Лики страха в творчестве Глеба Самойлова

Обращаясь к поэтическому миру Глеба Самойлова, мы словно принимаем приглашение, звучащее в тексте песни «Опиум для никого» - «поиграем в декаданс». Его творческий путь начался в рамках знаменитой рок-группы «Агата Кристи», во главе которой он был вместе со своим братом Вадимом Самойловым, и продолжился после её распада (в 2010 г.) в сольной карьере, реализовавшейся в создании новой группы «The Matrixx». Также им были записаны альбомы «Маленький Фриц» (1991 г.) и «Свистопляска» (1992 г.). В данной статье будут проанализированы тексты из всех вышеперечисленных творческих проектов.
Депрессивное и эсхатологическое настроения лирического героя, характерные для поэзии автора, возникают из противостояния с миром, с жизнью. Г. Самойлов неоднократно говорил о своём «желании другой реальности и неприятии фактической», что, по его словам, отразилось на всём его жизненном пути: «в музыке это был декаданс…и психоделические опыты с запрещёнными препаратами»[1].  В конфликте с реальностью рождается боль, тревога и, вместе с тем, чувство превосходства: герой совершает падение, погибает, но при этом остаётся победителем. Мотив падения также связан с мироощущением автора: «Под падением я подразумеваю метафизический угар. На уровне какой-то жизненной силы я доходил практически до точки, до конца. Но каждый раз воскресал»[2].  Кровавая борьба, возникающая в текстах, зачастую сопровождается атмосферой страха. И можно говорить о том, что мотив страха является одним из основных в творческом мире Г. Самойлова.
Категория страха эстетизируется: автор любуется пугающими узорами и «чёрной сказкой», созданными им. Возникает аналогия с художественным миром Э. По, в котором страх облачён в изящную форму: «…арабески эти представлялись просто узорами только при взгляде с одной точки… стоило вступить в комнату, как арабески эти начинали складываться в фигуры, и посетитель с каждым новым шагом обнаруживал, что его окружает бесконечная процессия ужасных образов…» (Э. По, «Лигейя»). Так же «страшно прекрасно» и в текстах Г. Самойлова: «Бронзовая кожа, пьяная свирель, чёрная перчатка пала на постель» («Холодная любовь»). Названия альбомов «Коварство и любовь» («Агата Кристи»), «Прекрасное жестоко» («The Matrixx») также отсылают к эстетике, возникающей в атмосфере тревоги, опасности.
Страх многолик, и в поэтике Г. Самойлова он получает различные воплощения.
Как наиболее мощный, можно выделить страх перед смертью: «Я боюсь страха смерти. Я боюсь умереть от страха. Это единственное, чего я боюсь»[3]. Лирический герой – борец, для которого смерть – отнюдь не поражение, ведь только «подонки…рыдают в преддверии смерти» («Но пасаран»), поэтому он страха не испытывает, но этот страх оказывается направленным на читателя (слушателя). В текстах возникает напряжённое ожидание не просто окончания жизни, а наиболее жуткого его проявления. В этом ключе появляется образ убийцы и мотив убийства.
Убийцей часто становится сам лирический герой. В песне «Ветер» он впадает в безумие: «Я помню, ветер меня нашёл. И завертел, и закружил. И я забыл, куда я шёл. Я всё забыл, я всё забыл». Он словно просыпается после жуткого кошмара, в котором была смерть: «Я помню стены – стекает кровь. Я помню руку, которой бил. Всё остальное – обрывки снов. Я всё забыл, я всё забыл». Страх, испытанный другими людьми, постепенно передаётся лирическому герою. И некий рок, закруживший его, насмехаясь, возвращает ему память: «И он сказал, что я пришёл оттуда, где я всех убил».
Психология убийцы вызывает интерес автора. Для его «душегубов» это настоящий ритуал, что отсылает к героям Ю. Мамлеева, вкладывающих в убийство сакральный смысл. «Научи утолять эту жажду, эту вечную жажду убийства». Убийца словно проходит ритуал посвящения и приносит клятву: «Я стану прилежным адептом, проникну я в самую суть. Таурином и пистолетом повторю твой изысканный путь». И так же, как для Фёдора Соннова (роман Ю. Мамлеева «Шатуны»), для лирического героя «убивать – это способ жить», ведь «в этом есть незримая прелесть и дыхание высших начал» («Убийство»).
