Долина Затишья

РАССКАЗЫ О МИДГАРТИДЕ
Долина Затишья. Гвэйен. Объятия прошлого.
[Dark fantasy]


«Рядом с маршрутами наших дневных прогулок есть черные зоны мира теней, откуда время от времени прорываются на свет посланники кошмара. Когда же это происходит, посвященный человек должен нанести разящий удар прежде, чем будут иметь место ужасные последствия».
Говард Филлипс Лавкрафт
«Тварь на пороге».


637 год IV эры, Месяц Второго Урожая, Княжество Тиходолье, северо-западная окраина Объединенных Государств Атномара.


1
Тиходолье со всех сторон окружено пикообразными горами, словно защитными укреплениями, возведенными самой природой. Только на северо-западе непрерывное кольцо гор рассечено нешироким проемом, по обе стороны которого вздымаются в высь острые шпили. Два больших острия, которыми заканчиваются горные хребты, еще из древних времен называют Клыками Тролля. Между ними спокойно течет Прозрачная река.

На обоих берегах, прочно прилепленные к скалам, стоят две дозорные башни, верхушки которых соединяет перекинутый над рекою висячий мост. Только так и можно войти в Тихую Долину, пройдя между этими башнями по дороге, вьющейся у берега Прозрачной реки. Путь же через сами горы очень опасен — они скалисты и непроходимы. Их острые очертания, подобные ужасным зубам какого-нибудь огромного чудовища, резко контрастируют с умиротворяющим видом Тихой Долины, уютной, словно колыбель, заботливо свитая для своих детей любящей Богиней-Матерью Гвэйдхэ, которую почитают в этих местах.

В коренастых башнях, выстроенных еще гномами, как и в древние времена, несут караул сменяющие друг друга дозорные. Остроглазые, они выглядывают из бойниц на самой верхушке, и дежурят внизу, у реки, где дорога перекрыта внушительным частоколом. Из боевых отверстий в башнях выставлены толстые стволы пневматических пушек. Боевые орудия нацелены в даль, но их быстро можно перенаправить и вниз, на площадь перед частоколом и воротами. Дозорные пристально всматриваются в линию горизонта, стараясь как можно раньше заметить появление вероятной угрозы. Они готовы немедля привести в действие спусковой механизм, а в случае вторжения — поднести огонь к сигнальному костру; в конюшне же всегда ждет быстроногий скакун для отчаянного гонца.

С высоты башен дозорные видели силуэт одинокого всадника, который замаячил на дороге рано утром. Вероятно, его вместе с лошадью в одном из многочисленных вагонов домчал в эти места паровой локомотив, идущий из Манорима или Борумхельма. Не слишком торопя своего коня, всадник приближался и приближался и вот его скакун зафыркал у подножия башен.

Подъезжая к воротам, путешественник с интересом окинул взглядом массивную тушу гигантского медведя, которая, неестественно вывернувшись, лежала в луже запекшейся крови в метрах пятнадцати от частокола. Размерами существо походило на небольшую охотничью хижину. Зверь уставился в небо остекленелым глазом, из его зубастой пасти вывалился посиневший язык...

Ворота были приоткрыты и несколько дозорных стояли на дороге. Они поджидали ездока чтобы узнать кто он такой и зачем прибыл...

Дозорный Готлиб Ванкарэн пригляделся к путнику с интересом. Он оценил крепкую фигуру всадника, сидевшего немного сгорбившись на гнедом с темно-серыми пятнами мощном скакуне.

Он окинул взглядом доспех незнакомца, изготовленный из толстой коричневой кожи и укрепленный металлом столь же дорогим, сколь и редкостным. Доспех старый, заношенный, но ценный, он выблескивает на солнце потертостями и бликами на темной бронзе. Кожа обшита металлическими пластинами, многие из которых намечены неглубокими засечками и царапинами. В местах, где кожа прорезана или прострелена, проглядывает слой мелкой кольчуги. Грудь надежно закрыта панцирем темно-серого матового оттенка. На левом плече всадника отливает благородным графитовым блеском аккуратный наплечник с парой отчетливых зарубин, правое плечо прикрыто крепким композитом из кольчуги и толстой кожи, а правую кисть хорошо защищает боевая перчатка с длинной, почти до самого локтя, манжетой, также укрепленная благородным металлом.

Шел четвертый месяц лета... Солнце все еще припекало, хотя сила его лучей уже понемногу уменьшалась... Поэтому длинный черный дорожный плащ всадника — местами выцветший, потрепанный и напитавшийся пылью — лежал за его спиной на вьюках; также он расстегнул ремешки воротника, из-под которого показалась грубая льняная ткань рубахи. Сбоку от седла к ремню был пристегнут крепкий рыцарский шлем... Да, все еще было жарко. Но дозорный знал, что люди, которым род их деятельности предписывал ношение доспехов как необходимость, со временем привыкали к сопряженным с этой необходимостью неудобствам — сам ведь был из таких.

Дозорный увидел массивный меч с изысканным, но слегка побитым эфесом, спрятанный в изрядно затасканные ножны, прикрепленные к толстому поясному ремню со стороны левого бедра. А также увесистый револьвер в кожаной кобуре, украшенной витиеватым орнаментом, и выглядывающий из-под вьюков и наброшенного на них запыленного плаща покрытый царапинами деревянный приклад пневмострела.

Дозорный с интересом отметил, что человек этот не молод и не стар, но как бы совмещает в себе эти качества: лицо его не испещряют глубокие морщины, но все же оно выглядит как-то по-старчески утомленным и погасшим, а седина коротко остриженных волос, сочетающаяся с белесою щетиной, покрывающей подбородок и щеки, конечно, еще более прибавляет ему лет. При близком взгляде на лицо одинокого ездока акцентируются высокий выразительный лоб над задумчивыми серыми глазами, словно тоже слегка тронутыми сединою, и приопущенные книзу уголки неширокого рта. Но в его глазах есть еще что-то... что-то необычное — рисунок радужек в его глазах напоминает клубок спутанной стальной проволоки — словно множество блестящих серых ниточек, причудливо извиваясь, оплетают его зрачки; причем левый зрачок незнакомца гораздо шире чем правый.

Это было не самое приятное лицо — угрюмое и неприветливое — и, глядя на него, у дозорного Готлиба Ванкарэна не возникало желания проявлять чрезмерное дружелюбие. Однако, подъехав совсем близко и придержав скакуна, незнакомец вдруг добродушно и искренне улыбнулся...

— Здоровья вам! — обратился всадник к воинам, заградившим ему путь. — Пропустите странника вглубь вашего края?
— Здоровья и тебе, всадник! — ответил дозорный. — Пропустим ли мы тебя дальше, зависит от того, что за цель ведет тебя в Тихую Долину.

Времена были не те, чтобы так запросто пропускать вооруженных путников без какого-либо контроля. Хотя этот необычный всадник и не похож ни на разбойника, ни на шпиона... Разбойники и шпионы редко носят доспехи из темной бронзы... Этот человек, вероятно, может въехать в Долину, но без проверки дозорные не могут пропустить никого... Времена были не те...

Ездок смотрел на них молча с высоты своего коня и ждал вопросов.

— Твой вид, всадник, говорит о тебе достаточно много, чтобы не считать тебя опасным для граждан нашей земли, но недостаточно для того, чтобы пропустить тебя без каких-либо вопросов, — заговорил Герхэйм Атрис, командир отряда дозорных. — Ты вероятно принадлежишь к одному из специальных подразделений, но я не вижу никаких знаков на твоей броне.

Путника не настораживает бдительность дозорных, он относится с пониманием; на его лице даже появляется оттенок одобрения.

— Мой знак следует искать не на одежде, командир... Скорее — под ней... — он ухмыльнулся...

Неспеша сняв перчатку, он демонстрирует им особую отметину, выжженную на ладони своей левой руки. Это уникальный знак, который невозможно подделать; он развеивает все сомнения относительно одинокого ездока. К этой метке следует отнестись со всей серьезностью...

— Давно здесь не проезжал никто из ваших, — снова обратился к ездоку Герхэйм Атрис. — Если ты в чем-то нуждаешься, всадник, — только скажи. Но ты знаешь сам, что должен сначала назвать свое имя...

— Гвэйен Дорай, рейнджер-инквизитор — из Мааркайтских Серых Росомах. Многого я не попрошу...

Дозорные насторожились не без причины; отметина, которую предъявил всадник, позволяет ему пройти практически в любые ворота на территории всего Атномара, а также получить от каждого любую помощь, которая потребуется. Но, к счастью, он просит лишь о порции овса для своей проголодавшейся лошади. И еще — передать небольшой сверток тому, кто проезжая между башнями покажет дозорным такую же самую метку. Дозорные соглашаются, принимая сверток из рук всадника и не решаясь более задавать вопросов. Но в мыслях они уже успели связать появление необычного путника со страшными вестями, расползающимися из близлежащей деревни. Такие как он всегда появляются там, где творится нечто пугающее и непонятное.

«Серые Росомахи, — припомнил себе Готлиб Ванкарэн, — воины, в одиночку скитающиеся по всем Объединенным Королевствам в поисках противоестественного зла. Приверженцы Вэорэана, несущие его очищающий свет во все темные закоулки мира, наполненные сгустившимся сумраком Бездны».

Позволив коню подкрепить силы, путешественник направляется в глубь долины по широкой дороге, вытоптанной копытами лошадей, колесами повозок, сапогами местных жителей и путников; слева от себя он наблюдает Прозрачную реку, стремительно несущую свои воды в далекое Море Духов.

Гвэйен миновал постройки небольшого военного поселка, лежащего сразу за башнями; здесь располагался гарнизон стражей. И хотя Тиходолье стало частью Атномара уже давно и западные границы Содружества берегла пограничная стража, тиходольцы желали иметь и собственную стражу на месте единственного входа в свои живописные земли. Конечно, если бы внешний агрессор прорвал кольцо границы, вторгся на территорию Объединенных Государств и стал бы с войском перед Тролльими клыками, стражи башен не долго бы сопротивлялись. Да, они не смогли бы задержать армию, не дать ей войти в Тиходолье, но они вполне надежно хранили вход от чудовищ, бандитских шаек, дезертиров, ставших на преступную тропу грабежа, и разного рода проходимцев, чей внешний облик обычно вселяет склонное себя оправдывать подозрение.

Рейнджер увидел несколько мощных баллист, развернутых в сторону реки. Как он догадался, орудия служили тому, чтобы никакое судно не могло самопроизвольно войти в Тиходолье по воде.

По поселку ходили солдаты, вооруженные мечами, луками, арбалетами и винтовками. Пневматическое оружие было распространено в Атномаре, но из-за своей дороговизны встречалось не так часто как привычные стрелометы... Регулярные войска использовали его наравне с луками и арбалетами, от которых оно выгодно отличалось скорострельностью и удобством прицеливания, и с которыми конкурировало в пробивной силе.

Среди солдат и стражи наибольшей популярностью пользовались две винтовки — системы Хольцмарга и системы Мортэнфельда — обе с вмонтированным в приклад резервуаром для сжатого воздуха. У этих орудий было что противопоставить и дикому зверю, и воину в доспехах. Первая винтовка имела обойму из одиннадцати пуль и неплохо справлялась с легкой и средней броней, а на близком расстоянии могла остановить и тяжелого латника. Не каждый рыцарь продолжил бы атаку, если высадить ему одну за другой одиннадцать пуль в забрало шлема. Из второй винтовки, системы Мортэнфельда, можно было сделать подряд всего четыре выстрела, но они на средних дистанциях пробивали легкие латы. Однако, помимо значительной дороговизны, это оружие имело еще и другие существенные недостатки — чтобы выпустить из подобной винтовки одну обойму, нужно было предварительно около половины часа непрерывно работать насосом, а каждый последующий выстрел был немного слабее предыдущего... Кроме того, баллон со сжатым воздухом мог взорваться и причинить вред стрелку...

Паладины же пользовались оружием, которое было доступно только им и применение которого стало возможным благодаря добываемым в шахтах Мааркайта специфическим химическим реагентам... Их винтовки и револьверы тоже были пневматическими, но в них действовал другой газ, который сообщал пуле гораздо больше энергии... Рейнджер погладил покрытый царапинами приклад... Пуля из его пневмострела пробивала кованую стальную кирасу с шестидесяти пяти метров...

Миновав поселок стражников, Гвэйен ехал дорогой, лежащей у берега реки.

Река спускается с гор на юго-востоке и, пересекая всю долину, разделяет ее на две части, а затем, покидая ее пределы, устремляется в даль. Ее воды блестят на солнце, играя тысячами отсветов. Долина очень богата травами, кустарниками и рощами, купающимися в золотых лучах летнего солнца. У дороги, прочно укоренившись в плодородной земле, тянутся к небу дубы, осины и клены; между ними то и дело встречается ива, меланхолично опустившая вниз свои длинные ветви. Зеленые листья пестрят капельками, подобными сверкающим бриллиантам, что остались после обильного ночного дождя.

Долина не бедна и другими водоемами. С гор спускаются многочисленные ручьи, питающие несколько больших озер.

По этой огромной равнине, заключенной в надежные объятия горных хребтов, разбросаны большие и малые деревни, а также военные форты. А в северной ее части стоит на берегу большого озера город Драголин, где на троне восседает молодой князь Драгомир VIII Добрый. Самая большая из деревень — Пристанище — лежит в центре долины по обе стороны реки. Это живописное и уютное место, расположенное на лоне чистой природы, хотя и заслужившее себе дурную славу случившимися там в последнее время непонятными и страшными событиями. Туда и направляется одинокий путник, повинуясь долгу и, возможно, чему-нибудь еще... какому-то болезненному чувству, порожденному глубинным душевным конфликтом, не дающим ему покоя уже давно.

Всадник поднял голову и окинул взглядом горизонт. Со всех сторон устремлялись вверх высокие горы. Хребты — Драконий и Каменная Цепь — сходились на юго-востоке, упираясь в огромную Аталшаз — «Погруженную в небо». Именно на ее вершине и берет начало Прозрачная река. Там она катится бурно по склонам, а здесь уже течет спокойно и величественно.

С запада на юго-восток, под Каменной Цепью, тянется старый лес Барнахир. Его огромные деревья с мощными стволами поднимаются вверх на многие десятки метров, а самые большие — твердодревы — насчитывают в высоту и по пару сотен метров.

Путешественнику нравится то, что он видит. Он наслаждается пейзажем. Каждый вдох приносит удовольствие — воздух очень свеж после дождя. Тихо шумит ветерок — дружелюбный и освежающий ветер позднего лета, — сбивает с листьев капельки, обвевает лицо, одаряя прохладой, пускает по траве плавные волны.

Эти чудесные пейзажи, живописные виды чистой, почти сказочной, природы действительно радуют душу после грязных каменных улиц Борумхельма с его пасмурным темным небом, в которое поднимаются столбы едкого дыма от многочисленных фабрик.

Дорога простилается дальше и дальше вглубь долины. Всадник придерживает скакуна; ему хочется немного проехать неспеша; какие-то раздумия, нахлынувшие внезапно, делают взгляд ездока расфокусированным, направленным... куда-то внутрь себя. Конь послушный — идет спокойно, пофыркивая. Путешественнику знакомы эти места. Они навеивают воспоминания. Конь ступает очень медленно, словно чувствуя настроение ездока, опасаясь спугнуть его мысли. Перед глазами всадника память рисует видения его детства и юности: он вспоминает, как собирал с матерью целебные травы на лугах, как с отцом ловил рыбу в Прозрачной реке, как играл с ребятами из соседних домов.

«Где-то там, вдали, моя деревня. Утопающая в зелени ветвей. И трав. Покой, к которому она привыкла, теперь нарушен. Однажды покинув ее поспешно, я возвращаюсь. Сколько я не был там? Дома...»

— Сколько тебя можно ждать, Гвэйен? Ужин остынет, — слышит он сквозь года голос матери.
— Кто мог подумать, — бубнит всадник себе под нос, — кто мог подумать, что мятежного юношу занесет так далеко. Я ведь обычный деревенский парень... Был им когда-то.
— Когда-то ты будешь большим человеком, Гвэйен, — говорит отец, — я вижу это в твоих глазах.
— Прошлое... — сокровище... и бремя. Несется время как поток реки... Поток реки... Или как-то так...

Ночные тучи давно разошлись, солнце изливает на землю свое тепло и день очень ярок. Когда путник прищуривает глаза чтобы рассмотреть что-то вдалеке, выражение его лица становится немного лисьим.

Путешественник всегда любил эту местность: эти кусты и травы, поля и рощи, луга и горы, и широкую чистую реку; ему нравилось, как выглядит Тиходолье летом... да и осенью тоже, и зимой, и весной. Сейчас, покачиваясь в седле, он наслаждался упоительным видом Долины. Но этот край, не представавший перед его взором уже долгие годы, теперь словно всколыхнул его душу, вновь подняв из ее глубин все то, что когда-то уже успело перекипеть и выпасть в осадок...

Он ехал целый день, очарованный краевидом, погруженный в раздумия...

В предвечерье на западе показался Уртис — бо'льшая из двух лун, которые можно видеть в небе Мидгартиды. Он плыл неспеша и величественно, зацепив своим краем пылающий диск заходящего солнца. Когда же небесные тела разошлись, раскаленное дневное око дальше покатилось вниз, чтобы в конце концов опуститься за Каменную Цепь, а величественный Уртис поплыл на восток, чтобы к полуночи встретиться там с Эльмой — второй, меньшею луной — и передать ей обязанность нести дозор в черном ночном небе...

Когда же солнце стало опускаться все ниже и ниже, и над острыми клыками гор разлилось огненное зарево, всадник остановился у реки и позволил лошади напиться вдоволь прохладной чистой воды; напился сам, а также наполнил доверху свою большую флягу. А затем снова запрыгнул в седло и свернул с дороги в сторону леса.

Лес обнял его длинными вечерними тенями и поприветствовал шелестом листвы. Всадник слез с коня и, ведя его за уздечку, пробрался с ним вглубь через подлесок, к старым высоким деревьям. Ему приглянулось место под широким стволом твердодрева, корни которого немного выступали из-под земли, и между ними имелась ложбинка.

— Ну, что скажешь, Буран? — обратился он к своему скакуну. — Как по мне, так неплохое место.

Буран помотал головой и фыркнул.

— Что тебе не нравится? По мне, так в самый раз. Не бойся хищников, верный друг, мы разведем костер, и оружие будем держать наготове. Иди, пожуй пока листочки с нижних веток, иди, малыш, — он нежно погладил его по шее, снял седло и вьюки, и отпустил.

Сам же вынул из ножен меч. Клинок из темного металла покрывал серебряный орнамент. Мощный, расширяющийся повыше середины и снова сужающийся к острию, он был идеален для рубящих ударов и вместе с тем имел убийственное жало, способное продырявить лучшую кольчугу и пролить на землю алую кровь врага. Им можно было одинаково хорошо рубить как недругов, так и дрова для благотворного пламени. Темная бронза, легированная серым люмием и закаленная цвергами в соответствии с их тайной технологией, была во много раз прочнее лучшей стали. Оружие имело слегка непривычные пропорции: при клинке, длиною в шестьдесят пять сантиметров, меч имел двуручный тридцатисантиметровый эфес. Рукоять отделялась от лезвия небольшой изогнутой гардой, на которой был высечен ряд магических рун; навершие, оформленное в виде круглого медальона, также покрывали сакральные символы. Смысл укороченного клинка рейнджеры в полной мере осознавали оказавшись один на один с каким-нибудь чудовищем в узком пещерном коридоре или в туннеле с низким потолком или в густых зарослях леса, где длинное оружие трудно даже вытащить из ножен, не говоря уже о том, чтобы замахнуться им и нанести сокрушительный удар. Меч Росомахи, если взять его у самой гарды, был не настолько длинным чтобы увязнуть в тесном окружении, но если ухватить его у конца рукояти, то можно было получить десяток дополнительных сантиметров длины для отчаянного выпада; благодаря крепкой конструкции и массивному клинку этим оружием можно было с равным удобством наносить смертоносные пронзающие удары и, схватив рукоять обеими руками, рубить словно топором...

Солнце зашло, но плывущий по темному безоблачному небу Уртис заливал Долину бледным призрачным светом, который струился сквозь кроны, заполнял пространство между мощными стволами твердодревов... Полноликий Уртис давал много света, и пока он шествовал по небосводу, ночь была ясной...

Используя свое оружие, Гвэйен наготовил дров, а затем внимательно осмотрел кромку лезвия, хотя и знал, что дерево не могло ее повредить. Эфес меча, который был изготовлен из менее прочных материалов, пестрел многочисленными вмятинами, свидетельствуя тем самым о нелегкой судьбе Серого Рейнджера и о всех тех передрягах, в которых этот меч вместе со своим хозяином побывал. Но клинок — он был таким же, как и в тот день, когда Гвэйен давал присягу в Обители Ордена в Мааркайте. Разве что серебряная насечка местами поцарапалась и потемнела.

Рейнджер развел костер. Сидя возле него на настиле из веток, перекусил солониной и куском сухаря, съел несколько сушеных груш. Затем на конструкции из палок поместил над костром небольшой котелок и налил в него воды из фляги. Пока она грелась, странник привязал коня к дереву, расположенному сразу же возле большого твердодрева; набросил на себя свой грубый плащ; помимо патронташа с меньшими револьверными пневмопатронами, он взял сумку прямоугольной формы, в которой хранилось девять больших пневмопатронов — каждый диаметром пять и длиной пятнадцать сантиметров, — а также проверил десятый патрон в самом пневмостреле.

— Хищников не бойся, Буран, — обратился он к верному спутнику. — Отдыхай спокойно.

Он достал из сумки пучок каких-то листьев и бросил их в котелок, а когда все хорошо прокипело, снял с огня, дал немного остыть и выпил. Подбросив дров в костер, он уселся на ветках, сложенных между двумя выступающими корнями, и, поплотнее закутавшись в свой большой старый плащ, оперся спиною на огромный ствол твердодрева. Меч поместил между настилом и выступающим корнем, заряженную винтовку положил на колени, кобуру с револьвером закрепил ремнем на груди.

Он расслабился и его тело начало засыпать. Начал засыпать также и разум, и мысли его — утихли. Но сознание не угасло, оно осталось бодрствующим и чутким; его глаза были закрыты, он слушал звуки ночного леса, шорохи, потрескивание костра.

Большая луна закатилась и на небо выплыла изящная Эльма. Маленькой, но четкой зеницей она горела во тьме над погруженным в ночную дрему миром... Она почти не давала света и Долину плотным покровом окутал непроглядный мрак...

Гвэйен отдыхал...

Несколько раз он пробуждался, вставал чтобы размять затекшие конечности и подбросить дров в гаснущий огонь...

Перед рассветом, когда тьма начала редеть и рассеиваться, снова спустился небольшой дождик, чтобы разбудить травы и напитать их живительной влагой, подаренной самими небесами.

Гвэйен тоже начал выходить из своей чуткой полудремы когда ему на голову упали несколько холодных капель и, пробежав между коротких волос, скатились по лицу. Под плотно сомкнутыми кронами лесных гигантов, легкий дождик почти не ощущался, но время от времени там и здесь падала капля, соскользнувшая с темно-зеленого листа.

Долгая ночь была позади...

Пока Буран ощипывал ветки, Гвэйен разжевал кусок высушенного просоленного мяса, съел сухарь, твердый как дубовая кора, и закусил жменей сушеных ягод. А затем раздул костер и приготовил себе отвар уже из другого зелья — ободряющий и наполняющий энергией.

Подкрепившись, рейнджер стал собираться в дорогу. Он погасил огонь, затоптал угли и засыпал землею место от костра.

Когда они с Бураном вышли из леса, дождь уже стихал; небо разъяснялось и прямо перед ними, над Хребтом Дракона, поднималось пылающее око дня.

Рейнджер запрыгнул в седло, выехал на вытоптанную дорогу, бегущую у берега реки, и поскакал в направлении Пристанища, где добропорядочные граждане Содружества нуждались в его помощи, а по земле ступало зло, которое необходимо было отправить обратно в Бездну.

Так он скакал добрую часть дня, время от времени останавливаясь перекусить и напиться прохладной живительной воды.

Люди в Тиходолье жили, в основном, земледелием и животноводством. Земля в долине была плодородной; растения, укореняясь в ней, давали хороший урожай. Благодаря изобилию трав скот не голодал, а крестьяне, заготавливая сено на зиму, практически круглый год имели молоко и мясо. И Гвэйен, держа свой путь, иногда миновал одинокие дворы землепашцев с прилегающими огородами, а также фермы скотоводов. Вокруг этих последних обильно расточался несносный смрад мочи и навоза, и Гвэйен, проезжая мимо них, настойчиво торопил скакуна чтобы побыстрее оставить их позади и снова иметь возможность сделать глоток свежего воздуха. В мыслях путник все же хвалил хозяев-скотоводов по крайней мере за то, что они устраивали свое хозяйство в некоем отдалении от реки и пеклись о том, чтобы не осквернять нечистотами ее кристальные воды.

Когда он оставлял позади отталкивающий запах фермы, то снова сбавлял ход, жалея коня и получая возможность с большим удобством любоваться природой и погружаться в собственные размышления.

Гвэйен хорошо помнил то время, когда он еще жил в этих местах. Чудная природа Тихой Долины всегда нравилась ему. И сейчас он наслаждался ее видом. После дождя она была особенно красива. Тихий ветер качал сочные и наполненные жизнью травы. Солнце сияло ярко, одаряя теплом. И воздух был свеж.

Внезапно всадник заставил скакуна свернуть с дороги. Недалеко от тракта, у березовой рощи, стояла одинокая хижина. Он заметил, как из-за деревьев выскочила женщина и забежала в дом, а за ней последовал мужчина. Что-то подсказывало, что хорошо это не кончится. Подъезжая ближе, всадник услышал крики, доносившиеся изнутри жилища.

Гвэйен соскочил с коня и поспешил к хижине. Женщина кричала, или, скорее, молодая девушка, — просила не трогать ее. Резкий мужской голос отвечал, что за крышу над головой и еду нужно платить.

Дверь осталась открытой и Гвэйен поспешно вошел. В подобных ситуациях он имел обыкновение ступать очень осторожно и тихо, а металлическая оковка его сапог устроена была так, что не касалась земли, и пластины доспеха тоже чередовались с кожей таким образом, что при движении почти не издавали шума. Поэтому его не заметили и не услышали ни тучный лысоватый мужик со спущенными штанами, который как раз повалил девушку на шкуру животного, разложенную на полу возле массивного деревянного стола, и пытался стянуть с нее одежду, ни сама девушка, которая вырывалась и кричала.

Толстяк навалился на нее своим огрядным телом, как старый медведь на беззащитного олененка. С тем только отличием, что он не хотел ее съесть. Но, все же, подобно хищнику, он хотел брутально и беспощадно насытиться ею. Испуганный олененок отчаянно вырывался, но медведь без труда удерживал изящную хрупкую добычу массивными лапами, бесцеремонно пробираясь к самым незащищенным местам. Подгоняемый голодом, возбужденно дыша в предвкушении наслаждения, он грубыми движениями пытался как можно быстрее нащупать те ворота, через которые в это наслаждение можно было войти.

— Нет! Отпусти! Я не хочу!
— Лежи спокойно, малышка! Не дергайся! Ты только делаешь себе хуже!

— Сейчас я сделаю хуже тебе... — прозвучал у насильника за спиною неестественно спокойный голос... и скрежет клинка, извлекаемого из ножен. — Хуже тебе... И лучше — этому миру...

От неожиданности толстяк замер, осторожно поднял голову, нервно сглотнул. Ему захотелось обернуться и рассмотреть того, кто говорил.

— Поднимись, — сказал медленно голос, без агрессии и натиска.

Неохотно толстяк оставил девушку в покое, и неуклюже поднялся на ноги, подтягивая грязные штаны. Девушка же, опершись на локти, уставилась на Гвэйена своими большими небесно голубыми глазами. Неожиданное появление незнакомца окунуло ее в кратковременное состояние отрешенности; она смотрела даже с интересом... Насильник, тем временем, измерив непрошеного гостя беглым нервным взглядом, отвернулся к столу, заставленному разной утварью, и поспешно подвязывал штаны. У него тряслись руки.

— Повернись, — сказал незнакомец без злобы, и даже как-то мягко.
— А кто ты такой, что влазишь в чужой дом, и порядки свои наводишь? — проговорил толстяк нервным и немного дрожащим голосом, однако, не поворачиваясь, а только топчась на месте.
— Лучше не сопротивляйся, гражданин, — в голосе незнакомца не было агрессии. — Если будешь вести себя смирно, получишь смягченное наказание и отправишься в угольные шахты — трудиться на благо Атномара...

Однако трудиться на благо Содружества насильник явно не хотел...

Девушка бросила взгляд на своего обидчика и в этом взгляде были удивление и беспокойство. Внезапно толстяк развернулся на месте со скоростью, удивительной для своего телосложения, а из его движущейся в замахе руки вылетел глиняный кувшин, рассеивая в воздухе шлейф снежно-белых брызг. Гвэйен успел среагировать и инстинктивно закрыл лицо левой рукой, ощутив глухой удар и пронизывающую резкую боль в предплечье. Молоко потекло белоснежными струйками по его доспеху.

— Ах, ты ж... Зараза! — Гвэйен отшатнулся, но не выпустил меча из своей правой руки. Несколько белых капель пробежали по массивному лезвию, украшенному переплетениями серебристых линий.

Девушка, увидев все это, испуганно отползла в сторону.

Не теряя времени, подгоняемый нервным напряжением, толстяк схватил со стола скалку для теста, и хотел сразу же нанести удар, но увидев, что незнакомец уже оправился от неожиданной атаки, поднял меч, и с холодной решимостью смотрит ему в глаза, остановился. Лицо незнакомца было каким-то странным... В его выражении усматривалось что-то неестественное... пугающее... Толстяк снова замахнулся и со всей силы запустил в незнакомца еще и этот деревянный предмет.

Гвэйен снова закрылся той же рукой, и снова боль пронзила ее так, словно по ней ударили молотом. В нем вскипела ярость. Он с криком бросился на толстяка, который, в свою очередь, выхватил небольшой нож, торчавший в буханке хлеба, и потянулся к девушке, пытаясь схватить ее. Девушка закричала, когда он сжал своей медвежьей ладонью ее руку и дернул к верху, пытаясь поднять с пола...

— Не надо, Израм! Поддайся!

Толстяк не успел подвести ее и приложить ей к горлу старое источенное острие. Гвэйен не дал ему такой возможности.

Ярость наполнила его энергией, и он был быстр. Как тигр, в несколько скачков он оказался рядом. И подобно лучу света, разрезающему тьму, блеснул клинок, с отвратительным хрустом врезаясь между шейными позвонками, рассекая кожу, мышцы, артерии, хрящи... Лысоватая голова покатилась под грубо сколоченный шкаф, а массивное обезглавленное тело свалилось прямо на бедную девушку, интенсивно выплескивая на нее пульсирующие карминовые струи. Она принялась кричать снова. Сильно, еще сильнее чем до появления незнакомца, дико — шок был очень большим. Забрызганная кровью, она лихорадочно пыталась выбраться из-под массивной туши несостоявшегося насильника. Гвэйен тут же бросился ей помочь, но она как раз высвободилась и, пробежав пару метров, забилась в угол. Обняв колени руками, она сидела и глядела на него безумным взглядом, не понимая толком, что произошло в эти последние несколько мгновений. Она вся была в крови. Ее растрепанная и на половину стянутая одежда пестрела большими красными пятнами и точками от маленьких брызг. Гвэйену стало ее жаль. Он понимал, что все это получилось непростительно брутально... Как-то слишком уж бесцеремонно. Но, с другой стороны, если бы насильник все же схватил девушку и приставил к ее шее свой заскорузлый клинок, все могло бы обернуться еще хуже. Кроме того, если бы даже толстяк сдался, Гвэйену пришлось бы связать его, отвезти к башням и передать дозорным под стражу, а значит — потерять время. Но злодей все же оказал сопротивление и заслуживал смерти... Вытерев меч тряпкой, подобранной со стола и спрятав его в ножны, Гвэйен сел на лавочку, что стояла под стеной и просто молчал. Девушка плакала, но уже тише; в ее всхлипываниях читалась безысходность. Он не знал, что ей сказать сейчас, да и нужно ли что-либо говорить. Поэтому — просто молчал.

