Нелинейное письмо

Или невыносимая правильность правил – 2

Несколько вступительных слов
Нужна ли нам логика? Странный вопрос, кто из нас задумывается в обычной жизни о логике.
Мы руководствуемся правилами. Живем по правилам, иногда нарушаем эти правила, обычно, по мелочам, скажем, переходим на красный свет. Но в целом, есть правила – есть поведение. Всегда в рамках правил, даже если переходим от одного правила – к другому. А если правила не устраивают? Мы заводим другие, более подходящие, продолжаем нарушать и их, но живем. Может ли наша жизнь стать такой, чтобы мы вспомнили о логике, бросились к логике, выручай! Наверное, это должна быть очень необычная жизнь. Вернее, странная жизнь, странная настолько, что впору озадачиться, а жизнь ли это? да мы просто перестали жить. Тогда зачем мы бросались за логикой, неужели нас увлекла красота, зачем нам она? это безжизненное совершенное правило, существующее вне правил. И снова неудача, красота умудряется жить вне логики .
Исчерпать бы красоту в красоте вывода, вот было бы интеллектуальное наслаждение!
Хорошо, вернемся к логике, что за этим влечением к логике?
Правила нужны, но остается вопрос: в рамках этих правил, в качестве кого мы рассматриваемся? Или даже так: в качестве кого нас рассматривает Логик, кем он нас считает, за кого принимает? Мы для него – машины или организмы? Механизмы или живые существа? Или продолжая, каким же образом человеку оторваться от человека? может быть, кому-то просто надо перестать быть человеком. Видимо, здесь и начинается железная логика, тебе или мне, кому идти до конца. Кто дойдет до конца, тот и перестанет быть человеком, я уже радуюсь, не я. Но может быть для того ты и дойдешь до конца, чтобы уже я перестал быть человеком. И в этом своем конечном состоянии ты будешь воплощать в себе все человеческое, а я останусь ни с чем, вернее, ничем (если не считать биологии). Но тогда должны быть два, хотя бы! способа отделения человека от самого себя; или вернее, отделения человеческого от человека. Ведь два, деление на два или умножение на те же два – это всеобщий минимум. И с этого минимума  начинаются и правила, и логика.

Темнота логики
Сначала вспомогательный вопрос: какое отношение к логике имеют стальные люди ?
Сталь правил, представленная в стальных людях, удерживает без помощи всякой логики, мы даже вопросов не задаем, так надо, попробуй возразить. Но если вдруг стальные люди оказываются мягкими как воск, что нас может удержать? Ну, о чем вы, что нас может поддержать, вот куда мы обращаемся в таком случае. О чем-то мы забыли? Н-да, пустяк, сначала стального человека приходится делать мягким, как воск. Потом лепи, твори. А если не делать его мягким как воск? Напротив, дать ему возможность проявить свой стальной характер, до упора, до предела. Ведь только стальной человек сможет доползти до предела, и мы искушаем его: иди, дойди, докажи всем слабакам. А где же предел искусителя? Передать искушение самому искушаемому, искушай себя, друг мой, желанный. Не должно тебе быть «мучительно больно за бесцельно прожитые годы», а посему беги. Прямо к пределу, торопись, тебя что-то ждет, но что?
Как минимум, две вещи, из которых надо выбрать одну.

1.
Перефразирую известное высказывание: без логики стыдно жить (Кантор, с.14).
Можно добавить, трудно жить. Стыдно ; трудно, а как насчет обратного заключения?
Не тут-то было. На лице значимость, в голосе гордость, да, живу трудно, но за себя мне не стыдно.
Что нам логика? Да, возьмите хотя бы, элементарную последовательность, мы же не враги сами себе. Будем последовательны, даже если будем, последовательны в своих ошибках, где-то здесь дана красота. Где именно не совсем ясно, возможно, поэтому мы вздыхаем, кто же такие мы? Для простоты два человека. Оба этих человека рассуждают, можно сказать, непрерывно. Пытаются решать, видимо, они не могут не решать, они должны решить, что? Какую-то важнейшую, для себя, задачу. Вот один человек, он автор романа, его авторская задача – объяснить, найти «объяснение того, что произошло на Родине Революции» (Золотоносов, с.45). А цель объяснения? Оно «призвано спасти идеалы, отделить идею от исполнения» (Там же). Идеи, они же идеалы Революции, ради этих идеалов вершилась Революция, тогда почему Революция обрушилась на своих же вершителей? Делать Революцию, чтобы стать ее жертвой, где здесь логика? Если такое случилось, логика должна быть. И она обнаруживается, это чисто инструментальная логика: «множество индивидуумов в N миллионов, безлично поделенное на N миллионов» (Там же). Элементарная операция, но ведь масштаб, отсюда упоение! Что можно сказать о способностях Субъекта, который проделывает такую операцию? одно кажется бесспорным – он заменяет собой бесконечность, вернее, являет собой бесконечность.
В партийном государстве таким субъектом может быть только Партия. А что на противоположном полюсе? личность. Понятно, этой Личности, в силу ее личной ограниченности, в бесконечности отказано. Бесконечный Субъект, бесконечное деление, на выходе? Входите, не дышите, забудьте.

