ч. 24 Медпомощь в тылу

Давайте посмотрим, что творилось в глубоком тылу.

В ходе боёв под Митавой артиллерист Ф.А. Степун получил тяжёлую контузию и долгое время находился на излечении в московских (!!!) госпиталях.
У него остались самые отвратительные впечатления от организации военно-санитарного дела в русской армии, жуткого бюрократизма и бездушия ДАЖЕ по отношению к РАНЕНЫМ ОФИЦЕРАМ.

Он изложил свои впечатления в книге «Из писем прапорщика-артиллериста»:
«Госпитально-эвакуационный тыл решительно ужасен и отвратителен. Я не знаю более гнусного и подлого учреждения, чем 1-й московский эвакуационный пункт. Помещается он за городом, куда извозчик берет не менее 5 р. в конец.
Помещается на 3-м этаже, на который ведет лестница без перил, обледенелая, скользкая и ничем не посыпанная.
Ждать своей очереди приходится в грязном, узком коридоре, в котором стоит один рваный диван и очень ограниченное количество венских стульев. Многие раненые офицеры принуждены потому сидеть на подоконниках.
При этом в спину так сверлит холодом, что, ей-Богу, кажется, что у тебя в самом позвоночнике свистит ветер.
Просиживать в такой обстановке доводится целые часы, пока старческая, шамкающая и, очевидно, бездельная комиссия соизволит тебя принять.

Кроме визита во врачебную комиссию приходится два раза в месяц, 1-го и 20-го, отправляться в канцелярию, в хозяйственную часть за получением жалованья. Канцелярия помещается, конечно, как нарочно не в том же громадном доме, и даже не на том же казарменном дворе, а в совершенно особо стоящем на другом конце площади офицерском собрании, и опять-таки во втором этаже.
Нужно, таким образом, два раза подняться на костылях на второй этаж, два раза спуститься с него и два раза пересечь широкую, снежную площадь. Своего жалованья, однако, на эвакуационном пункте, несмотря на все эти мытарства, получить нельзя.
После двухчасового ожидания, неизбежного потому, что десятки прошений толпы офицеров пишут за маленьким столом всего только в две ручки, ты снова получишь не деньги, а всего только аттестат, который надо везти в казенную палату, дабы после нового стояния в двух хвостах выручить наконец причитающиеся тебе 56 р.
Таково обращенье с офицерами, каково же с солдатами?

Скажите же на милость, что это все, как не прямое надругательство над теми людьми, которые как-никак жизнь свою отдавали за спасение родины и престиж русского государства.

Ей-Богу, удивляться надо и рабьей долготерпимости русского человека и махровому хамству нашего административного аппарата...

Нигде война не производит такого страшного впечатления, как в лечебнице. Здесь у нас в «тяжелых» палатах царствует голое, тупое и совершенно беззащитное страдание.
Мне никогда не передать вам того жуткого инквизиционного холода, который каждый раз леденит мою душу, когда я прохожу мимо светлых, чистых, теплых, белых операционных комнат.
Верите ли, операционная много страшнее всякого окопа.
В каждой опасности на войне есть элемент случайности. Всякая шрапнель, шумя на вас, может и не попасть в вас, и в этом «может» и коренится в значительной степени ваша сила противоборства и сопротивления.

В лазаретах нет ничего подобного. Над каждой душой, как ястреб над выводком, здесь висит обреченность. Каждый тяжелый, прислушиваясь к шагам санитаров по коридору, определенно знает, что сейчас придут за ним и возьмут на мучительную перевязку, не его соседа по койке, а неизбежно его самого. Людей как субъектов воли и действия здесь почти нет, все они превращены в объекты воздействия чужой воли.
Измученные и изнервничавшиеся, они почти не люди, а всего только придатки к своим раздробленным конечностям и кровоточащим ранам. То один, то другой восходит в свой «канун», в свой последний вечер, тупо упираясь мыслью в неотвратимо тупой факт, что завтра его положат на стол, заставят задохнуться под зловонной маской и, превратив в тушу, отрежут ногу или продолбят череп, а быть может, отправят и на тот свет. Изо дня в день тяжелые живут исключительно нежеланием перевязок; изо дня в день они подымают одеяло и. морща нос, принюхиваются к своему зловонию, в страшной тоске боясь бича всех хирургических, заражения крови.

