Рондо для двоих. Часть вторая. Гл. 7

                Глава седьмая


                Жизненные дорожки Ирины и Ули однажды    едва не сошлись вместе. Просто они разминулись в вестибюле Дома ученых. Ирина пришла к Тане на репетицию, а Уля – узнавать о драматической студии, и  дежурная ей сказала:
– Если вас что-то интересует, вон, на стене  афиша. Репертуар до конца года.
Уля послушно пробежала глазами репертуар, взяла себе на заметку, что студия хватается бесстрашно даже за пьесы Островского. И вдруг в самом низу обнаружила маленькое объявление о дополнительном наборе доморощенных артистов.
«А если записаться? – мелькнула безрассудная мысль. И вдруг стала оформляться во вполне нормальную, но с подтекстом: – А чем я хуже других? И увижу его!»
Сердце почему-то радостно заторопилось. Быстро перечитав объявление еще раз, она ушла домой, приятно взволнованная.
                Зима стояла такая нарядная – просто классическая. Со снежком, незлым морозцем, пахнущим волнующе. Уля улыбалась непонятно чему, выходя из проулка, где размещался Дом ученых, на проспект Карла Маркса, всегда такой оживленный, заполненный молодыми голосами студентов. Один из корпусов мединститута был немного ниже, в этом месте  с горы начинался спуск. На аллеях, вдоль трамвайных линий,  уже сверкали ледяные дорожки, по которым с воплями и смехом скользила вниз  молодежь. Это был всеми любимый район институтов и двух школ, считающихся в городе самыми сильными. Уля кончала двадцать третью, как и Павлик с Ирой. И  детские светлые воспоминания охватывали ее каждый раз, когда она попадала в район больницы Мечникова или  родной школы. Она тоже когда-то любила с девчонками прокатиться вниз по ледяной дорожке в самый низ проспекта,  подложив под себя портфель. Там, где рельеф выравнивался, начиналась деловая часть города, с магазинами и солидными прохожими, и они пешком возвращались назад, в «свой» город, приятно уставшие...

