Жанна д Арк из рода Валуа 121

Реймс
(18 июля 1429 года)

Дни после коронации прошли в празднествах достаточно пышных для военного времени. Прямо на следующий день был устроен традиционный турнир, для которого за городскими стенами подготовили большое просторное ристалище. От обилия щитов с гербами рябило в глазах. Шатры самых причудливых расцветок тянулись до самого леса, ничем не отличаясь от шатров военного лагеря, которым, по сути, и являлся весь этот почти город, заполненный рыцарями и их прислугой, поскольку в турнире пожелали принять участие представители всех знатных семейств, отцы и сыновья которых были в состоянии водрузить на себя доспехи и взять в руки меч или копьё.
По числу заявленных поединков состязания грозили растянуться дня на три, а то и больше. Но король повелел не скупиться и отменил только традиционный бухурт(1), объяснив это решение тем, что негоже французским рыцарям биться друг с другом войско на войско. «Этот поединок мы перенесём на другое поле, и герб противника для всех будет один – герб английского короля!», - заявил он вполне патриотично, что для многих прозвучало многообещающе. «Король не намерен останавливаться, - шептались обнадёженные. - Вот увидите, сразу после празднеств он сам возглавит войско и выгонит всех англичан к чёртовой матери!»
Жанна в турнире не участвовала. Ей отвели место на трибуне для знати, которое девушка заняла с полным правом, поскольку накануне король пожаловал её семье дворянство. Теперь Жанну следовало именовать Девой де Лис, а деревня Домреми - как её родина - освобождалась от налогов «во веки веков».
Герб новой дворянки уже был разработан – на ровном поле увенчанный короной меч и две геральдические лилии - что удивило многих, но не всех. Мадам Иоланда объяснила такое решение рисунка тем, что крестьянская девушка – это дитя Божье и, в той же мере, дитя первого Его ставленника – короля, в силу чего имеет все основания носить королевские лилии за избавление государства от угрозы полного захвата. А меч - меч Мартелла - просто обязан нести на себе корону! Во-первых, потому что являлся мечом великого короля и стал орудием, которым Господь указал на свою посланницу, во-вторых, потому что привёл законного наследника на коронацию!
Кое-кто подозревал, что идея герба как раз мадам Иоланде и принадлежит, но своё авторство герцогиня завуалировала как могла, сославшись на прецеденты из времён настолько давних, что о них никто не помнил.
К жалованному дворянству Жанна отнеслась со спокойной благодарностью, но за Домреми благодарила горячо. Иное дело братья Клод – Жан и Пьер. Одуревшие от счастья, новые дворяне замучили всех, кого знали, вопросами, могут ли они теперь участвовать в турнире, в каких именно состязаниях и на каких условиях? И без конца сокрушались, что не успеют заказать доспехи с гербом, который удалось нарисовать только на щитах, что по мнению Пьера и Жана было не слишком роскошно.
Зато родовитая знать щеголяла во всём блеске. Рене Анжуйский - большой любитель всяких новшеств - привёз разработанную в Германии последнюю модель булавы, мало напоминающей боевую, но вполне пригодную для поединка, вошедшего в турнирную моду совсем недавно. И все молодые рыцари толпились вокруг герцога, рассматривая увесистую деревянную дубинку с многогранным сечением и толстым металлическим нобусом(2) на рукояти. Некоторые предприимчивые оружейники, что расставили свои палатки на поле когда не успели ещё утихнуть коронационные моления, уже выложили для особо состоятельных покупателей нечто подобное, но тоже подходили и с поклонами просили его светлость позволить им рассмотреть германскую новинку получше.
Дворяне победнее, как водится, гарцевали в узком коридоре между веревочным и деревянным ограждением ристалищного поля и пытались произвести впечатление на девиц именитых фамилий, которые, в свою очередь, высматривали среди гарцующих всадников своих будущих «сиров Роландов». Бог знает сколько мгновенно вспыхнувших страстей зарождалось на подобных турнирах, и сколько разбитых сердец развозили потом по домам сердитые родители. Но бывало и так, что какой-нибудь особо удачливый рыцарь из числа младших сыновей - тех, что вынуждены самостоятельно заботиться о своих доходах и не имеющих иного источника, кроме войны и турнира - уезжал с ристалища женихом девицы весьма состоятельной, чем сразу решал свои проблемы. И хотя подобных примеров было не очень много, но всё же они случались. Что заставляло новые поколения юношей, а то и мужчин в солидном возрасте, продолжать питать надежды. А хвастливое гарцевание перед началом поединков давно превратилось в негласное правило.
