Взгляд на прошлый век. Непременная овощная база

Взгляд на прошлый век. Овощная база

      Весь мужской коллектив, когда был на работе, был бодр и здоров, и вечерком, когда выпить можно было, тоже не жаловался ни на головную боль, ни на желудок, и уж настроение просто было отменным. А вот когда звучали слова «овощная база», то все оказывались почти инвалидами, и еще какими, то зрение плохое для переборки гнилой картошки, то суставы не гнуться, чтобы брать растекающиеся помидоры, то поясница заболела, и наклоняться за морковью невозможно ни каким образом.
 
- Опять мне идти, - думала Вера Ивановна.

    Самой любимой темой на овощных базах была тема любви. Уж сколько наслушалась Вера Ивановна рассказов об этом святом чувстве. И как ждали и встречали любимых, и как прощали и принимали после измен. И что только не делали, чтобы удержать при себе этих коварных и беспощадных мужчин. И все рассказы начинались словами:
- А мой…
- И мой…

     В основном начинали разговор о любви сами работницы, что стояли не на грязных работах. Большей частью взвешивали в бумажных пакетах картошку по три килограмма и складывали в высокие контейнеры. Потом и такие случайные работники начинали что-то вспоминать, но такой красотой изложения и разнообразием тем похвастаться не могли.
 
- Не пойду я на овощную базу больше, - заявила Вера Ивановна.
- Как хочешь.

- А что еще есть желающие?
- Есть. Все желающие.

- Все идем.
- Справедливость существует, - заметила Вера Ивановна, - и я вижу это воочию.

    И вот в полном составе в одном из помещений появились десять мужчин, которые не могли отговориться своими болезнями на это раз. С ними была и женщина, Вера Ивановна. Была она одета по случаю в нужную одежду, что использовала для таких работ. Синяя болоньевая куртка, что стиралась хорошо, сапоги коричневые резиновые, и шапка вязанная, что туго сидела на голове и не сбивалась при всяких движениях. Одежда была так удобна и долговечна, что и соседка Веры частенько ее брала по таким же точно случаям.

- А это у тебя что, Вера? – спросил ее Сергей.
- Да, скрипка.

- А зачем на овощную базу взяла?
- По дороге встретилась со знакомой. Она мне  скрипку в Ленинграде купила. Восьмушка. Маленькая такая. Красота. Вот теперь и дрожу над ней. Мой мальчик пошел в музыкальную школу учиться играть на скрипочке, и нужна крошечная скрипочка, ведь малышу еще нет и пяти лет.
 
- Смотри не забудь здесь и не урони случайно, - заметил Сергей.

     Скрипку Вера положила на серые мешки в углу склада и вернулась к фасовке картошки. К мешкам никто не приближался, были минуты, когда все выходили на улицу покурить. Вера не курила и оставалась на складе продолжала отбирать гнилую картошку от еще целой, и пригодной в пищу. Монотонные занятия ее не утомляли и позволяли не спеша вспоминать и утренние дела и те, что нужно было сделать вечером.

- Не перетрудись, пойдем вместе с нами, постоишь на улице, - позвал ее Сергей.
- Вы же курите, - ответила Вера.
- А ты просто постой. Там солнышко. А здесь холод и мрак, и гнилью воняет.

     Действительно на улице было и тепло и солнечно. Низкая застройка овощной базы не закрывала синего неба. И не закрывала пушистые редкие белые облака, что мерно качались на одном месте и не могли сдвинуться. Облака были такими чистыми без единого серого пятнышка, в котором мог таиться дождь. И, казалось, что вовсе это не осень, а самый настоящий август месяц, так было хорошо вокруг. Солнце припекло стену склада, и отдавало свое тепло стоящим совсем рядом к стене, и сидящим на низкой лавочке сбитой из шершавых досок. На лавочке кое-где была и кора, которая под теплыми лучами покрылась дорожками смолистой жидкости.

- Вон как хорошо, - сказал Сергей, - а то сидела бы внизу в центре горы с гнилой картошкой.
- Да глупость делала, что не ходила с вами на перекуры, - ответила Вера.

     Перед глазами Веры был широкий двор, на который выходили ворота шести складов, изредка к воротам подъезжали машины, и такие же, как Вера и ее друзья начинали суетиться и таскать мешки, а в некоторые машины вкатывать по настилам высокие металлические тележки, заполненные пакетами с картошкой. В некоторые машины кидали сетки с тугой осенней капустой, листы которой уже не блестели зелеными листьями, а все больше белыми, с тусклым бледно-зеленым отливом. Весь двор был вроде и твердым, и кое-где проглядывали и бетонные плиты и асфальт, но все было присыпано густым пушистым слоем серой земли. Земля была тяжелой и жирной, проезжающие машины хоть и поднимали это слой серого вещества в воздух, но под колесами оставался прижатый слой, и на нем четко были видны вмятины от рисунков резины на колесах. Пока следующая машина, тяжелая не разбивала его и оставляла свой отпечаток. Значит, это была земля, что ссыпалась из больших и малых кузовов с картошки, что везли сюда на хранение с полей под городом Дмитровом. Так и соединялся город с селом через эту землю, что давала работу всем и там далеко, и здесь среди каменных хранилищ.
     Вера уже собиралась уходить, но Сергей ее удержал.

- Не спеши, успеешь. А ты что скрипку из рук не выпускаешь, оставила бы на складе.
- Да я с нее там глаз не отвожу, а ты говоришь оставить.

