Рондо для двоих. часть 3, Ирина гл. 2 и 3

                Глава вторая

                Ирине повезло родиться и вырасти в семье, где все ее нежно любили. Получалось так, что о характере  своем Ирина вообще не думала. Ну, живет и живет, поступает по обстоятельствам, естественно, как дышит. Никакого насилия над собой ни с чьей стороны она не испытывала. Для сопротивления чему-то просто не было причины.
                Ей повезло и на подругу, и даже на одноклассников с учителями. В школу она шла с охотой, потому что не было у нее врагов. Училась так себе. Не давалась математика и все точные науки, зато по литературе была в классе лучшей. Еще любила биологию, географию, иногда – историю, это зависело от страны или изучаемой эпохи. Были у нее любимые страны, о которых она хотела знать побольше. Обожала Францию, Италию, Испанию, Нидерланды, потому что там жили ее любимые композиторы и художники. По этой же причине любила больше всего девятнадцатый век со всеми его традициями и идеалами. На них она старалась равняться. Все там было comme il faut. Так ей казалось. И она даже какое-то время старалась быть комильфо, пока однажды не поняла, как это трудно, если у тебя нет, например, талантов. Ну как быть комильфо у доски, когда тебя вызывают по химии, а ты не помнишь даже формулы воды, в которой сейчас плаваешь?!
                Тогда она решила просто жить как живется, но прилично. Если бы у нее спросили, что это значит в ее двенадцать лет, Ирина бы растерялась. Потому что она и жила так, прилично, не нарушая заповедей Христа, о котором тоже не думала совершенно. Бог для нее оставался в живописи, музыке и книгах. В доме не было ни одной иконы. Но если бы Бог заглянул в этот дом, он бы остался довольным: здесь жили по его правилам. У этой семьи не было врагов, и некому было подставлять вторую щеку, если бы кто-то захотел приложиться к одной.
                Так что в душе девочки был полный покой. Счастливый.
Так было до самого девятого класса, а потом появились и враги, а  вернее – завистницы, которые писали ей анонимные письма, обзывая ее актрисой погорелого театра. Почему – актрисой, она не понимала. Под ее боком всю жизнь была настоящая актриса – Танька,  которая и на сцене школьной выступала с разными миниатюрками смешными, и любила разыгрывать из себя дурочку или больную, если ей грозил вызов к доске. Она тоже плавала по математике  и физике с химией.
                – Смотри, Танюш, сегодня меня уже по-новому зовут, – сказала однажды Ирина, протягивая подруге очередное письмо. – «Сентиментальная актриса! Не корчи из себя красавицу!» Читай сама.
                – Завидуют тебе, не понимаешь?  – А при чем тут сентиментальная актриса?
                Таня читала письмо с брезгливой гримасой, потом утешила:
                – Да ну их! Половина мальчишек в классе за тобой бегает. Вот и злятся. А почему тебя в артистки записали? Объясняю: ты у нас красивая, как артистка, и у тебя мимика выразительная. И жесты. Тебе тоже надо в театральный идти.
                – Ты хочешь сказать, что я ломаюсь и кривляюсь, как артистка паршивая?
                – Да нет же! Ты – естественная, успокойся!
                То было время, когда девочки начинают страдать из-за каждого прыщика на лице, когда не довольны своим носом, даже если он обыкновенный, когда усиленно украшают себя дешевой бижутерией (на дорогую нет денег), удлиняют ресницы тушью, сравнивают свой бюст с чужими,  и так далее. В общем, комплексуют, как говорят нынче.
                Даже жизнерадостная Танечка временами впадала в отчаянье из-за своего маленького роста и слишком детской физиономии. А Ирина пережила подростковый период без особых проблем. Если не считать ее озабоченности по поводу то возникающей, то исчезающей ямочки  возле рта, справа. Хотелось в тринадцать  лет иметь ямочку навсегда, стационарную, как подметила Ирочкина мама.