Сухой результат этой операции, всего лишь носитель «идей и морали».
Перед нами портрет еще одного человека, и это действительно, сухой остаток: «Рубашов – несмотря на обилие деталей (бородка, пенсне и т.п.) – безличен и функционален» (Там же). Даже внешне он точно отвечает «партийным установкам», кто он? Этот второй – инструмент первого: используя образ Рубашова, Кестлер пытается объяснить парадокс Революции. Кестлер – автор романа, Рубашов – герой этого романа, центральный персонаж, одновременно, авторское открытие. Что еще характерно? Это набор ключевых слов, Критик в 89-м выделяет следующие: «диктатура», «мораль», «логика» (Там же). Есть и другие, но их можно опустить. И как же соотносятся эти слова, друг с другом? «следование во всем только логике – до конца и, если надо, то вопреки морали» (Там же). Предельный рационализм, или, как в подобных случаях принято говорить, «голый разум». Третье слово, третий член треугольника? «Диктатура» означает, что есть главный Логик, есть обязательно и обязательно в центре треугольника. Кто конкретно займет место главного логика, Партия, ЦК, олигархи или Вождь, это уже не столь существенно.

2.
Начало? Доступно – не доступно.
Кестлер, автор романа, «человек из свободного мира».
Он вынужден ставить мысленный эксперимент, это все, что ему доступно.
Придется Рубашову заняться исключительно теорией, большее заключенному, все одно, не доступно. А что в его багаже? фашистский застенок. Практика, жуткий опыт, что можно ждать в очередном застенке? Оказалось, его ждет новая практика, новый еще более жуткий опыт, ранее неизвестное ему испытание. Революционер, нарком, на этот раз он – подопытный кролик Революции. И как кролик он допущен лишь к обобщению данных опытов, которые будут ставить над ним самим. Практика, организация, результаты – забота других людей, следователей. И что доступно этим практикам от Логики? Прошло два следователя. Первый показался, видимо, слишком мягким, на смену вышел другой. Вот этот другой, очень способный Следователь, сидит напротив Рубашова. Сидит рядом, но Рубашов залит ярким изнурительным светом, ярким настолько, что Следователь тонет в темноте. Обычное переворачивание, один должен быть в потоке света, чтобы ослепнуть, другой должен оставаться в темноте, чтобы быть зрячим.
Как же Следователь воздействует на Рубашова? – силой логики.

Сила логики, значит, логика; должно быть, это насмешка, грубая как сама реальность: «Следователь Глеткин, молодой, из крестьян … напоминает Рубашову неандертальца» (Там же, с.46). Н-да, неандерталец с дубиной, понятно, но неандерталец, орудующий логикой! Не Следователь ее изобрел, он лишь достойный продолжатель далекой, еще революционной логики. Начало новой Логики = начало мировой, в этом смысле, последней Революции. Делать Революцию – значит, идти до конца. Как и предвидел бородатый классик, до конца предыстории. Завершить такую, нами обреченную предысторию, в сущности, не столь и сложно, даже удовольствие: «Часть буржуазии (и, может быть, большая), будет превращена в босяков, деклассированна, выброшена из общественной жизни» (Там же).
Выбросить = ликвидировать.
Вместе с упрощением жизни происходит упрощение логики?
Скорее, наоборот, упрощение логики ведет к упрощению жизни. Но как далеко, и как долго может продолжаться упрощение жизни? Разве явление Неандертальца – не есть упрощение жизни, ведь такой тип может выбросить из жизни кого угодно. Но все-таки, почему Рубашову, образованному человеку, приходит в голову именно образ неандертальца? Не исторические гунны, вандалы, даже не скифы?