Слава Богу, у нас в лазарете все эти страхи, благодаря исключительно хорошей постановке дела, только порождения мнительной фантазии больных. Но если бы вы знали, что делается в военных госпиталях, где больные мрут, как мухи, а здоровые кутят и безобразничают.

Потом, едва поправившись, недавние тяжелые поедут во врачебную комиссию на описанный мною эвакуационный пункт, поползут на костылях на третий этаж по обледенелым лестницам, где благополучные тыловики встретят их, как прикидывающихся ловчил и вымогателей казенных субсидий».

Ну и как нравится вам ТАКАЯ организация санитарного дела?!
Да ещё не где-нибудь в забытой Богом  провинции, а впервопрестольной МОСКВЕ, под носом у самых высоких царских сановников!!!
И НИКОМУ из больших начальников до этого безобразия дела не было…

Причин всего этого много, но главными среди них  были:
- отсутствие ПОВСЕДНЕВНОЙ  высокой требовательности, методичности, привычки к будничной «черновой» работе у многих царских высоких командиров и начальников. Их неумение и нежелание вникать в детали проблем, ДОБИВАТЬСЯ выполнения своих приказаний, верхоглядство и безответственность.

- отсутствие ПРИВЫЧКИ к элементарному порядку, чистоте и гигиене  у немалой части «низового» медицинского персонала. К великому сожалению, лень, «пофигизм», безразличие к ближнему и его страданиям были свойственны многим.

Отсутствие внимания к деталям и «мелочам» не так безобидно, как это может показаться.

Поговорка «дьявол – в деталях» родилась не на пустом месте.
Традиционно слабым местом русской армии на протяжении всех войн XIX и начала  XXвека была отвратительно организованная эвакуация своих раненых с поля боя в тыл.
Об этих  безобразиях, творившихся  в ходе Крымской войны, подробно пишет в своей книге В. Врубель:
«В русских войсках в начале войны на перевязочный пункт раненого доставляли свои же товарищи – повод хотя бы на время покинуть смертельно опасное место.

И первыми на это обстоятельство обратили внимание не командиры, а врачи.
Возмущению академика Пирогова не было предела:
 «Представьте себе тысячи раненых, которые по целым дням переносятся на перевязочные пункты в сопровождении множества здоровых; бездельники и трусы под предлогом сострадания и братской любви всегда готовы на такую помощь, и как не помочь и не утешить раненого товарища!
И вот перевязочный пункт быстро переполняется сносимыми ранеными; весь пол, если этот пункт находится в закрытом пространстве (как, например, это было в Николаевских казармах и в Дворянском собрании в Севастополе), заваливается ими; их складывают с носилок как ни попало; скоро наполняется ими и вся окружность, так что и доступ к перевязочному пункту становится труден; в толкотне и хаотическом беспорядке слышатся только вопли, стоны и последний хрип умирающих; а тут между ранеными блуждают из стороны в сторону здоровые – товарищи, друзья и просто любопытные. Между тем стемнело; плачевная сцена осветилась факелами, фонарями и свечами, врачи и фельдшера перебегают от одного раненого к другому, не зная, кому прежде помочь; всякий с воплем и криком кличет к себе. Так бывало часто в Севастополе на перевязочных пунктах после ночных вылазок и различных бомбардировок».
 
Об этом же писал и А.Н. Куропаткин, анализируя уроки Крымской войны:
««Госпитальная часть организована была плохо. Пьянство и картежная игра среди офицеров и чиновников, особенно вдали от боевых позиций, составляли, к сожалению, обычное явление. Хищения всякого рода достигали больших размеров…»


А вот свидетельство  участника Крымской войны, графа Льва Николаевича Толстого: «Толпы солдат несли на носилках и вели под руки раненых… Вы вот посмотрите, эти толпы идут, ведь тут десятой доли нет раненых, а то всё ассистенты, только бы уйти с дела».http://www.proza.ru/2011/07/23/462

(«Делом» тогда было принято в армии  называть собственно бой, сражение.
Вспомните у Козьмы Пруткова знаменитое: «Во время дела сгоряча – не стреляй в полкового врача!»
Тоже, наверное, это не случайно было написано авторами бессмертных афоризмов.)


А.Н. Куропакин,  описывая события  русско-турецкой войны 1877-1878 г.г., на которой он был начальником штаба у самого Скобелева,  также вспоминал многочисленные случаи ухода, под видом помощи раненым, наших здоровых солдат с передовой в тыл.
«Интендантская и санитарная части были поставлены плохо. Деятельность кавалерии и артиллерии на европейском театре не ответила ожиданиям», писал он в своей книге.