                Зато куда чаще голова  Ирины была занята прочитанными книгами, в которых поднимались, но никак не могли решиться так называемые вечные вопросы. Их она и переваривала, описывая в дневнике, приобщаясь к этому бесконечному процессу, в котором участвовали лучшие умы человечества. Правда, тоже безуспешно, потому что вариантов решения оказалось бесчисленное множество. А так как реальность не подкидывала лично  Ирине драматических вариантов, то источником этих страданий оставались все те же книги. Никто не унижал Ирину, не требовал от нее невозможного (например, пятерок или четверок по химии).
                В такой почти стерильной среде вырастают либо скучные  и бескрылые особи,  либо в себе уверенные, с крепкими нервами  человеческие экземпляры. Если влюбленная в нее незнакомая девочка Уля строила свою жизнь в боренье с нуждой, то Ирина была лишена даже этих испытаний.
                Ее родители, учителя по профессии, тоже вели скромный образ жизни, но в таком  редком семейном согласии, что материальная сторона существования отступала на задний план. Мама с папой пахали в своих школах   с утра до вечера. Мама учила  малышей, папа преподавал географию. Двух скромных зарплат на одну маленькую семью им хватало. А поскольку времена соревнований в школах – кто круче одевается – еще не наступили, Ирочка зимой щеголяла в приличных сапожках, и дырявые колготки не штопала. Правда, эти злополучные колготки, вдруг вошедшие в моду, приходилось беречь, как самую большую драгоценность: их привозили из  столицы.
                Модницей Ирина не могла быть по одной причине: она не любила шить, а в магазинах висели одинакового фасона блузки и платья. Приходилось ломать голову, как единственное нарядное платье освежить. Тут на помощь прибегала Танечка с ее богемным вкусом на все необычное, и положение спасал какой-нибудь древний завалявшийся «газовый» шарфик из маминой юности или бабушкина брошка с яркими стекляшками вместо изумрудов.
Если Уля освоила еще одну профессию – модистки, то Ирина голову себе такой чепухой, как мода, не занимала. Она вся была в чувствах. Но  у  нее был врожденный вкус, и Уля сильно ошибалась, думая о ней как о моднице. Из того, что ей предлагали мама с Танькой, она выбирала безошибочно –  лучшее.
                Наверное, Ирина родилась исключительно для любви – к другим, и  потому вся ее чувственность выражалась в постоянном состоянии влюбленности.  Ее сердце никогда не пустовало, а неразрешимые  «вечные» проблемы лишь поддерживали интеллект в  хорошей форме. И все  не совсем удачные поиски идеального предмета для любви не отражались на главном –крепком стержне личности. Словом, она была цельной натурой, которую пока никто еще не пытался сломать.
                Ирина и не подозревала, что вскоре перейдет тот рубеж, за которым на нее обрушатся самые разнообразные испытания, словно Судьба опомнилась: «Что я делаю?! Девчонка-то совсем необстрелянная! К настоящей жизни не готовая!»
                Первые два месяца ее замужества можно было считать удачными.
                – Помни, первое время – самое трудное. Вы будете притираться друг к другу. Надо потерпеть, доця. Ты же плохо знаешь Павлика, – сказала ей мама перед походом в загс.
                – Мам, ты что? Я всю жизнь его знаю! Он очень хороший человек!
                – Дай-то Бог...
                – Ты сомневаешься?
                – Ирочка, ты у меня все-таки ребенок. Одно дело ухаживать, другое – жить с человеком. Ты не знаешь его привычек, вкусов, ты...
                – Зато он меня любит.
                В общем, мама говорила банальные вещи. Все мамы так говорят. Но вот Татьяна ее убила своими напутствиями:
                – Держись, подруга! Твой Павка – темная лошадка! Может еще такой характерец показать, что сбежишь от него назад к мамочке.