Лишить жизни могут в любой момент, даже в Рождество: «Горит свеча, вокруг темно, а мы встречаем Рождество. За окном собаки лают, за окном кого-то убивают» («Странное Рождество»). Комната, освещённая тусклым светом, является единственным убежищем. В окно видно зимнее «сказочное небо» и луна, навевающие дух праздника. И в то же время ярким контрастом служит совершающееся преступление. Страх заставляет искать защиты у Бога: «Иисус Христос, помилуй нас. Иисус Христос, спаситель наш! Помилуй нас, помилуй нас и не оставь нас в этот час». Но снова повторяется: «За окном кого-то убивают». Можно проследить параллель с библейским сюжетом о рождении Христа: светлый праздник омрачён убийством младенцев. Возможно, поэтому в начале текста находим: «Странные праздники. Меня знобит от этого веселья». Пока люди веселятся, совершается злодеяние.
Вместо страха зачастую появляется смех. Если боятся смерти проигравшие, то смеётся победитель.
Смех, соединённый со смертью, дают чёрный юмор, ярким примером которого является песня «Готика». Жуткий сюжет о заживо погребённом рассказан от лица самого мнимого покойника, и в его голосе слышится ирония: «Костюм наверняка совсем недавно сшит. Не свадьба, не фуршет и почему темно? Я слышу голоса, но очень далеко». На фоне этих рассуждений звучит «скорбный» хор приглашённых: «Пам-пам-парам, он хороший человек. Пам-пам-парам, был хороший человек». Всё происходит в праздничной, торжественной обстановке, и в этот момент слышится смех «виновника торжества»: «Я слышу голоса слабее и слабей. А мне всё веселей, я тоже подпою».
В какой-то момент смерть низводится с пьедестала. Она скучна и неизменна, а потому не следует придавать ей значения. Эта мысль появляется в песне «Тоска без конца»: «Умирают гады и хорошие люди, умирают больные и доктора, умирают кошки, умирают мышки, умирают черви в куче дерьма». Всё смертно, но это и не ново: «Ёлы-палы, киска, всё такая ерунда».
Другой страх, возникающий в поэзии Г. Самойлова, можно назвать страхом перед любовью. Лирический герой боится любви, ведь в его мире любовь заставляет страдать: «От любви так много боли, много слёз и алкоголя» («Пароль»). Эта ситуация перманентна: «Всегда так будет: те, кто нас любит, нам рубят крылья и гасят свет» («Извращение»). Боль перерастает в физическую, и от некогда прекрасного чувства хочется «порвать сердце, кусать губы до крови, облить грязью счастье» («Любить снова»). Любовь связана с нисхождением, с падением (что в полной мере отражено в песнях «Триллер», «На дне» и др.)
Прекрасное неразрывно со смертью. В этой связи возникает аналогия с творчеством О. Уайльда: прекрасный юноша, несущий окружающим гибель («Портрет Дориана Грея») или ослепительная Саломея, ставшая причиной смерти пророка («Саломея»). Такая же «девочка-яд, девочка-смерть» появляется в текстах Г. Самойлова. Чувство страха и любви смешиваются в сознании лирического героя, и он уже не может отделить одно от другого: «Где-то там, внутри себя, боишься ты меня, меня. И любишь ты меня, меня, как я тебя, как я тебя». Инфернальная любовь-страх становится одним из наиболее ярких образов автора: «Люби меня, как я тебя, как любит ангела змея» («Альрауне»).
Любовь сопровождается насилием. Невинное детское чувство становится настоящим триллером с преследованиями, ночными шорохами и убийством игрушек. Узнать правду представляется возможным лишь с помощью насилия: «Или я взломаю твой секрет, или ты сама ответишь мне» («Секрет»). Насилие в любви находит своё отражение и в более «обыденном» смысле: «Бей меня, бей, если хочешь любви» («Вольно»), «У тебя лицо невинной жертвы и немного есть от палача» («Садо-мазо»).