                «Почему я стала такой – слишком взрослой?» – подумала Уля, кося глазом на падающих с хохотом школьников. – Когда я выросла? Ведь в младших классах хамила учителям, дразнила подружек, дралась с мальчишками? Устраивала перед мамой театр одного актера, изображая знакомых и учителей, а мама хохотала до колик в животе? Она говорила, что быть мне артисткой. Я же пела всякие песенки... Куда девалось мое детство?»
                Она попробовала прокатиться со всеми, стоя на ногах, и сделала это – летела до самого конца квартала, не умея остановиться. Кто-то ее подхватил под локти, и они так неслись, паровозиком,  с криком на два голоса. А потом этот кто-то оторвался резко, и они одновременно шлепнулись. Поднимались с коленок тоже вдвоем, помогая друг другу. А когда встали, этот, другой, оказался  мальчишкой лет пятнадцати.
                В вестибюль  своего корпуса Уля влетела с настроением счастливой школьницы. И впервые на лекциях больше думала о постороннем, чем вела конспекты.
Появилась  неожиданно  такая мысль: « Я рано вышла замуж. Зачем? Ну, зачем?»
                А через неделю она вернулась в Дом ученых – на собеседование к руководителю драматической студии Арнольду Максимовичу. Тот принял ее в пустой комнате непонятного назначения – с кучей стульев и одним столом, за которым и сидел. Вид у плешивого старика, да еще  маленького роста, был  совсем не артистичный, а скорее скучливый или уставший, Уля не поняла.
                Альберт Максимович сонно оглядел  Улю с ног до головы, кивнул:
                – Читайте, что вы там приготовили? Четко называйте отрывок, автора.
                – А можно я... спою? Песенку Периколлы из оперетты «Вольный ветер».
                Режиссер тут же проснулся:
                – Споете? Барышня,  вы не перепутали студии?
                – Я спою и сыграю. Одновременно.
                – Девушка, что вы мне морочите голову? Я же занятой человек!
                – И я, – с перепугу ответила Уля. – Я спою вам  арию из оперетты и сыграю сцену.
                Режиссер поморщился досадливо:
                – Ладно, слушаю!
                Арнольд Максимович пересел почему-то на отдельно стоящий  стул и повернул к Уле  свое демонстративно скучающее лицо. Уля глянула на его прижмуренные  непонятного цвета глазки под густыми бровями и вдруг рассердилась на свое волнение:  «Я тебе покажу сейчас, старый ты хрыч!»
                Она встала перед стариком, улыбнулась снисходительно, глядя сверху на его лысеющий череп, и запела:
                Ты некрасив, ты дурняшка,
                Ты простоват и не умен...
                Ты некрасив, совсем дурняшка,
                Как шут гороховый смешон!
                В детстве она устраивала  для мамы концерт с переодеванием и пела эту песенку, выученную по радио, стараясь повторить все интонации опереточной певицы. Мама хохотала, называла ее артисткой и потом весь день напевала себе под нос этот мотивчик
                Ах, как здорово получилось у нее сейчас «ты не красив»! Какой замечательный пируэт  сделала она вокруг фигуры Альберта, заглядывая ему в лицо! Сколько в ее голосе было  ласковой насмешки!
                Старик невольно выпрямил спину и развернул плечи, сопротивляясь такой характеристике. При словах о шуте гороховом  Уля слегка щелкнула пальцами  по макушке Альберта (тот дернулся), заглянула в его лицо со сладким ужасом от собственного нахальства: «Что я вытворяю?!» Но взяла себя в руки и вошла в образ до конца:
                Талантом хвастаться ты не уме-ешь
                В тебе таланта нет совсем,
                Понравиться ты не сумеешь
                никому ничем, а меж те-ем...
                Теперь Уля влюбленными глазами ласкала лицо старика, а руками охватила его плечи и страстно заверила;
                А меж тем... А меж тем...
                Обож-ж-аю, люблю,
                Мой разбойник, тебя,
                И живу я любя, и умру я любя..
                Последнюю строчку она спеть не успела: столько страсти вложила  в это признание, что режиссер испугался:
                – Хватит! Довольно! Вам надо идти в оперетту! У вас голос и артистические данные есть, но...
                В этот момент дверь открылась и заглянул он.
                – Арнольд Максимович, вас подождать?
                – Я освободился! – Арнольд торопливо поднялся со стула, сказал, не глядя в Улино лицо:
                – Есть у нас кружок художественно чтения. Приходите. Посмотрим, что с вами можно сделать.
                –  Ничего не надо со мною делать, – ответила Уля насмешливо. – Все уже со мною сделано. Спасибо за то, что потратили на меня свое время. Я пришла к вам поступать, а не в кружок. Пусть туда дети ходят.
                И быстро вышла из комнаты, не оглядываясь на двух мужчин позади себя. Успела услышать:
                – Кто это?
                – Да некая капризная барышня. На сцену рвется.
                «Старый болван, – подумала Уля сердито. – Сто лет ты мне не нужен со своей самодеятельностью!»
                Но обида осталась. И стыд. Как она щелкнула этого старикашку по макушке! Наверное, рассердила. Вот тебе и результат. Нечего нагличать.
                – Погодите, девушка! – услышала сзади. Он догонял ее с улыбкой. До чего красив – последнее, что она успела подумать.– Вы не расстраивайтесь. Здравствуйте, меня зовут Владиславом.
                – Ульяна.
                – Какое редкое и красивое имя.
                – Первый раз слышу. Кому ни скажешь имя, сразу задают дурацкий вопрос: Громова? Мамочка постаралась.
                Он засмеялся, показавшись еще красивей.
                – Мы все прошли через его чистилище – кружок чтения. Это так, для проформы. Чтобы проверить дикцию. Некоторые ведь не могут справиться именно с дикцией. Так что не расстраивайтесь. Нет у нас в запасе артистов. Старики уходят, а смены нет. Чем-то вы его задели.
                – Наверное, я перестаралась.
                Владислав шел на некотором расстоянии, поглядывая на Улю. Под руку не брал.
                Они прошли всего лишь до остановки трамвая и там разошлись, Уля успела только пообещать, что придет на очередной спектакль.
О Владиславе так ничего толком и не узнала. Он сказал, что торопится на занятия, а куда – не уточнил.

