открытое пространство, окруженное толпой. В таком народном театре был один профессионал - мужчина, умевший играть сарсуэлу гранде.
Однажды андалузская певица-танцовщица по имени Петенера ворвалась в этот круг чтобы выразить свою любовь к дирижеру. Шесть восьмых и три четверти, шесть восьмых и три четверти… Рисунок сильных и слабых долей состоял из завораживающего чередования. Равномерность казалась бесконечностью, каблуки и кастаньеты били ритм, голос шумел, как прибой, выл, как ветер в горах, плакал и стонал, как обезумевшая от желания женщина. Петенера отдавалась в танце, и сцепленные руки испанских сельчан сжимали ее кольцом только что созданной сцены. Она танцевала под ошеломляющую музыку, пела на невероятном цветистом языке, которого не понимал никто. Сущую абракадабру принимали на ура, потому что всем хотелось урвать и себе кусочек любви, предназначенной дирижеру. От вида разбросанных по плечам черных, как смоль, кудрей, горящих глаз и пылающих щек становилось жарко. Запах разгоряченного тела норовистой кобылицы приводил мужчин в неистовство. Каждому хотелось оседлать её. Но никто не смел. Ведь только один мужчина умел играть сарсуэлу гранде. Он разрешал всем остальным водить хоровод вокруг Петенеры. Крепкие парни брали друг друга за плечи и изображали весьма сложные па. Дирижер подзадоривал сельчан перебоями ритма. Так рождалась настоящая кобля с умирающей от любви Петенерой в центре круга. Петенера страдала. Она хотела соединиться со своим единственным мужчиной, а он все играл и играл, придумывая танцы для других андалузок. Когда изможденная танцовщица упала, круг переместился, и публика потребовала новую певицу. Женщины и дети, старики и старухи кричали: «Петенера!» Из толпы выбежала девчонка, которая стала танцевать. Она исполнила настоящую петенеру, народный испанский танец. И даже дирижер включил его в общую оперу, великую сарсуэлу.

Клин клином как сон сном
Дата написания: 2013 13 01

Интересная игра цифр: тринадцатый год, тринадцатое число, месяц номер один. День памятный для меня. Тринадцать лет назад ушел из жизни отец, тринадцать лет назад родилась дочь. Сегодня не хочу подводить итогов, не хочу скорбеть или радоваться. А хотела бы вернуться в счастливую страну сочинительства. Сегодня – говоря уже обобщенно – изменился характер интересов у читающей публики. Мне кажется, реальная жизнь бьет все рекорды по интенсивности переживаний. Литература как театр, утешение, вытеснена кошмаром настоящего.

В русской литературе описано, как обыватели становились героями новостей. Желая известности, бросались, например, под лошадь. Но какими милыми и невинными оказались Остап Бендер и чеховские простачки по сравнению с циниками нашего времени! Наши расчленяют жен, практически не отходя от компьютера и не теряя связи с миром. Только вот мир этот электронный, и преступники используют социальные сети в иллюзии, что явное никогда не проявится, а кара так и не достигнет тех, кто привык к вседозволенности. Апокалипсис давно случился в отдельно взятых головах, лишенных не столько разума, сколько страха наказания.

Но я не хочу продолжать эту тему! А потому, друзья, приглашаю в  путешествие, которое опишу здесь по следам, напоминающим отпечатки на береговой кромке, на влажном песке, хранящем еще теплоту босых ног и солнца. Вот-вот, чего нам всем не хватает. Солнца и моря, прибрежного дуновения, шума прибоя, легкомыслия, не отягощенного злом. Кому хочется заниматься черными делами при свете яркого солнца?
При свете яркого солнца можно танцевать, играть и петь. Кому захочется убивать, расчленять и лгать? Если только играя, понарошку? Ну в самом деле, может, вспомним мелодии сарабанды, чаконы, а также болеро, фанданго и, конечно же, вспомним хабанеру!