«Случившееся понемногу уложится у нее в голове, — подумал он, — да и у меня тоже».

— Зачем ты это сделал? — тихо спросила она.

Глянул на нее, растрепанную, несчастную. Ее лицо, красивое лицо юной девчушки — ей бы беззаботно проживать молодые годы, радуясь каждому дню, — ее ладное личико сейчас искажала гримаса отчаяния; ее губы дрожали; ее заплаканные глаза смотрели на него, ожидая хоть какого-то ответа, объяснения, утешения...

— Я хотел помочь тебе... — ответил он. «Я ведь и помог... — подумал, — Помог ведь... Хотя, наверное, в такой помощи мало приятного... Но, все же, это моя работа — помогать людям именно так... Я должен был вмешаться...» Глянул в ее глаза. — И наказать твоего обидчика... — докончил вслух. Она сидела в углу, безутешная, опустив руки на дощатый пол. Из ее небесно-голубых глаз капали слезы.

— Ты в порядке?

— Зачем ты это сделал? — снова повторила она. — Я вся в крови. А он... Я просто хочу не помнить этого... я просто хочу... — ее слова сорвались в плач.

Гвэйен посмотрел на нее, посмотрел на тучное обезглавленное тело на полу, на ужасающую лужу крови, на то, как от загустевающей жидкости слиплась шерсть на шкуре зверя. Это было плохое начало. Оно никак не способствовало его нынешнему заданию. Оно задерживало и угнетало. Хотя и не вмешаться он не мог: это было бы против его долга и против его убеждений.

Гвэйен слушал плач девушки, и ему показалось, что он начал стихать. Но, взяв небольшой перерыв, всхлипывания разразились с новой силой.

Он медленно поднялся и вышел из хижины во двор. Его гнедой с темно-серыми пятнами конь — Буран — пощипывал траву в роще, прохаживаясь средь берез. Возможно, его отогнали отзвуки происходившего в доме, а может просто отбрел, привлеченный красотою деревьев, притягательной аурой беззаботной цветущей жизни, которую животные бессознательно ощущают.

Гвэйен направился к нему. Снял с лошади вьюки. Из вьюков он достал маленькую кожаную сумочку. Открыл ее. В ней все было устроено так, чтобы рыболовные снасти — крючки и лески, смотанные в аккуратные моточки, а также поплавки из коры пробкового дерева — располагались очень упорядоченно и путник легко мог выбрать нужные ему компоненты, а затем, вырезав подходящую палку, соорудить нехитрый, но весьма полезный инструмент. Так он и поступил, сломав молодую березку у самой земли и сделав из нее удилище, к которому прикрепил все остальное.

Вьюки он занес в дом и поставил сразу у двери. Девушка еще сидела в углу. Она уже не плакала. Основным мотивом ее внутреннего мира сейчас была опустошенность. Он хорошо знал такие состояния.

— Я пойду поймаю что-нибудь на ужин в Прозрачной реке, — сказал он.

Она никак не отреагировала.

Завесив пневмострел на плечо чтобы не оставлять оружие без присмотра, Гвэйен двинулся в сторону реки.


2
Под ивой, растущей на берегу Прозрачной реки он вырыл жирного и сочного червя. Оторвал кусок животного и одел на острый как игла крючок. Оставшуюся часть существа Гвэйен наткнул на обломленную веточку куста, возле которого расположился, присев на выступающий из земли камень. Ремень с мечом он отстегнул от пояса и положил рядом. С ним было неудобно сидеть — конец ножен упирался в землю. Рядом положил также и винтовку, оставив при себе только револьвер.

Ветерок гулял по поверхности воды — дружелюбный и освежающий ветер позднего лета, — то подгоняя волны, то оказывая им сопротивление, гулял бездумно и беспрепятственно, ничем не отягощенный. Клева долго не было. Забросив удочку, Гвэйен достал из сапога нож и начал заострять валявшуюся возле камня палку. А потом какой-то невероятно ловкий и неуловимый подводный житель заметил наживку и начал ее аккуратно объедать раз за разом. Все уменьшающееся в размере, но никак не могущее умереть, тело червя продолжало время от времени ненавязчиво извиваться на ветке куста.

И вот Гвэйен нацепил уже последний неподвижный фрагмент и забросил удочку. Вдруг поплавок резко ушел вниз, под воду, а рыболов тут же дернул удилище на себя и вверх. Его рука ощутила тяжесть, пытающуюся вилять в разные стороны на другом конце удочки. Он осторожно, но настойчиво подтянул добычу к берегу. Затем вытянул на берег. Это был большой золотой карп. Он здорово трепыхался, искрясь бликами в ярком солнечном свете. Гвэйен проткнул его заостренной палкой в месте, где заканчиваются защищающие жабры пластины, пригвоздив рыбину к земле.

— Убивать — твое призвание, — послышал он из-за спины.

Обернулся. Она была умыта и переодета в другую одежду, чуть более ветхую, чем прежняя.

Он ничего не ответил. Его лицо не выражало никаких эмоций. Он присел над карпом и начал вынимать крючок из его верхней губы. Управившись, Гвэйен разобрал удочку на первоначальные составляющие. Крючок он бросил в один из кожаных кармашков, нашитых на его широком поясе, а леску, сложенную вдвое пропустил через отверстие, оставленное в теле карпа заостренной палкой, и связал ее концы рифовым узлом.

Пока он возился с этим, девушка сошла по берегу вниз, к реке. Гвэйен стоял к ней спиной. Она подняла ремень с подвешенным на нем мечом. Рейнджер сделал вид, что не заметил этого. Закончив свою работу, посмотрел на нее. Девушка достала меч из ножен и, держа его обеими руками за длинную рукоять, разглядывала узоры на клинке.

— Я понесу, — сказала она. — Тебе будет неудобно...
— Только... Осторожно. Он очень острый.
— Я помню...

Гвэйен подошел, поднял и завесил на плечо свою винтовку. В руке он держал подвешенный на леске улов. Девушка спрятала клинок обратно в ножны и несла их, взяв обеими руками. Молча они направились к хижине.


3
С приближением вечера они начали готовиться к ночлегу на улице. Развели костер во дворике. Насобирали хвороста и наобламывали сырых веток, а затем из всего этого сложили на земле — возле костра, но так чтобы огонь не достал — два настила и накрыли их слоем травы. Гвэйен пошел в дом и нашел там несколько покрывал, да и просто тряпье, которым можно было застелить импровизированные лежаки. Прихватил с тумбы, стоявшей возле печи, завернутый в льняное полотенце хлеб.

Когда дрова сгорели, превратившись в раскаленные угли, они запекли на них карпа, а потом снова подбросили несколько поленьев. Огонь разгорелся вновь. Теплый и вкусный ужин доставлял удовольствие, делал воспоминания о случившемся менее выразительными.

Огонь был очень красивым, как всегда. Он исполнял свой полуночный ритуальный танец, одновременно дирижируя тенями близких и немного более отдаленных предметов, заставляя их плясать ему в такт.

Никто не стал трогать тело. Никто не хотел возиться с этим. Что случилось, то случилось, и это должно было остаться в прошлом.

Огонь играл отблесками на их лицах.

— Ты думаешь, это так сойдет тебе с рук? — все же спросила она очень спокойно.
— Да.

Взглянул на нее, она смотрела на него удивленно.

— Я еще не знаю твоего имени. Как тебя зовут, небесноокая?
— Арианна, — ответила она, еще больше удивленная комплиментом.
— А я — Гвэйен. Из братства Серых Росомах, рейнджер.
— Из Росомах? Я читала о вас в одной из папиных книжек.
— Тогда ты, наверное, знаешь, что я имею право наказывать тех, кто, по моему разумению, заслуживает этого.
— Он заслуживал, — сказала спокойно, немного помолчав.
— Прости, что так получилось, Арианна.
— За что прощать? За то, что ты снял с меня этого кабана?
— За то, что тебе пришлось пережить все это. Наблюдать это ужасное событие. Видеть смерть, кровь...
— Тебя не за что прощать, — ответила, — а того, кого есть за что, — прощать уже не придется.

«Очевидно, — подумал Гвэйен, — пережить этой юной девчушке нужно было многое... Очень многое... И не единожды... чтобы говорить так...»

— Это был не первый раз, — продолжила она, а ее голос задрожал. — Мне приходилось платить регулярно. Иногда я сопротивлялась, иногда — нет... Я думала о том, чтобы уйти, но куда я пойду? Куда бы я пошла? У меня самой возникало желание... ты понимаешь... перерезать ему горло во сне... Но я бы никогда не решилась... Я просто... просто... я не жалею, что он мертв... но только... это было так неожиданно.

Девушка вздохнула резко и коротко. И отвернула лицо. Давящие эмоции снова сжали грудь и горло, и хотели вылиться слезами из ее глаз.

— Все будет хорошо, Арианна, — сказал он. Просто для того, чтобы ее утешить. — Не плачь.
— Я не буду, — сказала тихо. — Хватит уже... плакать.
— Ты не похожа на деревенскую девушку, — попробовал он перевести разговор на другую тему. — И говоришь совсем не так, как говорят в деревне.

Она ничего не ответила сразу, а лишь уставилась на вздымающиеся к верху яркие языки пламени, а затем слегка сдвинула брови, и в нахлынувшей задумчивости поковыряла сухой березовой палкой в потрескивающих углях костра.

— Это мой отец научил меня, — сказала. — Читать, писать... и говорить не как деревенские девушки. Мой отец был ученым. У нас в доме было много книг. Но дом сгорел. Пожар забрал у меня отца. А Израм — был его братом, — моим дядей.
— Израм, — повторил Гвэйен, вздыхая задумчиво.

Она молчала.

— Я еду в Пристанище. Если хочешь, Арианна, поехали со мной.


4
Когда на востоке из-за гор показалось солнце и равнину залил утренний свет, они были готовы отправиться в путь. Гвэйен отвязал коня от одной из берез, растущей во дворике. Арианна собрала в сумку все необходимые вещи — все, что хотела забрать с собой. Ее голубые глаза были печальны. Ее каштановые волосы развевал ветер.

Внезапно ветер усилился и небо неожиданно затянули угрюмые тучи. На землю обрушилась кратковременная, но свирепая гроза. Пронесшись в приступе буйства, она прекратилась так же резко как и началась, оставляя после себя внушительные лужи, увешанные каплями листья и приятную свежесть в воздухе... Они укрылись от ливня в покосившемся сарайчике, слепленном из дерева и глины и укрытом связками камыша...

Перед отъездом девушка подоила трех коз, из которых состояло Израмово хозяйство, и они с Гвэйеном напились свежего молока. А затем отвязали животных и выпустили их на волю.

— Я готова идти, — сказала она. — Может, поджечь дом?
— Не стоит, — ответил он, закрепляя вьюки на спине лошади.

Сначала пошли пешком. Он вел коня под узды. Долина была велика. В деревню они в любом случае попадут уже завтра. Гвэйен хорошо помнил, что как ни спеши, а в Пристанище от Клыков Тролля ехать — четыре дня. Конечно, это если не гнать как полоумный и пожалеть себя и лошадь. И ночевать им скорее всего снова придется под открытым небом. Хотя... может и нет. В половине дня пути от деревни, — припоминал себе Гвэйен, — стоит старый солдатский форт. Это тогда — когда он был обычным мальчуганом из простонародья — его туда не пускали, а сейчас — обязаны пустить...

Пока что ничего не мешало им немного пройтись с утра для разминки — перед тем как труситься целый день в седле.

— Сколько тебе лет, Арианна?
— Семнадцать.
— И долго ты жила в этой хижине?
— В четырнадцать меня забрал к себе Израм. В четырнадцать с половиной. А что?
— Да так, интересуюсь.
— Раньше я жила в Хэйнхельме. С отцом. А потом попала сюда.
— Ясно, — ответил он, не найдя других слов.
— Ты вчера сказал, что ты инквизитор и что можешь убивать всех, кого захочешь, точнее — сочтешь заслуживающим этого.
— Сказал.
— Ты добрый… наверное. Но ведь если человек имеет такое право, то он может безнаказанно творить и зло.
— Да, ты права, малышка. Так оно и есть.
— Не называй меня так...
— Не буду.
— Похоже, что у вас, инквизиторов, есть все возможности творить что вам только вздумается.
— Да. К сожалению... или к счастью, это так. Но здесь дело уже в самом человеке. Не каждый становится инквизитором. В орден принимают только тех, кто имеет определенные моральные качества. Отбор очень жесткий... По крайней мере, так должно быть.
— А так не есть?
— Идеал тем и привлекателен, что не достижим.
— А что в Пристанище? Что у тебя там за дела?

«В Пристанище, — подумал он, — согласно полученным сведениям, промышляет черный маг... или же просто какой-нибудь безумец на фоне нашествия чудовищ... Мне поручено выследить и...»

— Да так, кое-кого навестить, — ответил, — кое-что разузнать. Ты, главное, как только въедем в деревню, а лучше раньше, забудь о том, кто я такой, не упоминай об этом. Мои дела требуют, чтобы до определенного момента я, а в силу сложившихся обстоятельств, и ты тоже, были обычными путешественниками... — он осмотрел свое оружие и доспех. — Ну... или вроде того. Тебя ведь в Пристанище не знают?
— Нет... почти. Я была там всего раз. С Израмом.
— Хорошо.
— Ты собираешься кого-то убить в деревне? — посмотрела на него своими голубыми глазами, но он медленно отвел взгляд.
— Я... я еще не знаю, Арианна, — ответил он искренне.
— Кстати, как там твоя рука, — вспомнила она. — Не болит?
— Болит, — ответил. — И опухла. Но, вроде, ничего страшного. Просто ушиб... Нужно будет заказать наруч у кузнеца... Мой у меня утащил какой-то прохвост на рынке в Борумхельме, когда я снял его чтобы померять перчатку с длинной манжетой... Чертов негодник...

Дальше решили ехать верхом. Буран легко трусил по вытоптанной дорожке. Ветер, обвевая, создавал в ушах приятный шум, способствующий задумчивости.

— Ветер... — почти беззвучно прошептал Гвэйен на выдохе.
— Что ты говоришь? — спросила Арианна, оглядываясь через плечо. Она сидела впереди него, и он, словно ее обнимая, протягивал руки вперед, держа поводья. — Я не расслышала, засмотрелась на горы.
— Ничего, — отвечал он. — Это только... Ветер...

«Ветер... — подумал Гвэйен. — Ветер очень красив... Когда танцует с травами, и шепчет в листве одному ему известные заклинания, треплет волосы юной девчушки, и гриву моего коня. Ветер... он везде чувствует себя как дома, не смотря ни на что... он...»

Подковы глухо, но уверенно постукивали, соприкасаясь со втоптанной землей. Буран ловко обходил лужи, лишь иногда ударяя копытом в какую-нибудь из них с характерным звуком и рассевая брызги во все стороны. Солнце медленно, очень медленно, ползло к зениту и, повинуясь своей неиссякаемой расточительности, безвозмездно одаряло теплом и светом все живое, которое могло почувствовать значимость этого чудесного дара, и все неживое, которому не было до этого никакого дела.

Они миновали несколько рыбацких лачуг и охотничьих хижин; несколько раз останавливались перекусить, передохнуть и справить нужду...

У Гвэйена во вьюках отыскался порядочный кусок солонины, который они во время своих остановок понемногу уплетали вместе с прихваченными остатками вчерашнего хлеба; воду пили прямо из реки — тиходольцы всегда так делали — эта река славилась чистотою своих вод.

Вечер застал их подъезжающими к форту, который носил название Волчья Стена — или Вилквэл — второй дозорный пункт на дороге, ведущей вглубь Тихой Долины. Это был небольшой замок, расположенный сразу у тракта.

Форт виднелся впереди. До него было минут двадцать езды. Гвэйен придержал скакуна — после целого дня, проведенного в седле, каждый скачок Бурана болезненно отзывался во всем теле утомленного всадника. Да и сам конь, видимо, тоже наскакался за день...

В этом месте лес подступал прямо к дороге. Огромные твердодревы устремлялись в высь, неся свои разлогие кроны на толстых стволах, отбрасывая гигантские тени... На окраине леса, среди деревьев, как-бы опершись на один из могучих стволов, лежал большой валун странной формы.

Когда они подъехали ближе, Гвэйену почудилось, что большой камень немного шевелится... Он готов был списать это на усталость...

— Смотри, Гвэйен! — девушка показала пальцем на странный валун. — Он, похоже, шевелится...
— Ты тоже это видишь?
— Гвэйен, что это за камень такой?
— Возможно... Это — не камень, Арианна... И, похоже, он услышал стук Бурановых копыт...

Громадный валун к их большому удивлению поднялся неуклюже на толстых ногах и повернул к ним тупую массивную морду с грубыми топорными чертами...

— О Богиня! Гвэйен! Это — тролль!
— Похоже на то... Спокойно... Может он не слишком голоден и мы его не заинтересуем...

Гвэйену хотелось пустить коня в галоп и побыстрее скрыться с глаз чудовища... Но, возможно, лучше будет проехать тихо и не провоцировать монстра...

Вдруг тролль заревел так, что аж пошла луна по округе, замахал руками, а затем одним рывком отломал от дерева толстый сук и, раскрутившись, швырнул его со всей силы в сторону путников.

Арианна припала к шее Бурана, а Гвэйен наклонился над ней, прижимая девушку к лошади... А толстый корявый сук пролетел прямо у него над головой...

Гвэйен пришпорил скакуна. Буран послушно пустился в галоп, но тяжелая ноша на его спине и целый день пути с этой ношей дали о себе знать — галоп вышел не таким быстрым как хотелось бы...

Тролль же ринулся за ними. С двух ног он перешел на все четыре конечности и, не смотря на всю свою неуклюжесть, ни сколько не уступал им в скорости, передвигаясь большими скачками... Под весом монстра сотрясалась земля...

Гвэйен выхватил револьвер и, целясь всего какое-то мгновение, с полуоборота выпустил назад все три пули... Тролль остановился и ухватился за лицо огромными руками; из-под его ладоней потекла кровь. Монстр опустил руки, выпрямился и ужасно заревел; пуля выбила ему правый глаз, по его лицу текла кровь...

Гвэйен еще подогнал скакуна. Оглянувшись, он видел как тролль со злостью замахал руками, потом замер на какой-то миг, словно в сомнении, посмотрел на закровавленную ладонь и, наконец, развернулся и скрылся в лесу...

Уже подъезжая к замку, Гвэйен позволил Бурану сбавить ход.

— Я и не знала, что здесь водятся тролли, Гвэйен! — сказала девушка с легким недоумением в голосе. — Я столько жила вблизи этого леса, а тролля вижу в первый раз!
— В мире полно опасностей, Арианна, о которых мы даже не подозреваем...

Гвэйен направил коня к воротам замка.

— Заночуем здесь, — снова обратился он к своей спутнице.
— Здесь? А нас сюда пустят?
— Посмотрим...

Когда солдаты обступили их, Гвэйен назвался и потребовал встречи с командующим. Один из бойцов тут же пошел доложить капитану. Бурана тем временем расположили в стайне и угостили порцией овса, а девушку и рейнджера пригласили в замок.

Гвэйен имел недолгий разговор с Альбертом Хорном, командиром замка, — приятным и вежливым человеком. Путникам позволили остаться на ночь, угостили их ужином и выделили две кровати на втором этаже.

На ужин они получили по солдатской порции отварного картофеля с жареным салом и по кружке яблочного компота. После целого дня утомительной  езды с перекусами всухомятку эта нехитрая солдатская стряпня, поданная горячей, хорошенько подкрепила их силы и разморила одновременно — у них возникло желание еще порядочно выспаться для полного счастья.

Посреди ночи их разбудил пронзительный ужасающий вой, доносившийся с улицы, со стороны деревни.

Арианна вскочила с постели...

— Что это? — воскликнула она испуганно.
— Пока не знаю, — ответил рейнджер.

Гвэйен поднялся, взял оружие и вышел в центральное помещение второго этажа. Воины были на ногах, заряжали арбалеты и пневмовинтовки, всматривались через бойницы в темноту ночи.

Арианна тоже вышла и стала выглядывать в окно.

Эльма ярким пятнышком горела в черном небе, однако ее свет мало что разъяснял, почти без остатка растворяясь во мраке...

Вой раздался снова. Уже намного ближе. Волосы от него вставали дыбом. Затем еще пронзительнее — совсем близко.

Гвэйен выглянул в окно и ему показалось, что он разглядел какое-то невыразительное очертание на фоне травы, которое приближалось к форту от стороны деревни... потом еще одно... и еще одно...

Стражники, дежурившие на улице, начали кричать и побежали к воротам форта. Наконец Гвэйен различил в приближающемся невыразительном пятне очертания какого-то животного... то ли лошади, то ли...

— Неиссякающий Свет Вэорэана! Что это за дьявольщина? — воскликнул рейнджер.

Из тьмы ночи вынырнул огромный хищник и с разгону налетел на стражника, не успевшего укрыться за стенами форта. Раздался тонкий душераздирающий крик бедняги и хриплое зловещее рычание монстра, который, ухватив обреченную жертву зубами, исступленно терзал ее и таскал по земле.

Сотоварищи несчастного хотели было вернуться и отбить побратима, но в освещенное привратными факелами пространство вскочили еще два чудовища. Они бросились к воротам форта и солдаты затворили их с грохотом.

С обеих сторон от фасада замка полукругом выступали вперед крылья здания — так, что фасад находился во внутреннем дворике — это было сделано для удобства обороны центрального входа. Гвэйен и Арианна расположились в левом крыле, и из его бойниц и окон хорошо можно было видеть, что происходит у главных ворот.

Гвэйен выстрелил первым и попал чудищу в круп; так, что задние ноги под ним подкосились и оно, выпустив из пасти мертвое тело солдата, присело на землю и заскулило жалобно и протяжно...

— Стреляй! — скомандовал Альберт Хорн своим бойцам.

Из бойниц форта посыпались арбалетные болты и пули. Несколько стрел вбилось чудовищам в спины. Два, подоспевшие позднее, чудища кинулись наутек. Раненный Гвэйеном монстр заскулил снова, перекатился через себя, взвыв, когда болты, торчащие из спины, соприкоснулись с землей. Затем неуклюже схватился на ноги и также бросился вдаль от привратных факелов, растворившись в ночной темноте.

Гвэйен, послав новый заряд в патронник, выстрелил еще раз — вдогонку. И, очевидно, попал, о чем засвидетельствовал протяжный пронзительный вой, переходящий в отчаянное скуление...

— Ночные чудища из проклятой деревни, — процедил один из стрелков, — страшные бестии. Чтобы их Бездна поглотила...

Гвэйен перезарядил винтовку.

— Возьмите факелы, — приказал командир гарнизона. — Пойдем осмотримся что там на улице.

Гвэйен попросил Арианну остаться и присмотреть за вещами.

Спустившись вниз и выйдя из крепости, они увидели растерзанное тело солдата; он лежал в неестественной позе в луже собственной крови, на его продырявленном гамбезоне в танцующем свете факелов виднелся отпечаток огромной пасти.

— И часто у вас так? — спросил Гвэйен.
— Да что только не приходит из темных глубин леса... Взаправду, опасно забираться в дебри старого Барнахира. Поговаривают, что в Каменной Цепи все же есть ход, который соединяет Барнахир с лесом Мёрквидр, еще более древним и опасным. Страшно подумать, что может забрести к нам из раскинувшихся там Черных болот, по своим размерам подобных морю... недавно ребята наткнулись на группу серолусков... Благо, стрелами и пулями их удалось отогнать... Нам бы здесь не помешал отряд ваших Черных Волков чтобы немного зачистить окрестности...
— Они везде нужны, — ответил Гвэйен. — Есть места, где с чудовищами еще хуже чем у вас... И намного хуже... Но сейчас основная масса паладинов отошла в пограничные крепости...
— Да... Времена нелегкие... — подтвердил командир. — Мы, тиходольцы, тоже отправили на запад сотню-другую пехоты.
— Эти твари не были похожи на серолусков, — заметил рейнджер.
— В последнее время в Долине только и говорят об этих бестиях, — ответил Хорн. — Какие-то демонические собаки-упыри, мать их... Мы давно уже по ночам слышим их завывания вдали. Но на привратников они напали впервые. До этого в окрестностях замка было спокойно... Могу поклясться, они пришли из темных глубин леса...
— Где впервые видели этих тварей?
— Поговаривают, что в деревне, которая дальше по дороге лежит... Будто бы у них это все началось. Будто бы эти твари там откапывают могилы и пожирают их содержимое... Оттуда прибежал в Драголин крестьянин за помощью. Рассказал о бестиях о и том, что староста поселения, не смотря ни на что, твердо запретил обращаться к кому-либо... Странный староста, взаправду... А после этого выслали в деревню отряд стражников и старосту увезли в Драголин...
— Хм... Ясно...
— А ты ведь едешь в эту деревню? Да, рейнджер?
— Да... Эти бестии и те могилы являются поводом моего визита...
— Это хорошо... Вы, паладины, умеете разрешать подобные дела... Там сейчас командует мой коллега Давид Маэрс... Хороший человек, благоразумный, ответственный. Обратись к нему, он окажет тебе содействие. И передавай ему привет от меня.
— Хорошо. Передам.

Из ночного мрака более не доносилось никаких зловещих звуков — видимо, встретив яростное сопротивление, болезненно воткнувшееся в их спины болтами и пулями, чудовища стремительно отступили. Мерцающий свет привратных факелов, на который они посмели выйти из сумрака, обжег их мучительной болью и искалечил, и теперь, отпрянув, они снова укрылись в безопасной и ласковой темноте ночи. Теперь, приникнув и затаившись в высокой траве, сомкнув убийственные пасти и сложив морды на передние лапы, жалобно и тихо поскуливая, они будут отдыхать, в надежде что отдых залечит их раны. Но такие раны — с торчащими в них снарядами — сами собою не заживают. Так размышлял Гвэйен, рассматривая кровь бестий на земле.

Солдаты затащили труп павшего побратима в замок, чтобы он не привлекал других хищников, и накрыли его плащом, на котором был изображен символ Тихой Долины — солнце, освещающее большую гору, с которой катится быстрый поток реки.

Ворота замка заперли. Альберт Хорн решил не оставлять на улице никакой стражи на оставшуюся ночь. Гвэйен поднялся на второй этаж левого крыла. Перекинувшись несколькими словами с Арианной, они отправились спать.

Когда рейнджер и девушка проснулись, в солдатской столовой их ждал завтрак. От Альберта Хорна они узнали, что разведчики, которые прочесывали окрестности на рассвете, не нашли мертвых чудовищ. Путники собрали свои вещи и двинулись в дорогу.

До деревни от Волчьего форта было всего пол дня пути. Буран, для которого замковый конюх не пожалел овса, скакал резво и жизнерадостно. Погода была приятная... Время пролетело быстро. И вот они уже проезжали окружающие деревню поля, на которых трудились крестьяне, собирая урожай, а также пастбища, на которых выпасали скот пастухи; подъезжали к Пристанищу с его постройками, утопающими в зелени садов.

Поселение окружал крепкий частокол, но большие ворота сейчас были открыты.

У въезда в деревню конь зацепил зазевавшегося крестьянина.

— Твою ж мать, — обернулся он и поймал взгляд Гвэйена, — э-э-э... я хотел сказать... благослови вас Великая Мать, добрые путники.

Когда они въехали на территорию деревни, несколько стражников преградили им путь и приказали остановиться. Гвэйен так и сделал.

— Приносим свои извинения, что задерживаем вас, — сказал один из стражников, который, в отличие от остальных, носил укрепленную латными пластинами кольчугу, — однако нынешнее положение обязывает нас соблюдать определенные меры предосторожности по отношению к тем, кто входит на территорию данного селения.
— Все нормально, — сказал Гвэйен. — Стоять на страже порядка — дело благородное.
— Да, так и есть. Что привело вас в эту деревню, господин?
— Дела служебные, — ответил Гвэйен негромким голосом, — но я не могу рассказывать о них на улице. Пропустите меня, а позже я зайду к вашему капитану и все ему объясню.
— Капитан расквартировавшегося здесь отряда стражи Давид Маэрс к вашим услугам, — представился стражник. — Назовите свое имя, господин, и можете проехать. Когда обустроитесь и отдохнете с дороги — я жду вас у себя; и, надеюсь, вы действительно имеете повод для подобной таинственности... А пока, я скажу людям, чтобы посматривали за вами...
— Уверяю вас, капитан, — с нами не будет проблем.
— Имя! — напомнил капитан стражи Давид Маэрс.
— ... Арахорас, — ответил после непродолжительного колебания Гвэйен. — Из Восса.
— И... — капитан вопрошающе посмотрел на девушку.
— Арианна, — ответила она несмело. — Из... э-э-э...
— Тоже из Восса, господин, — докончил Гвэйен.
— Хорошо! Проезжайте!
— Ах, да... И еще... Привет вам от Альберта Хорна, капитан!


5
Пристанище выглядело живописно. Это было большое хаотично застроенное поселение, располагавшееся по обе стороны реки, берега которой соединял старый каменный мост. Он стоял здесь уже очень давно; его время от времени подлатывали, укрепляли опоры. Спуски к берегам были специально сделаны более крутыми и отделены от деревни прочным, но приземистым ограждением, за которое нужно было выйти чтобы спуститься к воде. Старый мост, возвышающийся над этим ограждением и высоко поднятый над рекою, соединял северную и южную части деревни и не был перекрыт никакими воротами.

Повсеместно в Пристанище что-то росло: зеленела трава, благоухали ромашки, календулы, сальвии, вербены и розы в цветниках, там и здесь мощное старое дерево возносило вверх свои кроны, раскидывая их широко над крышами строений, на него равнялись деревца поменьше, везде во дворах стояли отягощенные сочными плодами яблони, вишни, сливы и груши. Со времени, когда Гвэйен видел деревню в последний раз, она заметно разрослась. Здесь и там подостраивались хижинки и вполне приличные дома и даже целые усадьбы. Чтобы освободить место для новых построек частокол переставили дальше, дополнив его новыми бревнами...

Путники проехали по улицам. Гвэйен узнал свой бывший дом, а на его крыльце увидел незнакомую пожилую пару — они сидели на скамейке и беседовали. Возле дома бегали дети.

— Внуки, наверное, — предположила Арианна, заметив, что Гвэйен рассматривает их.

Он молчал.

Гвэйен все сильнее чувствовал, что не увидит тех, кого надеялся увидеть.

Проехав по мосту, путники остановились возле таверны, над дверью которой красовалась надпись «ДОМ НАД РЕКОЙ». У входа три неопрятных старичка спорили о чем-то. Гвэйен соскочил с коня и подал руку Арианне, помогая ей спешиться, а затем привязал Бурана к перекладине.

— А я тебе говорю — ведьма она, — сказал старичок в затасканном сером пиджаке. — Яблоко от яблоньки, знашь ли, недалеко... э... стало быть... И соседи рассказывали, что у них дома кошачьи кишки по всей кухне валялись. Энто, по-твоему, тожить сплетни, э? Что люд твердит — правду говорит.
— Меньше слушал бы ты разговоров уличных. Да сам поменьше бы чушь трепал. А то как баба базарная. Тьфу! — разгневался старичок с невероятно сморщенным лицом, одетый в оливковую тунику.
— Чушь? Какая ж энто чушь, коли я собственными глазами видел... э-э-э... ну почти...
— А шел бы ты — делом занялся; все равно — слоняешься бестолку; дома работы штоли нет? — Жнивень на дворе!
— Приветствую вас, добрые люди! — обратился к ним Гвэйен.

Старики повернулись к нему.

— А вы хто будите? — подозрительно посмотрел на него третий старичок с длинным крючковатым носом, выряженный в вышитую рубаху, заляпанную жиром.
— Я дальний родственник Рейнара и Лины Дорай, — пояснил Гвэйен. — Я надеялся, что вы подскажете мне, где их найти.
— Ты што вояка какой-нито? Видать, из королевской армии. И меч вонна какой... и омуниция твоя вся не дешево-то стоит...
— Я... я не состою в армии. Вообще я здесь проездом. Вот и заскочил родню повидать.
— А не сын ты ихний часом? Энтот… как его… Гвэян? — присмотрелся к нему старик в пиджаке.
— Нет, дедушка. Я брат его троюродный — Арахорас, — ответил Гвэйен. — От родителей только слышал я, что есть у меня братец, но встретиться с ним не довелось пока... Вот может теперича и повидаюсь...
— Брат троюродный?.. Ишь ты... Объявился... По матери, али по отцу? — недоверчиво уточнял дедок.
— Да отстань ты от нево уже, Зирик! — встрял старец в оливковой тунике. — Вишь же сам ведь, што другой энто человек совсем... Не повидаешься, сынок. Уехал он давно, твой братец...
— Да и по глазам видать, что не Гвэян, — согласился старик в пиджаке. — У того — голубые. А у тебя, сынок, странные какие-то... Но а чем-то и похожи вы с ним, канешна... Тот только моложе был годов на тридцать пять, когда я с ним в последний раз виделся... — дед засмеялся.