Те же, кого выгодный брак не прельщал,а средства к существованию оставляли желать лучшего, занимались разглядыванием выставленных щитов и выбирали себе противника, уступающего в силе, но превосходящего состоянием. Каждый втайне надеялся одержать победу над кем-то из тех, кто блистал перед началом турнира серебром и позолотой, чтобы получить в качестве награды его снаряжение, доспехи и коня. И, присмотрев подходящий герб, решительно ударял в него копьём, булавой или мечом - в зависимости от того, каким оружием собирался сражаться - подтверждая свой вызов лёгким кивком в сторону герольдов.
Пестрая толпа горожан, с раннего утра расцветила турнирное поле яркими нарядами. Возбуждение, царившее здесь, мало отличалось от азартных приготовлений в рыцарском лагере. Наёмники Вальперги поведали о миролюбивом обычае южных итальянских городов устраивать багардо - состязания, получившие своё название по единственному оружию, которое на нём применялось — тупой палке-копью. Доступные даже простолюдинам, эти состязания можно было проводить где угодно - хоть на улицах. Поэтому городская молодёжь, разгорячённая обилием оружия и давно забытым ощущением праздника, уже хвалилась друг перед другом длинными затупленными палками, в надежде урвать и свою долю славы, если не перед глазами короля, то уж точно перед глазами возлюбленных.


- Ну что ж, щитов восемь я своим вниманием отметил, - удовлетворённо заметил Ла Ир, когда герольды возвестили о приближении королевского двора. - Работы на ближайшие дни хватит, пора за дело! Я не я буду, если не сумею поживиться на этом турнире не хуже, чем в захваченном городе!
- По моему щиту тоже ударил? - вопросительно поднял бровь де Ре. - Смотри, я сейчас злой, как бы твой турнир на поединке со мной не закончился.
Ла Ир коротко хохотнул и, будь они одни, этим бы и ограничился, но неподалёку толпилось с десяток горожан, которые открыто на них глазели, поэтому он не сдержался — приосанился и добавил:
- На мечах ты мне не соперник, мессир. Уж в чём, в чём, а в этих поединках я намерен взять приз, так что готовься разозлиться ещё больше.
- Больше некуда, - процедил де Ре себе под нос.
Внимание толпы его нисколько не трогало. Озираясь вокруг внимательно и хищно, он искал на лицах соратников, хотя бы отголоски вчерашних сомнений. Зачем они были ему так нужны де Ре не понимал, но тот радостный предтурнирный азарт, который наблюдался повсюду, казался ему слишком мелочным, неправильным, отводящим куда-то в сторону от момента всё ещё важного. Вероятнее всего, наслушавшись обещаний герцогини Анжуйской, барон подсознательно ждал от коронации каких-то особенных перемен, а весь этот праздник, пусть даже самый пышный и многолюдный за последние несколько лет, вряд ли можно было считать особенной переменой. И то, с какой беспечностью отдавались ему недавние товарищи по сражениям, представлялось де Ре почти предательством. Он не верил в решительный настрой короля и не мог понять, как могли этому верить другие.
В сопровождении своего герольда барон прошел вдоль всего ряда выставленных щитов со страстным желанием ударить по каждому. Но сдержался. И только недоумение на лице герольда заставило его не глядя ткнуть в ближайший щит первым, что подвернулось под руку — булавой.
- О, мессир... - забормотал герольд, округлив глаза, - это же щит его светлости, господина де Ришемон...
- И что?
- Я слышал, он снова в немилости. Никто из рыцарей не тронул его щита и, насколько мне известно, не принял его вызова.
- Мне что за дело? Ришемон хороший воин, я хочу с ним сразиться.
- Но, молю вас, сударь, отметьте ещё чей-нибудь щит, иначе ваше желание могут посчитать вызовом самому королю!
Де Ре сплюнул, прошёл несколько шагов и выместил свою досаду булавой на следующем щите.
