Директор хлебозавода

     Мы делали геофизическую съёмку, работали на «Ми-8» с подвесным оборудованием, и вот в нём что-то забарахлило, потребовалось проверить находящийся внутри «Балды» прибор гравиметр не дистанционно, а лично. Для этого мы сели на глухой таёжной поляне. Пока Виталий разбирался с контактами, из леса вышли двое мужчин, поприветствовали нас и направились к вертолёту. Там они вступили в переговоры с летчиками, те вскоре поманили к себе Ивана, он дал добро, и двое неизвестных, сходив в лес за своими мешками, устроились в салоне на свободное место. Иван сказал, что это директор районного хлебозавода и ещё какой-то его товарищ были в тайге на охоте, ничего не добыли, надо было выбираться домой, а тут – вертолёт.
     Попутка, в общем.

     Речь шла о директоре из того самого села, где я родился и провёл школьные годы. Я слышал его фамилию, где-то в одной из двух наших школ учились его дети, но в лицо не знал. Впрочем, знакомиться я не стал и в тот раз: во-первых, я был занят делом, во-вторых, разговаривать в летящем вертолёте на отвлечённые от работы темы довольно проблематично, да и вообще, что мне лезть, когда старшие всё решили. Интересно, конечно, было встретить земляка в таком неожиданном месте, но…

     Надо сказать, что сторонние пассажиры вообще были нам не в диковинку. Порой к нам в партию или к пилотам в гостиницу приходили люди, желавшие в сезон сбора ягоды или орехов или в рыбно-охотничий сезон попасть в «хорошие» места, куда обыватель, имеющий в распоряжении услуги только наземного транспорта, конечно же, не мог добраться. По общему согласию и при наличии  попутных возможностей страждущих отвозили куда следует, договаривались, через сколько дней их забрать, за это они расплачивались с пилотами третьей или четвёртой частью добычи, а те, соответственно, делились с нами. Но с этих двух пассажиров взять было нечего.

     Впрочем, клок шерсти в запасе у любого директора всё равно найдётся, особенно когда в стране тяжёлые времена…

     Закончив съёмку, мы взяли курс на базу в Курагино, а для этого нужно было лететь и над моим селом. Мы летали там целый месяц, и однажды я попросил пилотов и своих сотрудников высадить меня на ночь – погостить у мамы. Просьба была одобрена, я спрыгнул на осеннем поле за своей улицей, и меня мгновенно окружила толпа мальчишек. Завидев приземление машины, они неслись к ней так, словно хотели дружно на ней повиснуть и не дать улететь. Но мы с командиром разгадали этот манёвр. Я спрыгнул, не дожидаясь, пока колёса коснуться земли, командир дал газу – и был таков. Пацаны засыпали меня вопросами, я едва пробился к родному дому. Для 22-х лет это вполне героические ощущения…

     А в тот день мы приземлились на том же месте, чтобы высадить наших пассажиров. Перед тем командир и директор опять о чём-то посовещались, неудачливые охотники выгрузились, а мы взлетели, понаблюдав, как они, сделав страшные лица, держат набежавшую ребятню на почтительном расстоянии.

     Набрав высоту, командир поманил пальцем меня и дал задание: на следующий день вечером опять десантироваться в гости к маме, но при этом сходить к директору хлебозавода и забрать у него то, что он передаст… Этим чем-то был пятикилограммовый брикет… дрожжей, – стояли горбачёвские времена.

     Мама была удивлена тем, что я так быстро соскучился, но я торжественно заявил, что я здесь по делу. Выслушав его суть, моя мама – не коммунистка, но многолетняя служащая советских идеологических предприятий, – была шокирована не меньше, чем когда-то от моего выбора профессии. Но впрочем, она удивительно быстро смирилась, махнула рукой и радостно заявила, что мужики все одинаковы: и те, которые хлеб пекут, и которые летают… Зная её обычную строгость, в этот раз шокирован был я, но мне нужно было идти к директору, адрес которого мама, конечно, сказала…

     Я постучался, доложил открывшей дверь хозяйке, что мне надо видеть… Имени-отчества я уж и не припомню. Я почему-то рассчитывал, что он обрадуется моему визиту: ну, там… земляки всё-таки. У меня, опять же, необычная профессия, есть о чём поговорить, как мужчине с мужчиной… Словом, я надеялся восполнить пробел в нашем знакомстве, допущенный мной во время полёта. Но директор почему-то встретил меня сухо и я бы даже сказал – подозрительно. Несколько раз строго переспросил фамилию (всё это происходило в дверях его дома), с сомнением попытался что-то вспомнить… (Мне показалось странным, как он мог не запомнить мою внешность в вертолёте.) Словом, несмотря на свою открытость, доверия я ему не внушил, и ставить меня на равную с собой ступеньку он отказался. Хотя, казалось бы, чего уж там – я у него не работаю, и все мы – люди… Видно, такова служба директорская – даёт о себе знать днём и ночью. Выслушав суть дела, он опять в чём-то строго посомневался, потом сказал, что приедет на встречу сам. Я пожал плечами, сообщил, где и во сколько, и отправился восвояси.