Почему бы буржуев не приохотить к труду, пусть искупят.
"Буржуйские пироги" отнять, а самих работать, в конце концов, ничто человеческое им не чуждо.
Тогда придется перевернуть исходное соотношение, начало последней Революции = рождение новой, мирной Логики, буржуи перестанут быть буржуями, нужно найти им место в этой жизни. Глядишь, и встретятся, бывший революционер и бывший буржуй, где-нибудь на конвейере, друг другу ключи подавать будут. Нет, подобные встречи после Революции исключены самой Логикой: «социалистическая революция с ее диктатурой пролетариата ставит вопрос не о «встречах» и т.п., а об уничтожении буржуазного и мелкобуржуазных класса и групп» (Там же). В этом смысле Революция и начинается как уничтожение всех, кому назначено остаться в предыстории. Равнодушная Логика подхватывает всех. Всякий раз выполняется стандартная операция. Вся буржуазия подлежит уничтожению. Вся интеллигенция относится к буржуазии. Участь интеллигенции решена. «В логике эта операция называется импликацией » (Золотоносов, с.46).
Началось в 1918-м, продолжилось в 1922-м: «требуют от пролетарского суда высшей меры наказания для предателей социальной революции» (Там же). Требовали красноармейцы, в роли предателей выступали эсеры. К 1929-му эсеры уже были выброшены из общественной жизни, Логика? Отвечает Рубашов: «На нас лежит тяжкая необходимость додумывать каждую мысль до конца» (Там же). Додумать мысль, до конца, можно лишь одним способом, надо «поступать в соответствии со сделанными выводами», претворить мысль в реальность. Додумали в 29-м, выбросили кулаков, счет пошел на миллионы. И, наконец, в 37-м, выбросили старую гвардию. «Тончайший слой», счет шел на сотни, как говорил Розанов, слиняли.
Логика обернулась против своих вершителей, куда девать Логику?

Вот это проблемка! Легко утилизировать танки, пушки, котелки.
Трудно, но все-таки можно сократить армию, и даже аппарат, но куда девать Логику?
Опять странный вопрос, и вылезает этот странный вопрос, как-то сам собой, значит, какая-то логика есть. Стоило лишь задаться, решиться идти до конца, как возникает своего рода колея. Нечто вроде общего правила. Иди по колее, придешь? Обычно, к абсурду. Это кажется абсурдом, но Рубашов боролся не столько со Следователем, сколько с Логикой, с той самой логикой, которой он следовал всю свою жизнь. Следователь, ему-то что, он лишь напоминал аксиомы этой логики. Одна из аксиом – всегда идти до конца. И вот встреча, застенок, Следователь, конвейер. Без буржуя, правда, встречаются революционер и царский офицер, и оба бывшие? Вовсе нет, царский офицер сохранил себя, он продолжает быть, пусть и не царским, но офицером, честь имею! А Рубашов, дошел до конца, сознает, готовится, готов ли?
Революционер даже не подозревает, что готовится впасть в беспамятство.

Ключевые слова собственной жизни Рубашова – Диктатура, Мораль, Логика – они перешли в новую общественную жизнь, которую он сам же и создавал. Вот эти слова как будто ожили, персонифицировались. И предстали перед ним в образе вполне конкретного человека, Следователя. Что интересно, и этот персонаж тоже из бывших, бывший крестьянин. Но Рубашов видит не следователя из крестьян, но Неандертальца.
Что тут делает пришелец из доисторической эпохи, действительно странно.
Не отсюда ли начинается жгущее прозрение Рубашова? Ему невероятно, невыносимо стыдно, еще бы, уступить, и кому! вот почему так трудно дается старому гвардейцу признание. Но мы, наследники? можем предположить, что уничтожение предыстории означает не переход в Историю, как предполагал бородатый классик, а возвращение назад, в доисторическую эпоху. В этом смысле Победитель не завершил, а начал эту предысторию, начал повторение пройденного. Что там? Непроницаемая тьма, "тьма в полдень".
Но можно подойти иначе, это не тьма, а смысл смысла – "сверхсмысл" (Кантор, с.15).
Что в нем? Моя гипотеза : "оторваться от настоящего".