«На девятнадцать, — подумал Гвэйен. — Неужели я действительно выгляжу таким старым?»

— Да... — продолжал старик. — Молодой Дораев сын... Помню-помню... Нахмуренный такой весь, в дорожном плаще, — прям как ты, только у него был коричневый, — пожитки свои на телегу громоздил... И колдунья его, женушка, стало быть, с волосами распущенными, молодая... Так чего ты там хотел, э?
— Я спрашивал, — ответил Гвэй. — Где мне найти Рейнара и Лину Дорай?
— А... Ну да... э-э-э... Дораи старые, значит, интересуют, стало быть? — замямлил старичок, а в его голосе чувствовалась какая-то затаенная неприязнь. — Так нет их больше средь нас-то. Уже лет пять как нет.
— Где они похоронены? — тихо спросил Гвэйен.
— А я тебе что эхстрасент? — вдруг засуетился дедок. — Ишь ты! Откуда ж я знаю? Пять лет назад продали дом, собрались и уехали. Куда — никому не сказали. И... оставь меня в спокое... Порядочными бы людьми интересовался лучше...

«Такими как ты, наверное?» — подумал Гвэй.

Сморщенный старичок в тунике громко чихнул.

— Невзлюбили их тут, — разъяснил он, вытирая нос пальцем. — После таво особенно, когда их сын связался с Эуликой Лани. Дом ее родителей вонна там стоит, — старик отнял палец от носа и указал на ветхое здание вдалеке. — Они померли давно. Отец — еще до свадьбы ее с Гвэнеем...
— Гвэяном, — поправил его дед в вышитой рубахе.

Арианна засмеялась. Старики посмотрели на нее с неодобрением.

— Не хорошо энто — смеяться над чужим горем, — промолвил поучительно дедок со сморщенным лицом и снова обратился к Гвэйену. — После смерти ево с... Тьфу ты! После свадьбы ево с Эуликой на семью Дораев люд тожить скоса глядеть почал.
— Ибо ж все знали, что ведьма она... — встрял старичок в пиджаке.
— А ты опять за свое, Зирик! — сердито прервал его сморщенный дедок, а затем принялся усиленно трясти пальцем от которого никак не хотела отлипнуть назойливая сопля. — Одно торочишь: ведьма, ведьма! Шел бы домой уже! Голова от тебя болит!

Наконец сопля оторвалась от пальца и ляпнула Гвэйену на сапог... Старики молча уставились на нее...

— Прости, сынок, — ласково сказал старичок в тунике.
— Ничего, дедушка, — ответил спокойно Гвэйен.

На некоторое время воцарилось молчание...

— А я вам говорю — по ночам птицу из курятников она таскала, — не выдержал дедок в пиджаке, — а когда я ее родителям мешок репы продал, у меня корова померла, а Фомы Заречного теща моей Инке рассказывала, что ее внук как Эулику энту где на улице увидит, так всю ночь потом рукоблудствует. Лет пятнадцать ему тогда было.

Старичок в тунике какое-то время морщился и шевелил носом, намереваясь снова чихнуть, но потом его отпустило и он сердито глянул на суеверного собеседника...

— Ну а тебе когда пятнадцать было, ты, поди, энтим и не развлекалси? — скомментировал он, а затем наклонился и эффектно высморкался на землю.
— Не обо мне сейчас речь... — недовольно проворчал дедок в пиджаке.
— Ну и нечево на парня наговаривать. У нево уже у самого сынок растет, жена — красавица... — поучал старичок, вытирая руку об одежду.
— Да знаю я, — на свадьбе-то бывал. И хорошо, я вам скажу, что Эулика энта со своим уехала, а так бы парню спокою не было; поди знай, что бы она чарами своими мерзкими содеяла. Вечно пахощами напахтится, в платьица разоденется, ходит задом виляет, аж мне потом черти-что снится... Тьфу!..
— А? Так вот оно откуда ноги растут! — засмеялся дед в тунике.
— Оттуда, что чародейство энто все! Сны ворожбой паскудной насылала она чтоб я мучился. Желанье в теле старом распламеняла неудовлетворимое.
— Старом? Она ж уехала, когда тебе всего шестьдесят пять было. Энто ж, считай, мужчина в самом соку... по крайней мере, — должон быть... — старичок в тунике почесал затылок.
— Должон, — тяжело вздохнул дедок в пиджаке, — да не всегда бывает.
— Ну... — продолжил сморщенный, — А то, што, говоришь, желание неудотлеворимное... али как там?.. — так энто ж как раз и не магия, знашь ли. А магией наоборот, рассказывают, энто дело поправляетси.

«Зачем я с ними заговорил?.. Ведь мог же просто пройти мимо... просто пройти... Ан... нет. Демоны дернули меня... порасспрашивать...»

— Одно я знаю, — продолжил суеверный дед, — ведьма она... А старый Эрвил, говорят, и не помер вовсе. И, говорят, из-за него энто все деется.
— Дурак ты, Зирик, — спокойно констатировал дед в тунике. — Ты скажи еще, што мертвым ево в гробу не видывал. Скажи еще, што он притворялси. Дыхание затаил — на три дня. Старый дед уже, а сказкам веришь. Одно тебе втемяшилось: говорят, говорят... — Лучше молчи, коль сам не ведаешь.
— А кто ж, по-твоему, на жальнике-то по ночам роется, э? — не отступал от своего дед в пиджаке.
— Не ведомо, — промолвил через мгновение старец в тунике.
— Да разное люд говаривает, — подытожил дед в вышитой рубахе.
— Спасибо вам, добрые люди, — Гвэйен со всей силы старался чтобы его голос звучал доброжелательно. — Пойду я выпью чего-нибудь.
— Да не слушай ты их, сынок, — вдруг задержал его старичок в оливковой тунике. — Нормальная она девка была. А когда они с Гвэнеем уехали и ее мать уже одна жила, хто-то из таких вонна, как энтие, —  кивнул он головой в сторону своих собеседников, а те сделали вид, что не увидели и не услышали, — ей окно камнем выбил. Так она меня попросила досками забить. Так што был я у них и в доме... и вишь чево? — Живой! И Дораев сын хороший был парень. На тебя чем-то похож немного. А только, што людям везде колдовство чудится. Вот и пришлось молодым уехать, а потом и Линке с Рейнаром.


6
В таверне было шумно и пахло едой. Гвэйен первым делом оплатил комнату на втором этаже на четыре дня вперед и занес туда все сумки, распорядился, чтобы Бурана отвели в стайню и накормили, а затем они с Арианной уселись за стол и с наслаждением пообедали. Они выпили по большой кружке свежего молока и плотно закусили сочевицей со свиными отбивными и яичницей с грибами.

Разместившись в своем временном жилище, они немного побеседовали. Арианна спрашивала Гвэйена о том, кто такая Эулика, а Гвэйен отвечал, что это его бывшая жена, с которой они когда-то жили в Пристанище, в доме его родителей, — какой-то год после свадьбы, — но потом им пришлось уехать. Случилось это много лет назад — ему тогда было девятнадцать. Причин он уточнять не хотел; сказал Арианне, что она и так все слышала от колоритных представителей местного населения. Она расспрашивала дальше, и Гвэйен рассказал, что после года скитаний поселились они на окраине города Борумхельм, что далеко на восток отсюда, — их приютил старый аптекарь, поставив условие, что они будут помогать ему по дому и с другими делами, поскольку его старость брала свое. Гвэйен охотился в подступающих к городу лесах и собирал травы. Эулика торговала в лавке старика. Старик варил зелья и приготавливал мази. Несмотря на все его разговоры о том, что годы уже не те, он держался бодрым и жизнерадостным до самой смерти, которая настигла его через пять лет после того, как он принял к себе супругов. За это время все они успели сродниться, и Гвэйен был опечален кончиной старика. Аптекарь оставил свой дом супругам в наследство — детей и каких-либо других родственников у него не было. Жизнь с любимой женой в красивом древнем городе была хороша. Но в 625 году в Борумхельм пришла эпидемия неизвестной болезни. Она унесла жизни значительной части населения города. И жизнь Эулики тоже. Гвэйен, ухаживая за женой, заразился сам и, мучаясь от ужасных симптомов, думал что умрет, но болезнь, достигнув своего пика, внезапно отступила. Через два года он вступил в орден.

Арианна рассказывала, какой замечательной была жизнь в доме отца, и какой ужасной стала в доме дяди. Гвэйен ни о чем не спрашивал. Затем он выдал девушке девять серебряных монет и сказал, что она может остаться здесь, или прогуляться, и снова просил никому не говорить, кто он такой, сам же он должен пойти осмотреться в деревне. Арианна обещала, что сохранит его имя и профессию в тайне.


7
Когда Гвэй спускался по лестнице в залу первого этажа, поднимающийся вверх мужик, здоровый как тролль и, судя по движениям, не очень трезвый, зацепил его плечом. Гвэйен взглянул на него, и думал было идти дальше, но мужик явно был настроен недружелюбно и искал приключений.

— Куда прешь! — рыкнул он. — Не видишь, што ли — человек идет? Али там, откуда ты, принято ездить по чужим селеньям да людей на сходах толкать?

Гвэйен, перед тем как выйти из комнаты, снял свои доспехи и оружие и переоделся в самый обычный костюм самого обычного деревенского жителя, припасенный им заранее. Безоружный, для воодушевленного алкоголем громилы он, конечно, выглядел неопасно. У великана же на поясе, в простом кожаном чехле, висел большой нож.

Гвэйен не смотрел на него — он разглядывал фактуру древесины, из которой были изготовлены перила, медленно водя по поручню пальцами левой руки.

— Нет, — ответил он спокойно, медленно и даже учтиво. — Там, откуда я, так не принято.
— Пива мне купи, есси не хош шоб я те по башке настучал, — перешел прямо к делу троллеподобный.
— Одну? Две кружки? — уточнил спокойно Гвэйен и взглянул вопросительно в глаза великана.
— Три, — подсунул ему свою огромную ладонь с тремя оттопыренными пальцами прямо под нос.
— Пошли, — пригласил Гвэй.

Он купил громиле пять кружек пива, а себе взял еще кружку молока. Веселость мужика резко возросла вместе с его дружелюбием и желанием задушевно побеседовать. Свою агрессивную настроенность он отложил в сторону, тем более, что Гвэйен, вместо ожидаемого сопротивления, проявил благосклонность и понимание. Мужик рассказал Гвэйену о том, что сегодня у него именины и поэтому он немного выпил. О том, что жена его — Аниска — даже не поздравила и, наверное, это случилось потому, что, ну подумаешь, вчера обозвал ее мать старой уткой, потому как шибко противная. Поделился опасением, что второй урожай будет в этом году паскудный, поскольку в день солнцестояния ветер был сильный. Гвэйен заметил, что вероятно мужик хотел сказать — скудный. На что великан ответил, что знает, о чем говорит и урожай будет плохим. Затем он поведал о том, что люди нынче злые стали и трактирщик не хочет в долг наливать. А это еще усугубляется недавними дьявольскими событиями. Воистину злое время, по словам мужика, выбрал путник, чтобы навестить Пристанище. Злое время. По ночам бывает, завывают упыри и люди боятся после темноты выходить на улицу. А частенько и могилу разрытую кто-нибудь на кладбище обнаружит. А что творилось в ту страшную ночь, когда волкодлаки всю деревню кишками загадили. Ужас. Ужас один. Никто с тех пор по ночам не выходит. Многие уехали. Хотя бестии по домам не лазили пока, но люди на ночь прочно окна и двери заколачивают, чем могут. Несколько десятков деревенских — в основном, детей и стариков — пропало без вести, поэтому он своего Эмира никуда не выпускает.

— Истинная правда, друг, што времена таперича и так припаскудные для простых людей, как мы. Неведомо, што назревает: все время вести тревожные о каких-нито стычках с дикарями от границ доходят, а мы ж тута рядом совсем — у самой межи, у самого кордона. Вот так-то. Так я и говорю, как влезут варвары в Тиходолье, как лиса в заячью нору, — куда бежать-то? Хоть на горы карабкайся! Да толку...
— Виггерлинги теснят нас с запада — это правда. Но воины из Манорима, Ровайна, Рудэруана и Тиходолья уже направились чтобы удержать пограничье. Кроме того, сотни паладинов разместились в крепостях Доррэнхолд, Торэнгард и Хортвальд. Мы также контролируем устье Прозрачной реки. Так что в глубь наших территорий они не войдут, — успокоил мужика Гвэй.
— Вонна как... Да и давно пора уже укрепить кордоны. А то они там за своими стенами ховаются, эти горожане да знатные, а про нас, землепашцев, поди, и забыли уже... Вспоминают только, когда налоги драть пора приходит...

Гвэйен смолчал.

— А еще и энто на нашу голову, — продолжил крестьянин. — Какие-нито ночные чудища мерзопакостные, порождения чародейства богоотвратного... А у какого ж паршивого вероотступника рука поганая поднялась осквернить святую память наших предков. Знающие толкуют, что зло сгустилось в Тиходолье, и на нас обрушился сам Ба... э-э-э... ран... какой-то...
— Баэрангалор, — поправил его Гвэйен, — демон ночных ужасов.
— Да. Точно. Так ты, видать, знашься на мудрствованиях энтих. Давай выпьем! За... э-э-э... Мудрых. Пущай Богиня их обережет.

Гвэйен поздравил мужика с именинами и выставил ему еще три кружки темного пива. Для поддержания разговора мельком рассказал о том, что, мол, самый обычный путешественник и заехал по пути навестить дальних родственников. Мужик не спрашивал, кого именно; язык и ум у него изрядно заплетались. Но он припомнил, что вначале плохо обошелся с новообретенным лучшим другом и просил не держать на него зла. Гвэй сказал, что не будет. Он, еще уточнив что-то по поводу разрытых могил и той ночи, радушно распрощался с великаном и направился в храм Великой Богини-Матери Гвэйдхэ.


8
Культовое строение Пристанища со всех сторон окружал роскошный сад. Как и все порядочные храмы всех времен, оно было самым красивым сооружением в деревне. Выстроенный из камня, храм был местами обшит деревянными панелями с резным декором, раскрашенными в яркие краски. На фронтоне была представлена композиция, на которой Богиня в виде красивой обнаженной женщины с длинными распущенными волосами сидит со скрещенными ногами и в левой ладони держит мир в виде зеленой цветущей поляны, а правой заботливо прикрывает его сверху, защищая от хаоса. Женщина сидит по центру, а ее длинные волосы вьются, постепенно превращаясь в растительный орнамент, который и заполняет все остальное место фронтона.

Гвэйен вошел внутрь. Изнутри храм был точно таким же, каким он его помнил, — богато украшенный цветами, пахнущий благовониями. Три молодые служительницы Великой Матери обратили на него свое внимание и скромно поприветствовали легким поклоном, как было положено по обычаю. Он учтиво ответил им медленным кивком головы. В центре стояла статуя Богини Гвэйдхэ. В юности Гвэй всегда любовался ею, когда приходил в храм. Созерцание ее всегда вызывало в нем благоговение, поднимало наверх из душевных глубин самые нежные чувства. Застывшая в плавном полуобороте, она была очень грациозна. Ее образ, исполненный умиротворения и спокойствия, завораживал. Она не смотрела на зрителя, но ему хотелось смотреть на нее.

— Подобно солнцу, вспыхнувшему в темноте ночи, — так любовь Богини светит нам, — мелодичный женский голос пробудил его от нежной задумчивости. — Здравствуй Гвэйен! Приветствую тебя в храме Матери.

Этот голос был очень приятным, мягким, как журчание ручейка в заповедной роще, как тихий шелест листвы. Женщина, которой он принадлежал, одета была в длинную желтую мантию с глубоким декольте и разрезами, идущими вниз от обоих бедер; на талии ее одежды были собраны изысканным узорчатым пояском, что очень хорошо подчеркивало фигуру. Ее волосы, цвета соломы, мягко спадали на плечи, высокий лоб украшен был золотой диадемой, в центре которой сиял ярко-голубой эвклаз, изысканно сочетающийся с цветом глаз женщины.

— Здравствуй, Мать Рия. Ты ничуть не изменилась.
— Гвэйдхэ дарует своим служительницам долгую молодость и жизнь, — ты же знаешь.
— Я рад видеть тебя, Мать Рия.
— И я рада.

Она подошла и взяла его за руку; ее прикосновение было очень приятным; красивые ладони с длинными элегантными пальцами прикасались нежно, излучали тепло.

— Пойдем, Гвэй! Попьем чаю.

Она повела его за руку в дальние помещения.

В трапезной пахло зельями — мятой, липой, календулой, жасмином; на стоящем посередине комнаты столе лежали фрукты и ягоды — яблоки, груши, вишни в узорчатой керамической миске, большие желтые сливы, покрытые бликами от яркого солнечного света, льющегося через широкое окно.

Жрица усадила его за стол; он положил руки на подлокотники удобного плетеного кресла. А сама подошла к плите, на которой изысканный стальной чайник умиротворенно шипел, как будто напевая успокоительную мантру, и выпускал вверх струю клубящегося белесого пара.

Рия положила в две глиняные чашки сушеные листья чая, цветы жасмина, свежую мяту и мед, залила кипятком. Поставила чашку перед Гвэйеном и села напротив.

— Дорога была легкой, мой хороший? — спросила она, помешивая напиток деревянной ложечкой. — Где твои братья? Ты оставил их в таверне?
— Мои братья бродят просторами Атномара в поисках зла. Я приехал один, Мать Рия.
— Неиссякаемое милосердие Богини! Один?
— Мы сели на поезд в Борумхельме — я и Квэним... и лошади, — ехали ночь, день и снова ночь, а утром были у кромки Черного леса. Мы встретили парня — из охотников, — он ехал в большой город чтобы просить помощи у государства, — свирепый черный оборотень убивает лесных поселенцев. Поэтому Квэним не смог приехать со мною, — обязался выследить зверя. А я проехал между Клыками и в четыре дня добрался сюда.
— Квэним ехал с тобой... Это хорошо, — сказала Рия, — но плохо, что приехал ты один... Прошлой ночью вой не только будил людей, но и не давал им уснуть вовсе, а на утро крестьяне нашли еще три разрытых могилы. Если это то, что я думаю, может случиться, что скоро по улицам зашагают мертвецы.
— Ты, все-таки, думаешь, что это — некромант?
— Я надеюсь, что твой опыт и знания подскажут нам, что это такое, мой хороший... Поистине, до сих пор нам удалось понять не многое.
— Обычные некрофаги, способные разрыть захоронение и вскрыть гроб, не воют. Хотя и некроманты обычно тоже. Никто не видел этих ночных созданий?
— Когда это случилось в пятый раз — мое письмо тогда уже было отправлено и эти события в нем не описаны, — те, кто не побоялся упыриного рыка и завываний и вышел на улицу посмотреть, увидели упырей — огромных полуоблезлых псов ужасающего вида. Может быть, только те, которые бесследно исчезли, выдели больше. Вой — жуткий. Ты не слышал? Было одиннадцать смельчаков, которые решили в следующую беспокойную ночь, когда такое будет твориться, взять вилы, лопаты и грабли, выйти из домов во тьму и положить конец напасти. Они тоже должны были видеть многое... И чувствовать... От воя чудовищ и крика бедняг поднимались волосы, а поутру фрагменты защитников были растасканы по всей деревне. Многих частей явно не хватало. Больше никто из деревенских на ночную охоту не выходил.

Жрица умолкла и замыслилась, попивая отвар...

— Кто-то из деревенских, — продолжила она, — после этого случая донес весть в Драголин, несмотря на запрет старосты, потому как через несколько дней по деревне уже расхаживали две дюжины дружинников... Хвала Богине...
— Запрет старосты... Мне говорили об этом... Хорошо бы было перекинуться с ним парой слов...
— Уже ты с ним не потолкуешь, мой мальчик... Наш дельный предводитель стражи имел приказ сразу же отправить старосту в Драголин под конвоем.
— Да... Об этом я тоже слышал... Но тем меньше заботы для меня... Так что же, все-таки, с чудищами? — Псы-упыри? Или волкодлаки?
— Очевидцы говорят, что псы.
— На четырех ногах?
— На четырех.
— Какие-нибудь следы?
— Следы больших собачьих лап. Невозможно проследить, ни откуда они приходят, ни куда уходят, — следы теряются в траве. Возможно, они заплывают в деревню по реке или... Хм... Трудно себе представить, чтобы бестии все это время скрывались где-то здесь, по эту сторону частокола...
— Сведений о таких существах я, признаться, нигде не встречал. Если бы не разрытые лопатой захоронения, о которых ты упоминала, то я предположил бы, что крупные и чрезвычайно свирепые хищники неизвестного вида просто ищут себе новый источник пропитания. Прошлую ночь я провел в форту Волка и слышал вой, о котором ты говоришь... весь гарнизон его слышал. Вой — ужасный, действительно, а потом из темноты выпрыгнули огромные четвероногие чудовища. Похоже, что это были именно псы, — во всяком случае, очень их напоминают. Один из них растерзал солдата, который не успел укрыться за крепкими воротами. Мы стреляли и ранили всех троих, — а убийцу стражника, мне казалось, я ранил смертельно, — однако их трупов не нашли.
— Я так надеялась, что ты приедешь не один, Гвэй!
— Я тоже. Но Росомахи не привыкли пятиться, сбросив с плеч бремя долга, даже если обстоятельства острыми кольями ощетинились против них.
— Не всегда это мудро, Гвэйен. Достойно! Но — не всегда мудро.
— Может и так. Но мудрецы и не сражаются с демонической тьмою... Разве что — только с той, которая внутри них самих. Они сидят в медитативных позах с бесстрастными лицами и, бормоча священные мантры, витают в облаках своего внутреннего мира, перебирая четки в вялых пальцах... и стараются — принимать. Приятие — вот их оружие против чудовищности мира. Они силятся соединиться с тьмою, если уж она неизбежна, и растворить ее в своей любви, или бесстрастии, или — в чем там еще... — в добродетели. Мы также должны идти навстречу тьме, — избежна она или нет, — но наше оружие — не смирение, а меч и пуля. Росомаха должен быть как клинок, который разрезает опутавшую его вервь обстоятельств. И, вопреки всем помехам, поражает труднодоступную цель...
— Тебе следовало бы писать книги, Гвэй!
— Может, займусь когда-нибудь.
— Но все же ты не охватил все сорта мудрости. Твое описание вышло довольно однобоким. Мудрость многолика, Гвэйен, как и любовь, как и зло, с которым ты сражаешься.

Он промолчал.

— Ты, вероятно, знаешь старую притчу про два крыла птицы, Гвэйен? Так вот, пафосная философия бесстрашной борьбы со злом — это одно, а здравомыслие и осмотрительность в каждой конкретной ситуации — второе. Птица летает только с двумя крыльями, мой мальчик! Жаль, что с тобою не приехал Квэним...
— Да... Квэним знаменитый победитель нечисти; опыта у него побольше, чем у меня. Поэтому мы и отправились вместе, но обстоятельства, как это обычно бывает, внесли свою поправку. Видишь, какое сейчас время, моя милая жрица... Это странно... По всему Мидгарду множится зло, воплощаясь в обличиях духов, животных и людей. Высшие Паладины, рядовые рейнджеры и младшие братья не сидят без работы, скитаясь по всем объединенным землям. Часто — в одиночку — как самые настоящие росомахи.
— Такое время, о котором ты говоришь, длится уже невесть который век... Мидгард всегда был наполнен злом, против которого необходимо было бороться...
— Твоя правда... Для этого и существуют паладины... Нам, воинам Вэорэана, принадлежит немалая роль в поддержании порядка как внутри Объединенных Королевств, так и на их границе. И в последнее время ситуация на окраинах особо напряженная. На западе нас пытаются теснить воинственные виггерлинги; с юга на нас искоса поглядывают Адданхайм, Этморн и Эллания. На севере нашим неспокойным соседом является Аралан, разорванный на части тщеславными конунгами, каждый из которых считает себя законным королем всей страны, а стоит кому-нибудь из них собрать армию побольше, как ему запахнет власть над целым континентом. На северо-востоке через Черное Ущелье в наши земли хочет влиться Йумнагат и затопить нас волнами нечисти. А на юго-востоке своим ядовитым языком лижет наши границы Йитт-Ир, и только и жди, когда ему захочется отхватить кусок Хальмерии... Неудивительно поэтому, что внутри страны паладинам случается все реже путешествовать отрядами, и все чаще — поодиночке. Основная масса Черных Волков оттягивается на границы, и лишь Серые Росомахи, одинокие санитары внутренних территорий, остаются поддерживать шаткий порядок внутри страны...
— Одинокие миссионеры, несущие Извечный Свет в мрачные закоулки мира, — сколько вас легло костьми в сырых пещерах, запутанных и затхлых катакомбах и зловонных погребах с поросшими плесенью стенами? Сколько вас сложило головы на холодный камень и влажную твердь в иструхших чревах старинных руин, населенных отвратными тварями, куда не проникают лучи живительного солнца? Сколько ваших знаменитых панцирей и шлемов, поножей, наплечников и мечей, сколько ваших сверхмощных пневмовинтовок поглотили черные болота? Сколько их, поросших мхом, валяется в зарослях старых сорняков, в куче выцветших костей, в сумраке вековечного леса? Сколько, Гвэйен?
— Брось... Навеиваешь на меня печаль, Мать Рия... Черную печаль... Паладину не вольно опустить меч и поддаться страху, нужно идти вперед, даже если это упрямство приведет его к гибели...
— Упрямство... — сказала она, немного помолчав, — до чего же подходящее слово... Итак, златокудрый Квэним оставил тебя и отправился в одиночку против оборотня, а ты один прибыл сюда...
— Да, так мы с ним решили. И там и здесь гибнут люди, и там и здесь нужен кто-то, кто знает как бороться с порождениями Бездны. Мы не могли одновременно оказаться в двух местах, не разделившись. В этом все и дело — нельзя медлить, когда гибнут граждане Атномара.

«Больше их выживет, если вы положите головы в неравном бою? — подумала она. — Ваше братство нуждается в реформации и в обильном притоке новых рекрутов... Но вы не берете кого попало... Только максимально проверенных и наиболее достойных... Вы не можете доверить кому попало ваше оружие... Поэтому они, эти достойные, чаще всего блуждают по миру в гордом одиночестве, — точно так же, как и те хищники, именем которых вы назвались... Конечно, вы можете просить помощи у любого из граждан Содружества, и он не имеет права вам отказать, да только основной удар вы, по своему благородству, все равно берете на себя».

— Да поможет вам Богиня, — сказала, — и Квэниму и тебе, Гвэйен.
— Квэним носит звание Высшего Паладина. Судьба ведет его дорогой света и хранит...
— Его хранит не только судьба, Гвэй, но и несравнимо более богатый опыт подобных расследований и сражений. Он ведь в ордене намного дольше, чем ты.
— Он из чистокровных кертанов; он намного-намного дольше меня в ордене — на двести сорок шесть лет... если не ошибаюсь.
— Златокожие кертаны... Они живут долго...
— Да... По правде говоря, Мать Рия, сгустила ты тучи в безоблачном небе моей уверенности — после того, что ты сейчас говорила, я не знаю, справлюсь ли один.
— Действуй осмотрительно, Гвэйен, не подвергай себя опасности, идя на неоправданный риск; сначала — высматривай и расследуй... А когда не останется сомнений, воспользуйся своим правом призвать на помощь граждан королевства... Но только — не сейчас. Не открывай себя, пока не будешь готов нанести окончательный удар.

Гвэйен попивал чай — теплый, ароматный и успокаивающий, как солнечный летний день.

— С какой периодичностью раскапываются погребения, — спросил.
— За три с половиною месяца это был седьмой раз. Промежутки между ними сравнительно равномерны — примерно три недели. Однако вой и другие звуки присутствия тварей тревожат поселенцев гораздо чаще...
— Ну так может, у нас здесь и нет ничего мистического... Просто нашествие неизвестных хищников, а на его фоне орудует какой-нибудь банальный некрофил... Хм... Однако ж, хищные звери не в состоянии похитить человека, не оставив никакого следа, — для такого дела необходима несравнимо большая аккуратность, чем та, на которую способно животное...
— Одно цепляется за другое, Гвэйен... Будем надеяться, что этот клубок распутается раньше, чем мы услышим о новых потерпевших от этой таинственной беды.
— Три недели... — задумался. — Три недели... — повторил. — Ну, значит, следующего раза стоит ждать через три недели.
— Если всем заправляет разумное существо, а мы теперь оба склонны так думать, то оно может иметь способ получить информацию о тебе от местных, а возможно, у него даже есть помощники в деревне. Если бы его не увезли в Драголин, то можно было бы смело начать список таких пособников прямо со старосты Маэнора Хэлвика, неизвестно почему решившего закрыть на происходящее глаза себе и всему поселению... Поистине странным кажется такое заведомо тщетное усилие, поскольку того, что сейчас происходит, просто нельзя не замечать, даже если очень бы хотелось...
— Что-то он, явно, знал, и не хотел чтобы это стало широко известно. Что-то очень важное, раз он с такою легкостью поставил на кон свою должность и, возможно, свободу...
— Наши враги могут разгуливать среди нас, любезно улыбаясь и выдавая себя за друзей. Именно поэтому я прошу тебя, не распространяйся излишне о своей миссии.
— Хорошо, я постараюсь... никто из... Эм-м-м... лишних жителей деревни до нужного момента не будет знать... Если этого не потребует крайняя необходимость.
— Гвэйен! Лишних? Это как?
— Ну... В конце концов, мне же нужно как-то проводить следствие, Мать Рия. Я же не могу сказать свидетелю, например, — Я кожевник из Полесья, я хочу взять у вас показания... Я и так, оставив свою броню и оружие в комнате, считай, беззащитен... А если сейчас сюда ворвется один из тех ужасных псов? Что мне с ним — деревянной поварешкой сражаться? Разумно ли это? Я должен ходить в доспехе, с мечом и пневмострелом, и показывать людям свою отметину чтобы просить их о содействии...
— Ну тогда поступай как знаешь, Гвэйен. В конце концов, это ты здесь — инквизитор. Я только даю тебе советы в меру своего понимания.

Они пили чай. Гвэйен посмотрел на свою ладонь. Рисунок, размером с четырехдрейковую серебряную монету, был четким и выразительным, глубоко въевшимся в кожу. Незадолго до его отъезда из Борумхельма, мастер Арамонт обновил метку, напитав рисунок Священной Пылью. Гвэй медленно подвинул руку в сторону жрицы. По мере движения метка все отчетливее загоралась фиолетовым свечением, а в ладони нарастало ощущение жара. Он почесал затылок.

Жрица смотрела в окно, за которым шумел на ветру ухоженный сад.

— Прости меня, добрая Мать Рия... В твоей мудрости я как раз не сомневаюсь. Я обязательно прислушаюсь к твоим советам... А также буду помнить и про два крыла... Я справлюсь. Хоть и один. Вот увидишь... Попроси об этом Милостивую Гвэйдхэ.
— Попрошу. Обязательно попрошу, мой мальчик. А ты, пожалуйста, будь осторожен. Люди подозрительны к чужакам. Возможно мои опасения и пусты, но не привлекай к себе слишком большого внимания... Да и твоего настоящего имени им лучше не знать — пусть лишний раз не беспокоятся. Так уж повелось, что о Дораях и Лани здесь вспоминают без особого душевного тепла. Ты здорово изменился. Мне не кажется правдоподобным, чтобы тебя кто-нибудь узнал, если только ты сам не назовешься... та болезнь сильно на тебя повлияла... — ты словно стар и молод одновременно... Когда мы встретились с тобою шесть лет назад, то даже я тебя узнала с трудом, а ты знаешь, что я очень внимательна... Да, теперь ты выглядишь совсем по-другому...