- Я польщен, - услышал он через мгновение чей-то голос за спиной и, обернувшись, встретился взглядом с Рене Анжуйским, который сидел верхом на скакуне, убранном так роскошно, что захватывало дух. - Никто не захотел сразиться со мной на булавах, но теперь, не сомневаюсь, здесь будет на что посмотреть.
Молодой герцог широко улыбнулся, и тут зазвучали фанфары, возвестившие всем о прибытии короля.
В рыцарском лагере забегали оруженосцы, подводя коней своим господам, чтобы они могли выезжать на ристалище для приветствия, и Рене, коротко поклонившись, лёгким галопом поскакал к турнирному полю.
На языке де Ре вертелся наглый до оскорбления ответ, но он так и остался невысказанным. «И, может быть, к лучшему», - подумалось барону, когда, въехав за ограждение вместе с другими рыцарями, он взглядом выхватил из толпы возле королевской трибуны радостное лицо Клод. Как паж Девы, она стояла там, где толпилась прислуга придворной знати и просто пожирала глазами герцога Рене, который как раз напротив неё придержал своего скакуна, чтобы поклониться матушке и сестре-королеве.
Де Ре горько усмехнулся. Обман сегодняшнего дня был бы не полным ещё и без этого... этого... Барон собрался с духом, чтобы произнести слово «предательство» применительно к Клод. Но тут девушка заметила и его в череде проезжающих рыцарей, и улыбка на её лице неуловимо переменилась. Теперь она улыбалась только ему, с таким пониманием, что на душе у де Ре потеплело. «Она знает, что я чувствую сейчас», - подумал барон, даже не пытаясь отделить минутную ревность к герцогу Рене от досады на всеобщую беспечность. «Она знает. И, как мне кажется, чувствует то же. И выходит, я прав, раз не испытываю радости...».


На самом деле Клод готова была испытывать радость.
Единственным виденным ей турниром был тот, что устроил герцог Лотарингский по случаю посвящения Жанны в рыцари. Но тот турнир был куда скромнее нынешнего — королевского. Здесь же всё дышало роскошью, неизвестно откуда взявшейся среди этой войны. Люди словно готовились к празднику, несмотря ни на что, и Клод радовалась вместе с ними и за них - не утративших надежду, тем более, что вокруг было столько радостно-диковинного!
Она уже попробовала упоительно вкусные медовые вафли со сладостями из винного сусла, тоже замешанного на меду с корицей. И хотя стоило угощение баснословно дорого, готова была признать себя счастливейшим человеком!
Да, счастливейшим, не сиди в ней, как заноза, воспоминание о вчерашнем тягостном разговоре с Жанной.
Горькое послевкусие этого разговора тянулось издалека, со вчерашнего дня, когда Жанне было отказано в присутствии на трапезе, которая завершила коронацию. Причём, герцог Алансонский уже дал ей понять, чтобы шла вместе со всеми пэрами и даже посторонился, чтобы пропустить Жанну первой. Но дофин... точнее, уже король, в дверях внезапно обернулся и сказал:
- О нет, дорогой Алансон, мы не будем нарушать заведённый порядок (3) и утомлять нашу Деву участием во всех церемониях. Она заслужила отдых, который мы ей с радостью готовы предоставить. И пусть это станет самым меньшим в проявлении нашей благодарности.
При этом он улыбнулся весьма милостиво, но Клод, хоть и стояла в отдалении, смогла рассмотреть торжество в глазах Шарля. И, как бы ни хотелось считать, что она ошибается, злорадность этого торжества тоже была очевидной.
Они возвращались в дом, который магистрат города отвёл для постоя Девы, сквозь толпу, заходящуюся криком при появлении Жанны. Герольды еле прокладывали путь, раздвигая людские тела, словно заросли, и было не до разговоров. Жанна улыбалась, кивала, но радость на её лице казалась застывшей, а всё тело выглядело напряженным, неповоротливым, будто там, внутри своих доспехов она давно уже обмякла, и осталось только снять их, вместе с радостной маской, чтобы недоумение и обида окружили её и дали возможность положить голову на обессилевшие руки, поплакать, может быть, или хорошо подумать...
- Ты уже решила, что будешь делать? - спросила Клод, когда в доме, и на улице перед ним, наконец, установилась тишина.