С мыслями о спасении я приобрела квартиру на одном из островов на Канарах. Двушку я присмотрела на сетевой барахолке, где каждый день, час, минуту продают, сдают, покупают, то есть общаются деловые и не очень люди нашей планеты. В мире потребителей давно супермаркеты заменили музеи, выставки и даже библиотеки. Но ведь до магазина нужно доехать, а это значит пообщаться вживую с водителями, пешеходами,  придется вступить в контакт с продавцом и в некоторых случаях с покупателями. В виртуальной среде можно действовать более целенаправленно, избегая реальных знакомств, когда глаза в глаза, нос к носу, совсем как на тесной кухне или в просторном коридоре коммуналки. Удобство и эффективность онлайн магазинов я оценила пару лет назад. Система поиска позволяет отслеживать, участвовать в торгах или в качестве активного покупателя или просто наблюдателя. Я наблюдала долго. Сетевой аукцион вошел в мою жизнь, как вредная привычка, от которой можно избавиться лишь кардинально. Для этого нужно наконец решиться на покупку и уехать к своей недвижимости, отдавшись с потрохами неизвестному.
 
Представляю кислые физиономии моих бывших соотечественников, читающих эти строчки. Что им до испанских мелодий? По первому каналу российского ТВ показывают другие истории, в которых свои шесть восьмых и три четверти.

Кто уже продал свое кровное и уехал, вряд ли заинтересуется моим прожектерством, а те, кто сводит концы с концами, скорее всего меня явно недолюбливают. Наверное, читают и думают: ”Капиталистка, деньги некуда девать, с жиру бесится”. Между тем я живу от получки до получки, позволила себе только один кредит на незначительную сумму. Для покупки жилья на Канарах средств у меня никогда не было. Деньги упали с небес, и это был первый знак, что настала пора спасаться. Наверное, мои ожидания и праведная жизнь – а я, чесслово, муху не тронула за свои пятьдесят один с половиной - вознаградились промыслом Божьим! Я трудилась, сбивала в масло молоко, как специально для этого опущенная в кувшин  лягуха. И мечтала. Очень много. Хотела уехать, купить домик на море и зажить сказочно, наконец сбросив лягушачью шкуру. Нужная сумма появилась на моем счету после продажи квартиры в России. Эта жилплощадь много лет висела мертвым грузом, а по мановению чей-то волшебной палочки вдруг обналичилась и принесла пользу, развязав мне руки.

Во время кризиса вариантов уйма. Я отслеживала многоквартирный дом с надежным правлением, ответственным и имеющим рекомендации. Западные жилищные кооперативы, сообщества жильцов, представляют собой модель демократии. Тут главное, чтобы единомышленники и единохозяйственники не оказались банкротами, не набрали кредитов на запланированные ремонты, чтобы не проворовались. Ежемесячная сумма, идущая на нужды обслуживания квартиры, о многом может рассказать. Если она превышает триста евро, необходимо насторожиться. Я без труда вступала в переписку с секретарями и председателями, просила познакомить с балансами и другими отчетами, дабы обезопасить себя от транжир и аферистов. Западная бюрократия может оказаться полезной, для этого нужно всего лишь знать свои права, уметь оценивать ситуацию и совсем не обязательно уметь общаться так, как мы, уроженцы СССР, привыкли. А привыкли мы к блату, личным знакомствам, ради которых жертвовали собственным здоровьем. Помнятся мне слова директора Пассажа, крупного универмага в Ленинграде: ”Запомни, Милочка, важно не что пить, а с кем!” Сегодня соглашусь с представителем номенклатуры, перефразируя: ”Главное, с кем жить!”

О важности соседства я узнала на собственном опыте, прожив двадцать лет в небольшом поселке в центре Финляндии. Сосед здесь больше, чем родственник. Важна и этническая, как оказалось, принадлежность соседей. Потому как национальность – это характер и образ жизни. Уж если можно выбирать в нашем глобализованном мире, я выбираю для проживания финнов. Коренные финны, ”истинные”, известные своими националистическими взглядами, отличаются основательностью, трудолюбием, немногословием, умением ценить тишину и покой не только в собственном доме, а и в округе. Чистота и порядок, уважение к соседству как таковому, боязнь испортить отношения с теми, с кем живешь, - все эти качества финнов, проживающих за границей, еще более кристаллизуются, становясь абсолютными. Национализм за пределами Отчизны переходит в патриотизм и умение гордиться накопленным предками капиталом. За одно только слово, произнесенное по-фински на Канарах, меня приняли с радушием в финском сообществе.

