Библейское имя

БИБЛЕЙСКОЕ ИМЯ

    Лейтенант-двухгодичник Александр Корецкий в выходной, зимний день был назначен дежурным по воинской части – артиллерийскому полку, расквартированному в казармах на окраине Калининграда. Как правило, выходные дни на военной службе проходили немного поживей и интересней совершенно беспросветных будней, так как обычно заканчивались вечерним походом компании молодых офицеров в ресторан или на танцы. В это воскресенье никакое расслабление двухгодичнику не светило – предстояли полные сутки жизни точно по воинскому уставу. Согласно предписанию командира полка, лейтенант сначала проверил исполнение воинами наружной караульной службы. Продрогшие солдатики, одетые в заношенные, передаваемые по смене длинные овечьи шубы,  добросовестно исполняли тяжкий, воинский долг на своих охранных постах. Завершив обход дозорных, Саша отправился проверять солдатскую кухню. Когда лейтенант вошёл в помещение для приготовления пищи, он застал там плачущего навзрыд солдатика из последнего призыва, Абрама Канторошвили. Юный солдат, ни на секунду не отрываясь от чистки картофеля, непрерывно, горько и неутешно рыдал.
    
     - Сержант Мамонов, почему на территории доверенного вам военного объекта советский солдат плачет? Опять обижаешь первогодка, сука? Я тебя под воинский суд отправлю по статье «неуставные отношения», мерзавец!
     - Товарищ лейтенант, так я ведь ему ничего плохого не сделал. Я ему только сказал, что если бы моё имя было Абрам, то я бы, не долго думая, давно повесился...
     Наконец, у молодого офицера появилась возможность выплеснуть наружу всю свою злость, накопленную в течение одного из самых бездарно прожитых дней его жизни: 
      - Ты мне дурака не включай, Мамонов... Ты вообще погорячился со своим советом Абраму, сержант. На самом деле именно тебе, в первую очередь, стоит повеситься...
      -  Зачем мне вешаться, товарищ лейтенант? Меня ведь Егором зовут...
- Абрам, к твоему сведению, - библейское имя, в старые времена оно широко ходило по всей православной Руси. Да тут ведь вовсе не в имени дело, Мамонов. Сейчас я постараюсь тебе объяснить подоходчивей... Рядовой Канторошвили, ты можешь на минуточку предоставить мне свои семейные фотографии из внутреннего кармана гимнастёрки? Я имею в виду те фотки, которые ты мне недавно показывал на занятиях по воинскому уставу...
- Вот мои фотки, товарищ лейтенант, - продолжает всхлипывать солдат.
- Полюбуйся-ка, Мамонов... Смотри, какая большая и дружная семья у Абрама в городе Тбилиси. Его отец – крупный инженер. У семьи громадный трёхэтажный дом. При доме сад на полгектара земли. Посмотри-ка эту фотку – здесь Абрам на собственной белой «Волжанке» рассекает, новенькой, только что с конвейера. А какие у них в саду мандарины - объедение, я лично штук двадцать оприходовал, Абрам недавно весь взвод угощал... Ты внимательно рассмотри все эти фотки, Мамонов.  Абрам скоро вернётся в свою прекрасную жизнь, а тебе ничто подобное даже в самом лучшем сне не представится. Ты, конечно, закончил кулинарное профтехучилище, но так как не вышел у своей мамы ни лицом, ни жопой, Мамонов, то работать в крутой ресторан тебя не пригласят. Все свои годы жизни ты будешь прозябать на задрипанных кухнях заводских столовок, среди тяжёлой, застоявшейся вони, мышей и тараканов... Голодным ты, конечно, никогда не будешь, но у тебя ведь достаточно ума, чтобы представить качество продуктов в паршивой столовке. В выходной день ты будешь распивать в своей убогой комнате коммунальной квартиры дежурную бутылку дешёвой водки в компании с таким же хмырём, как ты сам, или на пару с подружкой, какой-нибудь уборщицей тётей Маней из районной поликлиники. Грустные времена тебя ожидают на «гражданке», Мамонов. Нужна ли тебе такая ****ская жизнь в будущем? На твоём месте было бы гораздо лучше повеситься сегодня, чем потом проживать такую мизерную жизнь...

     Когда лейтенант Корецкий покидал солдатскую столовую, в помещении готовки нехитрой солдатской жратвы безутешно ревели целых два солдатика. Рядовой Канторошвили по-прежнему рыдал из-за разлуки с самими дорогими ему людьми - впереди оставалось целых пятнадцать месяцев службы, а сержант Мамонов горько плакал от ясного осознания безысходности своей будущей жизни на неумолимо приближающейся к нему «гражданке».   

New York, 2012