Логика темноты
1.
Тот же западный автор, тот же быстрый роман, тот же революционный герой.
Тот же критический взгляд со стороны, но это взгляд уже совсем другого Критика. Он сразу обращает внимание на опорные точки, их роль выполняют понятия-символы, «как своего рода скрепы», которыми держится текст. Мимо опор не пройти, проверить бы на прочность, но вначале о начале. Революция, сама о себе – рождение нового мира: «Воцарился хаос. И вот из него возникают новые небеса и новые земли, еще не отвердевшие, топкие и туманные. Еще тьма не отделилась от света» (К.Кантор, с.15). По установившейся традиции рождение – это и есть отделение света от тьмы. Но возможен ли обратный процесс, поглощение жизненного пространства тьмой? Вернее, воссоединение света и тьмы, погружение «в вечный мрак», вплоть до падения неба. Иначе, можно ли сопоставить традицию большевистскую с традицией христианской.
Если свет с Востока, откуда же тьма?

Итак, опорные точки, они же символы, взгляд второй.
Основные, распятие, расплата, тьма. Некоторые можно опустить. Что ждет спасителя, понятно, крест. Взвалил, неси, «до самого конца», до креста, до распятия. Не странно ли? но Рубашову хочется поиграть с идеей подобного исхода, чем не Христос. Его двойник морщится, да, ты завяз в старом мире, погряз в его соблазнах. А как насчет расплаты? Солдат, он же выполнял задания Партии, всегда! Вот вам и предлагается еще одно чистое задание, самое последнее «партийное поручение». В чем оно? Почистить партийный фасад, несколько потускнел. Принять эти складки и морщины на свое лицо, одной больше, одной меньше, от вас не убудет. Именно на лицо, в душе вы чисты, и Партия это прекрасно знает. Что же за этой сделкой?
Власть: «Ибо, в конечном счете, речь идет, разумеется, о власти» (Канетти, с.141).
"Чувство массы" было решающим в деле утверждения власти.
Сразу же вопрос, о какой массе идет речь? О массе мертвых. «Они стали огромной массой полностью состоящей в его распоряжении, его тайной. Как и всякая масса, она стремилась к приращению» (Там же, с. 146). Они = мертвые. Как это ни печально, мертвые служат укреплению власти именно Количеством . Эту массу надо всемерно увеличивать, не волнуйтесь, за счет врагов. Но если враги недоступны? Тогда за счет своих, впрочем, они уже перестали быть своими, эти проклятые двурушники.

2.
Поведение Рубашова меняется. Он выпрямляется, голова поднимается, он волнуется.
Боже мой, мне оказали доверие, мне доверяют! Выйти бы на площадь, да закричать, внимайте!
Он понял, да, наконец-то, он понял, что это значит, дойти до конца. Когда-то он предавал, «предавал доверившихся ему людей» (В. Кантор, с.50), но теперь ему осталось последнее, надо предать самого себя. Обратить предательство на самого себя, сделать последний шаг, дойти до конца. Такая простая логика. Если все эти «малютки», «братья», «любимые» сошли «ради достижения Светлой Цели»? Почему бы и мне не последовать за ними? И надо-то, всего лишь стать «изменником Высокой Цели», что-то переворачивается.
Бывший Нарком съеживается, кого бы к нему в оппоненты? Н-да, какой там Мефистофель.
Так сошки, рьяные исполнители, снова выплывает физиономия Неандертальца.
«Фамилия Рубашова ничего не говорила этим неандертальцам новейшей эпохи» (В.Кантор, с.51). В самом деле, если эпоха «новейшая», почему здесь толкаются неандертальцы? А если они все же толкаются в передней, как такая эпоха может считаться новейшей? Да, он предавал, изменял, приносил в жертву. Но всегда руководствовался «одним-единственным мерилом – последовательной логикой» (Там же, с.52). А эти? Они отбросили «человечество в эпоху переселения народов» (Там же, с.51). Рубашов осекается, все так, варвары, но что меняется? Следует стандартная операция. Их вырастила Революция, Революцию сделал ты, поэтому они твои дети. Стоит ли собственных детей обзывать дикарями? Значит, требуется более глубокий разрыв, рви, где можно остановиться? Да, придется скатиться в доисторию, неандерталец – это же не человек. Он назвал меня товарищем, но я сам себя называю изменником, именно поэтому я умру Человеком, ведь это я способен на жертву, а не он. Это существо, сидящее напротив, уже никогда не будет человеком. Просто потому, что не способно быть духовным существом, ему неведом духовный взлет.
Глазенки-то протри, вытопчи гордость, ползи, Масса ждет.