                – Та-анька, бессовестная, кто меня сватал за него?! Чья была идея? А теперь каркаешь тут?! – прямо заорала Ирина на подругу.
                Таня засмеялась:
                – Шучу, шучу! Но лучше подготовиться к худшему, чем слюни распускать.
                Два месяца вполне приличной совместной жизни заставили Ирину забыть о маминых и Танькиных «карканьях».  Под влюбленным взглядом свекрови они утром завтракали, потом разбегались по институтам, а после занятий встречались, чтобы пообедать в кафешке. По дешевке, конечно. Им нравилось это проявление самостоятельности. Хотим – в кафе посидим, не все же мамины борщи хлебать! Есть и более изысканные блюда, хотя бы котлеты по-киевски. С зеленым горошком и красиво нарезанными овощами по бокам. А на закуску мороженое в вазочках с шоколадной крошкой сверху. Стипендия от этих  визитов в кафе немного страдала, но ничего...
                Вечером втроем ужинали, рассказывая Дарье Алексеевне о своих институтских делах. Как прошел семинар по философии у  Павлика и защита курсовой работы у Ирочки. Женщина слушала, пожирая своих детей счастливым взглядом. А потом выдавала под их смех:
                – Какие вы у меня у-умные! Жаль, Павлик, что твоя бабушка не дожила... Она мне все говорила в детстве твоем: Павка будет ученым, вот увидишь! Я тут книжки твои посмотрела, Павлик. Боже мой, как ты там разбираешься в этих формулах? Они же длиннее километра! И все буквы, буквы... Как ты их запоминаешь, а? Ирочка, как он в своей химии-то, а?
                – Сама не понимаю. Для меня химия – это страх и ужас! Трояк имела с натяжкой. До сих пор мне страшный сон снится, что я возле доски не могу какую-то формулу вывести. А у Павлика талант химический. Он в точных науках вообще профессор.
Павлик скромно помалкивал под аккомпанемент этого гимна своему таланту.
                – И ты, дочка, – переходила Дарья Алексеевна на невестку – для справедливости, – тоже профессию себе выбрала трудную. Смотрю – книжка лежит, а название... «Историческая грамматика». Мамочка родная! Разве это можно запомнить? Голова кругом!
                Павлик скучливо слушал мамину похвалу жене, не вмешивался. Или обрывал на полуслове. Ирина тогда не придавала значения таким мелочам: ну, надоело слушать маму, бывает!
                Они много занимались по вечерам, и здесь закоперщиком был Павлик. Шел на повышенную стипендию, был старостой в группе. Ирина молча укладывалась на диван с книжкой – читать «по программе».
                – Хорошо тебе – романы почитываешь, – скептически улыбался Павел. – Ну и специальность – книжки читать!
                – А ты попробуй выучить все научные определения имени существительного – хотя бы. Разные ученые – и все по-своему дают, а мне зубрить, как дурочке, – отбивалась Ирина.– А сравнительная грамматика трех языков? Русского, белорусского и украинского? Муть жуткая. Нет, я буду литературой заниматься!
                – А ты не зубри, а вникай. Голова на плечах – для чего?
                Он стучал по лбу своему согнутым пальцем.
                – Куда мне до тебя! ¬ – смеялась Ирина беззлобно, но где-то в извилинах мозга рождалось пока не выраженное словом сравнение с занудливым стариком.
                Иногда, конечно, пробегала и черная кошка между ними – обычно во время вечерних прогулок по парку. Павел с удовольствием критиковал своих однокурсников и преподавателей, и получалось остро и смешно, Ирина смеялась. Но однажды задала вопрос, который давно родился:
                – А друзья у тебя есть?
                –  Полно!
                – Где они? – неосторожно спросила Ирина.
                Павел помолчал, вроде бы задумался. А оказалось – обиделся.
                – А зачем тебе мои друзья?
                – Мне? Мне они не нужны, если и тебе – тоже. Я просто их не видела никогда, вот и спросила.