Гвэйен нахмурил брови и опустил взгляд; тень пробежала по его лицу...

— Собственно, об этом я тоже хотел тебя спросить. Расскажи мне о родителях, Мать Рия. Почему такая неприязнь к моей семье и семье Эулики все еще сохраняется? Почему когда я спрашиваю о Дораях, люди становятся подозрительными, а о дьявольской крови Лани, еще и через столько лет, судачат на улицах старики? Ведь это все было так давно и моя жена здесь ни при чем...
— И будут судачить. Простонародье суеверно. Одного-двух порядком странных случаев, сопоставимых с интересами или высказываниями человека, достаточно, чтобы весь его род окутать легендами о колдовстве. А случаев было не два и не три.
— И не четыре, к несчастью, — добавил Гвэйен.
— Простонародье любит свои легенды и хранит их долгие лета, — продолжала жрица. — Ведь так ему и проще и интереснее. А когда происходит такое, как сейчас, это нужно с чем-то связать, понимаешь? А связать это с семейством Лани для простонародья очень легко и, в какой-то мере, даже приятно...

Он молчал.

— Вы уехали тогда с Эуликой — и правильно поступили. Жаль, что на новом месте вас тоже настигла беда. Нити судьбы сплетаются в причудливые узоры, Гвэйен.
— Шесть лет назад ты говорила, что родители все еще живут в Пристанище. Что у них все хорошо. Я надеялся повидать их.
— Шесть лет назад я очень удивилась, встретив тебя в резиденции ордена, — улыбнулась она. — Человек, о семье которого ходят такие слухи, о котором рассказывают, что он женился на ведьме, уезжает из поселения, пресыщенный плодами этих суеверий, а потом становится инквизитором, чтобы самому выслеживать ведьм.
— Не только ведьм, добрая Мать Рия. И не всех ведьм, — сказал он печально. — Однако ж... Продолжай.
— Пять лет назад, — ее лицо снова стало серьезным, — кто-то ночью попытался поджечь дом Дораев. Он немного обгорел сзади, а потом пошел дождь и погасил огонь, что еще упрочнило веру в дьявольскую эгиду, распространившуюся от семейства Лани на семейство Дорай через ваш брак с Эуликой. Никто из твоих не пострадал, — утешила его; ее глаза были очень красивы. — Вскоре они собрались и уехали невесть куда.
— Невесть куда... — повторил задумчиво. — А теперь я буду помогать людям, которые подожгли дом моих родителей?
— Не только им, Гвэйен, — всем жителям Пристанища.

Он молчал.

— Да! Еще одно. Если тебе это чем-нибудь поможет... Новый человек время от времени стал появляться в Пристанище восемь месяцев тому. Никто не знает, откуда он приходит и куда исчезает. Его видели на улице всего несколько раз, последний — три недели назад. Он как раз купил у кузнеца две лопаты.
— И как он выглядит? Этот подозреваемый...
— Худой седовласый старец с окладистой бородой.
— Конечно, едва ли верно то, что человек, покупающий лопату, сейчас же отправится раскапывать могилы с ее помощью. Однако ж, мне известно, что твоя интуиция никогда тебя не подводила, моя хорошая госпожа. Твою мудрость, как я уже говорил, я очень ценю...
— Ну-ну, Гвэйен, какая же я тебе госпожа? И интуиция моя не совершенна, однако, правда, часто указывает правильный путь. И вот сейчас мне кажется, что это он... тот, кто в ответе за происходящее.
— Это, в определенной степени, даже закономерно... Действительно, некромантами часто оказываются седовласые старики... с лопатами... Правда.

Она посмотрела на него... странно.

— Но... Кем бы он ни оказался, он со всей вероятностью очень опасен.
— Гвэйен! Зачем люди совершают такие поступки? Ты многое об этом знаешь...
— Да, действительно, знаю кое-что, — ответил он. — Некромантия проявляется под разными обличиями: от полусознательного бесцельного безумства с примесью маниакальной экзальтации до религии и науки...
— Мне кажется, тот кто это делает — не просто обезумевший богоотступник. Те чудовищные твари, должно быть, вызванные им из самых темных закоулков Бездны, свидетельствуют о том, что он серьезно упражнялся в запретном волшебстве.
— Ты, как всегда, проницательна, моя... госпожа... и я склонен доверять твоим мудрым домыслам. Видишь ли, — вероятно, все зависит от личности самого практикующего. Безумие мы, наверно, сразу отбросим, но и о том, насколько такой человек душевно здоров, — тоже не станем рассуждать. Скажем лишь, что если по природе своей человек является ученым, то в практиках он будет стремиться к научному эксперименту, тогда он — алхимик и книжный маг, его интересуют формулы, особенности физиологических и магических процессов, он увлечен приготовлением и применением разнообразных экстрактов и эссенций; чаще всего, экспериментируя с телами живых и неживых существ, такой маг ищет способы укрепить свое собственное тело и продлить его жизнь, а также может создавать себе разнообразных неестественных, скажем так, прислужников и стражей... Если же некромант по природе — мистик, — он имеет религиозный уклон, — достигнуть своих целей он пытается, усердно служа темным богам. Живые существа и их трупы нужны ему для того, чтобы приносить жертвы демонам Бездны и проводить мерзкие ритуалы в их честь. Хорошо известен ритуал, во время которого практик должен медитировать, сидя на груди у трупа и всматриваясь в пламя маленького костерка, разведенного у мертвеца во рту... Считается, что такая практика позволяет заглянуть по ту сторону жизни, а при постоянных и прилежных занятиях — соединить в себе обе эти полярности — жизнь и смерть — и не страшиться более ни того, ни другого...
— Чего только не бывает в мире, Гвэйен.
— Да, моя милая жрица. Так вот, наш некромант, по всей видимости, — ученый. В частности, потому, что у него есть стражи — псы. Ибо, чтобы сотворить себе контролируемого прислужника без помощи темной науки, а одной только силой воли и взываниями к темным богам, нужно быть необычайно сильным медиумом, либо пользоваться огромным расположением демонов, а скорее — и то и другое.
— Под темной наукой ты здесь имеешь в виду использование изначальных магических сущностей, которые пронизывают живую и неживую материю, наделяя объекты мира волшебными свойствами...
— Именно. Духовные силы, воплощенные в материи, которые через материальное тело, опять же, влияют на духовную сущность. Алхимические знания, без единого сомнения, очень ценны, но когда они служат негодным целям бесчеловечного лиходея, то тогда мы видим уродливые и отталкивающие плоды на древе такой науки...
— Алхимия, — повторила жрица, отодвигая пустую чашку и поднимаясь из-за стола. — Пойдем со мною, Гвэйен. У меня кое-что есть для тебя.

Жрица завела его в кладовое помещение храма. Открыла ключом украшенный резьбою шкаф, и достала оттуда маленький флакончик из темного стекла, закупоренный деревянной пробкой. Вложила его в руки Гвэйену.

— Возьми, рейнджер. Это «Пещерный змей». На время он позволит тебе видеть в темноте и увеличит твою силу в разы... Чтобы иметь возможность принять этот напиток, люди готовят свой организм месяцами, однако ж, ты можешь выпить еще и не такое, — она улыбнулась.
— «Пещерный змей»... Надо же... Алхимический шедевр цвергов, разработанный для применения в их стычках с гоблинами. Даже старшие паладины редко имеют возможность его использовать. Насколько мне известно, ингредиенты для него настолько редки в наших землях, и настолько дорого стоят...
— Выпьешь перед тем, как отдаваться в лапы демоническим чудовищам, — перебила его. — Только, пожалуйста, — не раньше времени. Зелье, как ты сам заметил, очень ценное. И другого такого пузырька у меня нет.
— Большое спасибо тебе, заботливая Мать Рия.
— А это, — достала и подала ему еще один флакончик, — настойка из корней валерианы и лепестков календулы. Выпьешь сегодня на ночь. Какой-то ты немного напряженный, Гвэйен.
— Спасибо... Мне действительно нужно хорошо отдохнуть...
— Ступай, и... да хранит тебя Богиня, Гвэй.

Он действительно нуждался в расслаблении и отдыхе... Он был уставшим... Что-то как будто давило на него... Снаружи или изнутри. Он не мог сказать точно, что его гложет... Время от времени он ощущал себя таким несчастным, обессиленным и опустошенным... А затем, это вдруг отступало... Потом находило вновь... Это длилось уже очень давно. От того времени, когда умерла Эулика, а он сам поднялся с больничного ложа седым изможденным чучелом со странными глазами... О-о-о!.. Первое время было очень тяжко... Потом он понемногу приспособился — ментально, а затем и физиологически. Стал штудировать книги старика Арнхольда, а также проводил много времени в его лаборатории; он всерьез увлекся алхимией, он понимал ее на удивление хорошо; готовил себе зелья из магических растений в надежде, что их действие укрепит его истощенный организм; от раза к разу он непростительно перегибал палку и рисковал непоправимо подорвать и те незначительные остатки своего здоровья, которые имел, или даже отравить себя насмерть... — горьковатый чернолист, пепельный солнцегляд, подземный паутинник, ползучая мандрагора, драконий корень, терпкоцвет... — он принимал порции, каждой из которых хватило бы чтобы погрузить в летаргический сон дюжину здоровых мужчин. Однако — о диво! — его измененное тело, вместо этого, жадно поглощало содержащуюся в них силу... А потом был орден, магическая пыль и тренировки... Перепады случались все реже, но... случались. Когда он рассказал о своих ощущениях мастеру Арамонту, тот высказал свое мнение: Гвэйен поборол заразу и выжил, однако болезнь сильно изменила его организм; некоторые системы были угнетены, другие — закалились в борьбе с заразой и восстановились с избытком; позднее организм самонастроился, системы пришли в гармонию, но баланс, очевидно, уже никогда не будет таким как прежде; Гвэйен постоянно влияет на него своим пристрастием к токсическим травам — не ясно до конца, хорошо это или плохо. Однако если применять их с умом, то они могут пойти на пользу... Ведь это уникальный дар — впитывать мощь магических растений и лишь в незначительной мере быть уязвимым для их ядов.

— Что с тобой, Гвэйен? Ты провалился куда-то... внутрь себя...

Гвэй посмотрел на жрицу.

Она улыбнулась, а он был очарован этой улыбкой... и чудесным свечением ее глаз, и голосом... и был очень рад, что видит ее... и находится с ней рядом...

Он понял, что, находясь рядом со жрицей, чувствует себя очень хорошо... он вдруг ощутил себя таким спокойным... и счастливым... Ему почему-то очень захотелось ее обнять... нежно... без каких-либо опасений... отбросив все условности... просто обнять... и почувствовать приятное тепло, разливающееся в телах, достигших близости...

— Разыщи его, Гвэйен. Того старика. Он должен быть где-то здесь, — ее голос вернул его к реальности.
— Э-э-э... да, Мать Рия. Разыщу.


9
Выйдя из храма, Гвэй прошелся по торговой площади, осмотрел лотки с товарами, съел два яблока и пять больших сочных слив, купленных за три медных фульгена у приятной старушки с доброжелательной улыбкой.

Остаток дня он прошатался по улицам, рассматривая закоулки. Приглядывался к седым бородатым старикам, которые ему встречались, однако все они как-то совершенно не вызывали у него ни малейших подозрений. Заговаривая иногда с людьми, он спрашивал, не потревожены ли захоронения Марты и Намира Куунов, и где конкретно они находятся — это, мол, друзья его родителей. Приехал он из Восса, и хочет оставить приношение на месте их погребения. Взявшийся откуда-то знакомый старичок со сморщенным лицом проводил Гвэя на кладбище и показал могилы Куунов, по дороге наущая его, чтобы не слушал местные сплетни на счет своих родственников, потому как хорошие они люди были, и жаль, что уехать пришлось. Гвэйен поблагодарил старика и оставил купленные заранее цветы на могилах Куунов, а когда тот ушел, принялся осматривать кладбище.

Такие места всегда навеивают особые мысли, и Гвэйен, склонившись на старый ограждающий кладбище забор, уставившись на надгробия, задумался о жизни и смерти, о вечном и преходящем.

Никто не может жить вечно. И даже боги способны удержаться в бесконечности, только пребывая в своем потенциальном состоянии. Все, что рождается, — умирает. И тогда — неизвестно, что дальше. То ли все прекращается, то ли что-нибудь остается. Многие верят... Большинство верит, что после смерти тела, сущность существа — душа — не затрагивается разрушением, а отправляется в место, которое очень удачно именуют словом Неизвестность.

И, независимо от разновидности верования, смерть всеми разумными расами всегда воспринималась по особому. С одной стороны, это — просто конец жизни, но человек всегда хотел всмотреться дальше и дальше в глубину, поэтому, с другой стороны, — в смерти всегда усматривалось нечто загадочное, мистическое...

Пока человек живет, он почти всецело принадлежит материальному миру. И хотя, как говорят, все живое вышло из нематериальных энергий, живущее существо, укорененное в материи, не способно полноценно воспринять мир астральный, как если бы он никогда и не существовал. Но все же сознание может иногда уловить нечто туманное и неопределенное, словно во сне, не будучи, однако, в состоянии различить, что стало причиною мистического видения, высшая реальность или призрачное марево.

Когда же человек умирает, люди верят, что его энергетическая сущность оставляет свое материальное вместилище и снова становится частью астрального мира, уходит в измерение высших сил и невоплощенных божеств, и поэтому словно и само обретает некое подобие божественности.

Размышляя обо всем этом, Гвэйен припомнил одно изречение из Писаний: «Когда глиняный сосуд разбивается, пространство внутри него остается нетронутым». Да... это хорошая метафора.

Тело, оставленное жизненной силой, постепенно распадается на элементы, из которых было построено. Оно перестает быть вместилищем души, но так как оно было связано с нею, то и с ним надлежит обойтись подобающе.

Поэтому, тела усопших, оставленные жизнью, повсеместно было заведено проводить через особые ритуалы. Отправить над покойником последние молитвы, проститься с ним в последний раз, и придать тело земле, огню либо камню. Это считалось необходимым.

И тогда могила, каменная гробница либо урна с прахом становилась для родственников своеобразной святыней, к которой надлежало относиться с уважением, и осквернение которой считалось чудовищным кощунством.

Гвэйен прошелся среди могил. Над некоторыми вздымались угрюмые серые надгробия. Над некоторыми — немного украшенные резьбой. Над некоторыми не было ничего. Он узнавал имена, которые читал.

Необходимо было найти какие-то следы.

 Разрытые захоронения были обратно засыпаны землей — по-видимому, крестьяне постарались, — чтобы хоть как-нибудь изгладить последствия того недопустимого кощунства, которое неведомый еретик учинил над могилами их односельчан. Сейчас никакие следы не указывали на то, куда было забрано извлеченное из-под земли. Очевидно, что если бы тело тащили, то влажная после дождя почва сохранила бы хоть какие-нибудь свидетельства этого святотатственного деяния, однако инквизитор не обнаружил их. Если это преступление совершил человек, то он, конечно, мог забрать в руках  изрядно иссушенные временем останки; например, сложить их в мешок и унести, закинув за спину. Трупоеды предпочитают останки свежие и обычно никуда их не тащат... и, конечно же, не пользуются лопатами, а жрица говорит, что именно этим способом были разрыты погребения.

«Так что, однозначно, — это человек, — подумал Гвэйен. — Очередной, отвратительный Небесному Свету, вероотступник. Седой бородатый старик, как догадывается Мать Рия... — старый, но едва ли мудрый, если решился на подобные дела. Жрица говорит, некромант редко появляется в деревне... Если только тот дед и есть некромант... Он может появляться редко потому, что обосновался далеко отсюда. Однако вероятнее, что просто не хочет без крайней надобности показываться на глаза... Говорят, что были похищены люди: преимущественно — старики и дети. Не из домов. Они не вернулись домой. Подозрительного старика видели в деревне очень редко, и, тем не менее, Мать Рия считает, что во всем виноват именно он. Осуществить похищение таким образом, чтобы тебя никто не заметил, легче, если ты выходишь где-то очень-очень близко, хватаешь жертву и затаскиваешь ее в свое логово. Но откуда ты выходишь, старик?.. Он должен быть где-то здесь... Но где?.. И — удивительно — если ты все делаешь один, откуда в твоем старом дряхлом теле столько силы... А если у тебя есть сообщники... — предполагал инквизитор. — Но ведь твое дело так секретно, а сообщники — это ведь всегда лишний риск. Кому ты доверишь такую тайну? Ведь это так опасно... А я ведь доверил свою Арианне... Жрица говорит разумно... Я понимаю, что не могу расспрашивать людей напрямую. Если у тебя они есть — сообщники, — ты узнаешь через них обо мне — об инквизиторе, специально прибывшем для того, чтобы убить тебя... И что ты тогда сделаешь? — мысленно вопрошал он, расхаживая по кладбищу туда и обратно. — Может, если ты достаточно беспечен, ты устроишь засаду и у меня появится шанс по-скорому расправиться с тобою... Или же самому погибнуть... Возможно также, что это спугнет тебя и ты затаишься в своем безопасном обиталище: оба варианта не выглядят привлекательными для меня... Твои псы свирепы и опасны. После всего увиденного и услышанного только глупец может надеяться победить их в одиночку. Мой меч, кроме плоти, рассекает также и ткань магических конструкций, но в данном случае я не знаю, с чем именно имею дело. Если твои чудовища имеют не магическую природу, тогда мой меч в бою против них почти ничем не лучше чем любой другой. Правда, он значительно острее и крепче большинства хороших и даже считающихся лучшими клинков, но боюсь, что в данном случае одного этого мало... И твоя природа мне также неизвестна старик: ты одержимый демонами сумасшедший, или друид, пошедший по темному пути, или чародей, порочный интерес которого увел его в причудливый мир запретной магии; интересно, насколько сильны твои чары?.. Я не хочу бессмысленно рисковать собой, но я хочу действовать соответственно со своим долгом, который я взял на себя... О, Небесный Свет, укажи мне путь во тьме неопределенности и помоги с достоинством исполнить твою волю... Если каждую ночь я буду выжидать, скрываясь в тенях, рано или поздно у меня появится шанс... каждую ночь, при тусклом свете Эльмы... Но только не сегодня... сегодня я так устал...»

Он оставил деревенское кладбище позади, аккуратно прикрыв скрипучую калитку. А затем направился прямиком туда, откуда доносились звучные удары тяжелого молота.

Уставшее солнце уже вскоре собиралось отправиться на покой, но пока еще ярко светило на склоне небосвода. Над Каменной Цепью как огромный бледный призрак постепенно начал вырисовываться Уртис. Гвэйен снова вышел на торговую площадь деревни, — люди уже понемногу расходились по домам, — он направился к зданию, возле входа в которое была установлена вывеска с надписью «ПЛАМЯ И МОЛОТ».

Гвэй вошел внутрь и спустился деревянными ступеньками вниз, в полумрак кузницы.

Горело несколько больших масляных лампад, сверкал также и горн, наполненный раскаленным жаром, озаряя пространство вокруг себя. Мастер трудился у наковальни, превращая топорную заготовку в какое-нибудь полезное произведение. Гвэйен приблизился к нему.

Заметив позднего посетителя, толстый кузнец в старом фартуке и измазанных сажей рукавицах отложил молот и повернулся к нему; его засаленные взлохмаченные волосы были мокрыми от пота, по распаленному лицу стекали большие капли и падали с подбородка на фартук. Он снял рукавицу и вытер ладонью лицо, оставляя на влажной коже полосы размазанной сажи.

— Приветствую в моей мастерской! Вы не из наших мест, да? Чего желаете? Вилы, грабли, плуг? — поинтересовался толстый кузнец. — А может топор или кинжальчик, либо нагрудник с ребром жесткости? А?
— Не, нагрудник есть, — ответил Гвэйен. — Доброго здоровья вам, мастер! Мне бы наруч на левое предплечье. С выступом, закрывающим тыльную часть ладони.
— Так вы — воин, господин? Может и топорик боевой себе закажете. Уж я-то постараюсь над ним как следует, сделаю точно под вашу руку, — щиты в щепки будет разносить! Ну?
— Не, только наруч, — ответил Гвэй.
— Ну как знаете, — слегка обиженно промямлил ремесленник.
— А вы какими металлами располагаете, господин кузнец? — Гвэйен окинул взглядом кузницу, рассматривая хозяйственные инструменты, гвозди, дверные петли, задвижки, замки, несколько мечей и большой щит.
— Только железо! Крепкое! Сваренное на углях твердодрева! — ответил кузнец. — За высококачественной сталью и различными благородными сплавами в Драголин едьте. Или еще в какой город. У меня нет здесь таких печей и других приспособлений как у них там. А лучше всего, конечно, к цвергам на Облачную Гору. Там бы вы нашли себе изделие по вкусу...
— Урд-Шаз-Нагир, «Поселение на Небесной Горе», — так называется сеть древних гномьих городов на склонах горы Аталшаз, а также внутри нее и под ней... Да, там бы я нашел и мастера и подходящий материал... Но у меня нет на это времени...
— Ну а если к цвергам не поедете, то знайте, что с железом я управляюсь очень хорошо. И если станете искать мастера здесь, то навряд ли найдете лучшего чем я...
— Всегда приятно иметь дело со специалистом, — Гвэйен улыбнулся. — Ну тогда, так и быть, — пусть будет обыкновенное железо. Но, пожалуйста, хорошо прокуйте его, господин мастер, с многократной перекладкой. Добейтесь максимально возможной прочности, поскольку я не для красоты его буду носить.
— Конечно, господин воин. Спасибо за совет! Может, я и не делаю панцири для личной охраны князя, но свое дело я прекрасно знаю. А о красоте зря вы так говорите, — тоже можно было б позаботиться. Желаете, может, гравировку какую-нибудь?
— Гравировку на железе? Все равно ржавчина со временем съест. Ничего не видно будет.
— Не съест... — нахмурился мастер, — если будете маслом время от времени протирать.
— Ну да... Сделайте лучше вот что... — Гвэйен достал из кожаного мешочка и подал кузнецу три серебряные монеты...
— Хм... — кузнец скривил губы и с упреком посмотрел на заказчика. — Не скажу я вам, милсдарь воин, что на вид этих трех серебряков во мне распаляется желание вколачивать в ваш наруч максимальную прочность в течение целого дня...
— Оно и не странно, — улыбнулся Гвэй, — килограмм козьего сыра стоит четыре дрейка... Сделайте из монет проволоку, а из нее — насечку на поверхности наруча — какой-нибудь приятный растительный орнамент, без излишеств, а в центре него — знак...
— Знак? Какой знак? — удивился мастер.
— Вы умеете хранить тайны, господин кузнец? — Гвэйен посмотрел ему прямо в глаза.

Толстяк прокашлялся, словно что-то в горле мешало ему ответить сразу; почесал за ухом.

— Хранить-то я умею, но лучше уж вы храните свои тайны сами, знаете ли... — ответил. — Единственное, что меня интересует, это — качественно выполнить свою работу и хранить заработанные дрейки да дукаты в узорчатом кожаном мешочке. У нас тут и так сейчас неспокойно; такие вещи творятся... — таинственные, я бы сказал...
— Вот такой знак я хочу видеть на своем наруче, — Гвэйен показал ему левую ладонь. — И пусть никто не узнает, что я вам его показывал, а вы наносили его на изделие. А за работу я заплачу сверкающим золотым дукатом.
— Всеобъемлющее милосердие Богини! — кузнец взял клиента за руку и поднес к ней свои глаза. — Откуда это у вас? Это вырезано? Выжжено? Или — и то и другое?
— Так значит вы не знаете, что это такое? — Гвэйен высвободил кисть из тяжелой руки кузнеца. — Это мой профессиональный знак, господин кузнец.
— Что ж за профессия предписывает наносить людям такие увечья? — мастер посмотрел на него с недоверием.
— Это не увечье. Это — метка...

Кузнец поразмыслил немного и вдруг нахмурился, медленно поднимая с наковальни тяжелый молот...

— Кажется, я понимаю, господин, к чему вы клоните и что это за метка такая у вас... Своим псам вы тоже такие метки выпекаете, а? У меня, знаете ли, господин, сын пропал недавно. Не подскажете, случаем, где я могу его найти, а?

Кузнец сделал шаг в сторону клиента, держа тяжелый молот в крепкой руке...

— Да нет же! — попятился Гвэйен. — Зараза! Не такого результата я ожидал! Я, наоборот, охочусь на вашего мага и его бестий!
— Магическая метка, странные глаза, — перечислял кузнец, схватив клиента свободной рукой за запястье, — седые волосы при отсутствии морщин... Охотитесь на мага, говорите... А мне, кажется, что я уже его поймал.
— Пустите меня! Давайте будем благоразумными, господин кузнец.

Кузнец занес молот для удара. Его представления о благоразумии явно были иными.

Вдруг с улицы донеслись звуки какой-то суматохи, крики, беготня, звук падающих прилавков... хриплое рычание... и пронзительный вой...

— Что? На подмогу тебе подоспели твои зверушки? Да поздно уже...

Кузнец ударил, но Гвэйен ловко перехватил его руку, пнул его ногой в голень, а когда мастер согнулся от пронизывающей боли, — раскрытой ладонью с размаху влепил по шее — аж хлопок разошелся эхом по кузнице. Молот выпал из его обмякшей руки.

Мастер кузнечных дел рухнул на грязный пол своей мастерской, стоная и ворча проклятия.

Снаружи долетали крики, звуки ужасной катавасии, рычание и вой...

— На помощь! — вопила какая-то женщина. — На помощь! Спасите мое дитя!
— По домам, хлопцы! — орал другой голос. — хватай баб, детей, и — в хаты!

Гвэйен выхватил меч из оружейной стойки и взял большой окованный железом щит. Кузнец, видя это, с трудом поднялся на ноги, но тут же взялся рукою за затылок и оперся на наковальню.

— Даже если ты убьешь меня, — простонал ремесленник, — до тебя доберутся. Селяне или стража доберутся до тебя, слышишь, и положат конец твоим кощунствам... отомстят за моего сына и за меня...

Гвэйен уже не слышал этих слов. Он вывалился из кузницы с мечом и щитом в руках, и его взору открылась пугающая картина...

Огромные чудовища гоняли людей по площади, настигали и разрывали их... Люди вопили от ужаса и бежали в панике кто куда. Разорванные трупы валялись там и здесь на земле. На глазах Гвэйена пес огромной пастью ухватил мальчика за спину и терзал его, бешено мотая головой.

Их было четверо — четыре огромных пса размером с лошадь; облезлые, выглядящие чудовищно, с огромными пастями, полными острых смертоносных зубов.

Из-за ратуши вдруг высыпалась дюжина стражников с арбалетами и алебардами, из-за храма — другая; на чудищ с обеих сторон полетели арбалетные болты.

Псы завыли. Одному три стрелы угодили в бок и две — в голову; хрипло рыча, он замотал опущенной вниз головой, а затем ринулся на стражников. Чудище напоролось грудью на две выставленные вперед алебарды, но импульс был таким сильным, что державшие их стражники рухнули на землю; остальные принялись сечь чудовище алебардами и мечами. Пес мотался исступленно в толпе солдат и валил их с ног торчащими из своей груди древками; он, казалось, совершенно не чувствовал боли. Одному из воинов, который оказался вблизи его пасти, за один раз отхватил голову вместе с плечом...

Еще два монстра, утыканные болтами как ежи, истребляли другую группу стражников; земля под ними была мокрой от крови. Один из монстров получил алебардой по лбу и припал на передние ноги, но тут же вскочил... и получил еще раз. Однако, в тот же миг к умелому стражнику подскочил второй пес, схватил его за ногу и начал неистово дергать им из стороны в сторону словно какой-нибудь тряпкой, держа его в высоко поднятой пасти; в конце концов нога не выдержала и изувеченное тело полетело в сторону, повалив нескольких спешащих на подмогу солдат.

Четвертое чудовище заметило приближающегося Гвэйена и двинулось ему навстречу. Теперь инквизитор ясно видел, что это был именно пес... Огромный как бык, с мерзкой плешью на полуоблезлых боках, со страшной оскалившейся убийственными клыками пастью, из которой катилась вязкая слюна, смешанная с кровью предыдущих жертв, — он ступал навстречу Гвэйену. Не бежал — это уже радовало, — а шел, неуклюже хромая, — две стрелы торчали у него в передней ноге сразу над коленом, они почти пробили ее насквозь и, вероятно, здорово повредили связки и сустав, — чудище рычало злобно и устрашающе...

Гвэйен поднял щит и меч и начал обходить монстра с боку, не спеша, не провоцируя чудовище раньше времени. Однако, пес пронзительно рыкнул и скочил на него, пытаясь ухватить своей огромной пастью. Гвэйен отпрыгнул назад, а монстр завалился на раненную ногу. Тогда рейнджер ударил его с размаху окованным щитом в морду так, что голова чудовища аж отшатнулась. И сразу же ткнул острием меча, целясь прямо в большой желтый глаз, но монстр пригнул колени и нырнул головой под клинок, в свою очередь метя зубами в ногу рейнджера. Тогда Гвэйен отскочил, пригибаясь на передней ноге, и кресанул его по морде ребром щита. И сразу же сверху со всей силы рубанул мечом по голове; острие рассекло кожу на черепе до самой кости, по голове потекла темная кровь. Монстр завыл, подхватился на ноги. Гвэйен рубанул его сбоку наотмашь, оставляя глубокое рассечение также на его правой щеке. А потом щитом напер на его морду и воткнул клинок в раненную ногу.

Монстр завыл и мотнул головой с такой силой, что руку рейнджера вместе со щитом отбросило в сторону. Он почти повалился на землю от приданного ему импульса, но все же смог удержаться на ногах и отступил на безопасное расстояние. Меч остался торчать в ноге чудовища. Пес отчаянно бросился на паладина, но его израненная конечность с воткнутым в нее клинком бессильно волочилась; переводя весь упор на здоровую ногу, монстр двигался неуклюже и медленно...

Гвэйен мельком оглянулся. Четыре стражника возле ратуши обступили поваленную тварь и безбожно секли ее алебардами. Под их ногами кровь месилась с грязью. Вокруг валялись разорванные тела их сотоварищей. Раненные солдаты стонали, отползая в сторону, оставляя на земле красные полосы.

В это время возле храма силы распределились по-другому. Одно чудище лежало окровавленное как сам ужас, с его боков свисала изрубленная в клочья плоть, вокруг него расплылась лужа темной как помои крови. Однако второй пес расправлялся с остатком стражи; он как раз наскочил на одного из солдат, придавив его передними лапами, и яростным рывком оторвал ему руку. Стражник завыл пронзительно и ужасающе, а затем, после еще нескольких исступленных рывков чудовища, — полностью умолк. Остальные два солдата отчаянно бросились на утек, пес ринулся за ними.

Хотя и ужасно хромая, монстр неуклюже атаковал рейнджера раскрытой пастью. Гвэйен отскакивал, закрывался щитом, и время от времени со всего размаха бил его тем же щитом прямо в морду; монстр отшатывался и напирал снова. Наконец, ему удалось ухватить зубами окованный край щита; он начал бешено вырывать снаряжение, мотая головой из бока в бок и Гвэйен пустил щит, который чудище отбросило далеко в сторону.

Рейнджер остался без оружия. Он отступал назад. Чудище наступало, подпрыгивая на передней ноге; вторая передняя, покрытая потеками темной крови, бесконтрольно волочилась по земле. Монстр качал окровавленной головой, вытаращив на Гвэйена большие желтые глаза, и рычал хрипло и приглушенно; слюна и кровь капали на землю. Гвэйена утомил этот бой, он чувствовал усталость; его тело и разум нуждались в отдыхе еще тогда, когда они с Арианной только въехали в деревню. Теперь он остался без оружия. Он не хотел отступать и не мог броситься в бой... Не мог броситься на чудовище с кулаками... Он отошел на несколько шагов назад и присел, коснувшись руками земли; жаркое солнце уже успело высушить ее. Конские копыта и сапоги жителей там и здесь распушили ее, выбив из слежавшегося пласта куски почвы. Гвэйен взял в каждую руку по несколько комков и размял их в ладонях. Теплый серый сухой порошок... Рейнджер поднялся, когда зверь доковылял до него. Затем резко из обеих рук выбросил землю, метя чудовищу в глаза. А когда пес заскулил, потупив голову, Гвэйен скочил к нему и вырвал меч из его ноги с противным звуком разрезаемой плоти, а затем ловко вращательным движением ушел назад и, не теряя импульса, тут же со всего плеча рубанул, отсекая полностью раненную ногу чудовища.