Кажется, эти логические танцы мало похожи на реальность.
Так много здесь румянца. И так мало морщин и складок. Но что-то Рубашов обрывает, получается и здесь он не доходит до конца. Вопрос опять упирается в Логику: «Глеткин владеет рубашовской логикой, но для него она – всего лишь инструмент» (Золотоносов, с.47). Скажем, молот, разве не инструмент. Нужна лишь «практическая хватка», и та же логика будет забивать гвозди в головы не хуже молота. Но если два существа, Варвар и Предатель, оба  в одно и то же время пользуются одной логикой? Или Следователь-Варвар не может быть неандертальцем, поскольку не способен выйти (опуститься) за рамки варварства. Или Нарком-Предатель руководствуется очень древней логикой, уходящей в доисторию. А это значит, держатся они за одну цепь, тащат друг друга. Покажется, странным, еще и пытаются вытащить друг друга. Одного из эпохи Варварства, другого из болота Предательства. Поблагодарите друг друга, товарищи.
Теперь пожмите руки, вот так, нет-нет, обниматься не надо.
Как всегда, где «та исходная точка», пнуть бы ее, эту кочку, глядишь, покатится.

В чем дело? В том, что всегда нужно что-то топтать, что топтал железный Нарком?
«Я был частицей этого коллективного МЫ» (В. Кантор, с.51). Если был частицей, был ли ты сам? для такой частицы нашлось подходящее наименование – винтик. Понятно, винтик живет, иначе не может, по правилам коллективного МЫ. Одно из первых правил? "Коллективное МЫ" всегда связано со стремлением к превосходству. Нас много, мы = Большой субъект, конечно, мы достигнем превосходства. Превосходство достигнуто, что это дает? «воспринимается как своего рода гарантия дальнейшей жизни» (Канетти, с.143). В результате собственное увеличение «МЫ», не важно, за счет живых или мертвых, «становится средством принудительного продления жизни» (Там же; везде выделено автором – В.Л.). Жить, значит продлять свою жизнь. Неважно, кто торопится войти в Историю, некое коллективное "МЫ" или некая, столь же мощная Сверхличность. Любой такой субъект сводит историю к собственной истории: превосходство –; рост –; продление жизни. Жизнь превращается в свое принудительное продление. За счет винтиков, разумеется.
Но если это очень древняя логика, она переживет и Рубашова, и Следователя.
И Варвара, и Предателя, где ее следы, стоит ли раскапывать?

Наедине с тьмой
Н-да, следующий критик, набралась очередь, и все требуют слова.
Жизнь как слово, жизни-то хватит, а вот хватит ли слов.
Третья ракета, третий критик, что-то он хочет поведать, видимо, не согласен с первыми двумя. Как будто не слишком он отличается, но есть что-то в его взгляде. Он любит покопаться, особенно в поведении людей. На дворе, тем временем, еще 1969-й. До 89-го двадцать, целых двадцать медленных лет. Как могут сообщаться критики, если между ними лежат четыре пятилетки? Очень просто, в силу обычного авторского произвола. Вот вам единое критическое пространство, живите, топите, сжигайте мосты.
Реально, все эти критики = люди, жили на исходе 60-х. Реально прошли эти двадцать коротких лет. Чье же это время, рубеж 70-х? Те, чье детство пришлось на войну. На сём рубеже им от тридцати до сорока, расцвет жизни. Живут, обустраивают жизнь, еще вспоминают, детство, юность. Когда-то это было суровое время, лихолетье, теперь это героическое время и героическая юность, уже второе поколение.

1.
как не вспомнить военное детство, холодное, сиротское.
Отец «ушел на фронт». «А мать умерла» (Ильина, с.223). Семейный портрет: глава семьи, Старшая дочь, ей 14 лет. За ней ряд, еще пятеро. Нужно как-то жить, устроилась почтальоном, трудодни, натуральная оплата, обычная практика тех дней. И как же они живут, эти дети войны, вернее, тыла? По правилам, по тем самым правилам, которые даны свыше, уже привычки. Самые видные. Гордость, «чисто камень-гранит», на глазах ни слезинки, зато в глазах – «затаенная суровость». Сознательность, с пеленок. «Раздача еды в семье Егоровых неизменно проходит в обстановке высокой сознательности и дисциплины» (Там же, с.225). Но еще важнее, полная слитность Егоровых младших (старший – отец), все как один, все разом: «Утром все как один вскакивают по первому зову старшей сестры. Радуются все разом. Плачут тоже все разом» (Там же). Но плачут редко, очень редко. Не детская вольница, а какое-то единое существо, из шести лиц.
Вот такой единой командой, все пять военных лет, душа в душу.
Отец вернулся, есть о чем доложить, чем похвастать, все с той же детской простотой.