Конечно, я приехала не как гость или приживалка, а на равных, приобретя за свои честно заработанные право проживать в доме, принадлежащем финскому кооперативу. Еще во время знакомства с предметом на сайте недвижимости я обратила внимание не только на собственно площадь небольшой квартирки, выставленной за подходящую мне сумму, а на общие помещения, принадлежащие всем жильцам. На чердаке у каждого имеется подсобка, некоторые переоборудовали ее в жилую комнату. А почему бы и нет? Перенести часть библиотеки на чердак, освободив гостиную, давно мне хотелось. В подвале располагаются сауна и душевые с санузлом, а также большая комната для совместного проведения досуга, для пятничных посиделок, встречи праздников и просто для общения на родном языке. И, конечно же, для собраний кооператива, на которых решаются хозяйственные вопросы.
 
Эта финская двушка, как копия истинного социализма, стала для меня островом безопасности и стабильности. Наверху в не захламленной временем и родственниками  квартире я занималась медитацией, жила сетевой жизнью в основном на русском языке, а соскучившись по живому общению, с удовольствием спускалась в свою Финляндию, в сауну, на кружку пива в обществе финских эмигрантов. Собственно, эмигрантами их назвать нельзя. Полгода пенсионеры и безработные живут на Канарах, полгода на Родине.

С покупкой жилья в Испании начался и мой вольный период, я наконец взяла тайм-аут на два года. Заработав еще не пенсию, но так называемые ”профсоюзные”, я могу себе позволить отдохнуть от школы и детей вкупе с их родителями. В среде финских учителей наблюдается тенденция – брать длительные оплачиваемые профсоюзом отпуска. По словам работников Отдела образования, они необходимы, чтобы восстановиться в основном психически, так как работа с полной нагрузкой в детских учреждениях приравнивается к сфере деятельности, способной усиленно изнашивать организм, то есть особо вредной. С чем я и согласилась без лишних уговоров!

Наша малоэтажка, коттедж по-современному, расположен рядом с пляжем, из-за обилия туристов не вдохновляющем меня в бурное время сезонного пика. Предпочитаю приезжать зимой, сразу после финского Рождества. До апреля наслаждаюсь вечной весной, а на лето и осень все же улетаю домой, в Среднюю Финляндию. Лето хорошо именно у нас, длинные световые дни и белые ночи полны мистики, белой магии, жизнеутверждающей и вдохновляющей на поэзию. Красочная осень еще лучше в Лапландии, куда мне легко добраться из центра Суоми на поездах государственной компании VR. Грезить под стук колес, держа в руках авторучку или читать многотомные труды финского писателя Пяятало о Зимней войне, я другого отдыха для себя не вижу. Но вернусь на Канары, к ”возможности острова”, буду солидарна с французским писателем Мишелем Уэльбеком.

Оказавшись первое время предоставленной самой себе, я ”отрывалась” в силу своего, как мне казалось, почтенного возраста. Смешно думать о том, чтобы зрелая дама, учительница и даже известная в тесных кругах Инета детская писательница, стала бы посещать ночные клубы, казино. Я не ходила купаться в общие бассейны, не говоря о пляжах. На Канарах отдыхала не я, а моя душа. Тело уснуло лет эдак пять назад, единственное, что я могла предложить ему – массаж по скидке, купание в лечебной грязи, принятие минеральной ванны.
 
Наверное, так и продолжалось бы благопристойное старение, если бы не мои шебутные дети. Самый беспокойный, инициатор смены декораций, сын Иван вырвался на природу диких Канар еще задолго до моего приезда сюда. Это он подыскал остров. Исходил именно из того, чтобы попасть в условия первозданной природы. Если отъехать подальше от берега, можно найти на крутых склонах, на террасах отдельные дома, украшенные благоухающими садами. Можно забраться и на плантации апельсиновых и мандариновых рощ, никем не охраняемые. Домики на склонах стоят дешевле, до них труднее доехать. Правда, одержимые спортивным любопытством туристы, желая получить максимум впечатлений за свои деньги, доходят до самых вершин, суя досужие носы в самые заповедные места. Но появление туристов почти всегда предсказуемо, как всякое организованное мероприятие. Когда появляются эти носители иной цивилизации, все живое прячется, начиная от ящерки и заканчивая фермером. Лишь один пастух по имени Лоренцо сатиром подглядывает за нимфами, приползшими по тропам горных коз. Дожидается, пока полуголые девы не сфотографируют себя и окрестности на маршрутной стоянке, выкурят пару сигарет, запив Джинтоником и не уйдут гуськом восвояси. Уединенная сельская жизнь в горах нравится лишь истинным отшельникам. Отдыхать добровольно в патриархальном мире, как будто застывшем на отметке века восемнадцатого, это, конечно, на любителя. Таковым нужно родиться – что и случилось с простым сельским парнем по имени Лоренцо – либо очень устать от цивилизации, буквально заболеть душой и телом. Это произошло с моим сыном, искавшим себя долго в разных странах мира. Пришло время для отступления. Я просто обязана описать историю своего сына.