Монстр завыл и завалился на бок, а Гвэйен, ухватив меч обеими руками, с силой вбил его в глаз чудовища. Монстр судорожно задергал ногами, головой и всем телом, а Гвэй вырвал острие из глазницы и всадил его в шею зверя — раз, второй, третий...

Чудище обмякло — не дергалось больше и не дышало. Тем временем, на четырех солдат возле ратуши налетел последний пес, который, вероятно, догнал без труда поджавших хвосты стражников и растерзал их несчастные тела в каком-нибудь переулке, а сейчас вернулся покончить с остальными.

Одного он повалил с наскоку, прижав лапами к земле. Второй занес алебарду над головой и ударил, однако пес резко отпрянул и убийственное оружие стражника с хрустом проломило грудь его побратиму. Несчастный горе-помощник застыл в безнадежном оцепенении и пес, тут же бросившись обратно в атаку, был бы растерзал его, но два остальных сослуживца оттеснили монстра, яростно напирая алебардами.

Рейнджер поспешно осмотрелся в поисках отброшенного щита, но тут услышал крик...

— Гвэйен!

Он обернулся и увидел Арианну, летящую к нему со всех ног с его пневмострелом, сумкой патронов и мечем.

— Держи, Гвэйен! — подала ему оружие, тяжело дыша.
— Арианна! Спасибо тебе, умница! Моя хорошая!.. А теперь спрячься где-нибудь.

Он присел на одно колено, сдвинул рычаг предохранителя и приложил приклад к плечу. Безутешный стражник немного отошел от роковой случайности и уже сражался вместе с собратьями, пытаясь угодить пса в грудь острием алебарды. Но монстр отскочил и лапой выбил оружие из его рук...

Наконец, раздался пронзительный хлопок и свист, а из груди бестии брызнула темная кровь. Зверь зашатался и повалился на землю. Однако, тут же вскочил, хотя и как-то неуклюже. Один из солдат, пользуясь моментом, всадил длинное жало алебарды монстру в плечо, а тот налег лапой на древко и перекатился в сторону, вырывая оружие из рук стражника, а его самого опрокидывая на землю...

К тому времени Гвэйен уже вставил новый патрон и повернул ручку затвора. Выстрелил. Голова монстра отшатнулась в бок, из виска брызнули темная кровь и кусочки серого мозга. Чудище тяжело рухнуло на землю, конвульсивно перебирая лапами в безнадежной попытке подняться. Третий из выживших стражников докончил его увесистым ударом своего грозного оружия...

Снова перезарядив винтовку, Гвэйен повернул рычажок предохранителя и поднялся на ноги.

Инквизитор обнажил свой меч, который принесла ему девушка, и прикоснулся острием к голове убитого им чудища. Во время схватки он не чувствовал жжения в левой ладони, но хотел убедиться наверняка. Орнамент, покрывающий клинок, не вспыхнул фиолетовым светом, рейнджер не заметил даже слабой эманации — в теле монстра не было магии...

Он убрал меч в ножны. Арианна вышла из-за одного из прилавков, за которым пряталась, подглядывая за происходящим через неширокую щель. Также Гвэй заметил кузнеца, стоящего в двери своей мастерской. И ремесленник, и Арианна приблизились к нему.

— А это ваша дочка, милсдарь стрелок? Ловко она вам подсобила. В самое время, я бы сказал... Вы простите меня, дурня! В голову стукнуло. Подумать только... чуть молотом вас не причастил. Но вы ловкий, господин, — кузнец потер ладонью ноющую шею, — сказал бы как... этот...
— Росомаха, — докончила Арианна, беря Гвэйена за руку, — как Серый Росомаха.
— Может... Э-э-э... быть и так, — сказал неуверенно. — Я, по правде... Никогда не видел даже и обычных... Росомах, значит... Извините меня еще раз, господин. И, если вы не передумали, пойдемте дооформим ваш заказ.

Гвэйен осмотрелся. Вечерняя площадь выглядела ужасно. Здесь и там в макабрических позах лежали растерзанные трупы в лужах крови — селяне и стражники, валялись алебарды, мечи, арбалеты. Лежали поверженные монстры неизвестной природы... Люди понемногу начали выходить из домов чтобы посмотреть на результаты побоища... Солнце закатывалось за Каменную Цепь на западе, одаряя последними несмелыми лучами Аталшаз, погруженную в вечернее небо. Уртис огромным диском плыл по небосводу, расточая свой призрачный свет... Гвэйен подобрал меч из крепкого железа и окованный щит и вручил их толстому кузнецу. Свой меч подвесил на поясе, винтовку забросил на плечо, сумку с патронами — на другое. Взял Арианну за руку...

— Ну идем! Дооформим мой заказ, — сказал тихим утомленным голосом.

В мастерской кузнец перерисовал метку инквизитора, замерял его предплечье, оценил время, которое ему понадобится, чтобы выполнить заказ, сказал прийти послезавтра вечером...

— Ясно! — сказал Гвэйен. — Ну хорошо... Удачи вам и пусть не иссякают сила в руках и жар в горне!


10
Вечером Гвэйен и Арианна ели жареную баранину и пили квас, сидя у себя в комнате. Он поблагодарил ее еще раз, назвал умницей и похвалил ее за смелость. Девушка уже видела монстров и страшное побоище и слышала о чем говорят селяне — так что Гвэйен рассказал ей в подробностях, какая беда обрушилась на жителей деревни и в чем заключается его задача. Арианна расхваливала его умение стрелять и интересовалась устройством пневмовинтовки. Гвэйен рассказывал, что вся сила, толкающая пулю, находится в пневмопатроне. Когда они закончили ужинать, он показал ей перезарядку патрона на практике. Раскрутив пневмопатрон на две части, он промыл его в воде, которую предварительно принес по его просьбе помощник трактирщика. Вода растворила и смыла белый налет, который остался от предыдущей химической реакции. Затем рейнджер взял две колбочки и, налив в них воды, растворил в одной некоторую часть синего порошка, а в другой — розового. Когда в обеих колбах порошок растворился без остатка, Гвэйен вылил их содержимое в пневмопатрон, закрутил его и встряхнул несколько раз, а затем закрепил в нем большую пулю. Через время патрон заметно нагрелся. Гвэйен объяснил, что внутри него проходит химическая реакция и все содержимое почти без остатка преобразуется в газ. Арианна с интересом наблюдала за ним и слушала. Когда то же самое было проделано и с остальными использованными патронами, они еще напились квасу, съели по куску баранины, улеглись на свои кровати и продолжили беседу. Гвэйен рассказал как ходил в храм Гвэйдхэ и разговаривал со жрицей. Говорил, что она очень хорошая и мудрая женщина. Их теплые отношения тянутся с его детства. Арианна только сейчас осознала сходство в именах Богини и Гвэйена, и ему пришлось объяснить, что его имя в переводе из древнекертанского языка значит «дар свыше», а назвали его так потому, что у родителей долго не было детей, и когда стало ясно, что он появится, это посчитали даром Богини.

— Здесь очень красиво, в Пристанище, — заметила девушка.
— Да. Очень красиво.
— А зачем же вы все-таки уехали тогда?
— Сложилось так, — ответил. — Искали лучшей жизни. Своей жизни.
— Своей?.. — удивилась она.
— Понимаешь, Арианна... Семью моей жены здесь не любили. По разным причинам. Но в основном — из-за ее отца. Старого Эрвила, как его называли. Он женился на матери Эулики, Марании, когда она была молодой цветущей девушкой, немногим старше тебя, а его дряблая кожа уже начинала покрываться старческими пятнами. Селяне удивлялись тому, как старику удалось склонить к замужеству юную красавицу, и, конечно, списывали все на богоотвратное колдовство, помутняющее рассудок и подчиняющее волю. И, конечно, потомок, рожденный  от такого брака, тоже не мог пользоваться ни любовью, ни уважением суеверных тиходольцев. Так они и жили в Пристанище, чувствуя на себе косые злобные взгляды и слыша за спиною боязливые, но наполненные ненавистью, перешептывания. Кажется, никто их здесь не любил. Помню... постоянно им то дверь входную яйцами ночью забросают, то мусора какого-нибудь натаскают во двор, то нагадит кто-нибудь на крыльце — правда! и такое бывало! — прямо под порогом. А потом, случается, ни с того ни с сего гибнет кто-то в Пристанище — и оказывается, что именно тот, кто семейству напакостил. Случай или нет, я лично не берусь судить, а задуматься людям было над чем... И они задумывались... А меня угораздило полюбить черноволосую колдунью, как я любил ее называть... она не обижалась... — Гвэйен улыбнулся, но улыбка вышла какой-то печальной. — Мои родители не хотели этой свадьбы... Очень. Отговаривали меня как могли. Но я любил Эулику. По-настоящему. И она меня тоже любила. Я не хотел мириться ни с мнениями посторонних, ни с отношением к ней моей родни. Я не хотел никого слушать. Родители родителями, но они не могли давить на меня в этом вопросе... Это ведь была моя судьба, понимаешь? Меня все это очень беспокоило... А я хотел покоя и счастья. И если бы отец и мама не пошли на примирение, мы уехали бы еще тогда...
— Они плохо к тебе относились?
— Нет. Я любил их. Они хорошие люди. Они хотели добра для меня. Но я ждал, что они поддержат меня. Что не станут принимать в расчет все эти глупости.
— А им не нравилась Эулика?
— Я винил их в том, что они поддались глупым суевериям. И что из-за этого я должен страдать.

Гвэйен помолчал немного, опечаленно вздохнул...

— В конце концов, получилось, что им пришлось пострадать из-за меня. Хотя я и не виноват... Наверное...
— Люди стали плохо относиться и к ним тоже?
— Ага. В точности — так. Стали. А это конечно не благоприятствовало налаживанию и поддержанию теплых семейных отношений в нашем доме. И вот, после очередной серьезной ссоры, я предложил жене собраться и пуститься в путь. Тем более что, будучи еще детьми, мы с ней мечтали о том, чтобы вместе повидать свет.
— Вы могли бы жить в ее доме. С ее родителями.
— Она тоже говорила мне об этом. Да и мать ее, помнится, предлагала. Тогда она уже одна жила, поскольку Эрвил внезапно умер еще до нашей свадьбы. Однако, я знал, что в Пристанище нам жизни не будет... Такой, какой нам хотелось бы.
— И вы так просто оставили все? Она — свою мать. А ты бросил своих родителей. И просто уехали?
— Эулика пообещала матери, что будет ей писать и что, возможно, мы скоро приедем навестить...
— Но вы не приехали...
— Нет. Не приехали...
— Жаль.
— Я же на своих родителей был рассержен. Я был зол на людей, на Пристанище, на все в этой долине. Я просто хотел уехать и быть далеко отсюда. Просто быть далеко...
— И вы отправились в путь...
— Да. Собрались... И уехали...
— А ты бы хотел, чтобы все было по-другому, Гвэйен? Чтобы все сложилось иначе? Я бы хотела...
— По-другому уже не будет, Арианна.

Он отвел взгляд.


11
Ночь была спокойной: ни воя, ни даже шороха. Но Гвэйен долго не мог погрузиться в глубокий сон, а лишь все больше и больше запутывался в тягучей паутине тревожной полудремы.

Это была одна из тех ночей, в течение которых он долго не мог заснуть. Они случались время от времени...

По мере того как он приближался к своей деревне — и в конце концов оказался в ней — в нем все более возрастало неопределенное болезненное напряжение... как тогда, когда умерла Эулика... Он чувствовал неясную тревогу внутри... хотя в силу естественной сдержанности своего характера и не показывал этого в своем поведении так явно, как этого требовала внутренняя тенденция. Возвращение в родную деревню освежило в его памяти давние болезненные воспоминания, вернуло к жизни умершие думы, липкие и склизкие как грязь из Черных болот. Когда-то они уже были переварены его мятежным разумом и отброшены — осели на дно его тревожной души. Когда-то он уехал, не желая больше возвращаться в эти края, а сейчас все те тягостные раздумия, которые были оставлены прошлому, снова нахлынули на него, и теперь роились в голове неприятными воспоминаниями, и бились в груди чувством утраты.

Принятая им настойка расслабила его, но, вместо того, чтобы помочь быстро заснуть, ее эффект заставил его потонуть в полусонном мареве старых воспоминаний. В тревожной полудреме знакомые образы обступили его и снова были так же реальны как и тогда, множество долгих лет назад.

Гвэйен думал о своих родителях; о том что они не смогли тогда принять его выбор; о том, какая им самим выпала судьба... не без его вины... на старости лет поневоле пускаться в рискованные странствия. Увидит ли он их еще когда-нибудь? Думал о глупцах, распускающих мерзкие слухи, основываясь ни на чем, и тем самым сеющих среди толпы беспочвенную смуту. Думал об Эулике; о том, как ему ее не хватает сейчас... как пуста и неуютна без нее постель... как хотелось бы снова почувствовать ее в своих объятиях... поцеловать... вдохнуть аромат ее волос... Но всего этого больше нет... всего этого больше никогда не будет... и остались только воспоминания... и чувство невосполнимой утраты...

Гвэйен вспоминал как, будучи уже далеко отсюда, в старинном городе, охваченном эпидемией страшной чумы, он возненавидел Пристанище и его суеверных жителей с новой, многократно возросшей, силой... когда погибла его жена... любимая Эулика... Не будь люди так глупы, и так враждебны к тому, что не вредит им, но чего они просто не понимают... возможно Гвэйен и Эулика остались бы жить в этой чудесной долине... возможно они и сейчас были бы счастливы вместе... С ней он мог быть счастлив... только с ней... с ней он и был счастлив...

Уже заразившись, не зная, выживет ли сам, он вынес на руках ее охладевающее бездыханное тело из славного города, превратившегося в одну огромную помойную яму, и похоронил в лесу, на поляне, окруженной цветущим вереском, где им так нравилось проводить время вдвоем... Она любила, как пахнет цветущий вереск...

Он думал о ней... о том, как приятно ему было с ней вместе... А когда он уснул, она снилась ему... Утром он жалел о том, что это был только сон...

Когда из темных вод ночного марева он вынырнул в ясный солнечный день, он чувствовал себя спокойным... и пустым.  Ему очень хотелось спуститься вниз, попросить трактирщика, чтобы нагрел чайник, и заварить себе в большой глиняной чашке смесь чернолиста и терпкоцвета, добавить ложку меда и долго-долго пить, вдыхая аромат и не думая ни о чем. Сидя на кровати, он лелеял эту мысль в своем сознании. Арианна еще дремала в своей постели, но когда он поднялся с кровати, рассохшаяся половица предательски скрипнула и девушка проснулась.

— Доброе утро, Гвэйен!
— Доброе утро, моя хорошая!

Он подошел к своим сумкам. Поверх рубахи и легких штанов он одел свои укрепленные надежным темно-серым металлом доспехи и пристегнул меч к ремню, взял револьвер и винтовку, патроны, набросил свой выцветший и заношенный плащ, бывший некогда идеально черным. Шлем привесил возле меча, на ремень. Если случится новое нападение бестий или какая-нибудь подобная опасная ситуация, он хотел ощущать на себе обнадеживающую тяжесть спасительной брони и чувствовать в ладони удобную рукоять хорошо знакомого оружия.

Одевшись и вооружившись, он взял из бокового кармана мешочек с сушеными зельями.

— Ты уже отправляешься проводить свое расследование?
— Сначала я думал попить чего-нибудь и позавтракать, а тогда уже отправлюсь по делам... Если ты уже выспалась, Арианка, пошли поедим вместе.
— С удовольствием, Гвэйен! Но сначала мне нужно одеться и сходить кое-куда... Ты иди, занимай стол, а я вскоре присоединюсь к тебе.
— Хорошо!

Гвэйен спустился вниз, вышел на улицу и тоже сходил кое-куда, а потом вернулся в таверну и попросил трактирщика закипятить воды и приготовить завтрак для двоих.

Когда он допивал свой бодрящий отвар, к нему, за стол, подсела Арианна. Трактирщик подал им теплый завтрак и они с удовольствием съели его.

Еще немного побеседовав с девушкой, Гвэйен, наконец, отправился по своим делам. У него были некоторые планы на сегодня.

День выдался ясный, солнечный и приятный как ласковые объятия возлюбленной. На фоне безукоризненной небесной синевы там и здесь неспешно плыли косматые белые тучи. После желанного напитка и сытного завтрака он чувствовал себя хорошо и даже умиротворенно. Он шел, глубоко вдыхая живительный свежий воздух, который с каждым усилием диафрагмы струился через носовые пазухи и прекрасным бодрящим чувством наполнял грудь.

Селяне охотно подсказали ему, где можно найти Давида Маэрса. Когда Гвэйен вошел к нему в кабинет, расположенный на втором этаже деревенской ратуши, главный стражник как раз изучал какие-то бумаги.

— А, это ты, таинственный стрелок? — Маэрс поднял на него глаза. — А я как раз и ждал тебя. Присаживайся...

Гвэйен присел за стол напротив командира стражи.

— Чертовы сукины дети... — с выражением бессильного гнева в голосе бросил начальник, отодвигая от себя папку бумаг. — Перебили почти всю мою стражу! Таких бойцов! Руки да ноги по рынку валяются! Ты бы знал, сколько эти руки нужно тренировать, чтобы они правильно меч держали...
— Мне очень жаль...
— Да мне тоже, чертова мать!.. Хорошие ведь ребята были...
— Они погибли не зря. Ты можешь ими гордиться. Четырех монстров уложили. Защитили людей.
— А мне сказали, что двоих из этой четверки прикончил ты...
— Видимо, это рассказывал тебе тот, кто не видел бойни, или же в суматохе не понял что к чему... Первого зверя я победил только потому, что твои воины изрядно подырявили его болтами. А так бы он, вероятно, растерзал меня в считанные секунды. А со вторым я лишь помог твоим бойцам благодаря тому, что в мои руки попала винтовка. Так что это твои ребята — герои...
— Да уж... Других таких я не скоро сумею воспитать... А твоя винтовка, должно быть, помощнее будет чем те, которые нам попадают в руки... — стражник уставился на оружие Гвэйена...
— А где ты был, капитан, во время битвы?
— Где-где? — замялся Маэрс. — Капусты я вчера прокисшей наелся, вот и не смог на поле боя выйти — как раз в другом месте... отсиживался...
— Ну... вполне может быть, что эта капуста — спасла тебе жизнь, — сказал серьезно Гвэйен.

Командир стражи замыслился ненадолго.

— Ну рассказывай, — обратился к Гвэйену. — Видно же, что ты не из обычных гражданских...

Рейнджер снял перчатку и протянул стражнику левую ладонь. Тот с интересом уставился на необычный знак.

— Мне знаком этот символ, — сказал он, наконец. — Ты из паладинов. Я почему-то сразу так и подумал. А та девушка, что была с тобой... Кто она такая?
— Сирота. Я взял ее под свою опеку...
— Ты вместе с ней приехал охотиться на тварей? Странные вы ребята, вправду, Серые Росомахи... Впрочем, не мое это дело... По закону я обязан всяким образом оказывать тебе содействие. Так что, если тебе что-нибудь нужно, рейнджер, — говори.
— На данный момент — ничего. Я просто хотел поставить тебя в известность о том, кто я такой, чтобы в будущем избежать возможных казусов.
— Это правильно, — ответил стражник.
— А что там, кстати, со старостой? Удалось от него что-нибудь узнать?
— А ты времени зря не теряешь... Уже знаешь что к чему... Да староста почему-то пытался делать вид, что ничего не происходит. Очевидно, что он как-то связан с этими монстрами, но он наотрез отказался дать хоть какие-нибудь показания. Ничего, в Драголине за него возьмутся с должным усердием... Я вот просматриваю его бумаги — в них, похоже, ничего нет...
— Ты бы отправил кого-нибудь в форт, — пусть пришлют тебе солдат для защиты селения.
— Уже отправил я письма и в Волчью Стену, и в город... Ситуация здесь оказалась сложнее, чем мы предполагали... Из города подмоги ждать долго, а вот из Вилквэла, может, уже и к вечеру придет какой-то десяток бойцов.
— Альберт Хорн, может, тебе и больший отряд выделит... Я так понял, вы с ним — друзья.
— Да. Если можно будет, то выделит. Ну ладно, паладин, если тебе больше ничего не нужно, то я, пожалуй, вернусь ко своим делам... Если найду что-нибудь — сообщу тебе. Если ты чего отыщешь — тоже дай знать...
— Я хотел бы глянуть на трупы тех бестий...
— Вчера не насмотрелся еще? Их на рассвете затащили в старую конюшню, которая теперь пустует из-за обвалившейся крыши, — это та, что за каморами с зерном. Знаешь, где это?
— Да. Знаю...


12
Гвэйен без труда нашел нужное здание. Никакой охраны не было приставлено ко входу; внутри он также не обнаружил никого живого. Когда он еще проживал в Пристанище, то эта конюшня использовалась. Сейчас же в перекрытии зияла огромная дыра. Здесь лежали растерзанные тела стражников, деревенских жителей и изрубленные трупы чудовищных псов.

В помещении стоял тяжелый воздух.

Вчера инквизитор уже удостоверился, что в монстрах магии нет, однако он хотел внимательно осмотреть каждую мертвую бестию на предмет каких-нибудь важных деталей. Трупы чудовищ источали особый неприятный запах — вероятно, что-то было в их крови — что-то специфическое... Он обследовал шеи, лапы, уши монстров, но никаких особых отметин там не нашел... На телах животных не было более давних ран, чем те которые им нанесли вчера, а значит, среди них не было тех, которые напали на привратников форта... Можно было бы еще осуществить вскрытие, осмотреть внутренние органы и мозг, и оценить насколько их вид походит на вид внутренностей обычных животных... Однако Гвэйен не желал пачкаться. Он еще раз удивился размерам бестий, мощи их тел и толщине клыков.


13
Он почувствовал облегчение, когда снова вышел на свежий воздух и затворил за собою шаткие скрипучие ворота старой конюшни. Ему сильно захотелось пить и он зашел в один из дворов чтобы, с разрешения хозяев, напиться воды из колодца.

Возле дома на лавочке сидел и грелся на солнце дедок с большой нечесаной бородой; одет он был в длинную простую рубаху, подвязанную широким красным поясом, штаны из серой ткани и растоптанные лапти.

— Доброго дня вам, — обратился к нему Гвэйен. — Разрешите испить воды из вашего колодца...
— А? Чево ты говоришь, сынок? Не слышу я ничево?
— Э-э-эм... Я говорю, день добрый вам, дедушка! Воды из вашего колодца, можно, напьюсь? А то жажда замучила...
— А? Чево ты там глаголишь? Не слышу я тебя, говорю! Найла! Найла, иди сюда! Тут Севрика твоево пришли в армию забирать... Может хоть там от нево толк будет...

На улицу выбежала босиком девушка лет двадцати трех; в вышитой рубашке и юбке из красной ткани; ее светлые волосы были собраны в длинную аккуратную косу. Она глянула на Гвэйена полными тревоги глазами.

— О Богиня! Пожалейте нас, добрый господин воин! — жалобно пропела она мелодичным голосом. — Мы с Севриком вот-вот должны пожениться...

Старик в это время напряженно и с большим вниманием присматривался к ним, поочередно меряя взглядом то девушку, то нежданного гостя.

— О Боги... — проворчал Гвэйен. — Успокойтесь вы, милая девушка! Я не военный комиссар! Простите меня, что я вас потревожил... Я всего-то хотел попросить разрешения напиться воды из вашего колодца...
— Правильно! — вставил дед уверенно. — Не слушай ты ее! Годиться он еще как! Забирай ево — и все дела тут! Я сам с варварами бился... Э-э-э... Не вспомню уже в каком году... Каждый мужик настоящий должон через это пройти...

Девушка подбежала к колодцу, схватила деревянное ведро, привязанное к длинной веревке, опустила его в колодец и хотела поднимать, взявшись за ручку ворота. Но Гвэйен спешно подошел и положил свою ладонь, обтянутую крепкой кожей перчатки, поверх ее руки...

— Давайте, я сам...

Он вытащил ведро, девушка подала ему большую глиняную чашку; он долго пил; вода была свежей и приятной на вкус.

— Так вы не из княжеской армии? — спросила она мелодичным красивым голосом, подняв на него большие синие глаза.
— Нет, не из княжеской... — ответил он. — Вы не беспокойтесь так, милая сударыня. Пока что на границах хватает военных сил, слава добрым Богам... Будем надеяться, что скоро обстановка на окраинах наших земель улучшится...

Гвэйен знал, что солдаты нужны армии Объединенных Королевств, и каждое государство обязано вносить свой вклад в поддержание военной мощи Содружества. Особенно сейчас, когда отношения с соседями опасно обострились... Силами одних лишь паладинов границы не удержать, хотя они и играют огромную роль в ее охране... Но... Он не был военным комиссаром и обеспечение армии новыми рекрутами не входило в его обязанности... Кроме того, службу по принуждению он одобрял лишь в силу ее крайней необходимости. Сам же он одел на себя броню и принес свои клятвы по собственному желанию... По-другому паладинами и не становятся...


14
Утолив жажду, инквизитор решил обойти селение, изучить окрестности и внимательно осмотреть подозрительные закоулки. Он удивился, обнаружив за одним из старых заброшенных строений большую нору, прорытую под частоколом. Гвэйен прикинул, что если бы эту нору прорыла крыса, то ее туловище должно быть, по крайней мере, три четверти метра толщиной, а то и больше...

Он направился к воротам и вышел из деревни, за укрепленный железными полосами частокол. Если эти чудовища попали в деревню извне, через подкоп под ограждением, то, конечно, тщетным было гадать, откуда они приходят. Возможно, из леса... Старый Барнахир таит в себе много загадок... И действительно ли эти бестии связаны с раскопками на кладбище?

Гвэйен окинул взглядом равнину. Его внимание привлекла дубовая роща, что лежала в незначительном отдалении от деревни; залитая солнцем, она манила разлогими зелеными кронами, листья которых трепетали в порывах ветра. Он припомнил, что там, посреди деревьев, стоит врытый в землю островерхий камень. В детстве его очень тянуло к этому месту. Когда он был совсем маленьким, то любил там играть со своими сверстниками, а когда стал постарше, то приходил сюда подумать или почитать книгу. Эулика тоже любила эту рощу; они часто приходили сюда вдвоем... Кажется, сейчас он понимал, в чем причина такой притягательности этого места...

Войдя в рощу, услышав шелест ветра в дубовой листве, он почувствовал как его грудь наполняется приятным спокойствием, а в голове постепенно воцаряется особая легкость и ясность. Подойдя к старому камню, он вытянул к нему левую руку, и по его ладони разлился ощутимый жар. Гвэйен снял перчатку и без удивления увидел, что его метка светится ярким фиолетовым огнем...

Будучи мальчиком, он просто чувствовал привлекательную ауру этой рощи, не имея понятия об особенной специфике этого места. Теперь же ему было известно, что это — одно из Мест Силы, один из разбросанных по всему миру бездонных колодцев магической энергии.

Он услышал за спиною мягкие шаги...

— Тоже пришел зачерпнуть из колодца, Гвэйен?

Он обернулся. Она подошла к нему и взяла за руку, а фиолетовый рисунок разгорелся еще сильнее. Ее золотистые одежды красиво светились в лучах солнца, проникающих сквозь верхушки могучих дубов, ветер легонько играл с золотыми локонами ее присобранных волос, ее добрые глаза смотрели с теплотою и ласкою, она улыбалась...

— Мне рассказывали, как ты вчера помог стражникам, мой милый мальчик... Ты был прав. Тебе не следовало разгуливать по деревне без снаряжения... Прости меня. Из-за меня ты подвергся большой опасности...
— Ничего, моя ласковая жрица. Все обошлось... — он легонько сжал ее ладошку в своей руке.
— Я никогда бы себе не простила, Гвэйен, если бы эти бестии причинили тебе вред...
— Тщетное дело, моя заботливая госпожа, — беспокоиться о том, кто избрал для себя путь, подобный моему...
— Не говори так... — она прильнула к нему и склонила голову ему на плечо...

После недолгого момента колебаний он обнял ее... В его ладони ощущался жар.

— Я бы хотела, чтобы ты был счастлив, Гвэйен... Мне кажется, что тебя переполняет жажда по счастью, но судьба не слишком баловала тебя мгновениями радости... Это чувствуется в твоих словах, позе, голосе...
— Я давно уже перестал стремиться к счастью... — сказал он как бы с легким недоумением. — Даже само это слово, примененное по отношению ко мне самому, звучит теперь для меня как-то непривычно...
— Это очень печально, Гвэйен...
— Знаешь... Я всегда с большим теплом в сердце вспоминаю те дни, когда со мною была Эулика... Ты чем-то похожа на нее, Мать Рия. Она тоже была очень добра ко мне... — он посмотрел ей в глаза и печально улыбнулся.

Она провела пальцами по его лицу; его седая щетина зашуршала под ее прикосновением.

— Тебе не холодно, моя милая жрица? Здесь какой-то особенный ветер струится меж стволами дубов... — сказал он, ласково обнимая ее за плечи.

И действительно, в магической роще было заметно холоднее, чем за ее пределами. Солнечный свет пронизывал трепещущие кроны деревьев и бросал на землю мерцающее кружево ярких и темных пятен, но, казалось, — этот свет не приносил с собою тепла. Оно рассеивалось где-то в дрожащей листве и вниз лучи опускались уже холодными.

— Нет, мой хороший...

Он снял свой толстый черный плащ и бережно прикрыл им плечи женщины...

— Спасибо, — сказала она, улыбнувшись.
— Не за что, — улыбнулся он в ответ.

Он коснулся камня, задержал на нем свою руку.

— По правде, я и не мог бы сказать, что я несчастен... — он несколько раз провел рукою по шероховатой поверхности, с интересом прислушиваясь ко своим ощущениям. — Знаешь... Хотя я живу еще не так и долго, но я почему-то чувствую себя очень старым... И так же как и для старика, для меня грань между счастьем и несчастьем перестала быть такой выразительной как когда-то... Хотя, конечно, некоторые утраты пульсируют в памяти и омрачают еще и сейчас... Сложно это объяснить словами...

Она внимательно слушала его...

— Чем-то мы с тобою похожи, милая Мать Рия, а чем-то также и различны... Ты живешь на свете уже множество десятилетий, а выглядишь очень молодо и красиво. Мои же годы не слишком многочисленны, а я выгляжу почти стариком... И чувствую себя тоже очень-очень старым...
— Ты выглядишь... хорошо, мой милый Гвэйен... Ты всегда был очень хорошим человеком... — она снова взяла его за руку.
— Даже тогда, когда украл книжку из храмовой библиотеки? — улыбнулся он.
— Ты же был тогда еще мальчишкой... — засмеялась она. — И ведь потом ты все равно ее вернул! — прикоснулась к нему ласково.
— Мама отругала меня и велела отнести ее обратно... Я помню, ты тогда улыбнулась и поблагодарила меня... Это здорово меня удивило — я ожидал каких-нибудь нравоучений за свой проступок... А потом ты сказала, что будешь учить меня читать. И вскоре я смог познакомиться также и с содержанием той книжки.
— Да, Гвэйен, ты всегда питал большую слабость к книгам. В этом мы тоже с тобою похожи... Но я, вероятно, отвлекаю тебя от расследования. Чтобы компенсировать это, я дам тебе одну подсказку... Я забыла упомянуть об этом, когда мы говорили с тобою в первый раз. Видишь ли, кто-то еще приходит черпать из этого источника... Кто-то с окутанною сумраком душою... Это место сохранило в себе отпечаток его ауры... Я чувствую это... Он посещает рощу, ходит среди этих дубов, прикасается к этому камню, впитывает магическую энергию, а взамен неизбежно оставляет след, который может быть обнаружен теми, кто имеет чувство для подобных вещей...
— Интересно, видит ли он, что и ты черпаешь из этого места?
— Возможно. Но он не знает, могу ли я видеть его следы, так же как и я не знаю, видит ли он мои.
— Я чувствую только струящуюся в этом месте магию, больше — ничего.
— Обычный человек не поймет даже и этого... А уловить остатки ауры колдуна — уж тем более, под силу совсем не многим...

Гвэйен снова притронулся к камню, вглядываясь с интересом в его фактуру.