Казалось бы, решение проблемы напрашивалось: организовать санитарные команды, обучить их эвакуации раненых и жестко пресекать попытки других солдат уходить с передовой под этим «благовидным» предлогом.
Однако НИЧЕГО сделано не было.

Во время русско-японской войны снова выявилось стремление изрядной части солдат уклониться от боя на передовой любыми способами. Многие офицеры, видимо, не осознавали опасности этого явления и не боролись с ним. Более того, сами ему потворствовали, «закрывая глаза» на уход солдат в тыл под предлогом сопровождения раненых. Плодили в ротах многочисленных «специалистов» (кашеваров, каптенармусов, караульщиков скота, сапожников и т.п.). Эти «нужные люди» тоже, как правило, всячески уклонялись от непосредственного участия в бою. В результате, рота, имевшая штат 220 человек, реально могла бросить в бой едва 160 бойцов, а с началом сражения это число стремительно таяло, даже без серьёзных боевых потерь.

А.Н. Куропаткин вспоминал: «Мною и другими высшими начальниками замечено, что еще до окончания боя сотни и тысячи (!!!!) здоровых нижних чинов покидают строй, вынося раненых.
В боях 29 и 30 сентября, 1 и 2 октября я лично наблюдал, как одного раненого несли целые кучки нижних чинов, до 9 человек.
Предлагаю самым энергичным образом бороться с этим злом, твердо настаивая, чтобы до окончания боя раненых в наступном бою выносили только специально для того назначенные санитары».

В другой главе своего исследования русско-японской войны  он снова обращается к этой же проблеме:
«С ведома начальствующих лиц всех степеней разрешалось в помощь ротным и дивизионным санитарам назначать нижних чинов из строя для выноса раненых. При большом числе раненых уходило в тыл под этим предлогом огромное число нижних чинов. Затем слабодушные и преступные пристраивались к назначенным для выноса раненых или самовольно выносящих таковых или уходили в тыл без всякого предлога. Мне приходилось  видеть носилки с ранеными, при которых толкалось до десяти здоровых нижних чинов. Самовольный уход с поля сражения доходил в некоторых полках до нескольких сот человек, а в одном полку в первом деле, в которое он попал, ушло в тыл здоровых людей более одной тысячи человек».

Немалые проблемы в поведении части г.г. офицеров неожиданно выявились на той войне.

«С прибытием на театр военных действий между офицерами обозначалась болезненность, превосходившая болезненность среди нижних чинов…
Были полки, где по спискам значилось свыше двух штатных офицеров, а налицо состояла лишь половина, положенная по штату.
Раненые и больные, находившиеся на театре военных действий, возвращались, хотя и медленно, в свои части, но многие из вывезенных в Европейскую Россию офицеров застревали там и, несмотря на выздоровление, не ехали в армию.
Были случаи, что командиры отдельных частей, лечившиеся в России, давно поправившиеся, почти год (!!!) не возвращались в армию, числясь во главе полка и получая присвоенное этой должности жалованье.
Большое число офицеров, прибывшее в Европейскую Россию из армии по болезни или для излечения ран, проживали в столицах или больших городах месяцами, фланировали по улицам, и ни общество, ни военное начальство не находили такое их поведение предосудительным.
Прибавлю, что, несмотря на принимавшиеся меры, врачи и эвакуационная комиссия слишком снисходительно относились к лицам, желающим уехать в Россию, и выдавали им установленные документы, дававшие им право на такую поездку.

Таким образом, пополнение офицерского состава выбывшего из строя и отправленного в Европейскую Россию, происходило совершенно неудовлетворительно.
Приходилось брать офицеров из частей войск, расположенных в Европейской России, на Кавказе и в Туркестане.
При этом должная разборчивость при командировании офицеров не проявлялась. Посылали к нам в армию совершенно непригодных по болезненности алкоголиков или офицеров запаса с порочным прошлым.
Часть этих офицеров уже на пути в армию заявляла себя с ненадежной стороны пьянством, буйством.
Доехав до Харбина, такие ненадежные офицеры застревали там и, наконец, водворенные в части по прибытию в них, ничего, кроме вреда, не приносили и были удаляемы. …

Но вот окончилась война, и совершилось чудо: масса офицеров, не признававших возможности во время войны нести строевую службу и проживавших по всей России по болезни и по другим причинам, оказалась вновь годной к строевой службе и начала возвращаться в строй, оттесняя от командования ротами и батальонами тех доблестных служак, которые вынесли на себе с честью все трудности войны, приобрели боевой опыт и получили, казалось бы, право на быстрое движение вперед для пользы всей нашей армии. В «Разведчике» (1906, № 828) появилась по этому вопросу прекрасная статья Глинского «Воскресшие покойники». Мысли и факты, изложенные в этой статье, заслуживают полного внимания….