     Мне ещё не давала покоя моя мама, напротив, удивившая меня лёгкостью своего характера. После смерти отца мама долгие годы жила одна, много и ответственно работала, растила нас с сестрой и, конечно привыкла весьма сурово относиться к малейшим отклонениям от «верного курса». С фривольной журналистской братией она особенно не дружила, волокла за всех недоделанную работу, но был всего один человек, которого мама – как бы это сказать – ставила выше себя. И не потому, что он был её начальник, фронтовик-орденоносец, просто могучий представительный мужчина без одной ноги, сильный руководитель, компетентный редактор и талантливый журналист. Этих качеств вполне достаточно чтобы прикинуться и изображать уважение… Но вот поди ж ты, мы не из таких. Нам подавай всего Настоящего! Я, например, если не буду уважать своего начальника (а это же не от меня зависит), так хоть заприкидывайся, он всё равно прочтёт это на моём лице не позже второй недели… Нынче менеджеры, говорят, не нуждаются в таких предрассудках, главное – в глаза не смотреть, слушать потупив голову, а рапортовать громко и радостно… Но какой тогда интерес в работе? А у мамы интерес в работе был, а руководство того человека делало её ещё интересней. Когда он ушёл на пенсию, ушла из редакции и мама, не свыкнувшись с другим руководителем.
    
     А тот человек уехал на родину, спустя лет пять там разразился Чернобыль, а ещё через пару лет (это было накануне моего визита), мама получила от него письмо. После аварии он потерял жену и, ссылаясь на прошлое знание друг друга и взаимное уважение, предлагал вместе встретить человеческую старость…

     Сразу оговорюсь, что ни к каким жизненным изменениям это письмо не привело, но… Вот поди ж ты, что могут сделать с человеком несколько рукописных страниц и зародившаяся надежда! Мама, всегда строго хранившая распорядок, проболтала со мной о том, о сём чуть ли не до рассвета, а утром, провожая, вспомнила заходивший на посадку вертолёт, мой визит и реакцию соседей, радостно рассмеялась и выдала, что, наверное, у меня интересная мужская работа…

     Без пятнадцати шесть я вышел в поле на нужное место, вскоре показался и директор на служебном «Москвиче» типа «шиньон». В этот раз он был поприветливей, может, оттого, что чуть волновался… Показался вертолёт. Мы стояли на просёлочной дороге: я, директор и его машина. Командир, разумеется, захотел сесть поближе, чтоб ускорить передачу столь желанного груза. Балда с подвешенным снизу 20-килограмовым Балдёнком шли со снижением прямо на нас. Я уже привык рассчитывать их траекторию, знал, кто за рулём, и не сомневался, что Балда встанет точно в нужное место. Наоборот, следуя строгой школе, я сделал несколько шагов навстречу, чтоб не отнимать у товарищей лишние секунды лётного времени. А обернуться на директора мне и в голову не пришло, я ждал порыва пыльного ветра от винтов и готовился от него прикрыться… Но тут я заметил, что бортмеханик в распахнутой двери хватается за живот и на что-то показывает. Я обернулся. Директор, стоявший ранее метрах в пяти от своего фургончика, спотыкаясь, кинулся за руль, включил зажигание, дал заднюю, но съехал в пахоту и там рвал покрышки так, что пыли поднялось больше, чем от вертолёта…

     Я, не дожидаясь спущенного трапика, запрыгнул на своё рабочее место. Директор с красным лицом и брикетом дрожжей под мышкой тоже залез в вертолёт и сунулся в кабину пилотов, которые встретили его дружным откровенным хохотом. Командир, вроде, даже бил себя кулаком по коленке… И потом мы долго на всех банкетах и по случаю вспоминали этого директора хлебозавода.

     А я, впрочем, вполне его понимаю. Директор обязан опасаться за свои жизнь и машину. Это мы, разные летающие и прыгающие, можем смеяться, вспоминая, как Балдёнок просвистел над головой Леонкина или как мы все едва не грохнулись в тайгу, попавши в нисходящий поток… Директору так нельзя. Он – человек ответственный и серьёзный. Это я знаю наверняка, потому что такой уж я есть: многоликий Янус, – захочу порой вдруг стать директором и чувствую себя так, как должен чувствовать он. Тогда не только за жизнь, но даже за спокойствие и благополучие приходится опасаться, – столь важными они предстают в этом свете.

     Правда, от таких чувствований мало толку, они сменяют друг друга, поэтому я ни стал ни директором, ни даже известным при жизни писателем. Сочиняю вот разный бред, что придёт в голову…

     Но ещё одно я знаю совершенно точно и скажу по секрету. Когда ты в свой День Рожденья прямо в вертолёте получаешь письмо – простой листок бумаги, где нет ни «здравствуйте», ни «до свидания», а только 22 раза написано слово «люблю» – …
ПАДАТЬ ВМЕСТЕ С ВЕРТОЛЁТОМ ВООБЩЕ НЕ СТРАШНО!!!!!!

Октябрь 2012
Е.Яночкин.