— Ты умеешь использовать энергию таких мест?
— Я ведь не маг...
— Да, но ты можешь направлять ее на то чтобы укрепить свои физические и ментальные силы. Когда-то всех высших паладинов учили этому, теперь же это знание забывается... Ты ведь можешь чувствовать эту энергию, а значит можешь и сознательно впитать ее... Попробуй...
— Но я не знаю как...
— Расслабься и освободи свой разум... Так как вы делаете это во время медитаций... Откройся этому месту... Осознанно вдохни его воздух... Попытайся уловить ауру этой рощи... Обычно паладины распознают магию только по тому, что метка обжигает им ладонь, в твоем же случае — она отражается в зеркале твоего сознания. Ты стоишь в неисчерпаемом потоке энергии, тебе нужно всего лишь позволить ей наполнить тебя...

Гвэйен закрыл глаза, расслабился, как он делал это во время медитации, глубоко и медленно вдохнул свежий прохладный воздух, приподнял перед собою руки, с ладонями, обращенными вверх, убрал напряжение из горла, бровей и лба... Ничего не происходило... Он сделал еще несколько глубоких медленных вдохов... птицы щебетали в кронах, среди дубов струился ветерок, обдавал прохладою лицо... Вдруг в области глаз, лба, солнечного сплетения начало разливаться приятное тепло... Помимо жжения своей метки, он ощутил как разогрелась также и правая ладонь... Это приятное тепло усиливалось, проникало внутрь, потекло по позвоночнику и разлилось по всему телу... Но от неожиданности он вдруг напрягся и установленная связь ослабла, а затем и оборвалась...

— Ну что, Гвэйен, получилось? — сказала она с улыбкой.

Жрица все это время наблюдала за ним и угадывала то, что он чувствует.

— Я... точно не знаю... — ответил неуверенно. — В меня как будто бы действительно вошла какая-то теплая энергия, но я... словно... испугался ее, и она пропала...
— Ты — молодец, Гвэйен! Теперь ты знаешь как пить из этого колодца. Со временем будет получаться все лучше... Но следует соблюдать меру. Чем больше и дольше ты впитываешь, тем больше можешь усвоить, но если глотнуть слишком много за один раз, можно и навредить себе...
— Это — как с магическими зельями... Спасибо тебе, мудрая Мать Рия. Я и не думал, что могу получить от этого места нечто большее, чем свежий воздух и радость от любования природой...
— Со временем ты поймешь, как использовать эту силу для своих целей.
— Понимание должно прийти само?
— Ты почувствуешь интуитивно. Давать здесь словесные рекомендации невероятно сложно...
— Должно быть, поэтому подобные знания и утрачиваются...


15
Побеседовав еще немного, они вместе вернулись в деревню. Компания жрицы была очень приятна Гвэйену. К этой красивой и мудрой женщине он относился с большим уважением и любовью... Они были с ней очень близки, как хорошие друзья, или даже больше.... Возможно, намного больше...

Они прошлись среди домов и вышли на рынковую площадь. Она была убрана и приведена в порядок. Казалось, ничто здесь не напоминало об ужасном вчерашнем побоище. Но, приглядевшись получше, Гвэйен заметил несколько огромных собачьих следов и фрагмент темного пятна, выступающего из-под слоя недавно набросанной и притоптанной земли...

Они встретили здесь Арианну — она стояла возле отдела с платьями и с большим интересом изучала товар. Гвэйен представил девушку и жрицу друг другу. Они поговорили какое-то время, а затем Мать Рия отправилась в храм Гвэйдхэ. Рейнджер, видя как неравнодушно девушка поглядывает на новенькие наряды, предложил ей выбрать себе какое-нибудь платье. Она очень обрадовалась. Они купили Арианне шикарный наряд: изящные белые туфельки, платье с расширяющимися к окончаниям кружевными рукавами и шляпку, подходящую к нему как нельзя лучше. Намеряв все это, она уже не стала переодеваться в старое тряпье. Гвэйен чувствовал большую радость, видя улыбку девушки и счастливый блеск в ее больших небесно-голубых глазах.

На выходе из рынка инквизитор заметил на одном из прилавков капканы разных форм и размеров и купил самый большой.

Когда они вернулись в свою комнату, Гвэйен снял с себя доспехи и улегся спать — следующую ночь он намеревался провести под открытым небом, прислушиваясь к шорохам и готовясь в любую минуту освободить заключенную в пневмопатроне мощь...

Он проспал до самой темноты, а когда проснулся, ему казалось, что он видел какой-то важный сон, однако вспомнить хоть что-либо из этого видения ему так и не удалось.

Арианна как раз собиралась ложиться в кровать. Она до поздна засиделась за книжкой, повествующей о бесстрашных рыцарях и прекрасных дамах... Он пожелал ей спокойной ночи, собрался, прицепил к поясу купленный на рынке капкан и вышел...


16
Ночь была темна как воды Подземной реки.

Расточительный Уртис уже скрылся за Драконьим Хребтом; где-то высоко в небе странствовала Эльма, но и она не была видна... Небо затянули тяжелые тучи, полностью закрыв собою ее свет.

Ветер пронизывал ночную темноту, трепал молодые ветки на деревьях, развевал старый черный плащ рейнджера. Улицы пустовали — предусмотрительные селяне еще с закатом укрылись в своих жилищах, страшась опасностей, которые приносит с собою ночь.

Помимо снадобья, которое дала жрица, у него было и свое зелье, улучшающее зрение в темноте. Он достал флакончик, аккуратно вынул пробку и выпил настойку. Алкоголь обдал горло приятным теплом... Он прикрыл глаза и немного помассировал брови, веки, виски... Когда он снова взглянул по сторонам, тьма ночи немного разредилась. Он улавливал очертания строений, деревьев, оград, слабо различал даже те предметы, которые находились на другом конце улицы, видел острые зубы частокола, замечал дремающих на ветвях птиц.

Он надел свой шлем из темной бронзы, поднял широкое забрало и закрепил его в открытом положении — хороший обзор был очень важен для него. По бокам, напротив ушей, шлем имел слуховые отверстия, позволяющие паладину воспринимать звуки, которые время от времени издавала погруженная во мрак деревня...

Он снял с предохранителя винтовку и, держа ее в руках, неспешно прошелся по улицам, мягко ступая кожаными подошвами, внимательно вслушиваясь в ночную тишину...

Где-то раздраженно залаяла дворняга, где-то, захлопав крыльями, беспокойно крикнула птица, где-то в траве зашуршал и недовольно запыхтел еж...

Гвэйен подумал о том, что ни разу не слышал чтобы чудовищные псы лаяли, они только рычали и выли так, что дрожь пробирала до костей... «Хотелось бы знать, насколько хорошо эти бестии видят в темноте...» — промолвил он в своем сознании...

Он несколько раз обошел деревню, внимательно осмотрел кладбище и его окрестности... Все было спокойно...

Рейнджер направился к деревенским воротам. Их запирал большой железный засов. Он не встретил здесь никакой стражи...

Кроме него на улицах не было ни души. Подкрепление из Вилквэла сегодня не пришло... Быть может, и вообще не придет, если гонца, например, растерзал тролль или медведь... или тот же пес-переросток... А оставшиеся солдаты Маэрса, перепуганные и отупевшие от пережитого кошмара, не решились выйти в ночную темноту, как, впрочем, и сам их командир. Да, возможно, в этом и не было такой уж большой нужды... Четверо монстров вчера убиты. А из тех, по которым они стреляли из бойниц форта, возможно, если боги были милостивы, один или двое умерли от ран... «Сколько их еще осталось, интересно?»

Он оставил ворота в покое — отпирать их было бы весьма неразумно... Он направился к тому подкопу под частоколом, который обнаружил во время дневного осмотра. Эта нора была достаточно большой — странно, как никто из деревенских ее до сих пор не заметил и не зарыл обратно... Правда, это место, за старым заброшенным зданием, обильно поросло уродливым сорняком, и лишь прореха, оставленная в сорной траве телом крупного зверя, вела к секретному подземному проходу. Гвэйен залез в нору и выбрался с другой стороны ограждения, посреди высоких зарослей полыни и чистотела, а затем отстегнул от пояса и установил в норе капкан.

Ночь была темна. Тучи еще больше сгущались, затягивая небо непроглядным тяжелым покровом. Буйные порывы ветра все яростнее дергали ветки кустов и деревьев, там и здесь что-то шелестело в траве...

Опьяняюще пахла полынь. Гвэйен вышел из зарослей и ступал в направлении дубовой рощи, за которой, в дали, черной высокой стеною вздымался древний таинственный лес Барнахир...

«Чем чаще и больше черпаешь из источника, тем больше силы можешь накопить... — припомнил себе Гвэйен слова жрицы. — А нечестивые колдуны-отступники часто прямо таки помешаны на идее аккумуляции магической мощи...»

Гвэйен приблизился к могучим дубам. Окутанная тьмою ночи, магическая роща не казалась уже такой гостеприимной и манящей как при ласковом свете дня. Темные стволы тянулись вверх, беспокойно шелестели разлогие кроны, холодный ночной ветер время от времени пролетал между деревьями. Над землею, подобно растрепанным одеяниям призрака, извивалась серая дымка... Крикнула птица, что-то зашуршало в зарослях, сердце Гвэйена застучало быстрее. Осторожно ступая, он направился к камню...

В его левой ладони ощущался жар...

Он внимательно прислушался... Ему показалось, что кроме шелеста листьев он слышит еще что-то. Подходя ближе, он с удивлением заметил ссутулившуюся фигуру, припавшую к камню. Теперь он уже отчетливо различал зловещий шепот, смысл которого невозможно было разобрать. Высокая и сгорбленная тень стояла, опершись на магический валун, и на неизвестном языке читала какие-то жуткие заклинания. Мрачный приглушенный голос струился среди дубов... Рейнджер приближался, стараясь ступать как можно тише. Вдруг под его ногою хрустнула ветка, фигура резко обернулась и быстро скрылась в ближайших зарослях. Он бросился за ней, но тут же услышал шаги за своей собственной спиною. Обернулся резко, выискивая глазами цель. Но стоило ему уловить темный сутулый силуэт, как он тут же пропал из виду. Сердце рейнджера застучало быстрее. Внезапно зловещее рычание провибрировало за его спиной и раздался шорох аккуратных шагов. Обернулся. Большая тень мелькнула и нырнула в заросли. Он начал дышать быстрее, напряженно сглотнул. Большое животное пробежало слева от него, всего в нескольких метрах, и скрылось за гущей деревьев и кустов. Он взял винтовку в одну руку, а второй выхватил револьвер. За деревьями послышались шаги, с другой стороны зарычал монстр, испуганная птица, закричав пронзительно, сорвалась с ветки... На некотором отдалении от него в зарослях перемещались два или три чудовища, Гвэйен слышал как они носятся среди деревьев, вокруг него... Он оборачивался из стороны в сторону, судорожно бегая взглядом от куста к кусту, от дерева к дереву. Мелькнула большая тень и он выстрелил. Пуля с треском вонзилась в дубовый ствол. С другой стороны пронзительный рык вспорол тишину... Гвэйен спустил курок револьвера. Пуля зашелестела в листве...

«Спокойно, — подумал он. — Спокойно...»

Перезаряжать винтовку времени не было, он отвел ее за спину и выхватил меч. Орнамент на клинке горел фиолетовым светом...

В револьвере осталось два патрона. В его правой руке был тяжелый и острый как бритва меч. Он был готов рубить, колоть и кромсать, испуская в воздух шлейфы темной крови... Но... время шло... и ничего не происходило... Наконец, рейнджер начал осознавать, что он здесь совершенно один... Не было больше рычания, шаги и шорохи не прорезали тишину... Все утихло...

Гвэйен напряг слух и лишь где-то в дали различил тяжелые скачки мощных лап, а вскоре и они перестали доноситься, растворившись в монотонном шуме листвы... Он сглотнул и выдохнул с облегчением.

Не выпуская оружия из рук, рейнджер оперся спиною о ствол большого дуба и долго еще стоял так, вслушиваясь в ночную тишину...

«Нет... Никого здесь нет, кроме меня...» — подумал.

Роща тихо и мирно шелестела листвою. Струился прохладный ночной ветер. Гвэйен убрал меч в ножны, револьвер дозарядил и вложил в кобуру, поменял патрон в пневмостреле.

Стоя посреди рощи в полном одиночестве, он попытался расслабиться, приподнял руки ладонями к верху. Отголоски недавнего испуга еще какое-то время вибрировали в его теле напряжением... Но в конце концов ему удалось и он зачерпнул энергию... Она влилась в его тело через лоб, глаза, грудь и ладони, и наполнила его целительным теплом... Он стоял в окружении зарослей и ночной темноты, в полном одиночестве... и спокойствии... Его глаза были закрыты. Он дышал медленно и глубоко, и улыбался...

Он не мог бы сказать точно сколько прошло времени, но когда он открыл глаза, то понял, что действие эликсира начало ослабевать и тьма немного сгустилась.

Он осмотрелся, поднял с земли кусок сухой ветки и неспеша направился в сторону деревни.

Капкан в норе был нетронутым. Гвэйен активировал его подобранной в роще палкой. Затем пролез по подкопу в деревню и снова установил ловушку на место.

Еще раз обойдя селение, он удостоверился, что здесь все спокойно; на кладбище все могилы были в целости...

Тучи еще плотнее затянули небо. Где-то вдалеке сверкнула молния и прогремел гром. Начал моросить дождик.

Гвэйен направился к таверне. Дождь набирал силу и все шло к тому, что скоро он превратится в ливень... Гвэйен поднялся в свою комнату, аккуратно разделся, стараясь не шуметь. Несколько раз он звякнул своим снаряжением, несколько раз под его шагами скрипнули половицы, но Арианна, похоже, не проснулась. Она тихонько посапывала, закутавшись в теплое одеяло. Он улегся в свою кровать, укрылся, и с большим наслаждением погрузился в глубокий сон...


17
Весь следующий день шел сильный непрекращающийся дождь. Гвэйен проснулся аж к обеду. Арианна к тому времени уже успела кое-что перекусить, но потом все равно составила Гвэйену компанию, когда он отправился завтракать. Они ели, беседуя и наблюдая через окно за дождем... Весь оставшийся день провели в комнате. Только к вечеру, когда ливень немного утих, Гвэйен сходил к кузнецу и забрал свой заказ, расплатившись малым золотым дукатом. Рейнджеру понравился его новый наруч — он не ожидал от деревенского кузнеца такой хорошей работы.

Кузнец спросил Гвэйена как идет расследование. Тот ответил, что пока ничего определенного разузнать не удалось. Кузнец же посчитал нужным дать рейнджеру совет...

— Обследствуйте тот заброшенный дом, господин инквизитор. Это я вам безо всяких шуток говорю. Там нечистые душою люди проживали... Когда еще старосту нашего не арестовали да в город не отправили, я говорил ему, что надо бы старый дом проверить, а он мне пригрозил, что мастерскую мою закроет ежели я не утихомирюсь... Странно, не правда ли?..
— И действительно, странно...

Еще в этот вечер Гвэйен заглянул к Маэрсу и рассказал ему про подкоп под ограждением и установленный там капкан. Подмога так и не пришла. Неизвестно, что им помешало. Возможно, дурная погода.

Вернувшись в комнату, Гвэйен уселся на свою кровать и размышлял. То странное существо, которое он видел возле камня в роще, исчезло в зарослях и появилось за его спиной... А может, их там было несколько... И чудовища, — он слышал их рычание и шаги, видел как среди деревьев мелькали большие тени, слышал их тяжелый бег, когда они удалялись в сторону леса... Были ли они все за одно: читающая заклинания фигура и рычащие в зарослях бестии? Они не напали... Отступили и оставили его одного среди погруженных во тьму деревьев... Гвэйен слышал как они неслись в сторону леса... А может, ему только казалось... Капкан в норе... Значит, в деревню они не вошли...

Гвэйен улегся на кровать и подложил руки под голову.

«Как то существо... колдун... пробиралось в деревню чтобы вскрывать могилы? Через нору под частоколом? Или кто-то открывал ему ворота? Или он исчезал по ту сторону ограждения и появлялся внутри?»

Гвэйен повернулся на бок и уставился в стену.

«Проверить старый дом... И что там можно найти? Обветшалый интерьер в котором доживала свои дни одинокая Марания, — моя теща... В котором когда-то жил Эрвил... и моя Эулика... Что они все так прицепились к этому покинутому особняку? Что там можно найти? Поточенную жуками мебель, одежду, в которой завелась моль, грязный ковер в прихожей, кулинарные записи Марании, книги странноватого старика, вещицы моей милой Эулики... Книги странноватого старика... Колдовские книги... Чародеи жадны до таких книг, и если тот шептун из рощи о них знал, то вполне мог посетить ветхое строение... Или, быть может, еще посетит...»

Мысли крутились в голове... Воспоминания, вязкие и тяжелые обволакивали его... После долгих и напряженных раздумий он провалился в сон...


18
Над деревней — яркий летний день. Вокруг тихо шумит сад, благоухающий и цветущий. Полной грудью Гвэйен вдыхает целительный воздух. Вместе с этим воздухом его наполняет спокойствие... Свежесть, опьяняющая. Бесконечная ясность неба. Ветер шелестит в листве, ласкает лица. Солнце яркое, яркое, яркое. Его свет заставляет листья светиться изнутри. Не мертвым блеском драгоценных камней, а теплым сиянием струящейся жизни. Природа, притихшая, спокойная. Предполуденная умиротворенность. Только отдаленные, доносящиеся откуда-то из глубины, звуки, растворяющиеся в солнце и ветре. Они расходятся эхом по деревне, по его сознанию... Смех детей. Повседневные заботы крестьян. Кто-то чинит калитку — далекий приглушенный стук теряется в шелесте трав, шуме листвы. Они уединились в этом саду. Наслаждаясь тишиной. Летом. Друг другом. Ее вид... Ее присутствие было для него всем. Он хотел утонуть в чувстве, которое заполняло его.

Она подошла к нему. Черноволосая. Улыбаясь очень мягко и открыто. Он обнял ее за талию и почувствовал ее тепло. Легким движением привлек к себе. Она охотно поддалась и грациозно обняла его за шею. Он почувствовал ее дыхание и растворился в безупречной голубизне ее глаз. Ласково поцеловал ее чудесные губы, прикасаясь очень осторожно. Нежно. Пальцами тронулся светлого, безупречно свежего лица.

— Я люблю тебя, мой милый, — прошептала она.
— И я люблю тебя, моя нежная.

Он держал ее в объятиях очень бережно; притрагиваясь очень аккуратно, словно к лепесткам весеннего цветка, или крыльям бабочки. Он поцеловал ее в шею, а ее сердце застучало немножко быстрее.

— Моя чудесная колдунья...

Она нежно замурлыкала...

Он все больше погружался в сладкие глубины блаженства. Она склонила голову ему на плечо, а он вдохнул пьянящий аромат ее прекрасных волос, который разлился в нем волнами нежного трепета, уносящими его все дальше в безбрежный океан забытья...

Внезапно он проснулся. Сглотнул. Вытер свою слюну с помятой подушки...

Арианна еще спала. Он осторожно поднялся с кровати и начал собираться. Гвэйен оделся, взял оружие, доел кусок вчерашнего хлеба, запил водой и закусил сушеным чернолистом. Вышел из комнаты, осторожно закрыв за собою дверь...

Минуя лужи и вдыхая свежий после дождя воздух, он отправился к старому покосившемуся особняку. Это был тот дом, на который им с Арианной указывал старик с изрытым морщинами лицом. Уже и в те времена, которые помнил Гвэй, строение было не в лучшем состоянии, а сейчас, после стольких лет губительного запустения, лишенное какого бы то ни было ухода, оно несло на себе печать гораздо большего упадка. Никто не хотел возводить свое жилище вблизи старого угрюмого особняка, и в этом направлении поселение не разрасталось. Строение стояло одиноко на северо-западной окраине деревни, отдаленное от остальных домов. Что и не странно, принимая во внимание дурную славу, которой были окутаны его бывшие обитатели.

Гвэйен вошел во двор, толкнув рукою старую калитку с иссохшей и практически обсыпавшейся покраской. Как тогда, целое множество лет назад, когда он заходил за Эуликой, чтобы пройтись вместе с нею по берегу реки. Он опустил взгляд, и улыбнулся своим воспоминаниям.

Затем он вернулся, и толкнул ее еще раз... Его удивило, что ветхая дверца, ведущая во двор покинутого дома, не скрипит пронзительно на своих старых изъеденных ржавчиною петлях, а ходит плавно и тихо... петли, очевидно, были смазаны... совсем недавно...

Посреди двора разлилась огромная лужа. Он обошел ее и приблизился к особняку. День сегодня был ясный. Лазурное небо сияло чистотой. Радостно перекликались птицы...

Минуя лужи, Гвэйен обошел и осмотрел заброшенное строение. Окна дома были занавешены изнутри плотными шторами — кроме этих штор, в них ничего не было видно. Только окно, расположенное возле задней двери было забито досками, между которыми имелись небольшие щели. На парадной двери висел тяжелый кованый замок, слегка поточенный ржавчиною. На задней же двери замка не было, однако она все равно не поддалась, когда Гвэйен попытался открыть ее. Очевидно, дверь была заперта изнутри на засов. Вероятно, после смерти Марании староста Хэлвик затворил пустой особняк — задвинул засов задней двери и повесил большой замок на парадную, — а ключ от замка должен быть где-то в деревенской ратуше.

«Жаль, что старосту забрали в Драголин... Можно было бы с ним о многом потолковать...»

Идти в ратушу и искать ключ инквизитор не хотел. Он осмотрел массивный замок, висящий на парадной двери. Замок был добротно собран на прочные заклепки, однако, судя по всему, внутренний его механизм не отличался особой сложностью. Гвэйен достал из кармана на поясе кожаный кошелечек, в котором размещалось десятка полтора отмычек разнообразных форм и размеров. Через пару минут старый замок сдался, но как только Гвэйен ни пытался тянуть за дверную ручку, он так и не смог открыть парадную дверь. Поначалу инквизитор подумал, что всему виною впитавшая слишком много влаги древесина, которая расширилась и дверь просто-напросто застряла в дверной коробке, но после продолжительных и безуспешных попыток ее открыть, он пришел к выводу, что, вероятно, все же, ее что-то держит изнутри. А может, здесь было и то и другое.

Он несколько раз обошел вокруг дома и снова оказался на заднем дворе.

Гвэйен внимательно осмотрел заднюю дверь особняка и подумал о том, что если отковырять планки по бокам и сверху, то саму дверь, вероятно,  можно будет просто снять с петель, но сам он с такой задачей не справится, — выполненная из железа и дерева, дверь была достаточно тяжелой. «Зачем такая тяжелая дверь? Может, старику Эрвилу, в самом деле, было что прятать? Конечно же было... Однако, в любом случае, старик Эрвил уже давно мертв». Гвэйен помнил его похороны: они так же не вписывались в представления о похоронах уважаемого человека, как не вписывалась в общество благопристойных граждан личность старика. Его считали противным натуре колдуном, и боялись.

И конечно же, совсем не без причины. Во-первых, он имел привычку относиться к людям очень надменно и пренебрежительно, из-за чего у него в Пристанище совершенно не было друзей, не считая пары не особо близких приятелей. Во-вторых, он увлекался такими вещами, о которых среди простонародья лучше было вообще не говорить. Однажды Эрвил очень сильно  поссорился с деревенским аптекарем Иргмором и в разгаре перебранки заявил ему, что его родная прабабка в свое время без каких-либо специальных приборов могла приготавливать такие снадобья, что ему, непутевому цирюльнику, и не снились, не смотря на все его алхимические снасти... А через неделю аптекарь отравился насмерть какой-то прокисшей стряпней... По крайней мере, некоторые так считали... В-третьих, он славился странными выходками, которых совершенно не понимали его односельчане, а точнее — понимали по-своему. Например, раз несколько его замечали читающим неизвестные молитвы возле недавно обустроенных могил. А в-четвертых, отца Эулики очень не любили кошки и маленькие дети. Как одни, так и другие сторонились его: кошки злобно шипели на Эрвила и убегали, а дети часто начинали плакать, когда он обращал на них свое внимание и вообще старались держаться от него подальше. Гвэйен припоминал, что и сам его недолюбливал, будучи ребенком. «Эулика же в детстве, помнится, относилась к отцу достаточно хорошо». И в-пятых, те, кто особенно насолил старику, умирали, либо их мучили страшные болезни. Селяне множество неприятных случаев связывали именно с Эрвилом, но, по правде говоря, Гвэйена в свое время основательно насторожили только два: смерть старосты Ридвэна и долгая ничем не усмиряемая лихорадка деревенского проповедника Ипраима. Оба открыто порицали Эрвила. Староста на деревенском совете поднимал вопрос о необходимости принудительного выселения семейства Лани из Пристанища. Подавляющее большинство поддержало его, но не успев огласить окончательное решение, уважаемый староста Ридвэн прямо посреди совещания упал замертво. Что же касается проповедника Ипраима, то он ненавидел старого Лани не меньше. Он прилюдно оскорблял старика при встрече, а затем посвятил ему несколько полных откровенной злобы проповедей, прочитанных на центральной площади, в которых он приписывал ему вину чуть ли не за все бедствия, выпавшие на долю жителей Пристанища с тех самых пор, как Эрвил появился на свет. После этих проповедей Ипраим больше не показывался на людях, поскольку его приковала к постели не поддающаяся лечению болезнь. Кажется, он еще был жив, когда Гвэйен уезжал из поселения. Об этих двух случаях в Пристанище говорили много, но не многие акцентировали свое внимание на том, что установить хоть на сколько-нибудь прочные связи между участью, постигшей несчастных, и их неприязнью к старому Лани, так и не удалось. Несмотря на это, большинство селян были уверены, что судьба этих двоих — это отплата Эрвила за их выпады в его сторону, и предостережение всем остальным.

Эрвил Лани умер, когда Гвэйену с Эуликой было по шестнадцать, а ему —  восемьдесят три. Поскольку его считали колдуном, то, конечно, не стали бы хоронить на кладбище, — рядом с могилами добропорядочных селян. Хорошо еще, что расчувствованные мольбами его жены и дочери, тиходольцы оставили идею подрезать Эрвилу поджилки, чтобы он не восстал в облике упыря... Впрочем, многих потом из-за этого донимали сомнения. Многие жалели, что, поддавшись сочувствию, не выполнили всех тех предписаний, которые полагается выполнить при погребении колдуна... Но, тем не менее, тревожить уже погребенные останки никто не решился...

В своем завещании старик просил быть погребенным на север от деревни, под большим высохшим дубом, возле зарослей колючего терновника. Завещание исполнили. Кое-как... Бросили гроб в яму, засыпали землей без лишних церемоний, и разошлись по домам.

И только Гвэйен стоял еще какое-то время рядом с Эуликой и ее матерью, пока они роняли слезы над нововыросшим горбиком сырой земли. Его родителям это не понравилось...

Инквизитор еще раз осмотрел массивную дверь. «Некроманту такая тяжелая дверь тоже бы подошла... Хотя посажена она конечно неразумно». Гвэйен еще раз присмотрелся, проверяя, получится ли выполнить задуманное.

Размышляя о том, кого бы позвать на помощь, он сразу же подумал о великане, которого не так давно спаивал в трактире. Разыскать его не составило труда — он уже сидел в главной зале таверны, когда Гвэйен вернулся, чтобы расспросить трактирщика, как здоровяка найти. Громила очень обрадовался появлению щедрого друга. Выслушав Гвэя внимательно, он согласился помочь за три кружки пива до работы и три — после. Гвэйен заказал напиток и попросил великана управиться пока он сходит наверх. Арианна уже не спала когда он вошел в комнату. Они пожелали друг другу доброго утра. Гвэйен дал девушке несколько серебряных монет и сказал, чтобы она пошла позавтракала без него. Он же собирается пойти проверить старый дом, в котором некогда жила семья Эулики. Арианна просила его быть осторожным и он обещал, что будет...

Снова встретившись с великаном внизу — мужик как раз управился с третьей кружкой, — Гвэйен сказал ему взять дома лом и приходить, не медля, к старому особняку Лани.

— Я вам мигом эту дверь вышибу, — заверил великан.

Гвэйен просил его поспешить.


19
Рейнджеру не пришлось долго ждать. Минут восемь он походил возле дома, поприслушивался к двери. Внутри вроде ничего не услышал. Тем временем великан уже был тут как тут.

— Быстро ты, Савеофан!
— Я всегда рад помочь. Да еще в таком деле. Кубло чародейства изничтожить. Мы с мужиками, по правде говоря, спалить его думали, но коли ты говоришь, што там важные арфихакты для расправы над упырями быть могут, то этого ж только и надо. Но я туда не пойду. Тута могу пождать.
— Все в порядке. Внутрь я полезу сам. Возможно, там ничего и нет, Савеофан... Это просто старый покинутый дом...
— Может, оно и так... Хто знает? Но ты мужик што надо, Арахорас, раз нам помогаешь. Видно не впервой с нечистью дело имеешь, коли на арфихактах чародейских знашься. А што сказать-то, если хто увидит, шо я тут стою возле двери-то выломанной?
— Будем надеяться, что никто не увидит. Люди-то не часто здесь ходят — на заднем-то дворе Лани. Ну а ежели кто шибко докучать тебе вопросами станет, то скажешь, что, мол, по распоряжению Давида Маэрса... Я с ним говорил — он в курсе...
— Ладно. Скажу все как ты говоришь...

С дверью пошло не так гладко, как планировал Гвэйен, но управились они достаточно быстро. Гвэй надеялся, что шуму много не наделали. Он надел шлем, забрало закрепил в открытом положении, щелкнул рычажком предохранителя на пневмовинтовке. Так, на всякий случай...


20
Войдя внутрь, он оказался в своеобразной задней прихожей, из которой, как помнил, открывалась дверь в коридорчик, ведущий в центральную комнату первого этажа. Здесь было достаточно темно и душно. Запах старого ветхого помещения не мог нравиться, но кроме обычной в таких случаях затхлости, в воздухе ощущался особо приторный привкус сырости и заплесневения, какой бывает в старых земляных погребах. Из щелей между досками, которыми было забито окно, проникал свет, рассекая полумрак, высвечивая куски покрытого пылью пола. На этих высвеченных участках виднелись следы. Словно обувь, испачканная мокрой грязью, отпечатала на полу оттиски подошв. Также Гвэйен с беспокойством рассмотрел отпечатки больших собачьих лап — очень больших...

«Хм... Видишь, как оно... — еле слышно пробормотал Гвэйен. — Недавний дождь... Но на улице следов нет...»

— Смотри, следы проклятый червь оставил! Значит, он и сам здесь сидит! И его бестии! — воскликнул ошарашенный здоровяк, заглядывая вовнутрь с улицы. — Такой-то по селенью слух и ходит, — что Эрвил это все...
— Да тихо же ты, Савеофан! Просто будь начеку.
— И ты собираешься лезть туда один? — великан понизил голос до шепота.
— Да. Будь настороже, Савеофан. Смотри в оба. Я не знаю, что там, внутри. Может статься — выскочит оттуда что-нибудь...
— А я сразу ломом его... Уш коли так, то пущай будет что будет... Я с парнями не пошел тогда. Забоялся я, хоть и здоровый. Но теперь-то, если чего вылезет, — за парней отомщу. И ты смотри там, поосторожнее, друг... А ежели чего — кричи... Это я сказал так только, что не полезу... А надо будет — так и на помощь приду...
— Спасибо тебе, Савеофан. Но я сначала хочу разведать все по-тихому...

Гвэйен шагнул дальше — навстречу темноте.

Дверь, ведущая из задней прихожей была открыта. За ней в полумраке виднелся небольшой коридорчик, а дальше должна была находиться комнатка, из которой можно было выйти в центральное помещение первого этажа. И хотя на улице сиял ясный день, в пространстве, которое открывалось за этим коридором, царила темнота... И это было странно, поскольку даже через самые плотные шторы в помещение все же проникал бы хоть какой-то свет...

Гвэйен прошел немного дальше... Аккуратно прокрался по коридорчику... Вошел в небольшую темную комнатушку...

В помещении не чувствовалось ничьего присутствия. Никакие шорохи не выдавали затаившихся враждебных созданий, очертания которых рисовало возбужденное воображение в заполненных темнотою углах. И когда глаза привыкли к сумраку, рейнджер удостоверился, что в этой части особняка никого нет. Однако в том, что дальше его не ожидает серьезная опасность, он не был уверен. Гвэйен еще раз подумал о тех огромных следах и вспомнил зловещий рык за своей спиною, который он слышал в ночной роще. По его телу пробежала дрожь...