… Девушку звали Мальвина. Нет, ее родители не читали «Золотой ключик» и не смотрели советские фильмы про Буратино, Карабаса Барабаса, Пьеро и Мальвину. Распространенное в протестантском мире имя не имело никакой дополнительной смысловой нагрузки для обычных жителей Средней Финляндии, верующих в меру, работающих каждый будний день и посещающих местный кабачок в пятницу вечером. Патриархальный уклад рассматривал женщину как рабочую силу, Мальвину готовили в хозяйки. Она по определению должна быть работящей, надежной, без всякой дури. Это естественное, вскормленное с молоком матери мироощущение Мальвины не разделял ее молодой муж, мой сын Иван. Он сравнивал крестьянскую девушку с ровным торцом бревенчатого сруба наверное потому, что с детства любил деревянные дома. Тяжелая поступь, крепкие и широкие лодыжки, низковатый зад и упрямый выпуклый лоб — эти внешние признаки стали бросаться в глаза Ивану позднее, когда он разочаровался в жене. В девчонке-подростке он сначала увидел ту стабильность, которой, видимо, ему не хватало в моей семье «перекати-поле».

Родители Мальвины устроили молодоженов на завод, ремонтирующий какое-то допотопное оборудование. Работа была нудной, но за нее платили намного больше, чем социальные службы платят безработным. Но главное было в статусе. Рабочее место, обстановка в доме, автомобиль и «правильный» образ жизни — это и есть основные составляющие счастья в бюргерской среде. Я радовалась за быструю и, как мне казалось, беспроблемную адаптацию.
 
…Сын встретил меня на вокзале, обрадовался, когда я крикнула по-русски: «Ваня!» В порыве хотел обнять, но я отстранилась, чтобы лучше его рассмотреть. Высокий, худущий, с рыжеватой бородкой и белыми зубами, улыбается по-детски, невинно и открыто. Заячью шапку-ушанку ему подарил друг Олли, с ним Ваня собирается ехать в «Тхаймаа», то есть Таиланд. Бог мой, на сыне армейские ботинки – это в двадцатиградусный мороз! Нелепая пестрая курточка. Мой диагноз: «Бомжина».
— Ты знаешь, что означает «дауншифтинг»? – беру быка за рога сразу. Мне нужно передать сыну свой лаптоп, который он забирает в Таиланд, а потом прыгнуть в машину к Пекке, мужу, поехать в магазин и потратить часть зарплаты на дочку, она звонит через каждый второй час, требуя, требуя…

— Это круто. — Ваня говорит по-русски чисто, но на уровне десятилетнего ребенка, каким он и приехал в Финляндию, но — нет. Дауншифтеры сначала горбатятся, чтобы получить образование, сделать карьеру, заработать побольше, получить престижное место, «статус». И в один прекрасный день просыпаются и думают: «Зачем мне это всё? Жизнь проходит… мимо!» Сворачивают дела, бросают престижное место и валят на какой-нибудь остров в океане, на пляж с белым песком. А нам сразу не надо много, потому и бежим от вашей безумной и прожорливой машины потребления.

Проблема приобрела очертания несколько лет назад, когда Иван развелся с женой, обыкновенной финской девушкой. Не совпали по взглядам на мироустройство. Она хотела свой дом, пожизненный кредит, долгие зимние вечера у большого настенного телека. Для этого скромного желания нужно работать обоим, нудно и долго, как я.
Сейчас Иван, двадцатишестилетний оболтус, ушел в мир финских маргиналов. Их оказалось очень много. Не обязательно алкаши и наркоманы, нет, есть эти самые «дауншифтеры» местного разлива. Они живут, не работая, не обременяя себя кредитами, счетами и прочими обязательствами. Эта прослойка демократического общества давно поняла, что не стоит биться за кусок хлеба с маслом и колбасой, стакан молока (пива) и квадратные метры. Все это прилагается к пакету, именуемому прожиточным минимумом. Развитая страна для него и развивалась, по мнению тунеядцев. Маргиналы не платят налогов, так как у них нет заработков, просто ребята положили большую кучу на всю систему прогрессивного налогообложения. Кстати, чем больше «достижений» у ЕС, чем больше директив, тем сильнее протест низших слоев, к которым и относятся бомжи.