Что-то идеальное. Несмотря, вопреки или благодаря военному лихолетью? Как будто военный шквал смел все поверхностное, вышло глубинное, фундаментальное. Если угодно, родовое. Глубинка, а где и жить родовому/общинному началу, как не в сельской глубинке. А как иначе, все на виду, ничего не скроешь, да никто и не пытается скрывать. Но как-то Старшая дочь, щадя хорошую женщину и ее сына, «решила скрыть от них похоронную» (Там же, с.226). Мотивы поступка понятны, но по «селу пополз зловещий слух» (Там же). Известий нет, молчание, та же тьма, нужно внести немного света в эту темноту, кто-то внес.
Что ползет? Мол, в плену, изменник, «воюет на стороне Гитлера».
Допустим, но жена и сын, они-то, чем виноваты. Кому это интересно, «изба их словно вражеским духом опозорена», сами как «заразные стали», даже «подходить нельзя». Н-да, если заразные, конечно, подходить нельзя, подцепишь что-нибудь. Если что и шокирует, то именно вот это – «заразные». Как будто и впрямь, вселился вражий дух, и готов заразить любого приблизившегося. Дух, он ведь веет, где хочет. На деле, заражены все прочие, а эти лишь изгнанные. Нет, они не стали неандертальцами, пока люди, и ничто человеческое им не чуждо. Но они чужие, этого достаточно, чтобы вспомнить о законах военного времени.

2.
Как же они стали чужими, их сделали, превратили в чужаков.
И очень скоро: «Вся деревня выселить нас сговаривается» (Там же). Где же равенство перед законом, естественное право на защиту закона, о чем вы. Вы только послушайте, что говорит сын фронтовика: «Если в плену, тогда я сам в лагерь пойду» (Там же). Как бы еще узнать. А если не идти, упереться? Жизни, все одно, не будет, имеет ли право жить «выродок изменника, врага народа». Выродок, началось давление, так недалеко и до неандертальца, логика работает непрерывно, без устали. Почему-то фронтовика не захотели причислить к массе мертвых, но быть живым изменником еще страшнее. Старшая дочь бросается домой, к себе домой, ищет, «к счастью, похоронная сохранилась» (Там же). Скорее сыну, тот к себе домой, новость пошла по деревне, возмездие остановлено, мать и сына «оставляют жить в родной избе» (Там же). Иногда смерть оборачивается благом, мертвый фронтовик, словно живой, становится спасателем семьи.
живите, топите, пишите холсты.

Что характерно? Сразу зачислили в изменники, почему?
Почему так «легко поверили в его измену»? Доказательства, нет. Знают хорошо? еще бы не знать, свой, деревенский. «Но какой-то мерзавец пустил слух, а односельчане немедленно верят» (Там же). Вера – лучший побудитель к действию, выселить, выбросить на улицу, «выбросить из общественной жизни». Что интересно, критик, уже пора восстановить справедливость, Критикесса возмущена, причин нет, как можно выбрасывать на улицу на основании слуха, «смутного подозрения». Странное поведение? Критикесса и сама склоняется (или вынуждена?) к подобной оценке: «странное равнодушие», «необъяснимая пассивность», «удивительное непротивление злу».