Он обнажил меч и, держа его перед собою вверх лезвием, негромким шепотом произнес молитву Вэорэану. Орнамент на клинке вспыхнул на мгновение фиолетовым светом и погас, словно подавая знак, что Добрый Бог услышал и одобрил эти слова...

Дверь в центральную комнату легко открылась. Здесь царила совершенная и непроглядная тьма. Ничего не удавалось различить во мраке. Словно окон здесь никогда и не было. Он вдохнул запах сырости... Запах влажной земли... Ничего совершенно не было видно... Он отвел левую руку в сторону, как бы ощупывая пространство, и наткнулся на мягкую, холодную, влажную стену... Ощупал пространство справа и из такой же стены выкрошились мягкие комочки и с приглушенным стуком посыпались на пол... Он услышал участившийся стук своего сердца... Он стоял в узком темном туннеле между двух стен из плотно утрамбованной земли... Ему очень хотелось достать из кармашка подаренное жрицею зелье и вылакать его без остатка... Но пока еще было не время...

Вся эта некогда просторная комната сейчас была забита землей. Кто-то утрамбовал ее так, чтобы сюда вместилось как можно больше. Гвэйен вытянул руку вверх и встал на носки, пощупал — там тоже была земляная стена — она поднимается почти к самому потолку. И только узкий проход ведет от двери куда-то вглубь. Вслепую он пробирался по узкому проходу, осторожно ощупывая руками влажные земляные стены... Аккуратно, спокойными мягкими шагами он ступал в неизвестность...

Внезапно на него нахлылуло беспокойство, он смутно ощутил присутствие какой-то затаенной угрозы. Узор на клинке вспыхнул... Сняв перчатку, он глянул на выжженный на ладони знак, который тоже пылал фиолетовым светом... Выставив руку вперед, инквизитор сделал несколько осторожных шагов, как вдруг перед ним, на полу, во тьме ярко засверкала магическая пентаграмма... «Вот так-то... Был бы ты немного менее осторожным, Гвэйен Дорай, — и демонические песики имели бы на обед жаркое из рейнджера»...

Нашептывая заклинание, он осторожно провел ладонью по клинку своего меча, а орнамент на нем загорелся еще ярче; затем острием он медленно коснулся центра пентаграммы и магический рисунок исчез; беспокойство развеялось...

 Рейнджер наощупь пробирался дальше и скоро оказался перед массивной дверью. Попробовал открыть — дверь была заперта. Ощупал ее — прочная, укрепленная железом... Насколько он мог вспомнить, это была дверь в подвал...

«Пора принимать зелье...»

Сделав несколько глубоких вдохов, Гвэйен достал из кармана маленький флакон. Быстро выпил его содержимое и скривился. Затем оперся рукой о влажную холодную стену, склонил голову. Какое-то время стоял так, замерев и дыша часто и тяжело. Потом бессильно опустился на колени, опершись руками на меч и склонив голову на свой наруч; и на какое-то время как будто уснул. Сидя в такой позе, закрыв глаза, он несколько раз пробормотал заклинание. Потом начал слегка покачиваться, дыша глубоко и часто, а затем притих и очень спокойно поднялся и выпрямился. Когда он открыл глаза, тьма начала постепенно разреживаться, и, в конце концов, расступилась. Словно в бледном зеленовато-сером свете ему открылся узкий проход между высокими до самого потолка земляными стенами... На полу, оттиснутые в земле, виднелись следы... От его собственных сапог, от еще чьей-то обуви, и от мощных лап чудовищных бестий... Осматриваясь вокруг, он не мог понять, видит ли он с помощью глаз или воспринимает окружающее каким-то другим способом; когда он закрывал глаза, зрение пропадало, но когда открывал, то видел в равной степени четко и то, что было близко, и то, что находилось далеко, — фактуру стен, крупинки осыпавшейся на пол породы, выразительные очертания следов, как ближних, так и дальних, — а это не свойственно нормальному глазу, не говоря уже о том, что человек не способен видеть там, где совершенно отсутствует свет, а в этом узком туннеле не было ни окон, ни светильников...

 Рейнджер осмотрел дверь — замок был сквозным и оказался намного сложнее того, который висел на парадной двери...

Немного помедлив, он прошелся назад по коридору, желая теперь уже осмотреть выступы и закоулки тех земляных нагромождений, которые он ощупывал руками, пробираясь сюда, и убедиться, действительно ли там нет больше никаких ходов...

Материалом для этих рыхлых влажных стен, которые зажали его в узком темном проходе, действительно была земля. «Но откуда она здесь взялась? Кто ее сюда натаскал и утрамбовал, заполнив весь первый этаж? И похоже, что все это попало в дом не из улицы...»

Пройдя немного, Гвэйен, и в самом деле, обнаружил за одним из выступов отверстие в земляной стене. Он свернул в это ответвление и скоро оказался перед лестницей, ведущей на второй этаж...

Поднявшись по скрипучим деревянным ступенькам, он оказался на верхнем уровне особняка. Окна здесь были занавешены, но даже тот свет, что проникал через шторы, показался Гвэйену очень ярким... Он больно ударил в глаза и рейнджер зажмурился и закрыл их рукой... Зрение, измененное эликсиром, постепенно приспособилось к свету и инквизитору открылся заброшенный интерьер потрепанного временем жилища.

Как помнил Гвэйен, здесь находились спальные комнаты Эулики и ее родителей, а также кабинет, в котором Эрвил любил проводить время за книгами и размышлениями. Эулика когда-то рассказывала Гвэйену, что старик мог не выходить из этой комнаты целыми днями, читая и делая выписки из старых книг. Можно было даже подумать, что свои фолианты Эрвил любил больше, чем жену и дочь...

Гвэйен как-то был у него в кабинете, когда уже основательно подружился с их семьей. Узнав о том, что парень любит читать и очень ценит книги, старик радушно пригласил его в свой кабинет и даже дал полистать старую энциклопедию... В кабинете стояли стеллажи с книгами, старыми и купленными недавно, но самые интересные издания Эрвил хранил в подвале... У него в коллекции были достаточно интересные экземпляры, посвященные строению тел животных и человека и концентрации в них жизненной энергии в зависимости от возраста, комплекции и характера особи, а также других особенностей. Были труды по алхимии и демонологии. Старик не показывал их никому — последствия могли быть весьма плачевными. Гвэйену об этих книгах рассказала сначала его милая Эулика, а сам старик, лишь когда в полной мере удостоверился в том, что парень не имеет пристрастия к суевериям, то открыто поведал о своем интересе к данной тематике и даже позволил взглянуть на несколько томиков. Эти книги могли оказаться полезными и некроманту...

«Это здание давно не знало уборки», — подумал Гвэйен, рассматривая пол, покрытый толстым слоем пыли и комочками земли, занесенными чьей-то обувью...

Ни из одной из комнат никто не вышел на скрип ступенек, которым рейнджер известил о своем присутствии. Возможно, здесь никого и не было сейчас.

Гвэйен тихонько подошел к двери кабинета и открыл ее... Комната была пуста. Здесь ничего не изменилось после смерти старика. Марания оставила эту комнату в таком же виде, в каком она была при жизни Эрвила. Однако кто-то сюда определенно наведывался, о чем свидетельствовали комочки земли на полу, чернильница с пером и лист бумаги на столе, у окна.

Открыв двери в спальню супружеской четы Лани, Гвэйен также никого не обнаружил. Здесь пол тоже был припорошен землей, комочки виднелись также и на скомканных покрывалах кровати... На небольшом столике, что стоял в углу комнаты, из глиняной вазы торчал высохший стебель какого-то цветка, а его истлевшие лепестки лежали возле вазы в слое пыли. Возможно этот цветок поставила еще Марания.

Гвэйен подошел к двери, что вела в комнату его бывшей жены. Тяжело вздохнув, он повернул ручку и осторожно толкнул дверь. С жалобным протяжным скрипом она отворилась. Здесь не было ни души. И, похоже, сюда вообще никто не заходил уже целое множество лет. Шторы в комнате Эулики были распахнуты. Через окно вливался яркий солнечный свет, падая на пол и на аккуратно застеленную кровать. Покрывало, некогда бывшее нежно-розовым, за долгие годы выгорело на солнце и стало бледно-желтым. Гвэйен смахнул рукою пыль и присел на кровать. В его груди что-то трепетало, а лицо было печальным... Этот знакомый интерьер пробудил в нем воспоминания, нежные и горькие одновременно... Когда-то, будучи еще юным, он частенько заходил к своей милой Эулике... Бывало, дарил ей букет полевых цветов, а она улыбалась и целовала его за это. Он ее обнимал и ласково прижимал к себе, стройную, чудесную, пахнущую розами, фиалками и полынью... Эулика ставила цветы в вазу. Они сидели здесь вдвоем, в этой комнате, и разговаривали о том и о сем. Она дарила ему свою замечательную улыбку. И он мог бы смотреть на нее вечно, дивную, милую и очаровательную, а яркое солнце искрилось в ее волосах. Чистые небесно-голубые глаза смотрели на него с доверием, теплом и любовью, он нежно сжимал ее ладонь, а ласковый голос любимой наполнял его радостью...

— Эх... Ничто уже не вернется... — прошептал он. — По-другому уже не будет... Никогда...

Рейнджер вздохнул глубоко и тяжко, поднялся и вышел из комнаты, аккуратно прикрыв за собою дверь.

То, что он искал, определенно было здесь... Конечно, не именно здесь, на втором этаже обветшалого дома, но этот особняк, определенно, был преддверием... По всему дому — следы... А та дверь, которую они сняли с петель с деревенским великаном, заперта была изнутри. То, что он искал... То, что ему нужно было найти, определенно, откроется за той массивной дверью в конце земляного коридора... Но сначала он хотел взглянуть на лист бумаги, который видел на столе в кабинете старика...

Инквизитор направился туда.

Под стеною, возле окна, на старом письменном столе стояла чернильница с опущенным в нее пером, и лежал исписанный витиеватым неровным почерком лист бумаги. Гвэйен взял его в руки и начал читать.

Между землей и небом, вездесущий, безраздельно господствует упадок.
Семя упадка уже заложено изначально во всем. И только появившись на свет, нечто живое и свежее тут же начинает умирать по мере того, как это семя пускает в нем корни и прорастает, расцветая в конце концов отвратительным цветком глубочайшего растления.
Все в этом мире стремится распасться и исчезнуть, разлететься пылью и пеплом; раствориться в общей аморфной массе хаоса. И пусть явление жизни — это мощное сияние, но отдельная жизнь каждого существа — это всего лишь кратковременная вспышка в бесконечной тьме не-жизни.
Что такое эта жизнь? Чего она стоит? Какой в ней смысл, если в конце концов она неотвратимо обрывается: и что тогда имеет значение? Но еще хуже то, что постепенная деградация подводит существо к этой кульминации самым безжалостным образом, высасывая силы, убивая энтузиазм, делая тело дряхлым, а разум — утомленным.
Жрицы из Храма говорят, что их молодость и долголетие дарует им Богиня за доброту и чистоту помыслов. Может быть это и так. Но я никогда не отличался ни первым, ни последним. Мой характер всегда вел меня другою дорогой.
Свой же путь нашел я и в достижении не ограниченного естественной смертью долголетия. Как великие чернокнижники древности, я изменил свой разум учением, а тело — магией; я насытился ядом, который навсегда удержит меня на тонкой грани между жизнью и смертью.
Пребывая в промежуточном состоянии, я — ни то, ни другое; ни живой, ни мертвый...

Гвэйен спрятал лист в один из карманов на своем поясе.

Спустившись вниз и пройдя по узкому проходу между земляными нагромождениями, рейнджер вновь оказался перед тяжелой дверью со сложным сквозным замком. Это здорово его задержало, но, изрядно поковырявшись отмычками в замочной скважине и, наконец, услышав заветные щелчки, он таки сумел открыть эту дверь.

Инквизитор спустился по ступенькам. Он рассчитывал увидеть здесь те особые книги, которые так берег его тесть. Но, войдя в подвал, никаких стеллажей Гвэйен не обнаружил — там было все то же самое, что и наверху, — только узкий проход посреди насыпей земли.

Дойдя до места, где должен был упереться в стену, он, уже не особо удивляясь, двинулся дальше через пробитый в стене проход. Дальше был плавный спуск вниз. Гвэйен старался двигаться очень тихо. Он не знал наверняка, что ждет его в конце этого пути, но почему-то был уверен, что туннель приведет его прямо к источнику той таинственной напасти, которая обрушилась на его деревню...

Рейнджер держал палец на спусковом крючке пневмострела. Даже если прямо перед ним вдруг выскочит один из тех чудовищных псов, — выстрел из этого оружия, если и не убьет его, то, наверняка, искалечит и заставит отшатнуться назад, а тогда уже можно будет выхватить клинок и завершить дело с его помощью.

Гвэйен прошел туннелем метров четыреста. Затем он оказался в неаккуратно разрытой во всех направлениях полости, которая опять переходила в туннель, ведущий отсюда немного в сторону. Удивление его было небольшим, когда рукотворный подземный проход внезапно расширился и перед ним открылась большая естественная пещера. Сначала она показалась не слишком просторной и напоминала, скорее, некий причудливый каменный коридор, но затем оказалось, что пещера, все-таки, довольно обширна. И если до этого она напоминала коридор, то теперь Гвэйен вышел в просторную залу, а в нос ему ударил отвратительный запах мертвечины и нечистот. С помощью зрения, измененного эликсиром, он рассматривал залу, которая предстала перед ним в бледных холодных тонах. Он увидел здесь ржавые железные клетки. «Удивительно, как они вообще сюда попали...» Гвэйен на этот счет ничего не мог предположить... В некоторых из клеток сидели люди. Это, очевидно, были те, пропавшие без вести. Или, по крайней мере, часть из них. Они были совершенно измучены.

Многие из них сидели по несколько человек в одной клетке, а некоторые — поодиночке; замученные, несчастные дети, юноши, взрослые и старики... Они лежали, свернувшись на подстилке из сухой травы, сидели, опершись о решетки, стояли или прохаживались, насколько это позволяло им жестоко ограниченное и неуютное пространство. Некоторые тихо перешептывались.

Вдруг один молодой мужчина, сидящий отдельно от остальных, начал декламировать стихи:

Как нетопырь во тьме ночной
Скитаешься ты одиноко
Как крот живешь ты под землей
Как тень крадешься возле окон

— Молчи, виршеплет! — со злостью и страхом в голосе прервал его старец с длиной бородой. — А то всех нас погубишь, дурак, своими рифмами!

Но поэт проигнорировал его слова и продолжил:

Как лис ты осторожен и пуглив
Как крыса, загнанная в угол, ты звереешь
Как росомаха терпелив
Когда надежду на добычу ты лелеешь

— Черт бы тебя забрал, бард, вместе с твоим талантом... Но сочиняешь хорошо. — заметил другой старец.

— А нам-то что? — отозвался толстяк из соседней клетки. — Пусть себе сочинительствует. Доиграется ведь, я вам говорю... На корм собачкам пойдет, или, может, в гости к тому огромному...

— Ежели судьба уготовила для меня такую участь, — спокойно сказал поэт, — пусть так оно и будет.

— Тьфу ты, придурок... Образумь его, Богиня! — бросил кто-то из пленников.

Гвэйен, ступая мягко и осторожно, обошел клетки с пленниками. Они не увидели его. Однако, услышав шорох его шагов, — притихли. Кому-то страх отвратительным комком встал в горле и он напряженно сглотнул, у кого-то  участилось дыхание, а кто-то, наоборот, забился в угол, поближе к каменной стене пещеры, затаился и старался не выдать себя ни шорохом ни вздохом. Гвэйен просто двинулся дальше, оставив пленников позади. Шум, который бы они подняли по поводу его появления, ему был ни к чему. За клетками, по одну сторону от прохода стояли столы, на которых лежали приспособления, напоминающие орудия пыток, но Гвэйен знал, что это инструменты ученого, — побрал бы его дьявол, вместе с его наукой. По другую сторону располагались ящики. Один из них был открыт. Гвэйен не стал приближаться и изучать их. Он знал, что находится там, внутри. Запах, мерзкий и тошнотворный, красочно рассказывал об этом. Возле ящиков стояло старое, заляпанное чем-то отвратительным, корыто, а возле стены — секач.

Дальше снова был каменный коридор, впадающий в комнату, оборудованную под алхимическую лабораторию. Здесь находился алхимический стол, а на нем большой перегонный куб и маленькая реторта. Кроме того, на многочисленных полочках везде были расставлены мензурки, пробирки, флакончики, баночки со всевозможным содержимым. Гвэйен читал надписи, некоторые ингредиенты и субстанции были ему знакомы... Особенно его взгляд привлекла дорогая шкатулочка, окованная серебром. Жжение в левой ладони говорило о том, что в ней была магия... Но замок шкатулки, по внешнему виду, был надежным  и Гвэйен решил не тратить на него времени...

Из лаборатории можно было пройти в комнату, где в клетках сидели те, над кем некромант уже поработал: дети, взрослые и старики. Это были — не люди. Уже не люди. Гвэйен знал, что с ними нельзя было поговорить. И лучше не выпускать их из клеток. Он видел их отчетливо и во всех деталях, а они его, — скорее всего, нет. Гвэйен старался не издавать лишних шорохов. Он следил за тем, чтобы ничего не зацепить своим оружием. Гуманоиды время от времени мычали, неуклюже прохаживались от одной стенки клетки к другой, шатали решетчатые двери. Глаза на их изнуренных и неестественных лицах были пусты, из перекошенных ртов обильно текла слюна. Изменения, которые случились с их телами и сознанием, должно быть, необратимы... Рейнджеру показалось, что эти создания учуяли его присутствие, однако, судя по всему, им было все равно...

Вдруг он обратил внимание на клетку, стоящую отдельно от остальных, в самом углу. Она была намного крепче по сравнению с другими. В ней стоял огромный упырь, вид которого напомнил рейнджеру Савеофана, только в лице его не было ничего человеческого, совершенно ничего... Это чудовище, по всей видимости, держалось специально для того, чтобы выпустить его в момент необходимости... На нем были надеты отдельные части старых лат, изрядно поеденные ржавчиною, — панцирь, рукавицы и правый наголенник. А возле его клетки, под стеною, торчала из трухлявой бочки ветхая рукоять двуручного меча.

«О Извечный Свет! — подумал Гвэйен. — Воистину, все здесь намного интереснее, чем я предполагал...»

Везде в этой проклятой пещере расточался тошнотворный смрад, о происхождении которого страшно было подумать.

Рядом с клетками стояли стол и стул. Так, что сидящий за столом исследователь мог с удобством созерцать прямо перед собою отвратительные результаты своего кощунственного эксперимента. На столе лежала потрепанная книжечка, покрытая пятнами от каких-то жидких веществ; перо и чернильница тоже были загрязнены неизвестной засохшей слизью. Гвэйен открыл ее и с интересом начал пролистывать, одновременно прислушиваясь, не приближается ли опасность из отдаленных закоулков пещеры. Прочитав несколько записей, он понял, что держит в руках журнал с описанием подробностей эксперимента. Он стал читать внимательнее.

Я проведу их тем же путем психофизиологических изменений, по которому прошел и сам, с тем только отличием, что воля их должна быть полностью подавлена, а тело трансформировано таким образом, чтобы быть в состоянии переносить несоизмеримо более значительный урон, оставаясь при этом жизнеспособным. Конечно же такая стойкость приобретается ценою, которую я не рискнул бы заплатить сам. Но, вместо этого, у меня есть нечто иное...
Живое возникает из неживого, само собою или посредством Высшего вмешательства. Существо живет какое-то время и может стать причиной возникновения нового существа. Так, как пламя можно перенести с одной свечи на другую. И так же, как ни одна свеча не может гореть вечно, существо приходит в упадок и погибает; живое становится мертвым...
Это еще не совсем то же самое, что и остальной неживой мир; оно еще только на пути к тому, чтобы полностью раствориться в нем...
Точно так же, существует состояние, когда существо уже не живо, однако еще и не мертво; и тогда оно — ни то, ни другое. И среди подобных мне уже давно известно, что это состояние можно продлить, заручившись помощью тайной науки и древних демонических сил.
Это путь противоестественный и непонятный подавляющему большинству...
Долгие годы я искал способ усилить формулы моих предшественников. И достиг успеха.
Эффект от приготовленных мною эссенций оправдывает все ожидания.
Я отобрал два десятка наиболее сильных экземпляров из всего того, что мне удалось заполучить. Они должны быть достаточно выносливы, чтобы выдержать предстоящий им мучительный процесс приближения к этой промежуточной черте.
Погасив их сознание, я переместил их в отдельные клетки. Введенная им субстанция начала действовать. Очнувшись, они уже были другими.
Вот уже две недели их мучают рвота и понос; переход на необходимый для процесса рацион стал бы серьезным испытанием для любого организма. Но, кажется, они не в состоянии понять, что с ними происходит: психика уже прошла через первое необратимое изменение.
Сейчас их тела будут истощаться и слабеть, а психика далее разлагаться, уходя на все более низкие уровни развития.
Не знаю, сколько из них смогут пройти через это до конца...
Пятеро не выдержали. Но тела еще пригодятся. Уже не так долго, и можно будет применить ритуал и вторую эссенцию, переведя оставшихся на второй этап перемен. После этого сила и управляемость их будут возрастать в равной пропорции: тело начнет крепнуть, а воля становиться все более подвластной хозяину...
О, если бы хоть несколько из этой партии получились такими же как Грогхар...

Гвэй положил книжку на место.

Приняв разумное решение не отвлекаться пока на этих мрачных существ, инквизитор осторожно двинулся дальше и вышел в весьма просторный коридор с очень рельефными стенами, которые представляли собою множество больших выступов и углублений. Коридор приближал его к цели — Гвэйен интуитивно почувствовал это. Его охватила особая тревога и он знал, что это значит. За годы службы в ордене он научился отличать это чувство от обыкновенного смятения и страха. Он не стал снимать перчатку и смотреть на свою магическую метку, однако мог поклясться, что она сейчас загоралась фиолетовым свечением — жар в левой ладони сигнализировал о близости магии. С каждым шагом в нем росла пугающая уверенность в том, что зловещая угроза, с которой он должен встретиться лицом к лицу, уже очень близко. Возможно, она поджидает его уже за следующим углом и вот-вот они окажутся совсем рядом. Перебирая в голове эти мысли, он почувствовал, как сердцебиение его слегка участилось.

«Ящики и люди... И не-люди... Лаборатория... Неоспоримые доказательства... Здесь меч инквизитора будет применен так, как он должен применяться. Меч инквизитора всегда служит жизни; он несет боль причиняющему боль, разрушение — разрушающему, гибель — сеющему гибель, меч инквизитора отбирает жизнь у того, кто надругается над жизнью, — так, искореняя изъяны, служит он жизни благородной», — так рассуждая в мыслях, настраивал себя Гвэйен на нужный лад.

И вдруг вдалеке, на другом конце пещерного коридора, показался свет. Гвэйен машинально среагировал и быстро, но аккуратно, шагнул в сторону, затаившись в одной из глубоких впадин стены. Плащ из грубой ткани, наброшенный на плечи, смягчил прикосновение латных пластин к каменной поверхности. Кто-то энергично шагал в его направлении.

— Осталось пятнадцать... Хм... в следующий раз нужно попробовать более мощную формулу, и провести первый этап быстрее... Хм... а что, если... а-а-а... нет... нет...

Этот голос показался Гвэйену знакомым. Он осторожно выглянул из своего укрытия — тем, кто произносил эти бессвязные слова, оказался тощий седовласый старец в темной, грязной и ветхой мантии.

«Тот, о ком рассказывала Мать Рия», — промелькнуло у Гвэйена в мыслях.

Над головой старца летел светящийся шар. Впереди ступали два огромных пса-упыря.

Гвэйен следил за тем, чтобы металл не поймал на себя лучи света и не дал отблеска. Хотя материал его оружия и брони имел матовый темный оттенок, все же не стоило подставлять его лучам. Притаившись во впадине стены, рейнджер прикрылся полой своего старого грубого плаща. Он не был уверен в надежности своего укрытия, хотя оно могло и не подвести, если к нему специально не будут присматриваться, — угол, за которым инквизитор укрылся, был достаточно острым. «И возможно, они пройдут, не оглянувшись и не заметив меня, — подумал Гвэйен, — а я наброшусь на них сзади». Предчувствие схватки вызывало психическое возбуждение — страх и мрачная решительность соединялись в нем во взрывоопасную смесь.

На миг он затаил дыхание. Псы уже ступали упругими шагами прямо возле него. Они были огромны, хотя и поменьше, чем тот монстр, которого Гвэйен победил на торговой площади. Своим ростом чудища достигали высоты молодой лошади, но ширина их плеч и спины была скорее медвежьей. В движениях их внушительных тел чувствовалась агрессивная упругость и сила, готовая к применению в любой момент; и еще была в них какая-то зловещая грациозность, одновременно завораживающая и внушающая отвратительный трепет, помутняющий сознание и сбивающий с толку. Из устрашающих пастей чудовищ катилась вязкая белесая слюна, покапывая на пыльный каменный пол пещерного коридора. Большие желтые глаза созданий прикрывали сверху массивные нахмуренные брови. С их мускулистых тел местами сильно пооблазила шерсть — то ли от условий, в которых существа содержались, то ли от противоестественного и отравляющего воздействия черной магии. То чудище, которое он тогда победил, было изувечено и неспособно обрушить на него всю ту ужасающую мощь, которой его наделили, а эти два, ступающие сейчас прямо перед ним, судя по всему, чувствуют себя превосходно. В пневмостреле — один мощный патрон, а поскольку на перезарядку времени не будет, дальше в ход пойдут револьвер и меч... Осматривая проходящих мимо монстров из своего укрытия, он напряженно размышлял, какие у него в этой схватке шансы. Клыки, толщиною в два пальца, легко разорвут кожу и войдут плоть, случись им вонзиться в места, не закрытые латами и кольчугой. Мощные челюсти, с большой вероятностью, даже через доспех раздробят кости, стоит им сомкнуться на одной из конечностей, которые закрыты пластинами только с одной стороны.

«Возможно, зря я полез сюда один... — подумал рейнджер. — Хотя по-другому быть и не должно... О Вэорэан, наполни меня силою! Я иду по пути, который угоден тебе... Я — свет во тьме ночи...»

Страх на мгновение заставил сердце инквизитора стучать очень интенсивно. Он направил все свои силы на то, чтобы не выдать себя неосторожным движением или громким дыханием, которое участилось от увиденного.

Чудовища прошли прямо перед ним. Поступь их мощных лап была монументальна. Гвэйен осознал, что непроизвольно пытается втиснуться как можно глубже во впадину стены. По его телу несколько раз пробежала дрожь.

Но псы, кажется, не заметили его.

— Да... это должно получиться... столько месяцев работы... Почти... Почти у цели... — старец, всецело погруженный в свои размышления, тоже прошел мимо, не обратив на него ни малейшего внимания, и двинулся дальше в направлении своей лаборатории и клеток с узниками, бормоча себе в бороду обрывки фраз подобно сумасшедшему или тому, кто долго жил в полном одиночестве и совершенно отвык ото всякого нормального общения... В руке, которой он размахивал при ходьбе, старик держал какую-то книжечку.

Прислушавшись к себе, Гвэйен понял, что атаку стоит пока отложить. Он негромко сглотнул, а затем взял себя в руки и успокоился. Овладев собою после созерцания чудовищных созданий, инквизитор решил аккуратно направиться следом за магом и его устрашающими спутниками. «Я здесь только один... — подумал он, — никого рядом со мною... Все просто — настроение и действие... Так или иначе, схватки теперь не избежать. Я просто сделаю то, что от меня требуется... Я — свет во тьме ночи...»

— Пора покормить упыряток... — словно сам себе давал команду чернокнижник. — Будущих верных и не знающих страха бойцов авангарда... Правда, немножко неуклюжих... Хм... Хм... Но зато живучих... скоро... скоро они подойдут к этой черте, — бормотал старик, отдаляясь, но голос его хорошо был слышен в каменном коридоре пещеры.

Гвэйен почувствовал, как решительность его крепнет. Чернокнижник должен был умереть. Не могло быть и речи о том, чтобы захватывать его и доставлять в одно из мест заключения. Темные маги представляют собою тот род злодеев, которых если и получается пленить, то бывает невероятно трудно удержать в плену. Они коварны и опасны, и имеют в своем распоряжении множество неожиданных уловок...

«Со спокойствием в сердце делай то, что должно быть сделано», — мысленно процитировал он древний трактат.

Гвэйен последовал за ними, скрываясь в темноте, ступая очень мягко, держась поодаль. Он умел оставаться незаметным в таких ситуациях, — это был его стиль.

Псы не учуяли его запаха, не замечали его так же, как и старик. Что-то с этим было не так. Обычный пес уже давно уловил бы по запаху присутствие чужака. Может, смрад мертвечины, разложения, заполняющий все это проклятое подземелье, мешал животным унюхать его. А может, нечестивые опыты чародея над ними привели к нарушениям нюха.

Гвэйен старался передвигаться как можно тише, наблюдая за стариком и его внушительными питомцами. Держась на безопасном расстоянии, он хотел посмотреть, что будет дальше, и выждать подходящий момент.

Старец зашел в помещение своей лаборатории и прихватил там один из больших бутылей с каким-то мутным веществом, а затем направился к ящикам, стоявшим в комнате с несчастными узниками; а последние, как только учуяли приближение своего тюремщика, сразу же прекратили какие-либо перешептывания и забились в углы своих клеток. Омерзительное зловоние было здесь везде; оно пропитывало воздух, стены, солому, на которой спали пленники... Гвэйен чувствовал как оно тяжелым вязким осадком с каждым вдохом оседает в его груди. Старец поставил бутыль на закрытый ящик, туда же положил и свою книжечку. А из открытого — специальными клещами доставал какие-то куски. Гвэйен знал, что было в том ящике и не мог удержаться чтобы не скривить губы в немом отвращении. Некоторые из доставаемых кусков были сухие и почти истлевшие, а некоторые — скользкие, покрытые вязкой слизью, в них роились бледные толстые черви. Старик бросал их в стоящее рядом корыто, похожее на те, из которых обычно кормят домашний скот.

Опертый об каменную стену пещеры, возле корыта стоял, уже встречавшийся Гвэйену, ржавый секач, похожий на те, которыми в хозяйстве обычно секут в корыте тыквы, кабачки и свеклу, чтобы затем накормить этими измельченными продуктами свиней и коз, коров и овец. Седой чернокнижник взял это нехитрое приспособление и начал мерно измельчать брошенные в корыто куски, нахмыкивая при этом себе под нос какую-то мелодию. Он выполнял свою работу с явным автоматизмом, — так, словно занимался этим каждый день. Его чудовищные спутники в это время просто улеглись на каменный пол пещеры и почти не двигались.

«Чертова мерзость, — выругался в мыслях Гвэй, — чертова поганая мразь... И есть же на свете подобная гадость... Чтоб тебя бесы драли!».

— Выпустите нас, пожалуйста! Мы никому не скажем, — застонал один из пленников, худой длинноволосый мужик лет сорока пяти, одетый во рваное тряпье. — Выпустите... я больше не могу так...

Чародей обернулся, бросив на него суровый взгляд, а один из псов тут же вскочил и зарычал устрашающе, не громко, но перепуганный узник тут же утих и забился в угол своей клетки, пес же лег обратно на свое место, как ни в чем не бывало.

Некромант вернулся к работе, вновь принявшись мерно постукивать секачом в старом корыте.

— Вас кормить буду позже, — ворчал он себе под нос, словно разговаривая с самим собою, — когда вернусь с охоты. К этой пище вы пока не готовы. Она бы, наверняка, убила вас, а этого нам как раз и не надо. Подождите немножко, и я угощу вас свежим оленьим мясом или плотью дикой лошади. Прошлой ночью вы ели и следующей поедите тоже... Ах да, вы не хотите есть! — почти вскрикнул он. — Вы хотите домой... Ну что ж... У меня на сей счет свое мнение... свое мнение... да-да... свое мнение...

«Чертов безумец, — в который раз Гвэйен проклинал некроманта в мыслях, притаившись в тенях. — Подобные занятия никогда положительно не влияли на психическое здоровье, ты, навозный червь!».