Иван, как многие другие, расторг договор с арендодателем жилья. Можно жить в больших квартирах, не платя ничего. Сейчас, по рассказу сына, он проживает в четырехкомнатной квартире в центре города. Площади хватает, два жильца находятся в армии, приезжают только в выходные. Таким образом молодежь сама находит пристанище, избегая контактов с социальными работниками.

Я читала, что в Испании, которую уже давно облюбовали финские пенсионеры и молодые бездельники, сейчас пытаются навести порядок представители социальной защиты. Но тщетно, слишком много лазеек, слишком велико желание уйти из под контроля единого механизма.
— Мама, ты работаешь, потому что тебе в кайф. Ты всегда ощущала себя чужой здесь, и работа для тебя — самоутверждение. Я самоутверждаюсь по-другому, — уверенно заявляет мне сын.

Что-то в этом мире неправильно, если молодые, здоровые физически и нравственно люди не желает принимать предложенные обстоятельства и кладут с прибором на правила игры. Я уже не так уверена, что «нормальный индивидуй должен вступить в брак», что моя позиция большинства непоколебима...

Однако, с мыслями о виртуальной Испании, оставшейся в книгах, картинах, музыке, я вопрошаю: были же в мире рисунки, звучала песня, надрывал сердце бешеный ритм страсти, тоски, отчаяния? Я продолжаю верить в закон чередования жизненных тактов, после бесконечной равномерности должен наступить сбой...

Вероятно, моя уверенность передалась Ивану. Он таки обосновался на острове, на самой его верхотуре. Подружился с романтичным пастухом Лоренцо, а тот познакомил его с сестрой Консуэлой, такой же дикой и недоступной, как горы в Испании. Для меня совсем не удивительно, что в стройного и высокого рыжебородого Ивана-викинга влюбилась приземистая смуглянка, не владеющая никаким языком, кроме гортанного диалекта, малоизвестного даже лингвистам. Сдается мне, Лоренцо посмеялся над доверчивой дикаркой, придумав легенду про Ивана, что он якобы из рода морских разбойников, пытавшихся завоевать Канары. Наверное, языковой барьер иногда необходим в браке, хотя бы первое время. Не зная мыслей друг друга, больше остается пространства для любви, которая, как известно, не требует слов. По крайней мере в период влюбленности.

 То ли по какому-то расчету или промыслу, то ли в результате случая, но ферма семьи Лоренцо и Консуэлы превратилась из оливковой плантации с усеченным производством козьего сыра в центр русско-испанской дружбы. Иван перетащил в горы всех нас, включая мою чухонскую дочь Лилю, о которой еще предстоит вам рассказать.
Когда у Лили закончилась школа, я привела ее, как козу на веревке, на Канары. Моя финская дочь, находясь в вагоне поезда метро в Хельсинки, закрывала лицо газетой от страха. Если бы не ее копия, Консуэла, моя дочь, которую можно назвать возвышенно сумрачной девой Севера, и часу не провела бы в условиях, несколько отличающихся от привычных.
 