                – Да у меня в приятелях весь курс! Вернее – вся группа. У меня жена молодая под боком, зачем мне приятели сейчас? Не до них.
                Он словно не видел противоречия в своих словах, и ей пришлось замолчать, чтобы не спорить. Но про себя Ирина мысль додумала: «А,  правда, где его друзья? В таком возрасте их обычно полно. Школьные хотя бы остаются на время, как у меня  - Танька. Или дворовые. Не приятели, а друзья!"            
                Павел молчал, Ирина меняла  тему разговора, чувствуя обиду мужа.



                Глава третья


                Потом она испытала на собственной шкуре, что такое разница во вкусах. Пошли в магазин рубашку Павлу покупать и пиджак,  и тут оказалось, что ему нравится то, что решительно отвергалось Ириной. Ушли ни с чем.
                Заговорили о будущем доме – и здесь их представления об уюте разбегались в противоположные стороны.
                – У тебя есть манера навязывать свои вкусы другим, – сказал Павел притихшей жене.
                – Разве? – удивилась Ирина. – Я просто высказывала свои мечты, а ты – свои...
                – Да какие это мечты? Мещанство одно! Всю жизнь прожили без «стенки»  и еще  столько же проживем. Мы еще квартиры не имеем! Рисуем тут райские уголки.
                – Стенка – это удобно. Туда можно что угодно запихнуть.
                – Ты опять? – изумился Павел. – Настырная какая!
                О чем там мама предупреждала? Еще о привычках. Да, были у Павлика привычки, с которыми она мириться не собиралась, но пока обдумывала, как подобраться к разговору. Как это – привычки не меняются? Он так и будет после тренировки грязные футболки и носки швырять куда попало, пока она или мама не подберут? А почему он не становится под душ, как это делают все спортсмены, а тянет до самой ночи?  Ядреный запах пота тащится за ним по квартире и мешает дышать. Вот Павел подошел к ней, чтобы обнять, но Ирина слышит не только запах, но и ощущает на своей шее мокрую от пота майку. Бр-р-р... Пока терпит, но невольно отстраняется. Он удивлен:
                – Ты чего? Целоваться надоело?
                – Нет, зачесалось под лопаткой, – врет Ирина и хочет потереться о спинку стула, на котором сидит.
                – Давай, чешись.
                А как он шумно ест борщ или суп! Хлебает, словно вчера из деревни приехал. А мама его, выросшая в селе,  ест тихо, как и положено... Вот странно! Получается, что Павел глухой ко всему, что не он сам?
                Вспоминался почему-то интеллигентный мальчик Шурик, образец культурного поведения.
                Смешливым Павел не был, но если уж смеялся, то громко и долго – ржал, как лошадь, не обращая внимания на окружение. Если это было в парке или на улице, Ирина тихо говорила ему: «Тише» Но когда случалось в кинотеатре, приходилось делать вид, что не знает она этого парня, а просто рядом сидит. На него оглядывались удивленно...
                Пока эти мелочи только накапливались и не трогали главного – той мужской сути, которая сидела крепко в этом большом теле и привлекала. Ирина любовалась мужем на  тренировках, куда он ее таскал всегда, даже когда ей не хотелось. Павел перешел на баскетбол, бросив пятиборье, занимавшее много времени. И она не просто болела, а в порыве переживания за него кричала вместе со всеми девочками-фанатками.
                – Слушай, милая, ты такая горластая! – удивлялся Павел потом. –  Орала громче всех!
                – Да ты что-о?!  – смущалась Ирина, сама не ожидавшая от себя такой прыти.
                Пока так получалось, что не Ирина была инициатором разных вылазок из дому, а Павел. Он по-детски любил кино,  бегал трусцой по вечерам.  И она составляла  мужу  компанию, хотя и ленилась.  Она два раза побывала на футболе, а потом  от этой идеи отказались. Густой мат стоял  на стадионе,   и Павел сказал со вздохом:
                – Все, будешь дома сидеть, с мамой.