Как выяснилось в минувшую войну, болезненность среди офицеров, несмотря на лучшие сравнительно с нижними чинами жизненные условия, была большей, чем у нижних чинов. Необходимо на этот факт обратить самое серьезное внимание. К сожалению, при посещении госпиталей врачи неоднократно указывали мне на случаи притворства не только среди нижних чинов, но и среди офицеров. Огромное большинство, конечно, были действительно больны, но многие заболели по своей неосторожности.
Необходимо, чтобы сами офицеры признавали, что насколько почетно во время войны быть раненым, настолько малопочетно проводить время в госпиталях, когда их товарищи ведут бой с врагом.

Следует установить законом, при каких заболеваниях всем офицерам армии, чиновникам и нижним чинам время болезни должно исключаться из действительной службы с прекращением выдачи содержания по военному времени. Все офицеры и чиновники, отсутствующие по болезни свыше 2 месяцев, должны отчисляться от занимаемых ими должностей с перечислением в запасные войска».

К сожалению, все эти  «непопулярные» вопросы так и остались неразрешёнными,  предостережения  Куропаткина оказались «гласом вопиющего в пустыне», а  проблема с самовольным оставлением передовой (под видом выноса раненых) повторилась в годы Первой мировой уже в гораздо более крупных масштабах.

Отметим ещё один малоизвестный факт из истории Первой мировой.
Сейчас принято считать, что зимой 1916-1917 года (накануне отречения Николая Второго) русская армия  ни в чем не нуждалась, была накормлена и полна сил и энергии.
А вот что пишет об этом времени в своих воспоминаниях офицер-артиллерист Гиацинский:
«К сожалению, в эту зиму на нашем фронте было довольно много заболеваний цингой, и потому у нас была сильная нехватка в людях. Со дня на день мы ожидали пополнения из тыла. Пополнение это прибыло приблизительно в середине марта…»

Итак -  в эту зиму на фронте было много заболеваний ЦИНГОЙ (!!!).
Можно ещё как-то понять, что от цинги страдали наши войска в осаждённом Порт-Артуре в 1904 году.  И то, если бы там Стессель не запретил китайцам лов рыбы, то особых проблем с витаминами и цингой в наших войсках,  скорее всего, не было.
Но зимой 1916-17 года, во время  тихой, спокойной обороны (серьёзных боёв в ту зиму на Восточном фронте не было) имея за спиной  все тыловые и медицинские подразделения корпусов, армий и  фронтов дождаться цинги?!
Много ли с ней навоюешь?!
Да и куда же смотрели все наши  многочисленные санитарные и «краснокрестные» начальники, во главе с Сумбур-пашей и  Гучковым?!


Перенесемся на 3 года вперёд. В России полыхает Гражданская война. Раненых и больных – миллионы, а безобразия в госпиталях - прежние.
Вот лишь один пример.
Посмотрите, что записал в своем дневнике  ротмистр А.А. Столыпин о «порядках» в одесском госпитале,  зимой 1920 года:
«14 февраля 1920 г.

Сколько пришлось пережить за это время всяких мучений, и нравственных, и физических! Теперь у меня нервы истрёпаны, здоровье расшатано: я старая измотанная кляча, никуда не годная...

В полубессознательном состоянии я еду по улицам Одессы. Город представляет жалкую картину. Магазины почти все закрыты; жители мечутся в каком-то лихорадочном состоянии.

Оказывается, нигде в лазаретах нет места. Меня с трудом устраивают в только что открытый лазарет Союза городов. Но не отдых сулит мне это, а только начало новых мучений и испытаний.
Нас ведут в приёмный покой и кладут на землю, на соломенные маты. Больные лежат рядами; тифозные, вперемешку с другими, полные вшей, заражая друг друга, в грязи, в изодранных шинелях.
Иногда появляются сестра или доктор, быстро обходят больных, но ни лекарств, ни какой-либо помощи всё равно не дождёшься.
Температуру не меряют, пить дают прямо сырую воду.