Чародей вылил в корыто содержимое большой бутылки — вязкое, маслянистое вещество, — а затем начал старательно все это перемешивать.

Гвэйен присматривался к нему из-за большого камня, расположенного на достаточно отдаленном расстоянии. Сияющий шар, левитирующий над магом, хорошо освещал пространство и Гвэй, опасаясь быть замеченным, вел себя очень осторожно.

Закончив перемешивать содержимое корыта, некромант поднял свою книжечку, какое-то время напряженно листал ее в одну и другую сторону, прошипел пару проклятий, а найдя нужную страницу, долго водил по ней пальцем и бормотал что-то себе под нос... Наконец он резко вскинул руки кверху и негромким, но страшным голосом прохрипел несколько непонятных предложений... Воздух в пещере завибрировал, кто-то из пленников испуганно вздохнул, а содержимое старого корыта на миг вспыхнуло тусклым светом... Чародей откашлялся, положил книжечку на место, взял стоявшее возле ящиков ведро, в котором лежал небольшой ковшик. Ковшиком он набирал из корыта приготовленную массу и наполнил ею ведро. Затем понес его через лабораторию в комнату со зловещими гуманоидами, которых Гвэйен недавно видел, — бедными, бездушно искалеченными существами, из которых с помощью подобных смесей было вытравлено все человеческое...

Псы остались на месте; они все так же почти не двигались, только иногда какой-то из них немного шевелил головой или лапой. Гвэйен не решился покинуть укрытие.

Из комнаты, куда пошел некромант, послышались скрежет и лязганье металлических посудин. Раздалось громкое многоголосое горловое мычание.

— А ну назад, твари! — донесся крик некроманта и сразу перешел в спокойный нежный голос. — Мои милые послушные создания. Я ваш отец и повелитель. Ешьте. Набирайтесь сил.

Псы ни разу не шелохнулись. Какой-то ребенок начал тихо плакать. Тогда одно из чудовищ снова не громко, но внушительно зарычало, и он затих.

Чародей еще дважды возвращался, наполнял ведро и снова относил в комнату. А вернувшись в третий раз, поставил ведро на место, возле ящиков, и положил в него ковшик. Затем двинулся назад — в дальние помещения своего логова. Псы одновременно поднялись со своих мест и последовали за хозяином. Гвэйен, тихо крадучись, направился следом — его навыки в этом деле были значительны, но, имея в виду всю свою амуницию, он держался на расстоянии и был предельно аккуратен.

Когда он проходил мимо входа в комнату с подопытными некроманта, он услышал звуки, подобные тем, которые издают свиньи, когда поглощают брошенный им корм.

Дойдя до того места, где Гвэйен увидел его впервые, старый чернокнижник вдруг засуетился и похлопал по карманам своего ветхого одеяния.

— О неутолимая жажда Варнагхаята! Мой блокнот с заклинаниями! — произнес он, обернувшись.

Гвэйен снова, как и в прошлый раз, ловко втиснулся во впадину в стене. Чудовищные псы улеглись на землю, а маг энергично зашагал в направлении лаборатории. Шар летел над ним.

А когда колдун подошел достаточно близко, Рейнджер вышагнул из укрытия и направил на него ствол своего оружия... По выражению лица чернокнижника видно было, что внезапно выросшая перед ним крепкая фигура, закованная в броню, со смазанными бликами на темном металле, изрядно удивила его. Но маг ничего не сказал и даже не дрогнул, а только замер на месте и глядел на незваного гостя с опаской...

— Ты должен умереть, червь. Ты и твои питомцы, — процедил Гвэйен, положив палец на спусковой крючок пневмострела. — Иное недопустимо.

Однако, не успел он спустить курок, как фигура нечестивого мага внезапно размазалась и пропала из виду, растворилась в тяжелом смрадном воздухе подземелья, расплывшись облаком полупрозрачного тумана...

Прогремел раскатистый рык, отбиваясь от каменных стен и вибрируя в груди инквизитора отвратительным ощущением ужаса. Гвэйен попятился, потому что псы подорвались с места и ринулись на него, с каждым рывком шаркая о каменный пол твердыми когтями. Отступая, он нервно выискивал глазами цель... И, наконец, спустил курок. Одно из чудищ налету отбросило голову назад, а в воздух брызнула его темная кровь и содержимое левого глаза; монстр рухнул на пол и прокатился по нему еще какой-то метр под воздействием своего импульса. Из глазницы по его морде обильно стекала кровь, пачкая пол и расплываясь в темную лужу.

Второй пес, в это время, еще прибавил ходу и уже летел на Гвэйена в смертоносном прыжке. А тот, в свою очередь, спешно выхватывая меч правой рукою, а револьвер левой, тут же от бедра выпустил в бестию все три пули, попадая в правое плечо, шею, и отбивая больше половины левого клыка. Но плоть чудовища поглотила эти снаряды, казалось, безо всякого ущерба для себя. Монстр налетел на него, с чудовищной силой ухватив пастью за новый железный наруч и придавив Гвэйена к земле своим массивным телом. Судорожно пытаясь высвободить руку с мечом из-под лапы чудовища, инквизитор видел перед собою его желтые нахмуренные глаза, исполненные жажды убийства. Из пасти чудища катилась вязкая слюна, пачкая наруч, капая Гвэйену на лицо. Свирепо рыча в исступленной ярости монстр стиснул зубы так, что они заскрежетали о металл, оставляя на нем неглубокие отметины, а от искалеченного клыка с хрустом откололись еще несколько кусочков и брызнули в разные стороны. В ужасающем рывке монстр отдернул голову в сторону, а Гвэйен услышал скрежет зубов о металл, хруст собственного сустава, и пронизывающую парализующую боль в левом локте... Теперь уже зарычал он, как зверь, дикий и полный ярости, такой же ужасный как и терзающая его бестия. Ярость вскипела в нем демоническим пламенем и разлилась по телу неудержимым зарядом мощи. Со звериным ревом он вырвал руку, держащую меч, и всадил клинок в шею монстра. Бестия заскулила и захрипела, обливая рейнджера липкой вонючей кровью, а он, сколько было силы, крутил и дергал рукоять во все стороны, исступленно ковыряясь в ране убийственным клинком. Магический орнамент светился через кровавые потеки на лезвии. Наконец туша чудовища обмякла, ужасная челюсть разжалась, и только слабый невнятный хрип и бульканье доносились из разрезанного горла.

Гвэйен вытянул меч из раны, с большим усилием столкнул с себя умирающее чудовище и поднялся на ноги. Левый локоть ужасно болел и непослушная рука бессильно опускалась вниз под тяжестью доспеха... Он осмотрелся в поисках своего револьвера...

— Ну! Ты побил моих славных зверушек — Браво, сукин сын! Что теперь? Может, объяснишь, наконец, кто ты и зачем сюда залез — в мои неуютные владения?

Гвэйен поднял глаза и увидел чародея, который стоял, опершись о стену. В его сутулой фигуре чувствовалась усталость. Другой рукою чернокнижник держался за голову, так словно получил тяжелый оглушающий удар, физический или ментальный. Над его головой больше не витал светящийся шар.

Немного придя в себя и отдышавшись, Гвэйен вдруг понял, что знает, кому принадлежит этот голос... Из глубин его души одновременно поднялись удивление и разочарование; то, что он упорно отрицал, теперь было перед его глазами.

— Так значит, все эти пересуды были правдивы... Удивительно... Передо мною Эрвил Лани... Умерший и погребенный, но живой. Старый, но полный сил. Как многолетний высохший куст, пустивший молодые побеги...

Чародей удивленно смотрел на него какое-то время... Затем спокойно сказал...

— Ты меня хорошо видишь?
— Вижу. Не сомневайся.

Маг помолчал, перебирая мысли в своей старой голове.

— Может это прозвучит и странно, но я почти рад видеть тебя, Гвэйен, муж моей дочери... Как там она? Здорова?

Гвэйен нащупал взором свой револьвер, лежащий под стеною, подобрал его и вложил в кобуру, не перезаряжая...

— Подожди. Дай перевести дух, — рейнджер двинулся в сторону чародея, держа меч в опущенной руке. — У тебя здесь найдется место, где можно присесть и поговорить?
— Н-н-найдется, — ответил чародей неуверенно. — Но ты бы убрал свою железяку, а то как-то она меня нервирует...
— Ничего, придется потерпеть... Давай, проводи гостя в комнату для бесед. И хорошо, если бы там не воняло так трупами и дерьмом.
— Н-н-ну ладно, пускай так, — ответил маг после недолгого молчания. — Но я бы советовал тебе смягчить тон, ибо поистине неизвестно, кто здесь чей заложник... Прошу за мною, гость.

Гвэйен не думал спорить с этим утверждением; он чувствовал усталость и локоть его чудовищно болел...

Чародей провел его по коридору в комнату, где, по всей видимости, проводил свое свободное время и отдыхал. Здесь сразу бросалось в глаза некое подобие алтаря. Гвэйен присмотрелся к нему. На каменном выступе размещался большой деревянный щиток, покрытый искусно вырезанными знаками, об истинном значении которых можно было только гадать; сделан он был из нескольких хорошо подогнанных друг к другу, прилично отшлифованных и пропитанных каким-то маслом досок. От пропитки дерево приобрело насыщенно темный цвет, а вырезанные письмена, в свою очередь, были заполнены каким-то красным веществом. Возле этого щитка, на том же выступе, горели восемь красных свечей. В сравнении с искусной отделкой этого ритуального изделия, остальные предметы были сколочены на скорую руку и без особого старания. Грубый стеллаж, заполненный книгами стоял под стеною, покосившись в одну сторону. Возле другой стены можно было видеть простой, ничем не примечательный шкаф. На неуклюжем столе, размещенном в центре комнаты Гвэйен заметил большой стеклянный графин с каким-то мутным темным напитком, кусок мяса в глиняной тарелке и такой же глиняный стакан. Имелась также одна простая табуретка. Возле кровати стояла, как показалось Гвэйену, довольно приличная тумба — вероятно, втащенная в эти катакомбы из особняка. На столе, на тумбе и на стеллаже горели масляные светильники, каждый из которых имел нехитрый абажур из бумаги, окрашенной в красный цвет.

Чернокнижник указал рейнджеру на кровать, а сам сел на табуретку возле стола. Гвэйен присел на ветхое покрывало, не выпуская меч из руки.

— Эулика мертва, если ты хочешь знать. Двенадцать лет назад она отошла в Неизвестность — для меня это стало очень тяжелой утратой, восполнить которую я не смогу никогда...
— Умерла? Жаль... Из нее могла бы выйти отличная чародейка. Мне всегда казалось, что в ней сокрыт большой потенциал.
— Она была совсем не такой как ты, Эрвил.
— Чародеи бывают разные... Однако ты прав, характером она в меня не пошла. И давно ты записался в воины света, Гвэйен?

Гвэйен смотрел на него с неприязнью.

— Жаль, что ты оказался не на подобающей стороне, Эрвил... — процедил он.
— Я нахожусь на своей собственной стороне. Когда я выбирал ее, то, уж прости, не замысливался о том, сочтешь ты ее подобающей или нет.
— Меня послали убить тебя, Эрвил, за то, что твои чудовища наводят ужас на жителей всей округи. За то, что ты творишь ужасные противоестественные вещи...

Старик нахмурился и недовольно фыркнул...

— Эти чертовы твари вырвались из-под моего контроля! Думаешь, я нарочно их выпустил чтобы поднять такой переполох? Делать мне нечего? Вот только двоих и удалось удержать своей волей, да и тех ты убил, Гвэйен. Принесло же тебя!
— А почему же тогда точь-в-точь после набегов твоих монстров селяне находили открытые погребения?
— Ну... если уж они, все равно, там безобразничают, то дай, думаю, воспользуюсь. Эти беглецы уже успели всех там насмерть перепугать. Вот я и подумал, что односельчане мои по ночам теперь шляться особо не будут. А я со своими зверушками выхожу, они повоют немного, а я по-быстрому откопаю необходимый материал и...
— Что ты за человек, Эрвил? С первых же минут, как я приехал, мне твердили, что это именно ты виноват в беде, и никто другой, а я не желал верить... Мне казалось, что это полнейшая чушь, а видишь как оно...
— Как по мне, так лучше бы ты вообще не приезжал, Гвэйен.
— И как же ты выбрался из могилы, Эрвил? Я же собственными глазами видел тебя в гробу, бездыханного, бледного и... мертвого... определенно мертвого... Я видел как твою могилу закопали. Мы долго еще стояли над ней с твоею дочерью и женой...
— Изысканный трюк, правда? Признаюсь, мне искренне жаль, что недостаток времени не позволяет мне раскрыть перед тобою во всей полноте подробности той проделки... Уже долгие годы мне приходится хвастаться своими достижениями только перед матовой серостью бумаги, а от нее трудно добиться какого-нибудь участия... Ты же, я полагаю, смог бы оценить мое искусство по достоинству...
— Твое искусство и твое достоинство, — процедил рейнджер, — представляют собою нечто несовместимое, Эрвил...
— Ах вот как? — колдун изобразил удивление. — Ну что ж?.. Это незрелый взгляд, Гвэйен...
— А как ты умудрялся похищать людей, оставаясь незамеченным? — спросил паладин, глядя ему в глаза.
— Да по-разному: и околдовывая, и применяя силу... — Старик налил себе из графина темной жидкости и выпил. — Эх... чудесный напиток.
— Я боюсь даже спрашивать из чего он сделан...
— Не из чего, а из кого, Гвэйен... Из наиболее здоровых особей... Это чудесный эликсир — экстракт жизни. Ты даже представить себе не можешь, какие вершины открылись мне в процессе упорных занятий темными науками.

Гвэйен не ответил, а лишь нахмурился еще больше. Он был мрачен, уголки его рта опустились вниз и белесые брови напряглись, сдвинувшись над глазами. Чародей выпил еще немного напитка и уставился на левую руку своего гостя. Оба замыслились ненадолго, погрузившись в молчание.

— И что, Гвэйен, ты намерен выполнить свое задание?
— Понимаешь, Эрвил... Создание тварей можно было бы тебе простить, поверив, что ты создавал их для защиты и они случайно вырвались из-под контроля. Возможно, с натяжкой, можно было бы простить тебе даже и раскапывание могил — как-никак ты мой родственник. Но то, что ты похищал мирных жителей... Из одних ты высасывал соки чтобы продлить свое противоестественное существование — из их тел, как ты сам охотно признался, дистиллировал для себя живительные снадобья... А других уродовал, превращая в бездумные ходячие трупы, слепо повинующиеся твоей воле... А также и то, что ты сейчас так запросто рассказываешь об этом, словно это в порядке вещей... Этого я тебе простить не могу... И я даже не стану говорить, что мне бы этого хоть сколько-нибудь хотелось...
— Я просто хотел пожить еще немного, Гвэйен, — что в этом, по-твоему, противоестественного? Это вполне нормальное желание живого существа — желание не умирать. Разве нет, Гвэйен? Разве ты бы не хотел жить дольше того скупо отмеренного срока, который выделен нам на этой земле? А, Гвэйен? Или ты не хотел бы чтобы моя дочь жила дольше и была с тобою сейчас? Ведь все хотят жить дольше и дольше... А я не только хотел, но и нашел способ... За это меня следует убить?
— Ты сам хорошо знаешь, за что тебя следует убить, Эрвил, а этой полемикой тебе не удастся обмануть ни меня, ни себя самого...
— С собою я как раз таки предельно честен, — заметил колдун. — Я точно знаю, чего хочу, и как это заполучить... А вот с тобою что теперь делать, Гвэйен?
— Видишь, Эрвил, как светится орнамент на моем клинке? — негромким спокойным голосом спросил паладин.
— Вижу... Я знаю, что это такое...
— Тогда ты знаешь, что вблизи этого меча нелегко будет творить разрушительную магию.
— Знаю. Иначе бы я давно уже тебя испепелил и вернулся ко своим делам...
— Скажи, Эрвил, сможешь ли ты вернуть к прежнему состоянию тех несчастных, которым ты вытравил все мозги из башки своими дистиллятами и которых кормил измельченными трупами, превратив их в бездумные комки податливой плоти, послушные твоей извращенной воле?
— Думаю, что нет — скорее всего, не смогу.
— Жаль это слышать...
— И что? Ты собираешься убить бедного немощного старика? — на лице у мага появилась ехидная ухмылка.
— Не думаю, Эрвил, что такого уж и немощного...
— И правильно думаешь! — вскочил чародей из-за стола и глаза его злобно сверкнули.

Из рукава он выдернул нож и метнул в рейнджера, целясь в лицо, но тот резко уклонился, а затем вскакивая с кровати, одновременно рубанул мечом снизу вверх, однако лезвие рассекло лишь облако полупрозрачного дыма. «Он выпустит своих пожирателей мертвечины», — промелькнуло у него в голове. В левом локте ощущалась болезненная пульсация, он не мог поднять руку — она бессильно свисала. «Как ты будешь сражаться, Гвэйен?». Не долго думая, он поднял со стола стеклянный кувшин и сделал с десяток жадных глотков. Чудесный напиток жизни напоминал вкусом перебродившую блевотину и Гвэйен чуть не выдал назад все выпитое и еще больше, однако, поставив на место кувшин, он ощутил как внутри разливается приятное тепло и тело наполняется энергией, боль сразу же начала утихать, а через несколько мгновений он даже смог согнуть руку в локте...

Из кармашка на поясе он достал несколько сухих листьев и зажевал ими отвратительный напиток.

Рейнджер перезарядил винтовку и револьвер, опустил забрало шлема, своими смотровыми и дыхательными отверстиями отдаленно напоминавшее мрачное лицо. На лбу и на подбородке небольшие ребра сходились под острыми углами, в темноте смотровых щелей сверкали глаза паладина; мрачное металлическое лицо рыцаря выглядело просто и внушительно...

Боль окончательно отступила. Крепко сжимая рукоять меча у самой гарды, он уверенно двинулся вперед. Вышел из комнаты и направился по коридору в сторону лаборатории. Теперь он собирался не красться, а свирепо ринуться в бой. «Худшее уже позади. Наверное...»

Шагая по пещере, он услышал звуки возни, стуки клеток и треск каких-то деревянных конструкций, а затем навстречу ему высыпалась целая куча тех подопытных, эксперимент над которыми еще не был завершен. Некоторые из них были вооружены ножками, отбитыми от стола и стульев. Неуклюже хромая, волоча ноги, пуская слюну из перекошенных ртов, судорожно размахивая непослушными руками, они приближались к нему. Того, огромного, среди них не было; он, вероятно, составлял компанию чародею...

Первого Гвэйен обрушил на пол сходу, отрубив ему руку вместе с плечом. Тут же с яростным криком снес голову другому, тело которого рухнуло под ноги наступающим тварям. Несколько раз Гвэйен получил по шлему тяжелой доской, что аж зазвенело в ушах. Упыри обсели его как муравьи раненого майского жука. Они били его, кусали доспех, пытались повалить на пол. А он свирепо отбивался, пронзая и рассекая их дряхлые тела, отрубая конечности и головы, вспарывая тощие животы со зловонными внутренностями. Впав в ярость, он крошил их, не помня себя в макабрическом танце, а отрубленные части извивались и ползали по полу, словно живые, отсеченные головы беззвучно раскрывали рты, полные желтых зубов, валяясь в лужах темной крови.

Наконец из этой банды незавершенных произведений не осталось никого, кто мог бы оказать ему адекватное сопротивление, лишь маленькое существо, бывшее некогда ребенком, уцепилось ему в ногу и впилось зубами в кожу доспеха. Гвэйен оттолкнул его и оно шлепнулось задницей на каменный пол.

Ему нужно было добраться до чародея. Он прошел через лабораторию; окинув взглядом алхимический стол, с любопытством обнаружил, что дорогая шкатулочка, стоящая на нем, теперь была открыта и совершенно пуста...

Он обнаружил мага в помещении с пленными. Рядом с ним стоял тот огромный упырь, опершись на двуручный меч. Теперь здесь был зажжен большой светильник, подвешенный к потолку, и отблески пламени танцевали на стенах и на полу...

— Что, пришел и твой конец, Эрвил? — бросил радостно кто-то из пленных. — Попала коса на камень! Прихлопнут, наконец, тебя в твоей обосранной норе!
— Порешайте его скорее, господин добрый, — взмолился другой, — да выпустите нас. Уж не в моготу нам тут сидеть...

Ни старый колдун, ни рейнджер не обратили внимания на слова пленников; они пристально смотрели друг на друга...

— Что, Гвэйен, рука больше не болит?
— Больше нет...
— Бестолковый ты... Умрешь же теперь, дурак... Нужно особым способом готовиться чтобы пить эту дрянь, — старик засмеялся.
— Ты самое настоящее чудовище, Эрвил!
— Я? Ну что ты? Ты вот познакомься лучше с Грогхаром. Вот он — чудовище. Сейчас ты оценишь его чудовищную силу...

Гвэйен быстро вложил меч в ножны, достал из-за спины винтовку и, прицелившись, спустил курок. Пуля с треском прошила левое колено гиганта и он неуклюже рухнул на пол, беспорядочно раскинув руки.

— Скотина чертова! Ты что творишь? — взвыл чародей. — Ты знаешь, сколько я над ним трудился? Мать твою, Гвэйен!
— Признаться, Эрвил, мне это уже начало надоедать, — рейнджер заменил патрон в пневмостреле. — Пора кончать с этим...

Пока они смотрели друг на друга, Грогхар предпринимал тщетные попытки подняться на ноги, он мычал и катался по полу, лязгая латами о камень...

— Ну так сразимся, Гвэйен! Я давненько уже ни с кем не дрался! Давай, развлеки старика, — его глаза вспыхнули зловещим огнем...
— Это будет не так весело, как тебе кажется, Эрвил...

Гвэйен спустил курок и голова Грогхара разлетелась фейерверком осколков и брызг, обильно испачкав чернокнижнику мантию...

— Хватит играть... — через стиснутые зубы процедил чародей, а его лицо вдруг приняло страшный вид. — Ты пожалеешь, что переступил порог моего дома...

Колдун коснулся пальцами солнечного сплетения, словно нащупывая через ткань мантии висящий у себя на шее амулет, а затем медленно выпрямился и как будто стал выше... Его лицо сделалось неестественно мрачным, а глаза засветились бледным холодным огнем. Во всем его облике вдруг появилось нечто чудовищное, отвратительное, вселяющее безотчетный страх... Пленники, наблюдавшие за происходящим через решетки, отшатывались в ужасе, закрывали лица руками, отдалялись в углы своих клеток... Гвэйен также почувствовал дрожь, — он не мог понять, действительно ли маг преобразился, впитав в себя какую-то дьявольскую энергию, или это была просто искусная магическая иллюзия...

Страшный старик вытянул перед собою свою костлявую ладонь, подобную когтистой лапе хищной птицы, а воздух вокруг нее начал мерцать и сгущаться. В конце концов пустота сжалась в его руке в странный магический меч, клинок которого состоял словно из блеклого серого пламени, которое переливалось и мерцало. Чернокнижник махнул своим оружием несколько раз, а воздух, рассекаемый чародейским клинком, вибрировал и шипел, словно от взмахов факела.

Гвэйен отвел винтовку за спину и обнажил свой меч. Узор на его оружии пылал ярким фиолетовым светом, а в его левой ладони чувствовался жар...

— Эти фокусы тебе не помогут... Я отправлю твою порочную душу в Бездну, Эрвил... — инквизитор поднял меч и, подавляя в себе вызванный иллюзией трепет, двинулся навстречу противнику. — Храни меня, Вэорэан!

И они бросились друг на друга, рейнджер и чародей, а их магическое оружие шипело, вспарывая тяжелый воздух подземелья, мелькало в тревожном свете большого фонаря, отбрасывая причудливые тени.

Старый колдун, хотя и нисколько не походил на фехтовальщика, двигался быстро и со своеобразной грацией. Он ловко уворачивался от атак, сбивал массивные опасные удары своего бронированного противника, заставляя его меч соскальзывать по своему переливающемуся клинку. Колдун исчезал в тот миг, когда тяжелое, украшенное пылающим орнаментом лезвие должно было врезаться в его плоть и обрушить его на землю... Он расплывался в воздухе и оружие инквизитора рассекало только дым... А затем маг появлялся с другой стороны и атаковал, быстро и метко, а его меч то удлинялся, то уменьшался в зависимости от того, куда он наносил удар. Магический клинок, казалось, совершенно не имел веса, и чернокнижник, орудуя им словно легкой палочкой, совсем не выказывал признаков усталости, однако удары, нанесенные этим клинком, были тяжелыми... И хотя меч мага не пробивал доспехов, паладин после каждого такого удара отшатывался назад и на миг застывал, как бы лишаясь сил, а его движения по мере получения таких ранений становились все менее энергичными — его тело, казалось, вязло в тяжелом смрадном воздухе пещеры, словно в топком болоте.

Гвэйен чувствовал, что удары чародейского меча ранят его. Магический клинок чернокнижника, состоящий из серого тусклого пламени, не обжигал, а как будто, наоборот, поглощал, вытягивал тепло и энергию... И хотя доспехи паладина остались целыми, его тело в тех местах, куда ударил магический меч, словно лишалось сил, немело, а затем начинало пульсировать тупой истязающей болью. Гвэйену казалось, что раненные колдовским клинком части тела понемногу переставали слушаться его...

Но, несмотря на усталость, паладин бился яростно. В каждый удар он вкладывал столько мощи, что, попади он в цель, клинок располовинил бы нечестивого мага, раскрушил бы его старые кости как тонкие сухие веточки... Однако, его меч еще ни разу не коснулся колдуна...

Когда же клинки ударялись друг о друга, раздавался глухой отвратительный звук, не похожий на тот, который выдает сталь... И ко своей радости Гвэйен заметил, что от соприкосновения с его мечом колдовской клинок постепенно становится менее плотным, теряет четкость своих очертаний, а чернокнижник, держащий его, понемногу как будто утрачивает свою страшную ауру...

Несколько раз Гвэйен получил по шлеме и в глазах его на миг потемнело, а в голове зашумело так, словно он опустил ее в бурлящий горный поток... Сознание его помутилось на короткое время...

Он чувствовал, как слабеет — тело, израненное дьявольским оружием, отказывалось слушаться его. Но, приведя в напряжение все свои силы и призывая в мыслях Небесный Свет, он яростно ринулся на колдуна. Нанося удар за ударом, скрещивая в сокрушительных атаках свой клинок с мечом мага, он видел как чародейское оружие все больше и больше теряет свою материальность...

Наконец под массивным ударом паладинского клинка меч Эрвила размазался и исчез... Хотел исчезнуть и сам Эрвил, но Гвэйен схватил его левой рукою за тонкую жилистую шею, чувствуя как священная метка горит в ладони словно раскаленный уголь...

Эрвил застонал, пытаясь вырваться из болезненного захвата. Сейчас он утратил свой ужасающий облик и снова казался всего лишь тощим неопасным стариком в грязной мантии...

Его очертания, которые уже начали расплываться, материализовались обратно, и Гвэйен, держа его за горло, был бы всадил меч в его тощий живот... Но маг вдруг напрягся всем телом и усилием воли задержал удар, а на его морщинистом лице рисовались удивление и неописуемый ужас...

Гвэйен почувствовал как что-то сжимает его правую руку, не дает ему нанести удар. Тогда он отпустил горло колдуна и со всей силы зарядил ему левым кулаком прямо в зубы...

Маг шлепнулся на задницу и под торжествующие вопли пленников неуклюже пополз назад. На его перекошенной физиономии читались страх и боль...

Гвэйен медленно приближался к нему, взяв меч обеими руками... Схватка истощила инквизитора, высосала из него энергию каким-то противоестественным образом, он ступал не слишком твердыми шагами, его плоть разъедали боль и усталость, у него кружилась голова, но злость, вскипевшая в нем, давала силы, в своем сознании он уже слышал отвратительный хруст, с которым его клинок разрубит высохшее тело старика...

Эрвил, отползая назад как раненный паук, выплюнул зуб, испачкав себе бороду темной кровью — такой, какую имели его псы и его несчастные подопытные.

— Это конец, старик. Сейчас я срублю тебя как старый куст сорной травы...

Эрвил ничего не ответил, он только нервными лихорадочными движениями выгреб из складок своей мантии какой-то небольшой предмет и сжал его крепко в ладони, как будто в нем была его единственная надежда на спасение...

Вдруг ноги инквизитора слегка подкосились, он отшатнулся в сторону, но удержался... На лице мага расплылась кровавая улыбка, а глаза его зловеще сверкнули...

А когда Гвэйен приблизился к нему и замахнулся для удара, способного снести голову и залить кровью пыльный каменный пол, чародей вдруг сделал резкое движение рукою и рейнджера отшатнуло назад с такой силой, что он чуть сам не оказался на полу.

Удивленный и сбитый с толку, он обратно бросился к чародею, но тот уже успел подняться и снова махнул рукою, складывая пальцы в причудливом жесте. Гвэйен попятился назад, как будто сильный ветер сдувал его с ног...

Затем последовал энергичный пас двумя руками и он таки рухнул прямо под ящики с мертвечиной, ударяя латами об пол и вляпываясь левой рукою прямо в загаженное корыто. Его меч, зазвенев пронзительно, отлетел под стену...

Ошеломленный, он с усилием приподнялся и, опершись на правый локоть, выхватил левой рукою револьвер. Выстрелил, но фигура мага расплылась в воздухе и пуля врезалась в стену. Гвэйен сбросил с себя шлем и лихорадочно искал глазами цель... Фигура мага мелькнула и он выстрелил снова, но опять пуля только прошила туман и выбила из стены несколько осколков...

Вдруг руку рейнджера свело так, словно кто-то выкрутил ее с чудовищной силой; револьвер выпал из нее, стукнув об каменный пол. Чародей возник перед ним и Гвэйен видел, как он причудливо сложенными пальцами вырисовывает в воздухе какой-то странный знак, а затем как будто толкает его медленным движением вперед, прямо на него. В глазах у рейнджера потемнело, а действительность поплыла и размазалась; он еле различал тощую фигуру колдуна, совершающую руками непонятные жесты, в голове у него шумело, а все тело было тяжелым, ватным, больным...

— Как... Как ты это делаешь? — выдавил он из себя с большим усилием, а его собственный голос звучал как-то непривычно, отдаленно, словно он слышал его находясь под водой... Он как будто тонул в густых черных водах Подземной реки...

Ответа не было... В ответ только темные щупальца, состоящие словно из черного дыма, потянулись к нему от рук чародея и обвили все его тело, сдавили грудь, шею, выкрутили руки и ноги... Перед его глазами была темная пелена на фоне которой кружили белые и красные точки... Он падал куда-то... падал и падал... проваливался вглубь себя... Щупальца сдавливали, обвивали, сжимали его тело... и разум, высасывали энергию, он чувствовал, что жизненные силы утекают из него как кровь из перерезанных вен...


21
Уже чувствуя, как последние силы покидают его, он слабо различил, а может ему только показалось, как позади чародея выросла огромная фигура и нанесла ему сокрушительный удар — так что он повалился на камень лицом вниз...

— Боги! Ну и паскудно же тут все обустроено! — огромная фигура осмотрелась по сторонам, уставилась на клетки, на Гвэйена. — Так я и знал, друг, что помощь моя тебе знадобится. Хоть ты и говорил, оставайся, мол, а внутри у меня все прям трепеталось — дай, думаю, пойду, гляну чего там деется...

Фигура приблизилась к рейнджеру; он видел ее через темную завесу тумана и голос ее звучал гулко и отдаленно...

— Ты как вообще, в порядке, друг? Не бойсь, ща я вытащу тебя из этого погреба на воздух божий, сразу тебе полегчает. А вы ребята тоже обождите, ща мы вас вызволим...

Гвэйен чувствовал себя совершенно обессиленным, умирающим, последние капли жизненной энергии утекали из его тела и действительность этого мира безнадежно ускользала... Однако он с большим трудом все-таки нашел в себе силы дрожащим голосом простонать несколько невнятных слов...

— Пронзи его, Савеофан... Пронзи моим мечом...
— Да куда ж еще-то? И так вон у нево, глянь, мозги все из башки вывалились...
— Пронзи, — простонал он, теряя сознание и утопая в черных холодных водах забвения...




© Видьма Б.А., октябрь 2012 — ноябрь 2015.