                А Ирина с тоской смотрела на афиши московских гастролеров. Она уже прозевала концерт любимого пианиста Петрова и скрипача Олега Крысы. Догадывалась, что Павел придумает предлог отказаться от филармонии. Или скажет, чтобы она с Таней шла. Она бы и с подругой пошла – с большим удовольствием, соскучилась, но Танька, увлеченная своим театром и Алешкой, предпочитала Театр русской драмы. Она  как бы отодвинулась на второй план, временно выпала из ежедневной жизни любимой подруги. Виной тому был и Павел, по-прежнему ревнующий Ирину к Татьяне..
                – И что ты нашла в этой дурочке? –  говорил он жене, когда та выражала желание  повидаться с Таней.
                – Это для тебя она дурочка.
                В университете завелись у Ирины новые приятельницы – из кружка зарубежной литературы. Учились они на разных курсах, но всех объединяла любовь к преподавательнице, ведущей кружок, и к самой литературе.
                С этими девочками Ирине было интересно, но все они пока были свободны от уз Гименея и вели такой же образ жизни. То есть, шли,  куда хотелось, и не спрашивали разрешения, с кем дружить.
                А потом Ирина увлеклась творчеством Сент-Экзюпери и стала готовить доклад для выступления на кружке.
                – Павлик, мне надо купить «Планету людей» на французском языке, – сказала она как-то вечером. – У меня стипендия закончилась.
                – Зачем? У тебя же есть на русском? Зачем голову ломать? Ты что – так свободно владеешь французским?
                Она пыталась объяснить, почему ей нужен подлинник. Он смотрел непонимающим взглядом.
                – Возьми в библиотеке.
                – Там не позволят долго держать книгу. А мне... месяц понадобится для работы. Я хочу потом этот доклад положить в основу курсовой работы. Мне нужно будет цитировать на французском.
                – Что ты все выдумываешь, дорогуша? Что ты из себя корчишь ученую даму? Ты всего лишь студентка, на третьем курсе! Вот будешь диссертацию писать – тогда и разоримся на ненужные книжки!
                Он улыбался снисходительно, смотрел с высоты своего роста, а Ирина вдруг ощутила странное движение в горле. Словно спазмы сжали его, не давая ответить. Что это? Откуда такое пренебрежение? Как это – ненужные книги? Кому они не нужны? Ему?
                Ирина вскочила с дивана и быстро вышла из комнаты в кухню. Но как-то так получилось, что сильно хлопнула дверью. Словно дверь сама по себе выразила протест. Дарья Алексеевна в это время жарила мясо на плите и оглянулась на стук, даже вздрогнула.
                – Ирочка, что там? Ой, ты плачешь?
                Ирина не плакала, но злые слезы уже стояли в глазах. Так с нею не разговаривал никто!
                Она молча выскочила на лестничную площадку и побежала вниз. Но когда добежала до ворот, остановилась: куда пойдешь в халатике и шлепанцах?
Вернулась. В кухне свекрови уже не было, но голос ее раздавался из комнаты. Это был дуэт с сыном. Дарья Алексеевна наскакивала, сынок отбивался. Свекровь пыталась выяснить причину ссоры, Павел кричал, что не было никакой ссоры, а если эта принцесса на горошине такая обидчивая, то...
                Ирина застыла в дверях, не зная, куда шагнуть – назад или к ним.               
                Шагнула в комнату, крикнула:
                – Почему это я – принцесса на горошине?!
                Мать и сын замолчали на полуслове. Дарья Алексеевна жалобно смотрела на Ирину, Павел отвел глаза.
                – Так почему? – уже тише спросила Ирина.
                – Ну, я не так выразился. Мне не нравятся обидчивые люди.
                – А ты не обижай.