Дни пролетали стремительно. Консуэла доила коз, Лиля собирала только что снесенные в курятнике яички. Иван ремонтировал компьютеры соседям. Я не могла расслабиться, потому что оставила в Финляндии больного мужа, который наотрез отказался ехать вместе с нами. Он предпочел специальный пансион для людей с ограниченными возможностями, где за приличные деньги получал отличный уход, свежую местную газету и чувство уверенности, что скоро и мы все прикатим. Потому как лучше места, чем Средняя Финляндия, не существует. Наверное, эта уверенность подпитывалась какими-то лекарствами, которыми пичкали Пекку в неограниченном количестве.
Однажды, когда Иван с Лилей и развращенной цивилизацией Консуэлой утонули в Фэйсбуке, строя, как выяснилось, коварные планы, я отправилась за козами. Утром их забрал Лоренцо, а вечером должны были приводить домой кто-то из наших, чтобы никому не обидно было. Ваня неожиданно удрал на Ибицу, Консуэла уехала в город на фестиваль, а Лиля закрылась на чердаке вместе с компьютером. Если бы не бедные животные, то есть козы, я тоже уехала бы в свою двушку, а может, и в Финляндию.
С козами было хорошо. Я их принимала за покойную собаку Лаки. Без длительных и одухотворенных прогулок с другом жить мне было одиноко, потому что мы не просто гуляли, справляя собачью нужду, мы общались на самом метафизическом уровне, достичь которого способны лишь самые преданные друзья. Мы же без слов понимали друг друга! Одного взгляда было достаточно, чтобы сказать самое важное. В горах я ближе узнала Лоренцо. Молодой человек был странноват. Слишком доброжелателен, слишком открыт и слишком примитивен. Наверное, таким был князь Мышкин. Только герой Достоевского все-таки получил неплохое образование, а наш Лоренцо не ходил в школу вообще. Мы разговаривали сначала на пальцах, а потом только смотрели друг на друга. Меня это вполне устраивало, так как у Лоренцо было на что смотреть. Глаза карие с мягким обволакивающим взглядом, острые белые зубы, мускулистый торс, блестящие завитушки на плечах, нежная поросль на ногах и руках от локтя до запястий. Чего еще надо пожилой тетке, запрещавшей себе даже мечтать о таких красавцах? Между тем испанец как будто не замечал моего возраста. Угощал сыром и лепешками. Я принесла в рюкзаке баночное пиво, к пересоленному сыру, напоминающему наш ”сулугуни”, было в самый раз. Жил он в сараюшке из камней на самом верху.
Там, на Канарах, как в дебрях Амазонки или выселенных чернобыльских районах, мы были совсем одни, с козами, птицами, ужасным количеством незнакомых мне насекомых. Порой сравнение с Чернобылем мне казалось уместным: выжигающий все живое зной, отсутствие зелени, влаги, но опасность ежеминутной встречи с какой-нибудь сороконожкой угрожающего вида или ящерицей, бесцеремонно залезающей в твои вещи, внушала трепетный ужас, как от невидимой радиации. Наверное, от головокружительной высоты, постоянного страха, удушливого горного воздуха и ослепительно нездешней улыбки красавца Лоренцо, я родилась заново, превратившись в новое существо. Я потеряла чувство возраста, получив взамен необыкновенное ощущение легкости, безрассудства, даже скажу больше – обретя детское желание полета. И не было в этом ничего эротического или греховного, ведь дети стыд чувствуют очень своеобразно! Я прибегала наверх к пастуху все чаще. Ноги сами несли. И их можно понять: такими легкими давно они у меня не были. Кожа улучшилась, не только загорела, но стала ровнее и свежее. Может, это от молока горных коз? А может из-за того, что я давно не смотрелась в зеркало? Видела свое счастливое отражение в глазах прекрасного мужчины, разве не сказка? Глаза эти смеялись, раззадоривая, зовя куда-то и спрашивая о чем-то. Вот ведь глупости на старость лет! Но женский ум мне говорил, что несытые взгляды одинокого мужчины – а с кем здесь живет бедный Лоренцо, не с козами же? - дают мне большой аванс. При желании... Ну нет, срамные мысли я гнала. И ругалась: зачем смущать бабушку? А губы Лоренцо мне шептали на неведомом языке: ”И на старуху бывает проруха!” В горы я зачастила уже забыв все приличия. Иван вернулся с Ибицы опустошенный. Консуэла объявила о беременности. Лиля собралась к папе. А я наводила марафет, не жалея профсоюзного пособия, обрекая всех родственников на длительную диету. Пришлось отвезти Лилю в аэропорт. Проводив дочь, сходила в сауну в своем супер кооперативном доме. Уединилась в общественной приемной или гостевой, в которой висело большое, до пола, зеркало. Давненько не осматривала позиций! Пожалуй, с того самого периода, когда гуляла по Пахкавуори в городке Сало, когда любовалась собой в кривые зеркала детсада. Да.. количество складок не уменьшилось, дряблость кожи не улетучилась, несмотря на жадные взгляды неприхотливого испанца и весь мой горный апломб, который, увы, по части состояния боевого оружия, не был основан ни на чем. Вот она, жестокая реальность! С горя я тогда, помню, напилась. Но наутро все-таки стала размышлять о возможностях пластики, изучать ценовой вопрос в Инете. Решив отделаться малым и выкрасив для этого волосы в ярко-медный цвет, отправилась в горы. По дороге, каменистой и раскаленной, сочиняла прощальную речь, которую обязательно произнесу сегодня этому наглецу. Обливаясь потом на вершине, спрашивала себя: ”А хочу ли я вообще секса?” Утеревшись батистовым платочком, с удовлетворением отвечала сама себе:”А вот и не хочу!” Но когда мы встретились и я пожаловалась на боль в ступне, Лоренцо взял мою ногу в свои сильные руки, и я опять улетела, только уже не в страну безгрешного детства, а нырнула в воздушную яму дикого, неутоленного желания. Ах, бабы. Как вы быстро привыкаете к хорошей жизни! Очень скоро я стала считать парня, которому всего то лет тридцать пять, своим любовником.
 