Страх как побочное действие от любви не оставляет лирического героя даже после расставания: «Я оставляю себе право на страшные сны, право гореть от весны и к небу идти по золе». Это «право на страшные сны» словно привилегия, желанный приз, ведь «всё, что я взял от любви – право на то, что больней» («Сны»).
Можно выделить также мистический страх, страх перед неизвестным. В текстах Г. Самойлова он создаёт наиболее жуткое впечатление.
На службе у этого страха хтонические существа: вампиры, блуждающие огни, тени. Персонаж Б. Стокера Дракула фигурирует в песне «Трансильвания»: «Открытая дверь на свежей земле. Мы вколачиваем гвозди, чтоб в гробу лежали кости. Чтоб из-под земли не лез, на тебе поставлю крест». Борьба с тёмными силами представляется игрой: «До свиданья, милый, милый!», в то время, когда вокруг «отличная ночь для смерти и зла».
Тёмные силы иногда являются частью реальности и рассматриваются в метафорическом смысле. В песне «Вампиры» кровопийцами становятся лицемерные «благородные отцы»: «Когда крестятся, иконы кровью им плюют в глаза». Кровавые картины таинственного действа создают впечатление средневекового ритуала: «Каждый новый юный гробик пополняет их гарем».
Отправляясь ночью через лес, можно встретить огоньки, мелькающие из-за деревьев. Когда «синяя стрелка компаса бесплатно показывает кино», и путники блуждают, не зная дороги, за ними следят тени: «Позовёшь их – не отзываются, только страшно и душно хрипят». Но в то же время страха нет: «Но смеёмся мы и хохочем мы. Раз – хи-хи, два – хи-хи, три – хи-хи». И путники продолжают двигаться, чтобы «домой успеть и до ужина без чудес, без чудес, без чудес» («Огоньки»).
Иногда страх оказывается порождением больного сознания. В песне «Ползёт» он превращается в некое существо, преследующее лирического героя: «Я чувствую, что ЭТО здесь, что ЭТО хочет меня съесть». Безумие загоняет его в шкаф, но и там ему не скрыться от своего страха: «Я в детстве спрятался в шкафу, а шкаф стоял в таком углу, что безобразная луна его лизала из окна. Я ненавижу свет луны, когда двенадцать бьют часы, и по стене такое вот ползёт, ползёт, ползёт».
Такое же существо-страх появляется в песне «Содомия». Оно «ласково ждёт», но «станешь спиной – оно нападёт». И, как предупреждение, звучит: «Хочешь – беги, иди или стой, но не спиной. Не надо спиной».
Как и противоречивая любовь-страх, неожиданным мотивом становится наслаждение страхом. Он сладок, и его следует смаковать, как хорошее вино: «Ах, как скучно, боже мой! Спой мне о чём-нибудь на ужин. Спой мне, чтобы было грустно, только не очень больно. Спой мне, чтобы было страшно, чтобы было щекотно» («Щекотно»). Появляется и ситуация извращённого наслаждения кошмаром: «Синие губы сосут её кровь. Она холодна, как оранжевый сок. Чёрные цепи давят на грудь, и железные рты пьют её боль». Жертва страдает от боли и страха, но и в ней «немного есть от палача»: «И, сама не замечая, странно улыбается себе» («Насилие»).
Становясь эстетической категорией, мотив страха по-новому раскрывается в поэтическом мире Г. Самойлова. Пугающие образы, атмосфера тревоги создают ощущение ада: «А мы горим не по себе» («Небытие»), «Полетят мои слёзы, пламя и до самого ада» («Пират»). Инфернальные сполохи, характерные для многих рок-исполнителей, - отголоски пламени вечной борьбы, в которую вступает лирический герой, не ищущий примирения с жизнью. И всё же автор видит выход: «Главное, что меня держит, это надежда на то, что в моей жизни произойдёт что-то хорошее»[4]. Очевидно, что читатель (слушатель) должен черпать такую же надежду из текстов Г. Самойлова, мысленно пройдя его путь: от падения к воскресению.

Алла Коломийченко

Используемая литература

[1]  «Глеб Самойлов: Я боюсь и не люблю, когда людей рядом со мной слишком много», интервью Т. Ларионовой. http://celebrities.ru/info/UID_1585.html
[2] там же
[3] там же
[4] там же