Слуги и герольды, выполнив свои обязанности, отпросились праздновать на площадь, д'Олона позвали в трактир приятели оруженосцы, и он ушёл ещё до возвращения Жанны, прихватив с собой и Раймона. Девушки оказались настолько одни, что без разговора было уже не обойтись.
Жанна подняла голову со сложенных рук.
- Буду воевать дальше, пока не выгоню всех англичан.
Лицо печально, как и голос, словно умоляющий ни о чём больше не спрашивать. Но Клод не дрогнула. Короткий эпизод с Шарлем только укрепил её в решении, принятом на коронации.
- Теперь у твоей армии есть король, Жанна, и если меч, поданый ему сегодня, что-то действительно значит, то тебе не нужно больше воевать. Снять осаду с Орлеана и короновать дофина — вот всё, что ты хотела, и это уже свершилось.
- Но война не кончилась!
- Зато кончилась твоя миссия.
Жанна упрямо тряхнула головой.
- Я должна ещё завоевать Париж! Он — сердце Франции, а я Дева Франции, кому же, как не мне...
- Нет, - оборвала Клод. - Чудесная Дева во главе войска никаких чудес больше не совершит. Даже завоевание Парижа будет всего лишь военной победой и ничем больше, если конечно ворота его не откроются только по мановению твоего знамени.
- Выходит, нужно сесть и сложить руки, так?
- Нет.
Клод села напротив Жанны и на мгновение прикрыла глаза. Она подбирала слова простые и понятные, чтобы не выражать озарение, пришедшее в церкви, многословно и путано.
- Ты видела, как люди верят в твою избранность? Это невероятно, почти сказочно, но они действительно верят. Как в Бога, понимаешь? Потому что ты явила им чудо, которого они так желали. Если бы Бог пришёл к людям сам, от него тоже требовали бы чуда, и не поверили пока не убедились бы, что явленное им действительно чудо и есть. Люди таковы, Жанна, с этим ничего не поделать, им всё нужно доказать. Но для тебя сейчас главное лишь в том, какое именно чудо мог бы явить сам Господь, окажись он здесь именно сейчас? Ты пришла в самое тяжелое время и совершила немыслимое на поле брани. Теперь же, когда у Франции есть король, давший клятву заботиться о своей стране, что такого чудесного может сделать Дева, избранная Господом? Что ещё может совершить та, которая слышит Его голос?
- Я не знаю, - прошептала Жанна.
- Может быть, среди всех восхвалений, почестей и наград она может уйти и жить, как обычная девушка? Разве это не самое достойное завершение миссии, назначенной Богом? Я много думала и абсолютно уверена - мы можем вернуться в Домреми, Жанна! Никто там не забросает нас камнями за то, что ты вдруг сделалась Жанной, а я, всего лишь, Клод. Матушке и отцу безразлично, кто из нас принес им дворянство, а всем прочим отмену налогов, главное, что мы вернёмся обе, живые и здоровые. И счастливые!.. Я знаю, тебе трудно представить, что где-то, где нет герцога Алансонского, можно быть счастливой, но об этом сейчас лучше не думать. Любовь — это особенный Бог, и у него свои избранники. Кто знает, на какие чудеса они способны? А ты была избрана для войны, чтобы показать верящим в тебя — Господь желает мира для всех! Помнишь сказку про священника и дракона? Священник загнал пугавшее всех чудовище в пещеру и ушёл, не взяв награды и не польстившись на почести. Я только теперь поняла, в чём там было дело. Он просто ничего не боялся и избавил людей от их страха и ложной веры в то, что подношениями и жертвами от этого страха можно откупиться. Знаешь, почему тот дракон больше никогда не вылез? Потому что нет ничего сильнее веры в себя. Все думали, что пещеру запечатывает какое-то сильное заклинание, а на самом деле они просто больше не боялись и свято верили в свою безопасность. Люди стали сильнее духом! А было бы так же, возьми священник их награду и останься в Домреми кем-то значимым, как его и просили? Не думаю. Когда спаситель всё время рядом, от него постоянно ждут спасения — от дракона, от врагов, от нищеты, от горя, от собственной подлости, наконец, которая, хочешь не хочешь, станет расти, если спаситель ещё и в почёте... И, вместе с ней, с этой подлостью, вырастут и новые враги, и новое горе. Да и дракон какой-нибудь снова вылезет.