                – Ну,  знаешь... Я что – не имею права слова сказать в своем доме?
                – Ты не имеешь права глупости болтать в своем доме, – отчеканила Ирина,  сверкая непролившимися слезами.
                Дарья Алексеевна тихо выскользнула за дверь.
                Смерть свекрови стала рубежом новой  эпохи. Сначала пошли трудности финансовые. Двух стипендий хватало только на еду и всякую мелочь.
                – Не вздумай у своей матери просить, – строго предупредил Павел уже беременную жену. – Будем экономить.
                – Будем, – не испугалась Ирина, при этом грустно подумав, что колготки, заразы, рвутся, не подозревая о ее жалком семейном бюджете.
                И Владик в ее животе вел себя бессовестно, почему-то требуя не кислого и соленого, как положено, а сладкого да еще в шоколаде. А именно эти конфеты были дорогими. Если бы ее мама знала о беременности родной доченьки, она бы держала в вазочке не паршивые конфеты-помадки, а хотя бы «белочку».
                – Что ты бледненькая такая? – спросила однажды Елена Тимофеевна у Ирины, когда та забежала пообедать.
                – Мало гуляю. Только в университет и обратно. Некогда, – легко соврала Ирина, которая все не решалась признаться в беременности. Ведь это мамочка первая заговорила о том, что сначала надо институт кончить.
                – Ты чего до обеда хватаешь конфету? На место положи.
                – А других у тебя нету?
                – Шоколадных? Ну, это на праздники нам дарят родители. Иногда. Потерпи. На мою зарплату сильно не накупишься. Я тебе подкину деньжат. Папа вчера получил зарплату. Я же понимаю, вам не хватает стипендии. Главное – не торопитесь с ребеночком.   На последнем курсе заведешь, чтобы не послали потом на периферию. Получишь свободный диплом.
                Мамину стряпню Ирина любила, но зародышу Владику  не понравился борщ. Еле Ирина успела добежать до унитаза.
                – Ясно, – сказала Елена Тимофеевна, стоя за спиной у дочки над унитазом.– Опоздала я со своими советами. Только учти: я на пенсию раньше времени не пойду. Возьмешь академотпуск. Девочка будет, раз на сладкое тянет.
                Пришлось маме с папой отстегивать молодой семье от собственной небольшой зарплаты. Павел протестовал, пугая тем, что бросит институт и пойдет работать, если «предки» будут приставать со своей благотворительностью.
                – А когда твоя мама была жива, почему ты питался за ее счет? – напомнила Ирина.– Мы же сидели практически на ее шее. Наши стипендии тратили на свои  нужды. Забыл? Пришла очередь помогать и моим. Волну не гони.
                Время от времени возникали такие вот небольшие перепалки, но пока они не делали погоды. В доме было умеренно тепло – во всех смыслах. Ирина прислушивалась к своему животу, ласково гладила его, шепча уже приготовленное имя – Владик, о чем Павел не догадывался. Пол ребенка тогда на УЗИ не определяли.  Ирина ходила в поликлинику по месту жительства, то есть под боком. Делала со своей группой упражнения, слушала лекции акушерки, пеленала кукол. Словом, всячески просвещалась на тему «я – молодая мама».
                Особого энтузиазма ее беременность у Павла не вызывала. Скорей – наоборот. Он смотрел на растущее пузо недавно красивой жены (куда исчезла талия?!) с тревогой:  а вернется талия на место?  И губы у жены припухли, и нос вроде бы стал толще... И пятна на бледной коже лица пудра не скрывала...
                Нет, он любил свою Ирину и желал по-прежнему. Она со смехом отбрыкивалась от его приставаний. Павел настаивал. Однажды пришлось садануть его локтем (попала в скулу), когда уж очень стал домогаться.
                Но Ирина заметила: обнимая и целуя ее, Павел стал закрывать глаза.
Потом начался поздний токсикоз, и  угодила Ирина в больницу на три недели. Матка сокращалась все время, угрожая преждевременными родами.