Меня отрезвила ревность. Группа туристок окружила моего мальчика. Бесстыжими глазами молодые тетки раздевали аборигена. Дикарь, неотесанный мужлан, буквально купался в море даровой ласки и внимания. Пока я не разогнала, благо среди девиц было много финок, эту свору. Очень грубо, но доходчиво показала им, кто здесь хозяйка. На мои смех и улюлюкания наглые девки покрутили у виска, намекая, что, мол, совсем одичала ”акка”, то есть бабка (я), и скрылись надолго из нашего вида. Представив, насколько безобразно выглядела, я угомонилась и стала отучать себя от молодого тела Лоренцо. Зрелые женщины, пережившие последнюю любовь, поймут меня и поверят, как это трудно, почти невозможно. Ведь я поняла, что опять люблю, который раз за свою долгую женскую жизнь.

Сидела однажды на рассвете в  любимой двушке, зализывая раны, душевные в основном. Рассвет я встречаю уже много лет одна. Лоренцо – всего лишь эпизод, банальный блуд, не достойный такой роскоши, как встреча рассвета.

 Ну вот, балдела на балконе с видом на море, от красоты происходящего дыхание прерывалось. Сначала была тонкая нежная полоска света, отделяющая черноту огромного дышащего чудовища. Потом она росла, очень быстро расширяясь и подсвечиваясь первыми лучами. Я даже не успела сфотографировать, так быстро солнце взошло во всей своей красе. Так и мое зародившееся здесь чувство осталось неразделенным, только моим. Конечно, во мне происходила борьба: умереть от этой любви, последней и самой сильной, сброситься со скалы в море, ведь это так красиво! В традициях греческих мифов. Или убить Лоренцо, чтобы он не достался никому? Ведь змея ревности уже пустила яд в мое сердце. Мысль о последнем варианте крепла в пропорциональной зависимости от количества выпитого мною. Дешево вино в Испании! Наконец мне стало холодно сидеть на балконе, я закуталась в плед, связанный крючком. И мысли потекли совсем в другую сторону: ”Жаль, что не привезла из Финляндии шерстяных носков. Надо будет у Элины, соседки, в следующий раз попросить побольше. Вот ведь бабулька, чуть-чуть меня постарше, а как живет! Снабжает ежегодно финскую армию шерстяными носками, вяжет их весь год...” Чувствуя, что уже засыпаю, доползла до дивана и уснула, укрывшись финской родной шалью. В горы долго не могла выбраться. Из Питера пришло сообщение, что бывший муж женился. Я такой подлянки от него ну никак не ожидала! Эта новость надолго вывела из колеи. Финский муж тоже не обрадовал. Его пансион закрывается на ремонт, и инвалидов – вот тебе хваленая защищенность! - выбрасывают кого куда. Пекка захотел, конечно, домой. Я на всякий случай позвонила. Муж был уже дома и бодрым голосом сообщил, что собирается с Лилей на выборы. Я из вежливости поинтересовалась, за кого будет голосовать. А вот тут такое началось! Пекка обиделся не на шутку и стал молчать в трубку, я пыталась выяснить причину перемены погоды. Оказалось, я, в который раз, бестактно влезла в его личную жизнь, ведь голосование – таинство, дело сугубо интимное, и никто не имеет права выпытывать сокровенное. ”Пекка, да катись ты со своими выборами!” - я плюнула и бросила трубку. Через час муж перезвонил и напомнил, что в моем возрасте уже нужно быть более ответственной, ведь долг каждого гражданина... Но я не дослушала. Странно, что со своими бывшими и настоящими мужьями я совсем забыла о бедном Лоренцо, последней любви, заходящих лучах испанского солнца...