- Так ты предлагаешь сбежать от всего этого?
- Я предлагаю показать как всё это ничтожно перед обычной жизнью с миром в душе и вокруг. Вернёмся в нашу Домреми, где, как бы тяжко ни жилось, по-прежнему нет страха. Нет зависти, и подлости тоже нет. Зато есть дерево фей и сказки о том, что никто не умирает, не пропадает в лесу, не тонет в реке... Если уйдёшь сейчас, в разгаре своей славы, здесь тоже родится сказка о девушке, которая знала великую тайну про то, что действительно ценно в этой жизни. А англичан пускай выгоняет король, которого ты дала этой стране. Может быть, после твоего ухода он сделает это с бОльшим достоинством.
Жанна долго молчала в ответ.
Какая-то веселящаяся компания, горланя песни, прошла по улице возле их дома и, притихнув было под окнами Девы, вновь разразилась криками в её честь.
Клод ждала. Чтобы не смущать подругу взглядом, ищущим ответа, она старалась смотреть куда угодно, только не на неё, но глаза сами, то и дело, возвращались в нимб света от свечи, горящей перед Жанной.
- Ты абсолютно права, Клод, - услышала она, наконец. - Но своего дракона я в пещеру ещё не загнала. Король напуган, я это вижу, и не смогу бросить его сейчас, когда англичане особенно злы. Мы возьмём Париж до наступления холодов. Это не будет трудно с такой армией и поддержкой бретонцев. А потом... клянусь, я поступлю так, как ты говоришь. Но до этого времени...
Жанна заметила, что Клод хочет что-то возразить и подняла руку, словно отгораживаясь от неё.
- До этого времени, прошу, не уговаривай меня больше! И не уходи сама. Если хочешь, останься при дворе — герцогиня Анжуйская добра к тебе... Мы встретимся в освобождённом Париже и оттуда уедем вместе. Обещаю. Но только не сегодня... не сейчас... И не бросай меня... пожалуйста!
Клод не нашлась, что ответить — такое отчаяние было в голосе у Жанны. Однако ощущение неправильности принятого решения не отпускало.
До самого утра она искала причину, по которой не могла отделаться от этого ощущения, но только запуталась в собственных мыслях и не заметила, как заснула. А утром прибыл королевский герольд с приглашением на турнир. Всё завертелось в сборах, чередуя собственную суету с визитами то оружейников и портных, предлагающих Деве свои услуги, то челобитчиков, просящих о покровительстве. Клод послушно выполняла свои, уже привычные обязанности пажа, стараясь не замечать тревогу - или это была просто горечь? - тянущуюся за ней, как шлейф.
Лицо Жанны тоже не напоминало вчерашнюю маску, но взглядами им так и не удалось встретиться. Что-то, что-то всё-таки ещё оставалось недосказанным, неуверенным, и это «что-то» Жанна тоже чувствовала.


Поскольку Дева была приглашена в свиту короля, собственная свита ей не требовалась. Д'Олон, как оруженосец, остался её сопровождать, но разрешил пажам отправиться на турнир самостоятельно.
Раймон свою радость не стал даже скрывать. Наспех предложил Клод пойти с ним и его новыми приятелями, с которыми вчера они весело попировали в таверне, но, получив отказ, уговаривать не стал и умчался в мгновение ока. Клод пошла за городские ворота одна.
Чтобы избавиться от неприятного осадка, она купила сладости, вкус которых на какое-то время сделал её счастливой, и поглазела на городскую молодёжь. Девушки показались нарядными, как никогда и нигде до сих пор, а юноши беспечными, как мальчишки, несмотря на то, что почти все были вооружены самодельными багардами и настроены воинственно. Они выпячивали грудь, наскакивали друг на друга и при этом не забывали стрельнуть глазами туда, где с притворным равнодушием перешёптывались девушки. Со стороны это было смешно и, по мнению Клод, ничем не отличалось от праздничных деревенских забав в Домреми. Разве что наряды там были скромнее.