     Так и стояла Вера, держа под мышкой маленький коричневый футляр. Она знала, что в этом футляре лежит и маленький смычок ч белыми волосками. А сама скрипочка укрыта бархатной сиреневой тряпочкой с вышитыми на ней мелкими цветочками, между которыми вышиты и зеленые листики. По виду, пока в метро Вера открывала футляр, она не смогла определить, что за цветы были вышиты. Просто цветы и просто листики. Но красивые и яркие.

- Береги, береги, свою драгоценность, - сказал Сергей.

    На большой площади овощной базы, кроме группы, где стояла Вера, была еще одна, что перемещалась от одних ворот склада к другим воротам. Эта вторая группа оказалась уже близко, и к Сергею, и к Вере, и к Геннадию Ивановичу, и ко всем остальным, продолжающим курить.

     Когда эта вторая группа работников подошла совсем близко, то можно было рассмотреть, что одоты они несколько иначе, чем те, кто стоял перед ними и курил. Почти на всех, поверх курток и пальто, были одеты чистые синие халаты, а на головах норковые шапки. На женщинах высокие, с разным способом сделанными заломами, а на мужчинах простые норковые ушанки. В руках у некоторых подошедших были папки с бумагами.

- Почему не на рабочем месте? – спросила женщина в шапке из голубой норки Веру.
- У меня перекур, - ответила Вера.

- Вот у них перекур. А ты, что здесь делаешь? – подхватила вторая в самой высокой норковой шапке коричневого цвета.

- Вот полюбуйтесь. Присылают разных, и они тут прохлаждаются, - обратилась та, что в голубом к мужчине, что стоял в центре.
- На работу ее сообщите, - заметил тот.

    Вся эта норковая группа не собиралась расходиться, и обсуждала участь Веры. При этом никто на нее и  не обращал никакого внимания при выборе выражений. При этом все остальные Верины сослуживцы во главе с ее начальником продолжали курить, и совсем не вмешивались в происходящее. И Вере было интересно понять, почему ее выбрали объектом внимания столь многочисленной комиссии. Может быть, общение с мужчинами могло сопровождаться чем-то непредвиденным, а вот ее забитый подневольный вид требовал строгости.

- Ваше место работы?

    И Вера назвала свое место работы, хотелось ей сказать, что и ее начальник тут же и курит как паровоз, и не привлекает к себе никакого внимания. При этом тучность его и важность совсем не располагала к тому, чтобы и его упрекнуть в плохой работе.

- У вас будут неприятности.
- Но я ведь выполнила норму по фасовке картошки, - заметила Вера.

- Вот и норму знает, подготовилась, - отметил еще новый голос из группы начальников.
- И сколько же мы расфасовали, три килограмма?

- Почему три, шестьсот. Двести пакетов заполнила картошкой.
- А нужно девятьсот килограмм.

- Мне что здесь ночевать? Мне называли другую норму. И я сделала больше нормы. Говорили, что триста килограмм, – сообщила  Вера.

     Наступила минута молчания. Каждый решал, что нужно сделать в следующую минуту. И зрители немногочисленные, что молча смотрели и на Веру и комиссию, и комиссия, и Вера, уже, наверное, полчаса грелись под осенним солнцем. И по тому теплу, что отдавало солнце, можно было сказать, что это последнее тепло, и завтра может и снег пойти, а может просто так все проморозить и без снега, что все станет серым от влаги, что хранится и внутри земли, и внутри дорог, и внутри зданий. И тогда холод будет особенно пронзительным и беспощадным, и бесснежные дороги и клумбы с коричневыми былинками, будут давить своей серостью и заброшенностью. Уж лучше белый тонкий слой снега, что может спрятать эту бесприютность и тоску. Но пока сияло солнце, и было оно без края, и с последним тяжелым теплом.

- А это вы что держите?  - спросила Веру та женщина, что была в голубой норковой шапке.
- Это у меня скрипка, - ответила Вера спокойным тихим голосом, так же как говорила и до этого.
- А….

     Проверяющие молча повернулись и пошли к следующему складу. Они удалялись не спеша, уверенно, походкой хозяев, молча, с достоинством.
 
- Вот не нужно было тебе со скрипкой разгуливать по овощной базе, - заметил Геннадий Иванович, - людей нервируешь и дразнишь.
- Вот стоим мы все, как простые люди из народа, курим, и нас никто не трогает, - поддержал Сергей своего начальника.

- И потом, что это ты про нормы стала говорить, не хорошо так товарищей подводить.
- Ладно, остыньте вы от меня, - ответила на упреки Вера.

- Вот и не отстанем.
- Ну, тогда запомните, больные и здоровые, что не бросились вы на мою защиту, теперь вы одни, уже без меня, будете здесь трудиться.
 
      Помахав всем рукой, Вера направилась к самым большим воротам на овощной базе. За воротами  совсем близко у ворот были трамвайные пути, и к ним примыкала остановка. На табличке крупными черными буквами был обозначен номер трамвая и интервал его движения. Оранжевый трамвай подошел быстро, много мест было свободных. Вера села на холодное металлическое сиденье, положив на колени футляр с маленькой скрипочкой, и вспомнила о цветочках, что были вышиты на бархатной тряпочке. Трамвай железными колесами ударял о железные рельсы, играя свою металлическую музыку. На поворотах всех склоняло, то в одну, то в другую сторону, казалось, что все участвуют в одном простом танце. И эта музыка и танец не имели никакого смысла, а имело смысл только само движение вперед.