                Что случилось потом в семейной жизни Ули, она так и не поняла. Что-то сломалось – без всяких, казалось бы,  причин.
                Внешне до самого окончания учебного года все шло обыденно и даже в привычном для семьи Мазуркевич  русле и темпе. «Дети» (Уля и Шурик) днем учились в своих институтах, папа Шурика пахал на своей кафедре в должности заведующего, мама,   домохозяйка,  – на кухне,  мурлыча от удовольствия, как кошка, накормившая и облизавшая своих котят. Не подозревая, что какое-то подводное течение, уже просочившееся в ее теплый и уютный дом, размывает фундамент...
                Обедали Уля и Шурик в институтской столовой – каждый   в своей, а ужинали в гостиной, рассказывая о главных событиях дня.
                Уля подрабатывала в клинике ночной санитаркой в одном отделении, а медсестрой – в другом, уже по блату. Свёкров это обижало. Папа-профессор просил  невесточку не позорить его седины.
                – У вас же нет седин, – смеялась Уля, кивая подбородком на обширную лысину Михаила Ароновича.
                – Ты же взяла нашу фамилию! А если спросят, почему девочка из такой благополучной семьи судна носит да в туалете  унитазы моет? Бр-р-р!
                – Михаил Аронович, не заводите свою волынку, я не собираюсь садиться на чужую шею, – отвечала Уля все с той же улыбкой, но твердо.
                – Как ты можешь нашу шею называть чужой?! Мы же родные тебе люди!
                « Странно, – печально думала Уля, – почему я не ощущаю   нас родными? Какая же я неблагодарная! Они меня любят, а я… чувствую себя дорогой гостьей, которая непременно уедет. Я здесь временная».
                Раз в месяц Уля приносила  в семейный котел скромную сумму, и Маргарита Борисовна, сначала сердито, а потом с глубоким вздохом принимала ее, опустив глаза. Уля обнимала свекровь за плечи и целовала в щечку.
                Она по-прежнему ночевала у Анны Казимировны раза два в неделю, и только тут чувствовала себя дома. Они вместе слушали музыку,  обсуждали такие  темы, о каких в доме мужа разговоров не водили. Здесь мир словно расширялся, выходил за ворота  частного дома. Иногда они спорили о совершенно далеких от быта вещах – после чтения хорошей книжки, чем-то зацепившей.
                Мазуркевичи себя абстрактными проблемами не грузили. Маргарита Борисовна дом держала в порядке, а сад обожала и все время там копалась. Обсуждение конкретных вопросов за семейным обедом и ужином было самой важной частью ее жизни – после здоровья  сына и мужа, о котором она пеклась так, словно те были инвалидами.
                – Миша, ты видел, что стойки под виноградом шатаются, если на них  надавить?
                – А ты не дави, – рассеянно говорил Миша, додумывая что-то свое, кафедральное.
                – А если  буря будет?
                – Ну, ты, мать, даешь, – смеялся Миша. – Сколько лет этим стойкам, грозы перенес какие, а ты... Хороший плов получился, спасибо. Я люблю с черносливом.
                – Ты мне зубы не заговаривай! Стойки надо укрепить в воскресенье.
                Михаил  украдкой тянул к себе газету, которая всегда лежала рядом. Он то и дело косил туда глазом под журчание своей  «мамочки Марго», вечно озабоченной домом и садом.
                –  Миша, зачем портить зрение? Очки-то в кабинете!
Под такие разговоры Уля мысленно уплывала за порог этого дома. Чаще – в родной институт, который занял в ее жизни главное место. Интерес к вирусологии, из-за которой она и пошла учиться медицине,  утихнул, потесненный другим – любопытством к устройству человеческой психики. Тоже темное пятно в медицине,   думала она, подогреваемая лекциями  по психиатрии.