Причин нет, допустим, тогда почему зачислили в предатели?
Критикесса молчит, а что ей остается, не поднимать же тему 30-х. Давно ли выселяли, выбрасывали, изгоняли, в 69-м такая «память» не пройдет, очернять советскую историю. Не только семья Егоровых, вся деревня (или колхоз?) представляет собой нечто единое. Община, в наше время, коллектив, "весь советский народ, как один человек". Единое большое МЫ, какое теплое чувство. Было, или может, ожило, но оно есть это МЫ. И сразу древние законы, древняя логика. В мирное-то время нельзя без врага, а тут война, таковых нет? Пусть тогда будет изменник, он далеко? Под рукой родственники, избу на дрова разберем. Благородная ярость ищет выход, вот они, с ним заодно. Ату, их. Каким бы ни было МЫ, ему надо сплачиваться, способ известен – враг, или враг народа, или кулак, хотя бы подкулачник. Критикесса – на автора, разумеется, книга заурядная. Автор, понятно, городил, от души. Но в части народного возмущения, вернее, поведения массы, самый что ни на есть реализм, к которому и были направлены писательские силы в то время.
Реставрация, дух Ленина, понятно, но поведение сына фронтовика, 69-й?
Его поведение, на страницах книги, разумеется, могло бы быть иным. Не ему ли «бороться за доброе имя отца», кто запустил сплетню, отвечай. Он предпочитает другое, что? А что предпочел Рубашов? Пойти до конца, и предать самого себя. Точно так же и сын, решил пойти до конца, предать самого себя.
заодно и отца, чего мелочиться; давно ли публично отказывались от родителей.
Это покажется странным, но когда Старшая дочь спрятала извещение, оно показала правду. Вернее, кусочек правды. Показала односельчанам кусочек правды, о самих себе. И сразу деревня ослепла. Конечно, односельчане захотели прозреть, прозрели, вот он, изменник. Наступила очередь сына, он тут же ослеп . Но может быть, просто вышел в темноту. Неужели давление МЫ может быть столь мощным.

3.
двадцать лет, срок достаточный, для очередного резкого поворота.
Вторая мировая, начало – 1941-й; теперь на двадцать лет назад, 1921-й. Напротив, окончание войны, НЭП, началась мирная жизнь. Заодно началась война в Партии, война – не война, но брожение умов пошло, это точно. В результате, весной 22-го «возникла новая угроза: коммунистическая партия оказалась на грани распада» (Улам, с.481). Ну, партийные смутьяны, вроде Рязанова, были всегда, их терпели. Но теперь свое недовольство стали проявлять и рядовые коммунисты. Еще бы, совсем недавно «рядовой коммунист считал себя членом правящей партии». Рядовой – он в партии, а в обществе – привилегированное положение. И вот теперь, его могут «уволить с высокого поста в правительстве и в промышленности» (Там же). Как какого-то меньшевика! Рядовые ропщут, чего вам не хватает? Они прошли войну, а с ними теперь «обращались как с непослушными детьми, объясняя, что делать и говорить, как себя вести» (Там же, с.482).
Объясняют? Рядовые утратили ориентиры, да откуда ориентиры у детей.

Партийцев надо привести в чувство, всех на съезд, присутствовать физически не обязательно.
Конечно, вождь проделает это лично. К барьеру, он выходит, в каком он состоянии? Если коротко – ярость и гнев: «ярость помешала ему связно формулировать угрозы в адрес противников» (Там же, с.485). Осинский, старый соратник, попытался удержать Ленина, и что ему в ответ? Ленин «обрушился на того, кто посмел ему возражать». Посыпались слова: «Если товарищ Осинский не захочет обратить внимание на те советы, которые в последнее время дает ему ЦК» (Там же). И что тогда будет? «он неизбежно и полностью будет опозорен» (Там же). Будет опозорен, выброшен, из партии, так просто? Да не сложнее, чем опозорить сына фронтовика, он уже заразный, пора его выселить, выбросить на улицу.

Встать в ряд, стоять в ряду, выйти из ряда, хотя бы выглянуть, как Осинский, значит?
Остаться наедине с тьмой. А что значит быть в полной темноте, ничего не видеть, ослепнуть. Но сначала ослеп Ленин. Так же, как сначала ослепла деревня. Что должен сделать Осинский, затем Рубашов, затем сын фронтовика? Ослепнуть. Но быть слепым как-то не хочется, лучше войти во тьму, вернее, выйти. Тем она и хороша, что там ничего не видно. Тьма, наползает, откуда-то сама по себе, обычная иллюзия. Источник тьмы – всегда человек, особенно часто этим грешат вожди, по-крупному.
Иди, древняя логика ждет, кого?
Догматиков, иногда они бывают нормальными людьми, редко, не долго. Разумеется, она дождется, к чему это ведет? Появляются люди, которых надо ненавидеть. Точнее, сначала появляются люди, которым требуется объект ненависти. Затем появляется этот объект ненависти, поначалу кто-то большой, но ближе к концу это обычно рядовые разного сорта. А что всегда происходит с объектом ненависти? Объяснять не надо. А теперь представьте, этот объект ненависти, слово или символ, "меньшевик" или "камера", не важно. И на этот объект тянется бесконечная цепочка людей. Вы не согласны? это все потому, что вы меньшевик, заходите. Один зашел, другой, третий, дорога в бесконечность, чем не конвейер?
вот оно, действительное изобретение двадцатого века.