                Павел встревожился,  следил, чтобы пила таблетки, отводил в университет и встречал после лекций, жертвуя своими.
                Со стороны это выглядело трогательно и было почти как у всех. То есть – нормально. Если бы не ощущение, что ее беременность совсем не радует мужа.
                Один раз во время приступа ее тошноты, Павел сказал напрямую:
                – Надо было сделать аборт. Не мучилась бы так.
                А Ирина уже любила ребенка, словно тот родился. И ей хотелось поговорить о нем. Но с кем?
                Ей очень не хватало Татьяны. Она жила со своим Алешей  вроде бы счастливо. Но приходила в гости к Ирине все реже. Павел потихоньку вытеснял подружку из их жизни, сокращая визиты Татьяны. Зная о привязанности жены к этой легкомысленной девчонке (так ему казалось), Павел не критиковал, не развенчивал детскую дружбу, но и не проявлял к гостье особого внимания. Занимался своими делами, куда-нибудь уходил, и его возвращение уже намекало: а не засиделись ли вы, милочка, в гостях?
                Чуткая Татьяна все понимала.
                – Может, пойдем и мы с тобой – прогуляемся? – шептала. – Подышим воздухом...
                Иногда они сами уходили, не дождавшись возвращения Павла. Гуляли по парку, вспоминая что-то смешное из их детства. О мужьях не говорили. Ирине не хотелось жаловаться, а Татьяне неудобно было хвастать своим удачным выбором супруга. Поэтому и выбирали нейтральные темы – о театралке, где у Тани все было прекрасно, о Ирином кружке зарубежной литературы, где ее уже считали специалистом по Сент-Экзюпери.
                Таня умела слушать. За эту ее особенность – уметь слушать другого так же хорошо, как самой рассказывать о чем-то – Ирина и любила подругу. Сколько внимания и интереса было в ее карих глазищах в эти моменты! Какие умные советы она давала – эта легкомысленная на вид девочка-женщина, похожая на Дюймовочку! От нее шло тепло, которого Ирина почти лишилась за эти долгие месяцы замужества.
                Не могла она честно признаться матери с отцом, что не так все и прекрасно у них с Павлом. Не хотелось расстраивать родителей, счастливых от того, что дочь передана в надежные руки.
                – Как назовешь сына? – спросила однажды во время такой прогулки Татьяна.
                – Владиком. Владиславом.
                – Та-ак, приехали! Ты что – чокнутая? Забыть не можешь?
                Ирина молчала.
                – Вот он узнает, откуда ветер дует, не согласится на Владислава. Чего молчишь?  Не хотела тебе говорить, да ладно. Может, теперь узнаешь и сразу из головы выбросишь этого… дурака. Владислава. Он ведь женился недавно. И ушел из студии. Не понимаю, чего ему в тебе не хватало… Конечно, дурак.
                – Замолчи!
                – Нет, правда! Думали – к старой жене вернется или такую же старуху подцепит. Наташке  в мачехи. А он на молодой женился. Значит, мамочку не послушал. Так что забудь. Думаю, что его охмурила очень пробивная особа. Тебе не хватило либо времени, либо…характера. Зато ты гордость свою показала, – добавила Татьяна не совсем последовательно, заметив, как помрачнела Ирина.– Не стала вешаться на шею. Ну, это мы проехали, забудь!
                Ирина только вздохнула в ответ. Каждый раз, когда она произносила имя будущего сына, возникал перед внутренним взором и тот, кого она успела полюбить и потерять почти одновременно. Теперь, прожив с Павлом достаточно времени, чтобы сравнить его с другими, Ирина осознала: чувство к Владиславу и было любовью. Она потеряла любовь, а не увлечение талантом или внешностью!
                Конечно, эта любовь носила платонический характер. В ее основе лежало ожидание счастья, так внезапно оборванное…


–