                Анна  Казимировна была немного обижена такой изменой.
                – Смотри, сколько у меня скопилось материалов, – говорила она, кивая на папки с вырезками из столичной прессы, брошюры и целый ряд книг по своей теме.
                – Я тебя понимаю, Уленька,  человек интереснее всяческих микроорганизмов в нем самом. Это если поверху смотреть. Но психиатрия – вещь совершенно загадочная. Никогда и никому не дано докопаться до тайн человеческого мозга. Сплошные предположения, догадки,  теории, взятые из той же головы. Хотя есть мощная  теоретическая и практическая база, казалось бы... Но исключений там из правил больше, чем  самих правил. А это уже не наука, когда такой перекос.
Уля слушала с виноватой улыбкой, но помалкивала..
                – Ладно, девочка моя упрямая, вгрызайся  в свою психиатрию. Но учти: сами психиатры часто становятся пациентами психушки. Это боженька мстит за вмешательство в его хозяйство.
                Шурик даже не догадывался, что стал для Ули первым  подопытным кроликом. Молодая жена принялась изучать своего супруга, как индивида с совершенно здоровой психикой. Она не искала изъянов – она пыталась понять: отсутствие изъянов в психике – это нормальное явление или нет? Должны быть странности в каждом человеке или это показатель скрытой  болезни?
                Размышляя о замечательно ровной психике своего супруга, Уля пока обнаружила всего один крошечный изъянчик: Шурик был чуточку обидчив. Но и тут – справлялся с победным результатом. Ей не хватало в нем эмоций. И вдруг однажды до нее дошло: так не изучают любимых, так анализируют разлюбленных. Или изначально не любимых.
                Иногда она ловила на себе взгляды мужа – исподтишка. Быстрые, тоже изучающие, как на чужую. Думала: «Сравнивает. С тою,  все еще не разлюбленной.
                «Надо ставить точку, – думала она. – Шурик  никогда первый не решится. Но если я уйду первая, будет всеми расценено как измена. Моя. Бедные папа с мамой! Их золотой мальчик не заслужил такой несправедливости!»
И когда после ночевки у Анны Казимировны Уля вдруг услышала от мужа: давай поговорим, быстро ответила:
               – Давай. Я знаю, что ты хочешь сказать. Но как объяснить твоей маме?
               – Я сам, – застенчиво ответил Шурик. – Ты – классная девчонка.
               Уля даже засмеялась с облегчением. Не так прост оказался ее Шурик!
                Однажды после занятий Уля зашла к Анне Казимировне прежде, чем идти домой. Накануне Уля призналась ей в своих сомнениях и переживаниях. Анна Казимировна  выслущала, сказала коротко:
                – Не торопи события.
                Сегодня она была незнакомо возбужденной:
                – Садись, чтобы не упасть. Представляешь,  утром прибегает ко мне Маргарита в панике. Вы только на занятия ушли. Лица на ней нет. Пришла советоваться: что делать. Шурик заявил, что любит другую женщину и будет разводиться! Это он – чтобы тебя не подставлять, Улька! А я думала – трусоват парень...

                – Паршивый  я психолог, – вздохнула Уля. – Недооценила Шурика...
                – Так что по-тихому собирай свои вещички, девочка, и возвращайся домой. А то я уже от одиночества свихнусь скоро.  Сходила замуж, погуляла – и хватит.

                Все вернулось на прежние места – Уля из жены снова превратилась в соседку. Маргарита сначала боялась забегать в гости, но встретив Улю на улице пару раз, обрадовалась ее доброжелательной улыбке, успокоилась, и даже однажды спросила:
                – Уленька, а как ты думаешь, кого мой мерзавец полюбил? Молчит ведь!
                – Не полюбил, а не разлюбил, – беззлобно ответила Уля. – Ирочку.

продолжение http://www.proza.ru/2013/01/21/795