Несколько заключительных слов
Власть Логики или Логика Власти, выбирайте.
так или иначе, можно провалиться в доисторию. Логика возрождает древние стереотипы поведения, Власть – древние способы утверждения. Ибо за ними нечто общее, нечто конечное – Абсолют. Конечно, можно опустить в свежее молоко кусочек старого масла. Но додумать до конца? Давайте передавать друг другу кусочек старого масла. Мое старое масло, ваше свежее молоко, сбивайте. Приятно, в полдень, под сияющим солнцем положить на кусочек теплого хлеба кусочек свежего масла. Не удержать ли нам полдень? Кругом вечный полдень, всегда свет, темнота избыта, чем все закончится? должно быть, полной слепотой.

Вечный полдень, шаг в темноту, в полную тьму.
Обрести бы причастность к вечности, бежим на полдень, пятимся за полночь.
"Океаническое чувство", достаточно войти в партию, раствориться в ней. Ну, не только раствориться. Заодно обрести себя, нового, вышедшего за свои собственные пределы. И все, ты велик, ты могуч. А уж как ты прекрасен. Но главное, ты можешь стать большим, беспредельно большим, быть. Да-да, не иметь, а быть. И вдруг, ты оказываешься за рамками партии. Был бесконечно большим, стал бесконечно маленьким. Да разве это жизнь, да ты просто прекратил жить! Ты уже умер, сдохни! А хочешь, мы тебя воскресим, партия может сделать даже это. Вот сейчас воскресим тебя для партии, чтобы ты мог пожертвовать собой ради партии. А затем, через много лет, воскресим для мира твое честное имя. Ведь твое ИМЯ – это и есть твоя настоящая жизнь, вся твоя жизнь. Твое имя вместит, охватит весь мир, это дает тебе партия, вот какой конец ожидает того, кто останется с партией. Так дойди до конца, вот тебе ручка, впиши свое имя.

В чем же высшее проявление человеческого духа?
Чувство прекрасного, кто бы опросил, опростил, оспорил.
Но есть оказывается еще одно чувство, подходящее для проявления духа, чувство большого. Быть большим, не здесь ли самая глубокая основа, одновременно мечта, человека. Вечно наслаждаться большим, как и прекрасным, разве это не основа. Два начала, растущее и прекрасное, заложены в нас. И в каждом мы стремимся дойти до конца. Пробуем на одной стороне, на другой. Но в итоге выбираем одно. Как хотелось войти в прекрасное будущее, мы ведь растем, и растем так быстро. А войти в прекрасное еще проще, нужно сделать один шаг. Шаг, и оторвались от мерзкого настоящего. Чем же все закончилось?
Вслед за новым человеком пришло новое мышление.
Ну не смешно ли, прекрасное будущее невозможно без нового человека. Новый человек невозможен без нового мышления. А без чего невозможно новое мышление? Неужели опять нужен новый носитель. Та самая, невидимая ирония истории. Почему-то два, очень далеких друг от друга мыслителя? Но оба говорили о невидимом. Первый о невидимой руке, второй о невидимой иронии. Если они увидели, смогли видеть, эти невидимые вещи, как они могут оставаться невидимыми. Эти вещи невидимы, принципиально.

Вся жизнь, шаг из тьмы – на свет. И вдруг тебе говорят,
таковы правила, иди во тьму, проваливай.


Литература:

1. Золотоносов М. Красная магия // Литературное обозрение, 1989, № 2.
2. Ильина Н. Литература и «массовый тираж» // НМ, 1969, № 1.
3. Канетти Э. Власть и личность // Социс, 1986, № 4.
4. Кантор В. Назвать тьму тьмою // Литературное обозрение, 1989, № 2.
5. Кантор К. Без истины стыдно жить // Вопросы философии, 1989, № 3.
6. Карякин Ю. Признать действительность // Литературное обозрение, 1989, № 7.
7. Нуйкин А.А. Биологическое и социальное в эстетических реакциях // Вопросы философии, 1989, № 7.
8. Улам А. Большевики. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2004.