Рядом со мной лежат доктор Гукасов - наш полковой доктор, Вишневский и Гоппер. На пятый день нам делают ванну. После горячей ванны заставляют подниматься по крутым лестницам на третий этаж и кладут на носилки в нетопленой комнате. Нет даже одеяла, чтобы укрыться. Градусов в комнате самое большее 3-4. Санитар из жалости даёт мне свою шинель. Мои вещи взяты в дезинфекцию.

Приходится устраивать скандал, и меня переводят в более тёплое помещение. «Более тёплое» - это, конечно, понятие относительное, ибо градусов там, наверное, не более восьми. Вместо одеяла на меня кладут матрац, набитый соломой. Холодно и голодно».

Комментировать тут особенно нечего.
Очевидно, что ГЛАВНАЯ беда  - в безобразнейшей ОРГАНИЗАЦИИ  ухода  за ранеными и больными.
Можно ещё как-то понять отсутствие лекарств или  удобств в лазарете, но совершенно необъяснимо, ПОЧЕМУ раненых и тифозных поили сырой (!!!) водой ?! Это в условиях повальных эпидемий тифа и антисанитарии в стране!!!
Разве медперсоналу лазарета, его руководству, после 6 лет войн  было непонятно, что ЭТОГО  ДЕЛАТЬ НЕЛЬЗЯ?!

В конце разговора - о том, как относились к больным (и здоровым) французские врачи в знаменитом Иностранном легионе.

После поражения Белой армии и эвакуации Крыма, многие белые офицеры, от полной безысходности, завербовались в Иностранный легион союзной французской армии. Брали их туда на должности рядовых, естественно и соответственно относились к ним.
О том, как была  там поставлена медицина рассказал, служивший в легионе бывший русский офицер Э.Н. Гиацинтов в книге «Белые рабы»:

"Доктор, пришедший к нам часов в одиннадцать, был очень мрачный и угрюмый. С больными он не разговаривал, ничего не спрашивал, но осматривал очень внимательно. Выслушав и выстукав меня со всех сторон, он скороговоркой отдал какое-то приказание и пошел дальше. Через некоторое время после его ухода к моей постели подошла с самым решительным видом сестра и приказала мне лечь на живот. Я исполнил приказание и сейчас же почувствовал, что мне делают какое-то впрыскивание. На мой вопрос, от какой болезни мне это делают, она ответила, что от сифилиса.
Я поспешил ей сказать, что никогда этой болезнью болен не был, но она приказала мне молчать, присовокупив, что все легионеры - мерзавцы и бродяги.
Возражать, конечно, при таких условиях было невозможно, и каждый день приходилось подчиняться этой неприятной процедуре.
Только на четвертый день взяли мою кровь на исследование...
...у каждого легионера, прослужившего более года и предназначающегося к отставке, берут кровь, и исследование в девяноста случаях из ста дает положительный результат.
Объясняется это очень просто. По закону каждый, прослуживший более года, при отставке по состоянию здоровья имеет право на пенсию. Это право теряется при нахождении сифилиса, так как считается, что потеря здоровья вызвана именно этой болезнью. Только в случае какого-нибудь перелома, ранения или чего-нибудь в этом роде исследование не делается и пенсия выдается.
 
Некоторых легионеров, болезнь которых не может быть точно установлена доктором, посылают в рентгеновский кабинет, которым заведовал в то время форменный зверь.
Русские его прозвали Чекистом, и этот эпитет как нельзя более подходил к нему. Арабов он просто бил до тех пор, пока они не сознавались, что у них ничего не болит, к европейцам же он применял более утонченную пытку.
Подозреваемого в симуляции он клал на стол и пропускал через него ток, постепенно усиливая напряжение. При этом истязании он время от времени спрашивал, как себя чувствует больной и на что жалуется. Некоторые выдерживали марку до конца и продолжали настаивать на своем.
Не всем, конечно, это удавалось, но часто бывало что даже и действительно больной обвинялся в симуляции.
В таком случае его выписывали из госпиталя с соответствующей препроводительной бумагой, так что по прибытии в часть он сразу попадал под арест."

Несколько оправдывает французских врачей лишь то, что ТАК они относились в основном к русским и арабам, которых в легионе  было тогда множество, и кого они искренне презирали…

На фото: немецкий инвалид ПМВ получил профессию...

Продолжение: http://www.proza.ru/2013/05/23/842