Потолкалась она и среди торговцев, замирая от восторга перед украшениями, перед деревянными, раскрашенными игрушками, перед чеканными кубками, на которых скрещенные мечи переплетались витыми виноградными лозами. А когда зазвучали фанфары, вместе со всеми бегом кинулась к ристалищу, чтобы занять положенное место. Камзол пажа Девы позволил Клод безнаказанно проскользнуть между сомкнутым рядом королевских охранников и встать перед дощатым ограждением как раз к началу приветственного шествия рыцарей.
Красавец Алансон гарцевал в числе первых. На согнутой руке он держал шлем, увенчанный фигуркой Девы с молитвенно сложенными руками, в другой его руке, придерживающей поводья, покачивалась белоснежная лилия. Голову перед королём  он склонил, как и полагалось первому герцогу королевства - в меру почтительно. Но следующий поклон — трибуне, где сидела Жанна — получился, может быть, не таким почтительным, зато более сердечным, не оставляющим никаких сомнений в том, чьей эмблемой герцог выбрал белоснежную лилию.
Клод в предназначении цветка тоже не сомневалась. И горький осадок от вчерашнего разговора кольнул её новой болью. Накануне она сказала, что Любовь — это такой же Бог. Но, что если этот Бог тоже избрал Жанну своей посланницей, и в праве ли она, Клод, мешать чувству, которое само по себе и чудо, и величайшая ценность жизни?
Она едва успела поймать себя на мысли, что хорошо бы было поговорить об этом с кем-то, и жаль, что нет здесь отца Мигеля, как новые приветственные крики заставили её обернуться. Рене Анжуйский в этот момент как раз придержал своего коня, чтобы приветствовать их величества и матушку-герцогиню. И, хотя головы к девушке он не повернул, Клод почему-то была уверена — Рене её заметил и остановился напротив не просто так.
«Поговорить с ним!», - вспышкой пронеслось у неё в голове. Почему бы и нет? Конечно! Когда-то он пугал Клод, но теперь, пройдя столько сражений, сколько обычной девушке и не снилось, она вряд ли была способна испугаться слишком пристального взгляда этого молодого герцога. А участь Жанны его несомненно волнует. Во всяком случае, Клод хотела надеяться, что это до сих пор так. 
Вспыхнувшая надежда отразилась на лице радостной улыбкой. Глаза провожали герцога до тех пор, пока среди спутанных мыслей в голове Клод не отыскалась одна, чёткая и ясная, с которой можно было идти к Рене... Потом его заслонили другие,  Клод переместила взор и увидела... нет, скорей почувствовала, что на неё смотрит барон де Ре.
Этот взгляд, приправленный воспоминанием о вкусе малины, она могла бы сравнить со страницей давно знакомой книги. Но Клод не умела читать. Она просто хорошо помнила так напугавший её разговор о том, что дофин, возможно, не тот человек, который достоин короны, и лицо де Ре, когда, в ответ на её возражения, он решительно произнёс: «Вот увидишь, эта коронация окажется ничего не значащим фарсом - армия давно поняла КТО ей нужен для побед». Поэтому сейчас, увидев прокисшее лицо де Ре, Клод ни на мгновение не усомнилась, что огорчён барон этой всеобщей радостью и вчерашним церковным действом, более похожим не на фарс, а на абсолютное утверждение в собственных правах. Она постаралась улыбнуться так, чтобы де Ре увидел — она понимает его и даже сочувствует, но всё происходит так, как и должно происходить, и огорчаться этому не следует. Однако собственные сомнения снова напомнили о себе, и улыбка вышла, скорее, жалостная.
«Я прав, что не радуюсь!», - уверенно подумал де Ре, проезжая мимо.


________________________________________
1. Бухурт — поединок двух сомкнутых шеренг тяжеловооружённых всадников, проходивший по принципу «стенка на стенку». Рыцари сражались по 10-30 человек в конном строю настолько плотном, чтобы «подброшенная перчатка не могла упасть на землю». В середине 13 века, в Германии, в ходе бухурта сражающие так увлеклись, что превратили турнир в кровавое побоище, поэтому позже, к моменту описываемых событий, сложился строгий кодекс чести, позволявший только такие удары, которые не наносили увечий и не могли привести к смерти.
2. Нобус — диск, защищающий руку.
3. На коронационную трапезу женщины не допускались.


Продолжение:http://www.proza.ru/2013/01/19/1685